Текст книги "Умер, шмумер, лишь бы был здоров"

34. Турецкий Берлин

Дабы осуществить решение большинства и отужинать на сей раз вне Авроры, Веня погрузился в чтение путеводителя.

– Послушайте! Здесь написано: «Чтобы вкусно поесть поезжайте в Кройцберг, традиционно турецкий район Берлина. Здесь вас ждут: знаменитый донер, овощные супы, салаты, долма, турецкий чай, пахлава и многое другое», – Как вам такое предложение?

Все, кроме Торпеды, предпочитающего ужин «аля Кузьма Вертухаев», одобрительно закивали головами.

– Идёт! – Тарнадин выставил в навигаторе слово «Кройцберг», и электронный указатель побежал по экрану, рассекая карту города красной линией, будто старался напомнить туристам о недавнем прошлом разделённого стеной Берлина.

– Да, Владимир Ильич! По всей вероятности восточный Кройцберг отличается, скажем, от Стамбула или любого другого турецкого города не более чем архитектурой. И тоже не всегда. Обратите внимание! Перед вами мечеть! – профессор Штейн следил за пробегающими вывесками, на которых латинские буквы складывались в непонятные для него слова. Толстые матроны в цветных платках с орущими детьми на руках толкали перед собой коляски, наполненные овощами и зеленью, а усатые мужчины в бордовых войлочных фесках с кисточками сидели лицом к проезжей части улицы и попивали чёрный кофе из крохотных медных турок, заедая его рахат-лукумом.

Ах, немцы, немцы, вы патологически изощрённо заботились о чистоте расы, уничтожая целые нации, не вписывающиеся в созданные вами же критерии. И чего вы добились? Чужаки, улицы, захламленные старым скарбом, наркоманы, валяющиеся прямо на тротуарах, выкрики мусульман на призывы Имамов – и всё это в самом сердце Берлина! Поистине преступление влечёт наказание. Если бы молодому Гитлеру привиделось будущее Германии, он бы, наверняка, предпочёл стать художником. Кстати, критики говорят, что у него это хорошо получалось.

Остановились возле небольшой закусочной в центре Кройцберга.

От порции кебабов с чипсами Торпеда отказался, принципиально не притронувшись к турецкой пище. За столом он сидел в пол оборота, скорчив брезгливую физиономию, исподтишка поглядывал на миниатюрные пиалы с диковинными восточными салатами и на ещё пыхтящие лепёшки, напоминающие луну в кратерах. Удовольствие, с которым все остальные поглощали чужеземную пищу, било наотмашь по уязвимому самолюбию Торпеды, а звуки смачного пережёвывания и причмокивания после каждого глотка холодного пива Кёльш, отдавались гулом в его чутких барабанных перепонках.

35. Угрызения совести

Расположились на ночь в кемпинге. Спать не хотелось. Тарнадин, Веня и Торпеда устроили променаж за пределами автопарка. Ленин и Штейн остались играть в шахматы.

– Анатолий Львович, на «пат» не рассчитывайте! – Владимир Ильич прикусил губу, обдумывая решающий ход. – Мы пойдём другим путём. Шах, батенька, и – Мат! – Он удовлетворенно откинулся на спинку стула, зажав подмышками большие пальцы рук, и стал декламировать:

 
– И если сердце съедено тоской,
И если в нем не заживает рана, —
Склонись скорей над шахматной доской:
Здесь тот же мир, но только без обмана.
 

Княгиня Нина Михайловна Подгоричани, батенька, знаете такую?

– Да, Владимир Ильич, доводилось читать. А вот, скажите, кто автор этих строк?

 
«Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.
Сказали ему: „Проклятый,
Пей, осуши до дна…
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!“»
 

– Дорогой мой, я вижу, вы озадачены?! Тогда – небольшая подсказка: – это перевод с грузинского. Ммм!.. Ничего вам не говорит?.. Иосиф Виссарионович Джугашвили! Удивлены? Да, в юношестве он писал стихи. Вы знаете, некоторые биографы сравнивают Гитлера и Сталина и даже называют их братьями-близнецами. Представьте себе иллюстрации одного людоеда на стихи другого… Жуть какая-то получается. Зло и его подноготное. Да, несомненно и тот и другой – две стороны одного сатаны. Кстати, не думайте что…

– Довольно! Анатолий Львович, голубчик, – Ленин прижал ладони к ушам и, потупив мученический взгляд, замотал головой.

– Пощадите! Не препарируйте живую душу! Вы, батенька, подарили мне вторую жизнь, чтобы ткнуть носом, как нашкодившего щенка в лужу мочи. Но зачем мне урок воспитания? Что я, беспомощный старик, могу изменить сегодня? Вернуть к жизни убиенных?

– Владимир Ильич! Бог с вами! О чём вы говорите? – В эти ужасные времена вас не было, то есть, вы находились в мавзолее и ответственность за жертвы ни в коем случае не лежит на вас.

– Ах, Анатолий Львович, голубчик! От памяти никуда не денешься. За сталинские репрессии и ужасы войны я действительно не в ответе, но на моём счету достаточно преступлений, за которые мне место в аду на одной сковородке с этим, как его… Адольфом Гитлером. Мне бы свою душу отчистить, вот только не знаю как.

Владимир Ильич скорбно сдвинул брови, умоляюще посмотрел на Штейна и вдруг… заплакал. Он шмыгал покрасневшим носом. На худеньком дрожащем плече не удержался скользкий атлас пижамы, обнажив впалую грудь, наспех обтянутую прозрачными кусками желтоватой кожи, на которой зарубцованные шрамы топорщились келоидными узлами и свидетельствовали об экзекуции, сотворённой верными ленинцами над объектом своей веры.

«А разве забальзамированный Ленин не заменял тысячи распятых Иисусов в сотнях разрушенных церквей, пока перестройка не воскресила Веру, репрессированную и расстрелянную всё теми же ленинцами?» – Анатолий Львович ухватился за показавшуюся подходящей мысль.

– Владимир Ильич! Люди толпами ходили в мавзолей, как в храм. Чуть ли не молились на вас. Вы стали религией для нескольких поколений землян. И по сей день, коммунисты мира превозносят ваше имя.

Анатолий Львович обнял всхлипывающего Ильича, ласково поглаживая его лысую голову. Пытался утешить, как мог. Однако даже сравнение с Христом не реабилитировало бывшего вождя класса неимущих в его собственных глазах.

Ночью, когда все спали глубоким сном, Владимир Ильич с ужасом наблюдал за причудливо изменяющейся синтетической обивкой потолка Авроры. На неё чётко проецировались картины его пробуждающейся памяти.

Оживший Ульянов, и только он, точно знал истинные побуждения революционера Ленина, любившего вскидывать руку почти так же, как сумасшедший австриец…

Утром отправились в путь. Торпеда колдовал на кухне: «Не боись, братва! Будь на шконках. Шо, душняк смердит? Ща фатеру проветрю. Хош тута напряг с пайкой, баландер у вас знатный! Будь спок! Меня на понтяру не возьмёшь! А турок – он лох и фармазонщик, как чмо, даже не может как я. Осталось силос в керосине замочить и тесто помацать. Чую, не пирог прорежется, а пьедестал в натуре. Ууу – а, аж фиксы слюне потонули»[18]18
  Не бойтесь, братцы! Оставайтесь в кроватях. Что, душно? Сейчас квартиру проветрю. Хоть здесь недостаток продуктов, повар у вас хороший. Будьте спокойны, меня просто так не проведёшь, а турок – он придурок. Ему до меня далеко. Осталось муку с вином перемешать и тесто замесить. Чувствую, не пирог получится, а, реально, пьедестал. Ууу-а, аж зубы в слюне потонули.


[Закрыть].

И действительно, к трём часам дня, когда Аврора въехала в суперсовременный Штутгарт, Торпеда с самодовольной улыбкой набок, мол, «я вам говорил», вынимал из печки толстопузый пирог с пупом, извергающим ароматный пар. Голодные взоры Штейнов и Ленина моментально обратились к дышащей золотистой корочке, а блуждающий взгляд Тарнадина к освобождающейся стоянке.

36. Нидеррордорф

В шесть тридцать вечера, не заезжая в Цюрих, Аврора прибыла в симпатичный посёлок с трудно произносимым названием – Нидеррордорф. При въезде стояла скульптура стрекозы странного кирпичного цвета, или, может быть, её железное тело давным-давно покрылось ржавчиной из-за обильных дождей и количества водоёмов в этой низкокамышовой местности.

Цимер, зарезервированный Тарнадиным в Москве, нашелся без проблем.

Этот просторный деревянный дом с окошками, украшенными цветами, находился в тени гигантского плакучего кедра. Хозяева шале (так швейцарцы называют свои дома), видимо супружеская пара, увидев подъезжающий трейлер, выбежали на поляну, улыбались и раскланивались, указывая на просторную стоянку неподалеку от входной двери.

Познакомились, обменялись приветствиями и занесли в дом багаж. В большой светлой гостиной было тепло и уютно. Над гостиничной стойкой висела овальная металлическая тарелка с изображением деревушки и выпуклой надписью – «Нидеррордорф». Потрескивал камин. В резном корпусе старинных напольных часов усыпляюще раскачивался медный маятник. Из гостиной был выход на стеклянную веранду, украшенную яркими занавесками и горшками с геранью, а круглый стол, покрытый клетчатой скатертью, был сервирован на пятерых.

Внезапно раздался звенящий бой, сопровождаемый изумительной мелодией.

– Ave Maria! – Воскликнул Веня. – Обожаю эту музыку.

Часы пробили семь раз.

– Слишком громко. Ночью спать не сможем. – Тарнадин сморщился, постучал по стеклу «Ролекса» и зажал уши.

– Не волнуйтесь, в этих часах автоматически отключается ночной бой с одиннадцати вечера до шести утра, сказала фрау Зибер по-немецки, увидев жест постояльца.

– Nein, Nein, Alles klar![19]19
  Нет, нет, всё в порядке!


[Закрыть] Профессор Штейн чуть поклонился женщине и сделал успокоительный жест рукой.

– Ach, sagen Sie auf Deutsch![20]20
  О, Вы говорите по-немецки!


[Закрыть] – улыбнулась она, подбрасывая в камин дрова и, щипцами смешивая древесные угли. – Несмотря на последний месяц весны, вечерами спускается с гор холодный воздух и необходимо обогревать дом, – сказала она и, повесив на подставку раскалённые щипцы, сняла замшевые перчатки.

Поднялись на второй этаж, волоча по деревянной скрипучей лестнице чемоданы на колёсиках, ритмично подпрыгивающие на ступеньках. В комнатах витал запах чистоты и глаженого постельного белья. Первым делом Веня наполнил водой сверкающее никелем кнопок джакузи, находящееся в центре просторного холла. Белоснежные полотенца, казалось, ждали момента окутать разгорячённые тела гостей мягкой, ворсистой махрой. Приняв душ, компания направилась к джакузи, оставляя мокрые следы ступней на тёмном паркете. Блаженствовали безмолвно, закрыв глаза и предоставив бурлящей воде полную свободу действий ровно на 15 минут, не нарушая рекомендацию медиков, висевшую в рамке на стене.

В белых гостиничных халатах и в таких же тапках, проголодавшиеся россияне спустились к ужину. Расселись вокруг стола. Тут же появилось первое блюдо – огромная миска, наполненная кремовой субстанцией. Хозяйка обстоятельно кивала, подробно, в течение пяти минут рассказывая о достоинствах яства, и продолжала бы ещё, но Веня, с присущей ему деликатностью и прижатой к сердцу рукой, произнёс благодарственную тираду на немецком языке и, наконец, перевёл сказанное:

– Друзья! Это национальное швейцарское блюдо. Сырное фондю. Что за ухмылка, Торпеда? Вам не нравится название фондю? Так вот, чтобы понятнее – это расплавленный сыр с белым вином и специями. Подается фондю в специальной миске – какелон. Опять смешок! Ай-ай-ай, Торпеда, Вас нельзя пускать в высшее общество. А сейчас самое главное. Каждый вынимает из салфетки странную длинную вилку с двумя зубцами, проворно насаживает на неё кусочек хлеба и макает в фондю. Господа! Приятного аппетита!

К чаю подали сдобный яблочный пирог с взбитыми сливками. Десерт привычный, не требующий объяснений.

Пожелав хозяевам спокойной ночи, утомлённые трапезой постояльцы, гуськом поднялись на второй этаж. Обосновались в трёх комнатах, руководствуясь общностью интересов – профессор Штейн с Лениным, Тарнадин с Торпедой, Веня с саксофоном. Заснули, не считая овец. Просто не успели – моментально улетели в астрал, поручив земной действительности сторожить разомлевшие тела до альпийского рассвета.

Утром, после плотного завтрака фрау Зибер проводила гостей в крытый бассейн, находившийся за домом возле небольшой времянки. Из раздвинувшихся стеклянных дверей, за которыми виднелись спортивные тренажёры, выбежал мускулистый молодой человек. Представился: Ганс – профессиональный массажист и тренер по йоге и пилатесу.

Тарнадин затянул ослабевший пояс халата.

– Товарищи, мы с Веней хотим осмотреть окрестности. Вот только переоденемся и – на разведку. Отлучимся на несколько часов. К обеду будем точно. А вы тут не скучайте. Развлекайтесь. Пока!

Он обнял Веню за плечо и повёл к дому. Что-то настоятельно объяснял, подчёркивая важность информации, шевелением указательного пальца. Анатолий Львович смотрел им вслед, покусывал губу и нервно скручивал длинную нитку, свисающую с воротника халата.

37. Банк

Такси подъехало к шале семьи Зибер точно в назначенное время. Тарнадин с Веней едва успели переодеться. Они решили ехать в банк, не созваниваясь заранее с Краузе.

– Никуда не денется, примет нас, как миленький. – Александр Устинович похлопывал себя по колену в такт румбе, нёсшейся из стереоустановки Фольксвагена.

– Я в этом не уверен. Его просто может не оказаться на месте. Командировка, болезнь… я знаю… – множество причин. Хотя приблизительное время приезда мы с ним оговорили ещё в Москве. Будем надеяться на то, что нам повезёт.

Банк только что открылся. Его служащие, преимущественно женщины, вели нудные переговоры с немногочисленными клиентами, не отводя глаз от мониторов и не прекращая ни на миг отбивать пальцами километры текстов на заезженных клавиатурах.

Тарнадин вошёл в свободную от посетителей ячейку, на которой была приклеена табличка с именем «Эльза». Опёршись двумя руками о стол, он склонился над скрученным узелком бесцветных волос и пустил в ход всё своё обаяние.

– Гуд Морген, фрейлин Эльза! Как вы прелестны! Не обменяться ли нам телефонами? – красивый мужской голос, томный взгляд прищуренных глаз и перевод Вени возымели действие на кровообращение анемичной фрейлин. Её щёки порозовели, и на лице появилось подобие улыбки. На прошелестевший ответ Тарнадин воскликнул: «зер гуд» – и многозначительно закивал головой.

Веня незаметно дёрнул его за рукав и, стиснув зубы, монотонно произнёс:

– Она спрашивает, чем вам помочь. Это был вопрос. Ферштейн?

– Во-первых – не учи учёного. Во-вторых – скажи ей, что мы специально прибыли из Москвы и что у нас назначена встреча с господином Краузе.

Выслушав Веню и стеснительно поглядывая на Тарнадина, девушка подняла телефонную трубку. Из всего ею сказанного Александр Устинович разобрал всего два слова: «Русланд» – в начале и – «Руссен» – в конце.

– К вашим услугам, господа! – Молодой альбинос в очках, с водянистыми глазами, трижды увеличенными за счёт выпуклых линз, возник ниоткуда, словно привидение.

– Глянь Веня! Вот те на! – сжав губы, процедил Тарнадин, – это же вылитый официант! Не хватает только полотенца через локоть.

Он обратился к чиновнику с приветствием:

– Герр Краузе, разрешите представиться… – в воздухе повисла протянутая рука.

– Ich bin die Sekretärin von Herrn Krause. Er nehmen Sie innerhalb einer halben Stunde. Sie können es im Wartezimmer warten, heraus.

– Опустите руку, Александр Устинович. Это не Краузе, а его секретарь. Он говорит, что господин директор примет нас в течение получаса и чтобы мы подождали его в приёмной, – прошептал Веня.

Жестом, пригласив посетителей следовать за собой, альбинос зашагал в направлении эскалатора.

Светлая приёмная, обставленная мягкой элегантной мебелью, несомненно, предназначалась для персон Ви-Ай-Пи.

– Kaffee, Tee, alkoholfreie Getränke oder etwas stärker? – Блондинка в мини-юбке и в босоножках на шпильках предлагала всевозможные напитки.

– От рюмки коньяка не откажусь и тебе, Веня, советую. За последние четыре дня, я тут, упаси Бог, чуть трезвенником не стал. Следует наверстать упущенное.

– Два коньяка, если можно, – попросил Веня по-немецки.

– Три, – уточнил Тарнадин, глядя на ноги удаляющейся девице.

Обратный путь занял немало времени. Скопившиеся заторы на дорогах напоминали Москву.

– Ох-охох! Окно такси – всё равно, что экран телевизора. Картинки и только. Никакого ощущения реальности, и удовольствие – ноль, – Тарнадин махнул рукой, – а, везде одно и то же…

– Александр Устинович! Что-то мне ваше настроение не нравится. Вы ведь не рассчитывали прямо сегодня, с бухты-барахты получить деньги? По-моему, всё идёт нормально. Желание Краузе посмотреть на Ленина легитимно. И то, что его приезд сегодня вечером, возможно, повлечёт за собой ряд дополнительных действий – тоже не конец света.

– Иди, знай! А его раздражающая ухмылка, когда ты сказал, о ком идёт речь? А то, что он хотел зажулить вексель под предлогом экспертизы? Нашёл дурака! Я боюсь, Веня, что этим спермахетовым чиновником движет исключительно нездоровое любопытство.

– Ну, почему же нездоровое? Разве вам не хотелось бы увидеть ожившего мертвеца?

– Так, то оно, так, только чует моё сердце, что надо менять тактику. Жаль, конечно, от торта отрезать кусок, но ничего не поделаешь, придётся дать начальнику на лапу. Мгм… Партии достанется меньше. Кстати, что касается сегодняшней вечерней встречи… Я переговорю с Краузе прежде, чем он начнёт общаться с Лениным, а ты, Веня, во время нашей беседы переводи в точности каждое моё слово, и никакой отсебятины! Понял?

38. Рождение идеи

Такое развитие сценария Тарнадин не предвидел. На конкретное предложение комиссионных и просьбу представиться Ильичу без указания должности, – чиновник среагировал уже знакомой ухмылкой. Он ухмылялся, пожимая руку Ленину, ухмылялся, разглядывая его музейный паспорт.

На выходе он выдвинул немыслимое требование – идентифицировать личность получателя с помощью ДНК, после чего ухмыльнулся и уехал.

Полночи Тарнадин разгуливал по комнате. Курил, стучал дверью бара, звенел бутылками пива, и так далее, короче, – издавал звуки, мешающие Торпеде спать.

– Эй, начальник! Хиляй тимать! В хате бычки смердят. Хоть шнобель затыкай. И на пердобак шептало с противогазом натяни. Атмосферу чушканишь. Накосячил чего или жмур напрягает? Ты, слышь, головняк завтра разгребёшь, а чичас – на жену и тимать! Всё! Баста![21]21
  Эй, начальник! Иди спать! В комнате окурки воняют. Хоть нос затыкай. И на жопу глушитель с противогазом натяни. Атмосферу портишь. Натворил чего, или с покойником что не так? Ты слышишь, проблемы завтра разгребёшь, а сейчас – на подушку – и спать! Всё! Конец!


[Закрыть] Торпеда перевернулся на другой бок и зарылся в одеяло с головой.

Тарнадин проснулся раньше всех. Поплавал в бассейне, принял контрастный душ и в восемь утра по московскому времени уже разговаривал с Завьяловым по телефону, сидя в шезлонге и наслаждаясь сигаретой и кофе-эспрессо с ароматом ванили:

– Юрий Геннадьевич, тут у меня идея родилась… Ну, вы уж и шутник… Да, да, роды стремительные… Я подумал, не пригласить ли… э… Бланка из Израиля сюда на отдых. Что-что? День рождения? Прекрасно! Да, да, Вы меня поняли. И старику знак уважения и э-ээ… ВИЛу, так сказать, подарок. Мне кажется, эта встреча скажется положительно на состоянии его здоровья. Нет, нет, с ним всё в порядке, ничего не изменилось с тех пор, как мы с вами последний раз разговаривали, но дополнительные эмоции не помешают. Да, да! Вы абсолютно правы. Согласен на все 100. Так Вы созвонитесь с ним или мне это сделать? Вы? Хорошо. Только о встрече с братом старику пока не рассказывайте. Пусть увидят друг друга на месте. Всего доброго! Будем на связи. – Тарнадин допил кофе и, сделав глубокую затяжку, бросил окурок в пепельницу.

39. Шмуэль Бланк

Наконец Яэль нашла ресторан, полностью отвечающий требованиям события. Небольшой, уютный, в пяти минутах езды от дома, само название которого «Баба Яга» пророчило необыкновенный вечер. До дня рождения дедушки 14-го мая оставалась неделя, а дел – невпроворот… А тут конец семестра, экзамены. Подумать страшно, одна анатомия чего стоит. Косточки по ночам снятся, и мышцы лягушками скачут. Отвлечёшься на время – вся древняя латынь из головы птеродактилем вылетает.

Яэль вздохнула. Но дед-то не виноват, что в этом месяце родился. И дата солидная – девяносто лет! ДЕ-ВЯ-НОС-ТО! Уму непостижимо!

Если бы Шмуэль бен Захария остался жить в России, его называли бы Самуилом Захаровичем. От отца, Захара Александровича Бланка, Шмулик унаследовал оттопыренные уши, близорукость, знание русского языка и преданность еврейским национальным традициям, к которым, не раздумывая, вернулся потомок выкрестов Захар Бланк, влюбившийся в дочку польского раввина. О родстве с Лениным, о дне, когда шестилетний Самочка приезжал с родителями в Горки навестить больного дядю Володю, о том, что тётя Надя угощала их чаем с ватрушками, Самуил Захарович вспоминал часто и не упускал случая в тысячный раз поделиться воспоминаниями, как только появлялся терпеливый слушатель.

К собранию сочинений Ленина Шмулик относился трепетно. Как новенькие красовались пятьдесят пять девственных томов за стеклом книжного шкафа домашней библиотеки. Зато классики русской литературы, зачитанные до дыр и неоднократно подклеенные, порядком обтрепались.

Из Польши в подмандатную Палестину Бланки эмигрировали в 1926-ом году, а в начале сороковых прогрессивно мыслящий Шмуэль вступил в компартию и вскоре стал ответственным за её финансовое обеспечение. И, наконец, в девяностом, как представитель израильской коммунистической партии, он прибыл в Москву на двадцать восьмой съезд КПСС, где познакомился и даже подружился с депутатом съезда, энергичным партийным деятелем, товарищем Завьяловым Ю. Г. Завьялов лично отвёз израильского гостя в мавзолей и, по-хозяйски обойдя длинную очередь желающих поглазеть на мумию, прошёл в усыпальню, подталкивая опешившего Шмулика к тому, который когда-то был его двоюродным братом, а сейчас, торжественно одетый, лежал, как восковая кукла, откровенно, мало чем отличаясь от экспонатов музея Мадам Тюссо.

По случаю съезда партийцы устроили банкет в ресторане «Конь и пёс». Скошенные кресты в центре накрытых столов порядком удивили близорукого Шмуэля. При ближайшем рассмотрении они оказались картонными табличками, насаженными на стебли искусственных тюльпанов. На рассматриваемой Бланком картонке краснела фломастерная надпись – «ЗАСРАСТ». Слово не знакомое израильтянину, было понятным партийцам и обиходным в среде официантов. Завьялов обнял растерявшегося Шмулика за плечи и, прикрыв ладонью интимную встречу своих губ с его оттопыренным ухом, прошептал: «заслуженные работники соц. труда. Таков перевод». Улыбнулся, покачал головой, мол, язык сокращений, ничего не поделаешь, традиции нужно уважать…

Когда из Москвы позвонил сам генеральный секретарь компартии Завьялов, Шмуэль был приятно удивлён, так как до этого на свои дни рождения, он всегда получал только телеграммы. Но когда Юрий Геннадьевич сообщил о решении товарищей оплатить ему и внучке Яэль отдых в Швейцарии, как дань благодарности верному ленинцу за продвижение коммунистических идей на ближнем востоке, старик так растрогался, что Яэль пришлось отвезти его в приёмный покой ближайшей больницы. К счастью, всё закончилось благополучно и через час они вернулись домой.

– Ты знаешь, Яэлюшка, товарищ Завьялов попросил сообщить ему дату празднования юбилея и адрес ресторана. Я тут записал на салфетке его номер телефона. Ты прости, мамеле, своего древнего деда. Одни хлопоты с ним. – Он махнул рукой и принялся смотреть любимый израильский сериал «Авторитет».