Текст книги "Метромания"

– Как бы ты ее приспособил? – горько огрызнулся Колян и скомандовал: – Понесли!

Кривцов поймал себя на том, что ноги шагают размеренно и будто сами собой, как у железного дровосека. Нерсессыч по-прежнему шел впереди, только смотрел теперь не перед собой, а куда-то под ноги, низко опустив голову и ссутулившись. Казалось, у старика за несколько минут вырос горб.

Вскоре их нагнали Адамыч и Ростикс. «Дома» они были уже минут через десять после отбытия основной группы, но, пока догоняли своих, несколько раз чуть не нос к носу сталкивались с «чистильщиками». Приходилось отступать и, нырнув в какой-нибудь воздуховод, отсиживаться.

Узнав о смерти Митрича, Ростикс стянул с головы черную вязаную шапку и так и шел, держа ее в руке, будто за гробом. А Адамыч, догнав Симоняна, поплелся рядом, придерживая сумку-тележку с архивом. Плечи старика тряслись – он плакал навзрыд, как ребенок.

Гадалка

Сбегая вниз по эскалатору, Андрей никак не мог решить, куда ехать: домой, на «Волжскую» или на «Маяковку». Он был почти уверен, что Катерина ни в какое подземелье не полезла, сидит теперь дома, отключив телефон. А вдруг она все-таки поехала на Патриаршие? Бродит, как привидение, вокруг пруда… Под землю-то она точно не спустилась. Даже если сумела решетку отодвинуть, вниз глянула – и побежала прочь сломя голову.

«Мне, безо всякой клаустрофобии, и то страшно до усрачки, а она…» – убеждал самого себя Андрей, стоя на платформе. Решение пришло, когда из тоннеля появился поезд, направлявшийся в сторону «Павелецкой». Надо ехать к Людмиле! Катерина, помотавшись по Патриаршим, наверняка поедет к ней, чтобы не оставаться дома одной. А может, она уже там?

Подходя к дому Кривцовой, Андрей явственно представил картину: дверь ему открывает Катя, заплаканная, измученная, бросается на шею и, захлебываясь рыданиями, рассказывает, как ей было страшно и что она так и не смогла… Картинка была такой яркой, что Андрей даже инстинктивно поднял руку, словно желая приобнять Катю за вздрагивающее плечо.

Но дверь ему открыла Людмила. Столкнись с ней Андрей во дворе или на лестнице, не узнал бы. Решил бы: тетка-поломойка, которая убирает подъезд. Всегда тщательно уложенные волосы растрепались и не отливали пшеничным золотом, а торчали в разные стороны серо-желтой паклей. Обычно Людмила даже дома одевалась так, будто собралась на выход. Сейчас на ней была застиранная мужская футболка и бордовые штаны от спортивного костюма. Костюма, который Макс носил на физру в одиннадцатом классе.

– Проходи, – пригласила она и, не оглядываясь, пошла на кухню. Там села напротив, сплела пальцы в замок и глухо сказала: – Только сейчас от меня ушла гадалка. Мне ее одна сотрудница прислала. Сказала, не шарлатанка, все у нее сбывается. – Людмила замолчала и дернула шеей, будто что-то проглотила. – Карты показали: Максим жив, но смерть рядом. Совсем рядом, понимаешь?! – Людмила сорвалась на крик, из глаз брызнули слезы, и, закрыв их ладонями, женщина зарыдала.

Андрей пересел со стула на диван и обнял Кривцову за плечо:

– Теть Люд, вы же умная женщина, ну какие гадания? Ерунда все.

– Не ерунда! – тряхнула головой Кривцова. – Она пять раз карты раскидывала – и все время получалось одно: Макс, а рядом – смерть.

– Но Макс ведь жив, а это главное. А смерть – она за всеми ходит. Все когда-нибудь умрем.

Как ни странно, эти бесхитростные слова Людмилу немного успокоили. Утерев глаза, она спросила:

– Андрюш, а может, Вите Милашкину позвонить? Спросить, что делать? Его хоть и отстранили, а все равно ж, наверное, есть возможность информацию получать. Вдруг он с тобой под землю спустится? Ведь ты пойдешь? – Она наклонила голову и умоляюще посмотрела Андрею в глаза.

Тот молча кивнул.

Людмила судорожно вздохнула:

– Сначала Макс, теперь эта девочка. А если она погибнет? Максим там не один, а она… Гадалка и на нее карты раскинула. Сказала, что Катя находится в незнакомом месте и ей каждую минуту грозит опасность.

По домашнему телефону Милашкиных ответила Светлана Васильевна.

– Вити нет, – сказала она, – он на службе. Его сегодня утром срочно вызвали.

– Так с него что, домашний арест сняли?

– Конечно! – будто даже возмутилась вопросу мама младшего лейтенанта.

Трубку сотового Милашкин долго не брал, ответил только после седьмого гудка:

– Да, я. Давай короче – времени нет.

С рассказом о Екатерине Андрей уложился в полминуты.

– В общем, так: тебе спускаться никуда не надо, – отрезал Виктор. Говорил он тихо. – Я сам только что оттуда и через полчаса – снова туда. Принимаю участие в операции «Зачистка». Внутри Бульварного кольца ни Катерины, ни Макса нет. Хотя, конечно, гарантировать не могу – там столько всяких ходов, подвалов старых домов, склепов. Может, где и прячутся… Сейчас подтянули еще силы, будем расширять охват и прочесывать центр еще раз.

– А у тех, кого удалось отловить, ты про Макса и Катю не спрашивал?

– Кого спрашивать-то? Наверх подняли только компашку обдолбанных наркоманов да полдесятка пьяных вусмерть бомжей. Остальные снялись и ушли.

– Куда?

– Если б знать! Даже судя по карте, в подземной Москве тысячи ходов и лабиринтов, а на деле умножай на два… Ну все, сейчас сбор трубить будут!

– Погоди, погоди! А тебя вызвали потому, что с Макса обвинение сняли, или как?

– Ну, да, там вроде что-то прояснилось. Но скорее всего, просто людей не хватает… Отбой. Завтра утром позвоню. Если будет что важное – то раньше.

Пересказав Людмиле разговор с Милашкиным, Андрей засобирался домой.

– Андрюш, может, останешься?

Просьба прозвучала с Катькиной интонацией – точно так же она просила его остаться во вторую ночь пребывания Макса в подземелье. И теперь, как и тогда, он не смог отказать.

Постелив Андрею в гостиной, Людмила встала на банкетку и извлекла с антресолей стильную кипенно-белую найковскую футболку. Наблюдавший за ней Шахов отметил, что вещица явно не Макса, который предпочитал «ти-шеты» черного и серого цвета. Значит, Георгия. Повертев футболку в руках, Людмила со злостью швырнула ее к дальней стенке. Спрыгнула с банкетки, пошарила в стоящей на дне шкафа-купе коробке и извлекла оттуда серую борцовку.

– Вот тебе вместо пижамы. Это Макса. Она стираная и глаженая. Макс как-то ночевал у меня и оставил.

Андрей был уверен, что заснуть не сможет, и приготовился лежать до утра, уставившись в потолок. Но через десять минут уже крепко спал. Ему снилась Катя. Она шла внутри огромной железной трубы с большим букетом ромашек и что-то напевала. Впереди, метрах в тридцати, в правильном круге виднелось ярко-голубое небо. Там, в своем сне, Шахов никак не мог понять, почему в этом ограниченном окружностью пейзаже нет ни деревьев, ни травы, а только небо и облака? Ведь труба лежит на земле, а не стоит на торце. А если ее поставили на попа2, как же Катя может по ней идти?

Одна

От станции «Маяковская» до Малой Бронной Катя добралась за десять минут. У пруда, некогда звавшегося Патриаршим, потом Пионерским, а потом снова Патриаршим, она вместе с бабушкой бывала несколько раз. Отправляясь в Концертный зал имени Чайковского или Театр сатиры, они всегда выезжали пораньше, чтобы успеть посмотреть на уток, на памятник дедушке Крылову и погулять по аллеям. За прошедшие годы здесь почти ничего не изменилось: те же деревья, те же стилизованные под газовые фонари на чугунных толстых ногах, и дедушка Крылов в окружении героев своих басен. А вот и желтый девятиэтажный дом с вдавленными французскими лоджиями, про который говорил Шахов.

Кате повезло: она подошла к калитке в тот самый момент, когда в нее пыталась протиснуться то ли мамочка, то ли няня с двухместной детской коляской. Катя придержала калитку и вошла следом. Благодарно улыбнувшаяся женщина и не думала задавать незнакомой девушке вопросов.

Место спуска она нашла сразу. Решетка была задвинута не плотно. Катя посветила вниз и увидела сваренную из арматуры лестницу. Протиснув в щель ноги, ступила сначала на верхнюю перекладину, потом – на вторую, третью… Дальше, особенно со снаряжением, было не пролезть. Катя уперлась руками в выступающий над землей край бетонного колодца, поясницей отодвинула решетку еще сантиметров на двадцать. Перевела дух и повторила маневр. Теперь дыра расширилась настолько, что она могла продолжить спуск вместе в рюкзаком.

Она спускалась вниз ступенька за ступенькой, неустанно повторяя две строчки из песенки прошедшего недавно и совсем не понравившегося ей сериала про страшненькую девушку, одним светом в маленьких сереньких глазках завоевавшую сердце первого красавца и отчаянного ловеласа.

«Не смотри…» – одна ступенька,

«не смотри ты…» – вторая,

«по сторонам…» – третья,

«оставайся…» – четвертая,

«такой, как есть…» – пятая…

Привязавшаяся песнюшка никак не соответствовала ни ситуации, ни нынешнему состоянию Кати. Смотреть по сторонам было как раз можно, только взгляд все время упирался в округлую бетонную стену. А нельзя было ни в коем случае смотреть вниз. Такой запрет она наложила, еще находясь наверху, интуитивно поняв, что, нарушив его, легко может запаниковать и погибнуть. А про «оставайся сама собой…» – это даже смешно. Прямо обхохочешься. Оставаясь самой собой, она бы сейчас сидела в своей квартирке и тряслась от страха при одной мысли, что ей придется спуститься… даже не в подземелье, а в метро, где полно людей, где светло, где в будках сидят тетеньки, которые мигом поднимут шум, если кому-то из пассажиров станет плохо, а по платформе ходят милиционеры… Честные и отважные, как Витя Милашкин…

Про милиционеров она, пожалуй, загнула. Это ж они поспособствовали тому, чтобы Макс оказался в подземелье. Только бы с ним ничего не случилось! Только бы можно было больше не скрываться, подняться на поверхность, к людям, к себе домой, к Кате.

Катя сразу заберет его домой, станет кормить, лечить, успокаивать. Она уложит его в чистую постель, сама сядет рядом и будет, хлопая по плечу ладошкой, петь колыбельную. Или положит его голову себе на колени и начнет раскачиваться, баюкая. Когда она в детстве болела, мама всегда брала ее на руки, садилась в кресло-качалку и напевала… Что же она напевала? А, да… «На улице дождик с ведра поливает, с ведра поливает, брат сестру качает…» Макса ей вряд ли удастся устроить у себя на коленях. Эта мысль Катю развеселила, она улыбнулась и отметила про себя, что песенка с призывом оставаться такой, как есть, отвязалась. Зато вдруг откуда-то из глубины всплыли воспоминания о маме. Причем если до сих пор они по большей части были смутными, расплывчатыми, составленными преимущественно из бабушкиных рассказов, то сейчас Катя будто наяву увидела, как они идут с мамой по улице покупать новые пальто. Мама очень хотела, чтоб у них обеих эти демизонные одежки были одинаковые – одной расцветки, одного покроя. Шел снег, наверное, последний перед наступлением весны, и они смеялись, представляя, как будут оглядываться им вслед люди, удивляясь, до чего ж похожи мама с дочкой… А вот мама, довязав шапочку в виде шлема (она назвала ее буденовкой), просит Катю примерить обнову. Шапка оказывается велика, мама расстраивается и никак не может понять, почему так получилось, – она же снимала мерки и пряжу и крючок взяла именно такого размера, как было написано в журнале. Надевает буденовку себе на голову, но та тут же под напором густых, жестких кудряшек взбирается на макушку. Мама снова ее натягивает… Внезапно возникший в голове вопрос застал Катю врасплох: а вот ради мамы или бабушки она смогла бы спуститься одна в подземелье? Сумела бы совладать со своим страхом? Катя попыталась ответить честно, но не смогла…

Нога коснулась ровной площадки неожиданно – Катя даже ойкнула. Сняла со ступеньки вторую, попружинила обеими ступнями и только после этого развернулась и посветила себе фонарем. Она была внутри бетонной коробки, вправо от которой уходил не очень широкий, с низким (однако не таким, чтобы пришлось нагибаться) потолком коридор. Колени сильно дрожали и подгибались. Она стянула с плеч лямки рюкзака и, положив его на пол, присела.

Через минуту Катя поняла, что очень хочет пить. Но, для того чтобы достать воду, надо подняться, расшнуровать рюкзак, достать бутылку, а сил на это не было. И Катя решила, что отдохнет минут десять, а попьет перед тем, как двинуться дальше. Она вынула из внутреннего кармана куртки карту и едва успела ее развернуть, как взгляд уперся в ту самую точку, где она сейчас находилась. Так бывает, когда открываешь газетную страницу и тут же выхватываешь строчку с пропущенной буквой или орфографической ошибкой. Как потом оказывается, единственной на всей странице. В отличие от подавляющего большинства женщин, топографический кретинизм Кате был неведом. Напротив, всевозможные карты она читала не хуже физрука, который был помешан на спортивном ориентировании и поисках древних курганов, в избытке присутствующих в ближнем Подмосковье. В выходные и во время весенних и осенних каникул старшеклассники во главе с Константином Юрьевичем отправлялись в однодневные экспедиции, где Гаврилова, не блиставшая спортивными достижениями, становилась примером для подражания.

Собираясь с силами, она просидела на рюкзаке минут двадцать. Икры ныли так, будто по ним долго колотили палками.

Поднявшись и вытащив бутылку из рюкзака, Катя жадно припала к горлышку и пила до тех пор, пока пластиковая емкость не стала легче вдвое. А ведь, упаковывая рюкзак и решая, сколько взять воды, она пообещала себе, что будет пить по глоточку, – и тогда вторая бутылка перекочевала из сидора обратно на стол. Злясь на себя за легкомыслие, Катя до упора завинтила крышку, затянула кулиску на рюкзаке и быстрым шагом пошла по коридору.

Ага, вот и лаз в большой тоннель. Чтобы пробраться через узкий ход, Кате пришлось снять рюкзак и толкать его перед собой.

Метров через пятьсот ей вдруг стало трудно дышать. Сначала она решила, что так исподволь, не позволяя сознанию фиксировать свое наступление, к ней подкрадывается паника. Ну да, и другие признаки налицо: липкий пот, частый пульс, загрудинная боль. «Стоп! – скомандовала себе Катерина. – Это от нехватки воздуха. Андрей говорил, что в подземелье есть участки, куда воздух, который гонит вентиляция, плохо доходит…»

Второй раз за последний час Гаврилова поразилась самой себе, точнее – своей памяти, демонстрирующей чудеса дотошного хранения и точного воспроизведения заложенной в нее в разное время информации.

С каждым шагом рюкзак все больше давил на плечи, будто кто-то невидимый, зло шутя, подбрасывал туда камешки величиной с хороший кулак. Теперь Катя шла, считая шаги. На третьей сотне задышалось свободнее. Она остановилась, вытащила из-за пазухи карту. Чуть больше полукилометра, и должен быть еще один поворот – в коридор, где Макса поджидал проводник. Сейчас Катя немного отдохнет, сделает пару глотков воды и пойдет дальше.

Она извлекла из рюкзака бутылку и пакет с бутербродами. Откусила хлеб с прилипшим к нему сыром, но проглотить не смогла. Во рту было сухо, и не смоченная слюной корка больно царапнула нёбо. Катя позволила себе крошечный глоток. Кусок бутерброда удалось прожевать и проглотить, но повторять попытку она не стала. Есть не хотелось совсем. Посидев еще, она положила надкусанный бутерброд обратно в пакет и, вытащив из-под себя рюкзак, провела в нем ревизию. Вынула толстый свитер, который утром купила для Макса, а в освободившуюся полиэтиленовую сумку принялась выгружать из рюкзака галеты, две палки сырокопченой колбасы, головку сыра «Эдам». Теперь надо было пристроить съестное так, чтобы до него не добрались крысы.

Про себя Катя отметила, что их она в подземелье пока не видела и даже не слышала: ни огромных мутантов, которыми несколько лет назад стращали москвичей СМИ, ни даже обычных – таких, какие живут у мусорных контейнеров и безбоязненно шастают по дворам. Катя вспомнила, как ругался на хвостатых тварей, сожравших в его машине электропроводку, Виктор Михайлович с шестого этажа. Прошлой зимой он, известный исследователь жизни и творчества Тургенева, уехал на месяц читать лекции то ли в Париж, то ли в Лондон, а свою машину – серебристую новенькую «хонду» – оставил под охраной супернавороченной сигнализации на «дикой» автостоянке, метрах в пятидесяти от места дислокации мусорных контейнеров. А когда вернулся, весь двор узнал, как мастерски, можно сказать, виртуозно умеют материться маститые литературоведы. Катя, которая в это время шла с рынка, вняла призыву профессора глянуть, что эти «мерзкие суки» наделали, и заглянула под открытый капот. Двигатель, аккумулятор, бачок для воды – все было засыпано разноцветной трухой, перемешанной с крысиными какашками. Крысы покромсали острыми зубами не только изоляцию, но и проволоку. Разделить возмущение и ярость профессора-соседа Катя не могла – ко всем зверушкам, в том числе и к издавна зачисленным во враги рода человеческого, она испытывала симпатию и жалость. От хорошей, что ли, жизни крысы стали жрать пластмассу и проволоку? Да и под капотом, должно быть, прятались, скрываясь от вьюги, которая, как сумасшедшая, кружила по московским дворам всю прошлую неделю.

Однако продуктами, которые волокла на себе, спускаясь вниз, а потом тащась по тоннелю, Катя с местными обитательницами все же делиться не собиралась. Вытряхнув из еще одного – потоньше – пакета шерстяные носки, скрутила его на манер веревки, продела сквозь ручки сумки с провиантом и привязала ее к какому-то толстому, тянувшемуся по стене кабелю. Страховка, конечно, получилась так себе. Крысы и по отвесным стенам лазают, как заправские альпинисты, но надежда, что, вернувшись сюда через пару-тройку часов с Максом, они найдут гостинцы в целости и сохранности, все же была. Присев перед очередным рывком-переходом, Катя прислонилась спиной к стенке и вытянула ноги. И не заметила, как задремала. Проснулась внезапно и, как ей показалась, от какого-то звука – то ли посыпавшихся камней, то ли шагов. Прислушалась. Тишина. Такая глухая и плотная, что, кажется, ее можно мешать, как разбухшие в молоке мюсли, ложкой.

Она шла уже двадцать пять минут, пристально, до рези в глазах, всматриваясь в стену справа, но никакого коридора не было. Катя шла и шла, а стена оставалась сплошной, без малейшего намека даже на крошечный, как дырка в собачьей конуре, ход.

«Неужели не заметила, прошла мимо? Нет, я смотрела очень внимательно. Наверное, это совсем рядом, в нескольких метрах». Пройдя вперед еще метров двести, она уже знала, что придется поворачивать обратно. Страшно хотелось пить. В бутылке оставалось меньше трети. Два стакана. Какая разница – тянуть по глоточку или выпить все сейчас? Лучше сейчас. Тогда не будет так мучить жажда – раз, возвращаться назад не так тягостно – два, и, наконец, рюкзак станет легче – три.

Она и на этот раз заветный ход чуть не пропустила. И пропустила бы, если б у кроссовки не развязался шнурок, и Катя, наступив на него, едва не растянулась. Она присела на корточки, взялась за концы и зачем-то посмотрела налево. Взгляд уперся в черную дыру диаметром чуть больше метра. Катя посветила фонариком и увидела, что на карачках придется преодолеть совсем чуть-чуть – дальше просматривался длинный тоннель-коридор, примерно такой же ширины и высоты, как и тот, в котором она находилась сейчас.

«Как кстати развязался шнурок, – подумала Катя, – не случись этого, я опять прошла бы мимо».

На последние полтора километра у нее ушло почти два часа. Три раза Катя останавливалась и минут по десять – пятнадцать отдыхала. Сейчас она точно знала, что находится под Солянкой, но здешнее подземелье состояло из такого множества ходов и лабиринтов, что обследовать их не хватило бы и суток. А может, даже нескольких дней.

Катя сунулась в один, прошла по нему метров пятьсот – пустота. Ни намека на человеческое присутствие. Вернулась назад, пошла по другому коридору – то же самое. Потом по третьему, четвертому… В пятом или шестом (она уже сбилась со счета) Катя без сил рухнула на пол и завыла. И этот звериный вой будто выбил из ее сердца пробку, которая не пускала внутрь страх. Она вскочила на ноги и заметалась по коридору, стуча кулаками по стенам. Ей стало вдруг невыносимо душно. Сорвав на ходу куртку, Катя бросила ее на пол и побежала. Куда – она не знала. Ей надо было прямо сейчас, сию минуту выбраться наружу, на землю, на воздух! Она бежала до тех пор, пока не ударилась о стену. Тупик! Почему тупик? Никакого тупика быть не должно – должен быть поворот, потом широкий тоннель, потом опять поворот, а там, совсем рядом, – лестница, по которой она спускалась. Глядя перед собой немигающими глазами, Катя пошарила по груди рукой: «Карта! Где карта?!» Только через минуту она сообразила, что карта осталась во внутреннем кармане брошенной куртки. Она бросилась обратно, но очень скоро поняла, что совсем не помнит, как сюда попала, а значит, не сможет найти место, где бросила куртку.

Катя сидела, прислонившись к стене, и, раскачиваясь из стороны в сторону, шепотом повторяла:

– Найдите меня. Кто-нибудь, пожалуйста, найдите меня.

Вдруг ей показалось, что мимо кто-то прошел. Она могла поклясться, что слышала шорох одежды. Катя вскочила на ноги и посмотрела туда, куда направлялся этот некто. Или нечто. Вытянула вперед руку с фонарем – никого. Повинуясь порыву (и даже не попытавшись его проанализировать), Катя двинулась следом. Она пробежала метров двести, когда ее нос уловил запах, заставивший остановиться. Пахло расплавленным воском и селедкой. Катя обвела фонарем стены. Полукруглое – на манер арки – отверстие вело в пещеру. Она шагнула внутрь и первое, что увидела, – кусок фанеры, положенный на ящик. На импровизированной столешнице шесть пластиковых стаканов, прикрытых кусками хлеба с успевшей почернеть колбасой, скукожившимся сыром… Один из ломтей венчала горка чего-то серо-черного, которая при ближнем рассмотрении оказалась парой кусков заветренной селедки и пожухлым зеленым луком… Как будто кто-то приготовил легкое застолье-перекус, а гости не пришли. А это что? Груша. Большая, желтая и свежая, будто ее только что сорвали с дерева. Рука сама потянулась за грушей, зубы жадно впились в желтый бок. Прежде чем откусить следующий кусок, Катя, примкнув губами к сочащейся мякоти, с силой втянула в себя воздух. Вместе с ним в рот попал сок.

Доев грушу, она поднесла к носу стаканчик с красной жидкостью. Вино. Выпила одним глотком. Стала снимать один за другим куски хлеба с остальных стаканчиков. В них были водка и коньяк. В голове мелькнула мысль выпить все разом и уснуть, а проснуться только тогда, когда кто-нибудь разбудит. Она даже поднесла к губам посудину с коньяком, зажала пальцами нос, но не смогла сделать ни глотка. Из желудка поднялась противная волна, и Катя, испугавшись, что сочная, снявшая острую жажду груша попросится наружу, поставила стакан на место.

От выпитого на голодный желудок вина голова слегка закружилась. Катя села возле стены, засунула руки в рукава свитера, как в муфту, и задремала.

Проснулась она от крика:

– Женщина, вы куда?! Немедленно остановитесь!

Голос прозвучал совсем рядом. Кричал мужчина. Злой и уставший. Катя открыла рот, чтобы позвать на помощь, но в это мгновение прямо в глаза ей ударил яркий луч света.

– Так, еще одна! – удивленно констатировал голос, который только что приказывал какой-то женщине остановиться. Луч фонаря обвел Катю с ног до головы. А голос добавил: – Не бомжиха.

После короткой паузы человек подошел ближе. Катя увидела, что он одет в камуфляжные штаны и такую же куртку с псевдоцигейковым воротником, а на голове – то ли строительная, то ли эмчеэсная каска.

– Капитан милиции Колосов, – представился человек. – А вы, гражданочка, кто, откуда, как сюда попали?

– Я… это… спустилась, чтобы… – залепетала Катя, не в силах сдержать радость и в то же время боясь ляпнуть что-нибудь такое, что может повредить Максу.

Господи, что же сказать милиционеру? Зачем она сюда полезла? Но капитан сам пришел на выручку:

– Понятно. Еще одна экстремалка. Острых ощущений захотелось? Господи, как надоели эти диггеры долбаные, сил нет! Заварить к чертовой матери все люки, а где нельзя заварить – ток пропустить. Несильный, чтобы не убило, но хорошенько шибануло! Чтобы думать о путешествиях в преисподнюю забыли!

«Камуфляжный» распалился так, что, рубя воздух ладонью, чуть не заехал Кате по носу. После секундной паузы продолжил уже ровным тоном:

– А напарница твоя где?

– Какая напарница? – не поняла Катя.

– Ну, подельница, коллега или как вы там друг друга называете? Тетка такая высокая, худая. Еще на голове у нее шапка дурацкая – как шлем у Александра Невского.

– Тут больше никого нет.

В подтверждение своих слов Катя помотала головой из стороны в сторону.

– Ну как же нет, когда она сюда юркнула! – не поверил Колосов и обвел фонарем стены пещеры. Затем, повернувшись, крикнул кому-то:

– Мужики, поищите эту, в шлеме, в соседних отсеках! Тут ее нет!

– А вы… – Голос Гавриловой дрожал. – А вы выведете меня наверх?

– Нет, тут оставим, – незло огрызнулся «камуфляжный». – А что, давно тут бродишь? Заблудилась, что ли?

Катя, еле сдерживая подступившие к горлу слезы, сначала кивнула (это, надо понимать, был ответ на второй вопрос), а потом глянула на тикавшие на запястье часики. Подняла полные то ли удивления, то ли ужаса глаза на милиционера. Еле слышно прошелестела:

– Почти двенадцать часов.

– Ни хрена себе! – присвистнул капитан. – Есть, пить хочешь?

– Очень. Пить.

Колосов залез в висевшую на боку сумку, похожую на те, в которых носят противогазы, и вытащил оттуда полулитровую бутылку минералки. Протянул Кате. Снова полез в сумку, развернул яркую обертку с надписью: «Печенье „Юбилейное“». Та оказалась пустой. Капитан смял бумажку, бросил ее под ноги и смущенно (дескать, обещал покормить, а нечем) сказал:

– А с едой пока придется повременить. Наверх выведут – накормят. Там у нас что-то вроде лагеря. Даже с полевой кухней. Кормят всех: и кто в операции задействован, и бомжей, которых наружу извлекаем. Ну, пошли. Воду можешь оставить себе. Я, в случае чего, у мужиков стрельну.

Подъем наверх, не в пример спуску, показался Кате легким и быстрым. Вроде вот только что внизу на нее надели что-то вроде конской сбруи или помочей для младенцев (взбиравшийся по вмонтированным в бетонную стену скобам милиционер намотал на руку концы «вожжей» и все время легонько подтягивал вверх «диггершу-экстремалку»), а она уже стоит в каком-то то ли депо, то ли разворотном тупике… Кстати, откуда она знает про разворотный тупик? А, ну да, милиционеры и эмчеэсники про что-то такое говорили.

Через минуту Катю вместе с отвратительно воняющим и едва держащимся на ногах дядькой уже вели наверх по лестнице. По обыкновенной лестнице со ступенями – такими, как в обычных домах. Разница только в том, что у лестницы нет перил, пролеты маленькие и площадками не разделенные, а на поворотах ступени просто закругляются и ложатся, как карточный веер.

Шагая, Гаврилова терзалась невозможностью решить, чего она хочет: увидеть Макса в этом ментовском лагере поедающим гречневую кашу с тушенкой и ожидающим установления личности или его там не увидеть? «Нет, пусть лучше его поймают, – решила Катя. – Так хоть его жизнь будет в безопасности. А СИЗО? Ну, что СИЗО? Все же лучше, чем эти катакомбы. Органы разберутся, что он ни при чем… Ведь оказалось, что кроме Вити Милашкина среди них есть нормальные ребята. Капитан Колосов, который меня нашел…»

Катя сидела, скрестив ноги, в восьмиместной армейской палатке и ела из пластиковой миски кашу, запивая ее сладким чаем. Перед тем как усесться трапезничать, она обошла весь импровизированный лагерь, заглянула во все шесть палаток. Макса нигде не было.

– Вот вы где, мадемуазель!

Катя подняла голову и увидела стоящего в проеме Колосова. Капитан держал в руках ее куртку.

– Твоя?

– Моя, – кивнула Катя.

– Я так и подумал, – продолжал чему-то радоваться капитан. – Прикинул по размеру, понюхал – твоими духами пахнет. Ты зачем перед спуском в подземелье так надушилась-то? Думала какого-нибудь богатенького бомжа закадрить?

Катя хотела разозлиться, но Колосов лукаво подмигнул и растянул губы в мальчишеской озорной улыбке. Гавриловой сердиться расхотелось.

– Ты извини, подруга, я тут в карманах пошарил, – Колосов хмыкнул, – пока еще не знал, что она твоя. Карту нашел. Классная карта, между прочим. У нас в сто раз хуже. Ты ее где взяла?

– Да так… – замялась Катя. – Я уж и не помню…

– Ну, не хочешь говорить – не говори, – легко пошел на уступку капитан. – Ты только это… дай мне ее хотя бы напрокат. Нам еще знаешь сколько по этим подземельям ползать! А там заблудиться даже с хорошей картой проще простого, не то что с этими, – он потряс висевшим на боку планшетом, – «веселыми картинками». Ну что, дашь?

– Берите, конечно, – без энтузиазма промямлила Катя.

– Вот спасибо! – блеснул глазами и зубами Колосов. – Тебя как зовут-то? А то ведь даже не познакомились.

– Катя. А вас?

– Евгений. Женя. Надеюсь, еще увидимся. Сейчас штабные придут, координаты твои запишут, так что, если разрешишь, я тебе позвоню.

Он уже откинул полог палатки, чтобы выйти на улицу, но, что-то вспомнив, вернулся:

– А куда все-таки та тетка делась? Мы ведь ее так и не нашли. Хотя должны были – другие-то группы нам навстречу шли.

– Да не видела я никакой тетки! – Катя в порыве искренности прижала к груди миску, которую держала в руках. – Я одна была, честное слово…

– Странно. – Колосов сложил губы смешным сковородником. – Я же ее сам видел, и другие мужики тоже… Ну, все, покедова. Через час или полтора дома будешь. Ты где живешь-то? На «Волжской»? Во блин, да мы с тобой, оказывается, соседи! Я в Люблине. Теперь уж точно на чай жди.

Через полчаса в лагере появился мрачный толстяк в форме майора милиции с ноутбуком в руках. Пробил Катины данные по закачанной в компьтер базе и, пробурчав что-то вроде: «Будешь еще по подземельям лазить – посадим», отпустил на все четыре стороны. Катя добрела до ближайшей станции метро, купила билет и, уже сидя в вагоне, подумала: «Какие все-таки люди глупые существа! Сами придумывают страхи, а потом ломают себе из-за них жизнь… Вот если бы я не боялась метро, разве б возилась сейчас с облупленными ногтями и грязными, потрескавшимися пятками?» А главное, чего его бояться? Вот сижу в вагоне, еду себе – и ничего. Ни одна жилка не дрогнула. Может, права была бабушка, когда говорила: «Клин клином вышибают». Ей, Кате, оказывается, надо было сильно испугаться за любимого, самого дорогого человека, спуститься, борясь с паникой, в подземелье, чтоб сейчас вот так трястись в вагоне и не чувствовать ничего, кроме вселенской усталости и непреодолимого желания закрыть глаза и уснуть.