Текст книги "Легкой жизни мне не обещали"

– Да, – я попробовала вдохнуть поглубже и у меня даже получилось. – Конечно же, прав ты, а не он. Просто на меня произвело впечатление… все это.

– Все это? Вопли, сопли и разбрасывание денег? Ритка, для своего возраста, ты просто неприлично сентиментальна.

– Между прочим, я вовсе не считаю сентиментальность недостатком, – немного обиделась я. – И потом, это не были вопли и сопли. Он переживает и очень искренне.

– Ты так считаешь? – весело спросил Гоша и спрыгнул со стола. – А хочешь, я сейчас, в пять минут, докажу тебе обратное? Вот смотри! – Он быстро подобрал с пола деньги высыпал их мне на стол: – Считай!

– Господи, да зачем? Какая разница…

– Нет, ты посчитай, сколько он тут нам набросал? Вот, смотри, полтинник, три десятки, еще полтинник и мелочь. Сколько?

– Ну хорошо, сейчас, – я начала двигать по столу монетки. – Здесь десять рублей, еще пять… так, сорок два рубля. Медные считать? Тут гривенников рубля на три, не меньше.

– Не надо. Округляем приблизительно – пусть будет всего сто восемьдесят. Меньше, чем он в кафешке со своей Лерочкой оставил. – Гоша посмотрел на меня, явно ожидая какой-то реакции, потом воскликнул нетерпеливо: – Ну же, Ритка, соображай быстрее! Ты же своими глазами все видела! Вспомни, вот он стоит у кассы, вот достает деньги… ну!

– Перестань. Когда ты на меня кричишь, я не могу сосредоточиться, – я положила руки на стол и прикрыла глаза. – Так. Когда они вошли, Лера сразу села за столик. А Кислов взял поднос и направился к пирожным. Взял два, потом десерт, кофе. Подошел к кассе, достал бумажник… ой!

Мои глаза открылись и первое, что я увидела – это была широкая Гошина улыбка.

– Наконец сообразила.

– Ой, – повторила я и прижала ладони к щекам. – В кафе Кислов расплачивался, доставая деньги из бумажника. А бумажник вынимал из внутреннего кармана пальто!

– И можешь мне поверить, когда он явился к нам, этот полезный в хозяйстве предмет, продолжал оставаться на своем месте, в том же самом внутреннем кармане. И то, что он здесь сеятеля изображал и мелочь расшвыривал – в чистом виде цирк и ничего больше! Основная денежка при нем осталась, не сомневайся.

– Фу, Гошка, – выдохнула я. – Зачем ему это было нужно?

– Я ведь тебе один раз уже объяснил. Кислову нужно на кого-нибудь свалить свою вину. Иначе он сломается. Кислов решил, что во всем виноваты мы. И, выполняя свой долг, как он его понимает, пришел объявить нам об этом. Так что, в своих глазах он теперь герой и весь в белом.

– Наверное, в чем-то его можно понять. Строго говоря, он, действительно ни в чем не виноват.

– Строго говоря, смерть Тороповой наступила в результате его непродуманных действий. Если бы он свято соблюдал супружескую верность, то девушка Лера, жива-здорова, сидела бы дома со своим собственным мужем. И Кислов это понимает, судя по всему, лучше тебя. Иначе он к нам не пришел бы. Ну что, хочешь со мной еще поспорить?

– Нет. Считай, что ты уже привел меня в чувство. Спасибо, напарник.

– Не за что. Я же говорил – всегда можешь на меня рассчитывать. Ладно, где там наша бумага? На чем мы остановились?

И снова нам помешали закончить. На этот раз – непосредственно любимый шеф. Он аккуратно прикрыл за собой входную дверь и хмуро посмотрел на нас. Перевел взгляд на часы и снова выразительно уставился на нас.

– Заканчиваем, Сан Сергеич! – почтительно доложил Гоша. – Буквально одно заключение осталось.

– А что так долго? Дело-то вроде несложное.

– Да нас тут отвлекли немного. Кислова освободили, и он первым делом сюда кинулся – посмотреть на людей, которые погубили его жизнь молодую.

– А-а, понятно, – равнодушно кивнул Баринов. И уточнил: – Ты по шее ему дал?

– Не пришлось, – Гоша виновато развел руками. – Он быстро ушел.

– Понятно, – повторил шеф и внимательно посмотрел уже на меня, персонально. Судя по тому, что никаких замечаний делать не стал, вид мой вполне его удовлетворил. – Кстати, Сухарев выражает вам благодарность за помощь в раскрытии убийства.

– Нам обоим выражает благодарность? – изумился Гоша.

– Угу, обоим. И предлагает, в случае необходимости, обращаться к нему за помощью, без стеснения. Но это уже относится к одной Рите. Ты, Рощина, произвела на него самое благоприятное впечатление.

– Спасибо, – не очень уверенно ответила я. Не люблю такие нелепые ситуации: вроде и надо что-то сказать, а что именно – непонятно.

– Мне или ему? – неожиданно и, на мой взгляд, совершенно не к месту, развеселился Баринов.

– Обоим, естественно.

– От обоих тебе, пожалуйста. Ладно, пряники я раздал, так что возвращайтесь к отчету. Я бы хотел получить его сегодня, а времени у вас осталось… – он выразительно взглянул на большие настенные часы, стрелки которых показывали уже пятнадцать минут двенадцатого.

– Сан Сергеич, – не утерпела я, – а какая собственно разница? Правда ведь, поздно уже и спать хочется. Ну допишем мы этот отчет завтра, что изменится?

– Ничего не изменится, – согласился шеф. – Но трудовая дисциплина… ты согласна, что дисциплина в нашей работе необходима?

– Согласна.

– А трудовая дисциплина требует, чтобы отчет был написан сегодня.

– Но почему?

Шеф сердито посмотрел на меня.

– Потому что завтра вам будет не до этого. По моим расчетам, завтра к нам явится Гордеев.

Глава седьмая

Я уже говорила, что родители не в восторге от моей работы? Очередная порция этого недовольства выплеснулась на меня, когда я вернулась домой в первом часу ночи. Можно подумать, я не делом занималась, а отплясывала где-нибудь, на дискотеке. Я, конечно, понимаю, они за меня волнуются, но меру-то знать надо! Нет, ничего подобного. И ведь позвонила, предупредила, что задерживаюсь, и Гошка меня потом на машине до самого дома подбросил, и до дверей квартиры проводил. Не помогло.

Что характерно: когда я засиживалась до полуночи над тетрадками или над планами – это нормально, это в порядке вещей. Главное, что я дома и никто за меня не переживает. Честное слово, в таких условиях начинаешь чувствовать себя Золушкой – часы пробили! Бросай все, беги домой! Допустим, до сих пор мне такие ограничения не слишком досаждали – не так часто я оказывалась за порогом родного дома после девяти вечера, но что меня ждет в ближайшем будущем? Работа в агентстве предполагает ненормированный, очень даже ненормированный рабочий день. И что, мне каждый раз нотации слушать?

К сожалению, сложившаяся ситуация предполагает всего два способа действия: или молча терпеть, или начинать войну за независимость. Причем ни то, ни другое, меня совершенно не вдохновляет. Терпение, конечно, добродетель, но очень уж утомительная. А война… не знаю. По-моему, если ты вынужден бороться с самыми близкими тебе людьми, значит, ты уже потерпел поражение, самое сокрушительное, какое только можно себе представить.

Есть правда еще один выход, самый комфортный – смыться от любимых родственников. Снять квартиру и получать родительскую любовь и ласку исключительно по телефону, дискретными порциями. Вот только кто бы для меня эту квартиру приготовил?

Одним словом, можете себе представить, в каком состоянии я явилась на работу. Да, ровно к девяти, ни на секундочку не опоздала. Но пришла я с головной болью, невыспавшаяся и обиженная на весь белый свет. Нина тоже позевывала, и я поздоровалась с ней с искренней нежностью. А вот при виде напарника, свежего, как утренняя маргаритка, так и захотелось сказать ему гадость. Что-нибудь, пообиднее, чтобы и у него настроение испортилось! Я напряглась, но так и не смогла ничего придумать. Представляете, в каком раздрызганном состоянии я находилась?

Впрочем, очень скоро желание говорить и делать гадости у меня пропало. Гошка посмотрел на меня, на Нину и всплеснул руками:

– Девочки, да что же вы у меня какие бледненькие! Давайте я вам сейчас чайку сделаю, покрепче! Да сидите, вы сидите, я за вами поухаживаю!

Он так трогательно хлопотал, заваривая и разливая чай, так забавно искал лимон, так старательно высчитывал, сколько ложек сахара положить в большие чашки, что мое раздражение испарилось. Голова, правда, болеть не перестала и спать хотелось по-прежнему, но это уже не так сильно мешало воспринимать действительность.

– Ну вот, – удовлетворенно заявил Гоша, – теперь вы хоть на людей похожи. А то сидели, как две полусмерти, на страх клиентам.

– Кстати, о клиентах, – расслабленно потянулась Нина. – Шеф вчера обещал… о-о! Здравствуйте.

– Здравствуйте, – Баринов обвел нас хмурым взглядом и задал совершенно излишний вопрос:

– Все на месте?

Мы с Ниной промолчали, а Гошка бодро отрапортовал:

– Так точно! И готовы выполнить любое задание руководства!

– Шут гороховый, – шеф потер кончиками пальцев правый висок.

– Сан Сергеич, может вам чаю? – встрепенулась Нина. – Гоша только что заварил, свеженький, с лимоном?

– Лимон не надо. И заварки чуть-чуть. Гордеев не звонил?

– Нет, – качнула она головой, разводя кипятком не больше чайной ложки заварки.

– Сахар тоже не клади. А может, звонил, когда ты еще не пришла?

– На автоответчике сообщений нет, – Нина зачем-то поболтала ложкой в неаппетитной бледной жиже. – Пожалуйста, ваш чай.

– Значит, сейчас явится, – Александр Сергеевич осторожно взял горячую чашку и направился к своему кабинету. На пороге задержался и бросил через плечо: – Как только он придет, сразу гони Брыня и Рощину ко мне. Чтобы не дожидаться их сто лет.

Когда дверь за начальством закрылась, я вопросительно посмотрела на Гошу:

– Нами, что, недовольны? Вроде, вчера все было нормально?

– Сегодня тоже, – успокоил меня напарник. – Шеф нас, по-прежнему, ценит и любит. Просто у него разболелась голова.

Я проворчала:

– Подумаешь! У меня вот тоже голова болит, а я…

– Извини, Рита, но ты не понимаешь, – мягко перебила меня Нина. – Когда у Александра Сергеевича болит голова, это совсем не то же, что у тебя. Последствия контузии. Поверь мне на слово, это несравнимо.

И что, в такой ситуации можно сказать в ответ? Так, чтобы это не прозвучало грубо, или нелепо, или смешно? Я только моргнула. К счастью, в этот момент дверь распахнулась и в приемную влетел Гордеев. Предсказания шефа оправдались на все сто процентов. Андрей Николаевич был в ярости. И орать он, действительно, начал, едва переступив порог.

Обращался Андрей Николаевич исключительно к Баринову – через приемную он проскочил так стремительно, что нас троих, похоже, просто не заметил. Мы с Гошей переглянулись, прошли в кабинет и устроились на привычных стульях. Нина, против обыкновения, не осталась за своим столом, а, прихватив большой «секретарский» блокнот, последовала за нами. Гордеев, растопырившись в кресле, продолжал бушевать. За пять минут, мы узнали про нашу доблестную милицию в целом и про Володю Стрешнева в частности, столько нового и интересного, что мне стало даже жалко – такие перлы исчезали, бесследно растворяясь в пространстве и времени.

– Надо бы записать, – шепнула я Гоше.

– Ага, на заборе, – он умудрился коротко хохотнуть, сохраняя при этом на лице маску сочувственного внимания.

– А хоть бы и на заборе. Было бы трогательное единство формы и содержания.

Шеф, мрачно покосился в нашу сторону, и я замолчала. Гордеев поорал еще немного после чего взял тайм-аут, дав Баринову возможность задать вопрос:

– Андрей Николаевич, а в чем, собственно, дело?

– В чем дело? – с полуоборота снова завелся Гордеев. – А вы разве не поняли? Эти идиоты, эти дебилы, эти шимпанзе в фуражках, они взяли с меня подписку о невыезде! Я им говорю, это же на меня покушение было, в чистом виде! Меня Господь уберег, повезло просто! А эти уроды неполноценные меня же и подозревают, – он очень артистично стукнул себя кулаком в грудь, – меня! Думают, что это я подложил взрывчатку в стол!

– А вы не подкладывали? – с обычной своей бестактностью, осведомился Гоша.

– Я?! – Гордеев даже забулькал, захлебываясь от возмущения. – Я?! Да мне!.. Да я!..

– Тут очень уместно было бы утверждение: «Да я никакую взрывчатку, в жизни, в руки не брал!», – тихо подсказал шеф, потер пальцами виски и поморщился.

Гнев Гордеева неожиданно угас.

– Было бы уместно… – горько повторил он. – Может, если бы я мог такое сказать, менты ко мне бы и не вязались. А я, после института, «бумажным лейтенантом», в саперных войсках, два года! Я эту взрывчатку, не то что в руки брал, я и ел, и спал на ней!

– Тогда надо радоваться, что с вас только подписку о невыезде взяли, – Гоша был верен себе.

– Чушь, – Гордеев прикрыл глаза и заговорил монотонно-ритмично: – Чушь, бред, кретинизм, ерунда, чепуха, глупость, идиотизм… – он запнулся и, не открывая глаз, потребовал: – Еще синонимы, быстро!

Могу похвастаться – я сориентировалась первая. А что, у нас в учительской я насмотрелась на самые различные способы аврального приведения нервной системы в порядок. Кто-то, с почти неприличной скоростью, заглатывает шоколад, кто-то курит, кто-то громко рассказывает неприличные анекдоты, кто-то медитирует, приняв позу эмбриона. И должна сказать, что способ Гордеева (хотя, с филологической точки зрения, считать приведенный им список, синонимами первоначального слова «чушь», было бы слишком большим допущением) не хуже других. По крайне мере, ему помогал, а это главное. Поэтому я, отбросив несколько, пришедших мне в голову первыми, но совершенно неподходящих слов, радостно подсказала:

– Мутотень! – чем заслужила одобрительный взгляд шефа и еще один, полный неподдельного уважения, от Гошки.

– Мутотень, – послушно повторил Гордеев. – Еще!

– Реникса! – неожиданно выдал Гошка и горделиво огляделся. Дескать, как я лихо! Оценили?

– Реникса, – мне показалось, что голос Гордеева стал чуть мягче. – Еще.

Нина тоже решила поучаствовать в этом шоу. Стоя за моей спиной, она произнесла с хорошим оксфордским акцентом:

– Брэд сив кэбэл.

– Брэд сив кэбэл, – машинально повторил Гордеев и открыл глаза. – А что это значит?

– Бред сивой кобылы, – пожала плечами Нина. – Английская транскрипция.

– Круто, – оценил Гошка. – Сама придумала?

– Что ты! Мы еще в школе так говорили.

– Спасибо, – серьезно сказал Гордеев. И, кажется в первый раз, посмотрел на Нину. – Брэд сив кэбэл, это я запомню. Ну что ж, теперь можно перейти к делу. Итак, господа, у меня серьезные неприятности.

В очередной раз, я могла наблюдать, насколько люди меняются в зависимости от ситуации. Андрей Николаевич Гордеев, откровенный хам, по прозвищу Носорог, оказывается, вполне умел держать себя в руках. Деловито и четко, он изложил суть версии Стрешнева – что стол был заминирован самим Гордеевым, в качестве последнего аргумента в борьбе с надоевшими шутниками (если вы помните, мы до этого варианта додумались еще позавчера). После этого, Андрей Николаевич не приказал, не потребовал, а деликатно попросил о помощи.

– Если бы вы смогли найти доказательства того, что эти обвинения полный… – он запнулся на мгновение, взглянул на Нину и, едва ли не улыбнулся. – Если вы докажете, что это – брэд сив кэбэл, то благодарность моя, не будет иметь границ.

Нормальный, обычный человек. Иметь дело с таким – одно удовольствие! Впрочем, Баринова это превращение не растрогало.

– Как же не будет, – рассудительно сказал он. – Вы же, все-таки, не султан Бахрейна. Да и мы, не грабители с большой дороги. Есть прейскурант, исходя из которого мы и просчитаем размеры вашей благодарности. Но сначала я хотел бы уточнить: вы хотите, чтобы мы именно нашли доказательства вашей невиновности, или хотите, чтобы мы их изготовили?

– Что?

Я тоже не сразу поняла изящный полет мысли любимого шефа, поэтому осуждать впавшего в легкий ступор Гордеева, не могу.

– Нас интересует, все-таки, это вы положили взрывчатку? – Гоша пришел на помощь вновь обретенному клиенту.

– И вы туда же, – похоже, Андрей Николаевич по-настоящему растерялся. Уж где-где, а в нашем офисе он не ожидал столкнуться с подобным недоверием. – Да с чего вам такое вдруг в голову приходит?

Шеф снова приложил к вискам кончики пальцев.

– Вы, Андрей Николаевич, своим неадекватным поведением, сами провоцируете подозрения в свой адрес.

– Я? Почему неадекватным? – судя по выражению лица Гордеева, ему впервые в жизни пришлось услышать, что он ведет себя неправильно.

Получай, Носорог! Так тебе и надо! Хотя бытовое хамство, это еще не повод, подозревать человека в убийстве, но все равно приятно сознавать, что кто-то щелкнул по носу этого самовлюбленного типа.

Впрочем, Баринов, оказывается, имел в виду вовсе не грубость нашего клиента. Нет, его рассуждения были гораздо проще и логичнее.

– Подумайте сами. Сомнительно, чтобы в вашем офисе происходили криминальные разборки, не имеющие к вам никакого отношения. Взорван ваш личный стол в вашем личном кабинете. Естественно было бы предположить, что жертвой окажетесь именно вы. Собственно, сначала все так и подумали. Но если это было покушение на вас, то почему вы не испугались? Да, на этот раз погиб другой человек, но если на вас покушались однажды, преступники могут повторить попытку. Так что, на данный момент, вас должно больше всего интересовать, как свою шкуру спасти и как найти человека, который на вас охотится. Вы же, вопреки всякой логике, – Баринов прикрыл глаза, передохнул пару секунд и продолжил, негромко и размеренно, – вы за жизнь свою нисколько не опасаетесь и убийцу отыскать, тоже не требуете. Вы пришли только для того, чтобы мы отвлекли от вас внимание милиции. Разве это не странно?

– Но я не думал… – пробормотал Гордеев. – Нет, то есть я, конечно… В смысле да, это было покушение, но он ведь сам взорвался! Значит, теперь мне опасаться нечего.

– Вы же не ребенок, – поморщился шеф. – И прекрасно понимаете, что если погиб исполнитель, то заказчик вполне может продолжать здравствовать. Ваше объяснение годится только в том случае, если вы знаете, кто именно погиб в вашем кабинете. И причину, по которой погибший мог желать вашей смерти.

– Нет, – торопливо сказал Гордеев. – Я понятия не имею о причинах! Не догадываюсь! Даже предположений никаких нет!

– А о личности погибшего, предположения есть? – подал голос Гоша. Я и то удивлялась: как это он так долго молчит. – Вы узнали портсигар?

Андрей Николаевич ответил не сразу:

– Я не уверен. Мне кажется… впрочем, я не хочу пока об этом говорить. Через некоторое время ситуация прояснится, и я… я постараюсь вам все объяснить. Честное слово!

– Ваше право, – шеф вежливо наклонил голову. – А теперь я еще раз вас спрашиваю: это не вы подложили в стол взрывчатку?

– Нет, – Гордеев прижал руки к груди и повторил: – Нет. Да подумайте сами, зачем бы мне это было нужно? Чего ради, мне собственный офис громить? У меня от кабинета одни стены остались, и те трещинами пошли!

– То есть, вы утверждаете, что ничего о произошедшем взрыве не знаете, ничего не предпринимали для его осуществления, и кто это сделал, тоже не знаете.

– Понятия не имею, – энергично подтвердил Андрей Николаевич. – Для меня это, как… – он поискал подходящее сравнение и нашел, на мой взгляд, не очень удачное: – для меня это, как гром с ясного неба!

– Хорошо, – сказал шеф. Поверил? Скорее, принял слова клиента к сведению. – А Стрешневу вы об этом говорили?

– А как вы думаете, – огрызнулся было клиент, но сразу взял себя в руки. – Три часа, только это и говорил. А толку… – он махнул рукой. – Болван.

– Не скажите. Стрешнев следователь опытный, и если он взял с вас подписку о невыезде, значит основания у него были. Какие именно?

– Откуда я знаю?

– Вы же сами сказали, что три часа с ним беседовали. Какие вопросы он вам задавал?

– Беспардонные и совершенно не относящиеся к делу. Больше всего его интересовали мои взаимоотношения с женой.

– Извините, Андрей Николаевич, – мягко сказал Гоша, – деликатными эти вопросы, конечно, не назовешь, но к делу они относятся, и самым непосредственным образом. Вы же прекрасно понимаете, что если допустить существование у вашей жены любовника, то именно у вас появляется, прямо-таки, идеальный мотив для его убийства. А устроить ему хитрую ловушку и заманить в ваш кабинет, это уже вопрос техники. Вот вы говорите, что не можете уверенно опознать портсигар. А супруга ваша? Она ведь в обморок упала, когда портсигар увидела. С чего бы это?

Гордеев сделал медленный глубокий вдох. Я думала, что он снова вспылит, но ошиблась. За вдохом последовал такой же медленный выдох и печальная улыбка.

– Я вас понимаю. Но как мне объяснить, чтобы вы, чтобы вы все мне поверили? Я не знаю, почему Кристина упала в обморок. Не думаю, что она знакома… была знакома с владельцем портсигара. И не думаю, что у нее есть любовник. Но честное слово, даже если это и так, я не стал бы никого убивать, тем более, таким способом. Я не киллер какой-нибудь, мой бизнес – это упаковочные материалы.

– Хотите сказать, что маленькие приключения жены вас не волнуют? Вам все равно?

– Нет, не хочу. Мужей, которых не волнуют подобные вещи, не бывает. Да, у нас с Кристиной не все ладно и, наверное, это не та женщина, с которой я проживу всю жизнь… может быть еще год, два. Мы о разводе не говорили, но думаю, в последнее время, оба держали это в уме. Знаете, как бывает, – Андрей Николаевич криво усмехнулся, – любовь прошла, завяли помидоры. И тем не менее, мне не все равно. Пусть о любви говорить не приходится, но есть же еще самолюбие, гордость. Кому охота быть обманутым дураком, рогоносцем?

– Но если бы вы узнали, что у жены есть любовник, убивать его вы бы не стали?

Гордеев ответил не сразу.

– Поверьте, я не убийца. Я знаю, я не самый приятный человек – могу накричать без причины, грубым бываю, несправедливым. Меня многие не любят. Да что там, мои собственные подчиненные меня терпеть не могут. Я им деньги плачу, а они… знаете, какую они кличку мне придумали? Носорог! Причем люди меняются, а кличка остается. Я даже пару раз всех уволил и новых набирал – все равно, Носорог! Ну и ладно, ну и черт с ними. Я, в конце концов, не сто долларов, чтобы меня все любили. Но я не убийца. Я не знаю, как это объяснить, но мне это просто не нужно. Ну нет у меня потребности смывать оскорбление кровью! Других способов хватает.

– Хватает, – согласился шеф. – И какой бы вы выбрали, в случае необходимости?

– В каком смысле?

– Допустим, вы узнали, что жена изменяет вам, – терпеливо пояснил Баринов. – Какой способ отомстить за оскорбление, вы бы выбрали?

Гордеев пожал плечами.

– Да самый простой. Развелся бы.

– Всего-навсего? – простодушно удивилась я. – Где же здесь наказание?

Александр Сергеевич свирепо на меня взглянул, и я прикусила язык. Действительно, не стоило так откровенно давать понять, что развод с таким типом, с моей точки зрения, не наказание, а, скорее, хеппи-энд. К счастью, Гордеев не обратил внимания на мою оплошность.

– У нас с Кристиной брачный контракт, – спокойно сказал он. – Я содержу не только жену, но и ее родителей – они пенсионеры…

– Простите, – перебил Гоша, – что значит, содержите? То есть, жену, это я понимаю. А что значит – содержите родителей?

– Они пенсионеры, – повторил Гордеев. – А пенсии сейчас – сами знаете. Вот я и доплачиваю, до уровня приличной жизни. Чтобы старики себе в мелочах не отказывали.

– И сколько эта доплата составляет?

– В среднем, долларов триста в месяц.

– На этом содержание заканчивается, или еще что-нибудь?

– Ну… подарки всякие – Новый год, день рождения, День Победы – это, как у людей. Еще я квартиру им купил, двухкомнатную. Они в коммуналке жили.

– А квартиру вы на себя оформили?

– Нет, конечно, зачем? На них. Они же там живут. Потом еще санаторий какой-нибудь каждый год, зимой.

– А почему не летом?

– Так они лечиться ездят. Лечиться и зимой хорошо. А летом они на даче.

– Дачу тоже вы купили?

– Нет, дача их, еще с советских времен осталась. Правда, огурцы-помидоры они уже не сажают – работы много, а у тестя с тещей здоровье уже не то. В основном, зеленью всякой занимаются. Ну и деревья у них – яблони, вишни. Я варенье вишневое люблю, с косточками, так они его каждый год банок тридцать для меня делают, специально, – Гордеев, вдруг порозовел и смущено добавил: – Мне кажется, они ко мне неплохо относятся.

– Понятно, – Баринов кашлянул. – А после развода, они, значит, по условиям контракта, всего этого лишаются?

– Ну… Там записано, что это на мое усмотрение.

– А супруга?

– У нее ничего нет. Совсем. И что она получит – это тоже, на мое усмотрение.

– Хм. Как я понимаю, если развод будет сопровождаться скандальными, так сказать, подробностями, получит она не слишком много? Уйдет, в чем была?

– Вещички я ей, наверное, собрать разрешу, – ответил Гордеев. – На черта мне женские тряпки? Но и только.

– Понятно, – повторил шеф. – Скажите, а у супруги вашей есть ключи от офиса? От вашего кабинета, от стола?

– Нет, конечно. Зачем они ей?

– А на работе она у вас часто бывает?

– Нет. Забегает изредка, когда деньги не вовремя кончатся, или я какие-то документы дома забуду – она привозит.

– А вы все ваши ключи на одной связке держите?

– Ну да. Какой смысл их по разным карманам распихивать?

– Никакого, вы правы. Только… такой деликатный вопрос: имела ли возможность ваша супруга сделать с ключей дубликаты?

– Это в каком смысле? – изумился Гордеев. Шеф, издав тяжкий вздох, уже приготовился объяснять клиенту значение слова дубликат, но Андрей Николаевич опередил его: – Это вы что, считаете, что Кристинка могла у меня ключи украсть, сделать эту бомбочку и ко мне в стол подложить? Если не я, то она? Да бросьте! Она же совершенно безмозглая – из всей техники только с пультом от телевизора может управиться! Простейший вариант «тетриса» на компьютере, и тот не смогла освоить. А вы говорите – взрывчатку заложить! – он от души расхохотался.

Я не поняла, над чем смеялся наш клиент: над своей женой, или над осторожным предположением шефа, что Кристина может быть причастна к взрыву. Мне лично, ни то, ни другое, смешным не показалось. Баринов тоже остался серьезным, а Гошка выдавил из себя кислую гримасу, которая, с некоторой натяжкой, могла сойти за улыбку. Вежливо дождавшись, пока Гордеев закончит веселиться, шеф продолжил работу.

– А кстати, о вашей супруге. Вы вот упомянули, что о разводе не разговаривали, но оба подумывали. А что, были какие-то причины?

– Если бы были причины, я бы с ней давно развелся. А так… как это объяснишь? Нет, она бабенка не вредная и не особо скандальная. Дома, опять же порядок, рубашки чистые, обеды-ужины. Только я за день, на работе, ни разу и не вспомню про нее. А домой придешь, усталый, так с ней разговаривать надо. Скажешь: «отстань, дай газету просмотреть» – обижается. А сама целый день от телевизора не отлипает – то сериалы идиотские, то ток-шоу, то криминальные новости.

– Она любит криминальные новости смотреть? – нейтральным тоном уточнила я.

– Обожает. По всем каналам, сколько будут показывать, столько и посмотрит.

– Ясно, – шеф покрутил в руках карандаш. Но вы сказали, что супруга ваша тоже о разводе подумывает. Откуда такая уверенность, раз вы этого не обсуждали?

– Так я же говорю – у нее ни ума, ни хитрости. Деньги стала клянчить почти непрерывно, все ей не хватает. А на что тратит – отчитаться не может. Говорит – инфляция, цены растут. Как будто я не знаю, на сколько за последний год цены выросли. Украшения стала покупать чуть не каждую неделю – то брошку, то браслет, то еще какую фитюльку. Главное, приносит из магазина, показывает мне, а на другой день ничего этого уже нет – к родителям отнесла. Вообще, все свои ценные вещи к ним переправила. Чувствует, что скоро беззаботная жизнь закончится, вот и торопится скопить всего и побольше. Как белка орехи на зиму таскает.

– Ну, если есть опасность лишиться средств к существованию, то понять ее можно, – дипломатично заметил шеф. – Профессии, если я правильно понимаю, у госпожи Гордеевой нет?

– Какая профессия, – небрежно взмахнул рукой Гордеев. – Она, по-моему, музыкальное училище закончила. А потом, в салоне по продаже сотовых телефонов работала.

– Лихо! – Гоша покрутил головой. – После музучилища – телефонами торговать! Или в продавцы теперь без музыкального образования не берут?

Гордеев улыбнулся – незатейливая Гошина шутка ему понравилась. Наверное, поэтому, и снизошел до объяснения:

– После училища, кроме школы музыкальной никуда не устроишься. А у Кристины характер не тот, чтобы мелюзге сопливой носы подтирать.

Я машинально кивнула. Судя по Маринкиным рассказам, не так много выпускников училища продолжили учебу в консерватории. А работать в школу пошли вообще – единицы. Время от времени, Марина встречается со знакомыми девчонками и потом рассказывает мне: одна работает секретаршей в мелкой фирме, другая стала продавцом-консультантом в магазине итальянской мебели, третья вышла замуж и теперь сидит дома… Кстати, я вовремя вспомнила о Маринке! Я ведь могу использовать свою общительную сестрицу для пользы дела. Пусть поболтает с народом, узнает какие-нибудь сплетни про Кристину.

– Она на каком отделении училась?

– Понятия не имею. Я с ней позже познакомился.

– А инструмент? На каком инструменте она играет?

– Играет? – Гордеев окинул меня презрительным взглядом и пожал плечами: – откуда я знаю? За все время, что мы женаты, Кристина добывала музыку только из магнитофона.

– Хорошо, – не сдавалась я, – скажите, хотя бы, в каком году она училище закончила.

Шеф и Гоша, одновременно, посмотрели на меня с недоумением, только что вслух не спросили, зачем я пристала к человеку. Но надо отдать должное их выдержке – все-таки, не спросили. А Гордеев, быстренько подсчитав что-то на пальцах, ответил:

– Шесть лет назад.

Шесть лет? Даже если она пошла в училище не после одиннадцатого класса, а после девятого, то закончила его в девятнадцать. Плюс шесть, получается двадцать пять. То есть, как ни пересчитывай, по всем законам математики, Кристина Гордеева моя ровесница! А я бы руку на отсечение дала, что ей не больше двадцати, в самом крайнем случае – двадцать один! К делу это, конечно отношения не имеет, но вызывает у меня жуткую зависть. Мне-то, мои двадцать пять, дают без раздумий – не то, что пяти лет, пяти дней никто не убавит.

Я так увлеклась своими переживаниями, что не заметила, как шеф закончил задавать Гордееву вопросы о жене и плавно перешел к секретарше. Когда я очнулась, он уже выяснил, когда именно Светлана была принята на работу, какое у нее образование и насколько Гордеева, как директора, устраивают ее профессиональные качества. На последний вопрос клиент ответил вполне ожидаемо: что секретарша из Светланы, как и из всех ее предшественниц, никудышная, что она такая же безмозглая, как все бабы, но в целом терпеть ее можно, поскольку ничего лучше взять все равно негде.