Текст книги "Умер, шмумер, лишь бы был здоров"

62. Реликвия

К завтраку Тарнадин спустился последним.

– Всем доброе утро. А где Владимир Ильич? Что-то я не вижу его за столом? – он уселся на своё привычное место, потёр ладони и, протянул Торпеде свою тарелку, взглядом указывая на продукты, которыми следует её заполнить.

Веня удивился.

– Александр Устинович, а я думал, что вы в курсе. Разве это не вы были в коридоре, когда Ленин внезапно заснул, а отец позвал меня на помощь?

– Нет, Вениамин Анатольевич, ты меня с кем-то спутал. – Тарнадин положил руку Торпеде на запястье, – может, с ним?

– Чё? Ты, начальник, набор костей[57]57
  Пальцы.


[Закрыть] с меня сыми, – он отдёрнул руку и отодвинулся, – будет тебе арапа заливать[58]58
  Врать.


[Закрыть]. Я те не дешёвка делать ноги, когда братану грев[59]59
  Помощь.


[Закрыть] нужен.

– Ё моё, Вертухаев, какие перлы! Фильтруй базар[60]60
  Следи за речью.


[Закрыть], – сжав губы в ниточку, процедил Тарнадин. Оглянулся и, улыбаясь, добавил:

– Твоё вяканье всё равно здесь никто не понимает.

Веня мучил вилкой кусок брынзы, поглядывал на чавкающего Тарнадина и думал: «Странно, в прошлый раз, когда Ленин заснул, Александр Устинович места себе не находил, сон потерял, а теперь? Теперь он даже ради приличия не поинтересовался самочувствием Ильича. А то, что я видел именно его в коридоре – не вызывает сомнения. Но почему он это скрывает? Стыдится того, что не откликнулся на зов помощи? Вряд ли! И о сегодняшнем анализе ДНК – ни слова, как будто этой темы никогда не существовало».

Веня налил себе кофе… Ещё недавно он был уверен в том, что Тарнадин не посвятил Завьялова в истинную цель путешествия из благих намерений, решив взвалить все трудности на свои плечи и добыть для партии миллионы. А сейчас, искренность помыслов Александра Устиновича начала вызывать сомнения.

Разговор Тарнадина с Бланком, создающий фон для Вениных размышлений, теперь сложился в чёткий диалог:

– Самуил, неужели вы привезли с собой эту фотографию?

– Конечно! Я хотел показать её Володе.

– Очень интересно посмотреть.

– С удовольствием. – Он повернулся к внучке, – Яэль, я вижу, ты уже позавтракала. Принеси, пожалуйста, фотографии, которые мы взяли с собой. Я точно помню, они в твоём чемодане.

– Хорошо, деда. Уже бегую, – девушка промокнула губы салфеткой, чмокнула Веню в щёку и побежала к лестнице.

«Через пять минут последний вещдок будет лежать у меня в кармане рядом с уже имеющейся доверенностью за подписью – „Ульянов (Ленин)“, – подумал Тарнадин, соединяя две части булки, основательно смазанные маслом, – теперь можно расслабиться и спокойно ждать результата анализа ДНК. Краузе пообещал – максимум четыре дня. За оперативность и подкупленную медсестру этот жулик выторговал приличную добавку к первоначальной сумме барыша. Пусть подавится. Этот стяжатель отравляет мне жизнь. А тут под носом тоже не всё пучком. У мелюзги голос прорезался – пудель-Торпеда вдруг возомнил себя волкодавом. Ему эта выходка так просто не сойдёт с рук. Кусок дерьма. А вообще – они мне все осточертели. Очень надеюсь, что Ленин продержится в живых ещё дней пять. Ишь ты, куда его память затащила. Башка формалином забита, а про вексель вспомнил, зомбированный. Скорее бы получить бабки! Веньке скажу, что ничего из этой затеи не вышло. Он доверчивый, проглотит! У остальных придурков мозги вообще не в ту сторону повёрнуты. Да, затеряться в Европе для меня не вариант. Два миллиона швейцарских франков – деньги не великие для бездомного бизнесмена. Другое дело – Россия. Квартира в Москве, дом в Разливе, дорогой джип, приличная сумма в банке плюс высокооплачиваемая партийная работа – это, господа Штейны и Бланки, не каждому Рабиновичу по уму, даже если он крещёный или русский по матери», – Тарнадин проглотил тщательно пережёванный кусок булки и обратился к Штейну:

– Профессор, передайте мне, пожалуйста, сахар. Хорош кофеёк, только чашки маловаты.

Из фотографий, принесенных Яэль, Бланк выбрал одну, обёрнутую в прозрачный полиэтиленовый пакет и, не вынимая её из обёртки, бережно положил на ладонь.

– Вот, товарищ Тарнадин, смотрите. Это я, шестилетний, а это – Владимир Ильич. Здесь даже надпись имеется: «Дорогому Самуилу на память от брата. 1924 год», – дрожащим пальцем Шмулик провёл по выцветшим буквам на сером паспорту. Эта фотография – реликвия. Вы видите, в каком она состоянии? Я намереваюсь отдать её в реставрацию. Владимир Ильич тоже хочет иметь экземпляр этого снимка.

– Потрясающе! А вы знаете, Самуил, я, как раз собираюсь завтра в Цюрих. Захотелось пробежаться по музеям. Я бы мог утром отдать фотографию в мастерскую, а вечером привезти её обратно, отреставрированную и в двух экземплярах. Разрешите мне сделать вам личный подарок в счёт прошедшего дня рождения.

– Благодарю вас, Александр Устинович. Вы очень добры. Вот возьмите, – Бланк протянул ему снимок.

Веня допил кофе, встал и, приложив руку к груди, кивнул в знак благодарности фрау Зибер.

– Я поднимусь на минутку, проверю, как там Ленин.

– Я с тобой, Венья! – Яэль посмотрела на Бланка:

– Деда, сегодня обязательно будем пройтись. Нужно шевелить немножко ноги.

– А мы с Торпедой пойдём поплаваем, – Тарнадин посмотрел на часы, – день обещает быть солнечным.

Профессор Штейн и Бланк остались вдвоём.

– Анатолий Львович, вы мне обещали рассказать, что произошло с Володей.

– Даже не знаю, Самуил, с чего начать. Я бы сказал так. В изменённом сознании Владимира Ильича, как бы, смешиваются прошлое с настоящим, и эта новая реальность вводит его в глубокий сон. В прошлый раз он проспал 15 часов, а проснулся отдохнувшим и даже помолодевшим. Но как поведёт себя организм вашего брата в данном случае… – профессор Штейн развёл руками, – поживём – увидим. Идёмте, Самуил, попробуем его разбудить и будем надеяться на лучшее.

63. Заговор молчания

Владимир Ильич проснулся утром следующего дня. Он встал с кровати, потянулся, пробурчал:

– Что это со мной? В одних трусах лёг спать.

Направился в туалет.

Профессор Штейн услышал долгожданный голос, откинул пуховое одеяло, заулыбался, сладко зевнул и решил понежиться в постели ещё несколько минут.

Шмуэль Бланк открыл глаза. Потёр загнутое наболевшее ухо. Орудуя голыми ногами в поиске тапок, загнал их под кровать, махнул рукой и босиком прошлёпал до двери ванной комнаты. Постоял минуту, вглядываясь в прямоугольник матового стекла, приложил ухо, прислушался, услышал звук спускаемой воды, несколько раз повторил – «Тода ля Эль»[61]61
  Спасибо Богу. (иврит)


[Закрыть] и на цыпочках, крадучись, поспешил обратно.

К завтраку спускались один за другим. Первым – Владимир Ильич. Подтянутый, в джинсах. Сойдя с последней ступеньки, подал руку брату.

«Немыслимо, – подумал Штейн, – Ленин выглядит лет на двадцать моложе Бланка. Значит эффект омоложения связан с внезапно наступающим сном, но сохраняется не более двух-трёх дней. Во всяком случае, так было в прошлый раз».

За столом Ильич склонился над кольцами румяного бекона:

– Запах жареного сала с луком возбуждает аппетит. Самуил, в вашей стране закон запрещает есть свинину?

– Религиозные правила для религиозных людей, Володя. Израиль – земля молока и мёда и у любителей не кошерной пищи, «барухашем»,[62]62
  Слава Богу. (иврит)


[Закрыть] – никаких проблем. А вот и Веня. Доброе утро, молодой человек. У меня к вам вопрос. Владимир Ильич интересуется вопросами кашрута в стране обетованной. За четыре дня пребывания в Израиле у вас сложилось какое-нибудь мнение на этот счёт?

Веня протянул руку для приветствия.

– Во-первых, утро, действительно доброе, добрее не бывает. Видеть великую троицу вместе – уже удовольствие. Что касается пищи в Израиле – я ел всякое: кошерное, не кошерное – всё очень вкусно, – он обнял подошедшую Яэль, – но блинчики, которые подают в Тель-Авиве на улице Аяркон – вне конкуренции. Вкус… Божественный!..

Яэль погладила Веню по щеке и подошла к Ленину.

– Дядя Володя, я радываюсь тебя видеть. Поцеловала его в щёку, – ты виглядишь – просто кусок!

Шмулик схватился за голову:

– Яэль! Так по-русски не говорят! Я тебе уже двадцать лет твержу, – не переводи каждое слово буквально. Володя, она хотела сделать вам комплимент. На иврите, когда говорят о привлекательной внешности человека, употребляют слово «кусочек», имея в виду смачный кусочек.

– Привет всей честной компании! – к столу подошёл Тарнадин. Он поправлял запонки на рукавах чёрной в серую полоску рубашки. За ним плёлся Торпеда, нёс хозяйские пиджак и барсетку.

– Очень извиняюсь, рассиживаться с вами, у меня нет времени. Торпеда, приготовь по быстрому бутерброд и чашку кофе, – Тарнадин мельком взглянул на Ильича:

– А вы, товарищ Ленин, назло империалистам хорошо спите и, на радость коммунистам, – он подмигнул Шмулику, – неплохо просыпаетесь. Неужели за восемьдесят три года проведенных в мавзолее вы ещё не выспались?

Засигналило такси. Александр Устинович надкусил бутерброд, глотнул кофе, сгрёб со стула свои вещи, бросил в воздух – «чао» и скрылся за входной дверью.

– Товарищи! Что происходит? – Владимир Ильич переводил взгляд с одного на другого и одновременно размешивал сахар в чашке чая, расплёскивая кипяток. – Почему вы сидите, как неживые? Случилось что-то, чего я не знаю?

– Да не было ничего, успокойтесь. Это Тарнадину тестостерон в голову ударил, – Веня промокнул салфеткой намокшую скатерть.

– Что ж, не хотите, не говорите. Ей Богу, тоже мне, заговор молчания.

Профессор Штейн сдался:

– Владимир Ильич, вы зря обижаетесь. Просто ваш сон опять продолжался дольше обычного. Мы не хотели вам об этом говорить, а Тарнадин выпалил. У него язык без костей.

Шмулик поёжился:

– Такой симпатичный человек, а ведёт себя странно. Вчера любезно предложил мне отреставрировать фотографию, а сегодня… этот пренебрежительный тон. Не понятно…

Торпеда в разговоре не участвует. Выстраивает на тарелке пирамиду из огурцов, помидоров и жареных гренок. Любуется. То с одного боку посмотрит, то с другого. Отдалившись, прищуривается. Щели яичницей-болтуньей замазывает.

– О, улыбнулся Веня, – перед нами русский Гауди – будущее отечественной архитектуры. Шепнул что-то на ухо Яэль, указывая на Торпеду. Пока шептал, «Гауди» слопал пирамиду, за три раскатистых глотка осушил чашку кофе, рыгнул и отправился к себе в комнату завершать трапезу, как и начал, чекушкой водки.

64. Коробка с деньгами

До закрытия банка «Credit Suisse» оставалось полтора часа. Леон Краузе сидел за столом в своём рабочем кабинете. Перед ним лежал банковский формуляр о выплате долгового обязательства господину В. И. Ульянову или его доверенному лицу А. У. Тарнадину на сумму – два с половиной миллиона швейцарских франков. Как мотивировка, к формуляру была прикреплена потёртая фотография, пожелтевший от старости вексель и справка из лаборатории, подтверждающая родственную связь получателя с израильтянином Шмуэлем Бланком. Дарственная надпись на фотографии была адресована некоему Самуилу – лопоухому мальчонке в коротких штанах, стоящему возле инвалидного кресла, в котором сидел безумный старик с выпученными глазами. Лысиной и колышком редкой бородки он напоминал вождя мирового пролетариата – Владимира Ильича Ленина.

Краузе вздыхал, потел, промокал лицо бумажными салфетками, аккуратно складывал их отдельной стопкой и, подёргивая шеей, нетерпеливо поглядывал на часы. Заглянул в нижний ящик стола. Доверенность на получение денег, выписанная на имя А. У. Тарнадина и заверенная нотариусом Арнольдом Краузе находилась на месте. Из кармана пиджака чиновник достал записную книжку и принялся составлять список вещей, которые до сих пор не обременяли его семейный бюджет по причине дороговизны. Наконец, у него появятся средства на покупку новой модели «Порше-кабриолет». На это уйдёт порядка 170 000 франков. Небольшую яхту можно приобрести за 200000 франков. На переоборудование дома потребуются остальные 130000.

Он постучал ручкой по столу. Написал: 500000!!! Подумал: «Слишком большая сумма. Купить недвижимость исключается, яхту тоже нельзя, засекут. Поговорю с сыном о легализации доходов. Может быть, стоит открыть фиктивный счёт?.. хотя это тоже сопряжено с немалыми волнениями», – он встал, подошёл к окну, опустил жалюзи и включил свет.

Секретарь-альбинос завёл Тарнадина в кабинет начальника, от которого получил два подписанных и скреплённых печатью документа, и скрылся за дверью. Краузе предложил посетителю присесть, открыл бутылку коньяка, наполнил две рюмки, поставил на журнальный столик вазочку с орешками, что-то говорил. Тарнадин не слушал. Опрокинул рюмку. Потом ещё и ещё. Вытряс из бутылки последние капли. Поташнивало. Краузе пристально смотрел на него, как будто, вкручивал стальные винты в широкий Тарнадинский лоб. Ленивое время еле двигалось. Нервные пальцы Александра Устиновича лихорадочно расстёгивали и застёгивали замок на металлическом ремешке Ролекса. Ритмичные щелчки прекратились, когда вошёл альбинос с тяжёлой картонной коробкой, взгромоздил её на стол и, протянув Тарнадину авторучку и квитанцию на подпись, снова исчез.

Краузе запер за секретарём дверь, покрутил шеей, промокнул капли пота и раскрыл коробку.

Пачки швейцарских франков, плотно прижавшись друг к другу, заполняли картонное пространство сиреневым глянцем тысячефранковых купюр.

– Hier 2.5 million schweizer franks. Hundert Packungen von 25000 franks. Laden Sie jetzt!

Тарнадин понял, что ему предложено пересчитать два с половиной миллиона франков. В коробке оказалось 100 упитанных пачек. Мысль о том, что с двадцатью из них придётся распрощаться, усиливала тошноту и не давала справиться с начавшейся икотой. Скрепя сердце, он выкладывал деньги на угол письменного стола.

– Бери, блин, под… подавись!. На, получи! Будет чем платить за лекарства! Экс…экспроп… экспроприатор чёртов! – звуки заплетались и пьяно, со свистом выкатывались изо рта. Выросшая стопка франков отразилась в блестящем полированном покрытии стола и, оптически удвоенная, напомнила Тарнадину Салбыкский курган, почти полвека назад поразивший его детское воображение. Через минуту воспоминания о далёком, но родном Абакане ворвались в хмельную голову бурным потоком, похожим на воды разливающегося Енисея. Он увидел себя семилетним мальчуганом рядом с отцом, запихивающим под матрас скрученную наволочку, набитую золотыми монетами. Слова отца: «Санька, с такой валютой нам не страшны никакие реформы», клещами впились в его детское сознание, являясь основным постулатом, сформировавшим мировоззрение коммуниста – Александра Устиновича Тарнадина.

Свою часть денег Краузе сгрёб в ящик стола. Коробку с оставшимися двумя миллионами он прочно закрыл крышкой, дважды обмотал клейкой лентой по периметру, вывел широким чёрным фломастером предупредительное «Glas!!!»[63]63
  Стекло.(англ.)


[Закрыть] и вызвал такси.

Всю дорогу Тарнадин боролся со сном. Он сознательно прижимался к острому ребру коробки левым боком, терзаемым на поворотах и при торможении. Наконец, электронный навигатор, вещающий язвительным женским голосом, сообщил, что цель поездки достигнута. Шофёр притормозил, бесшумно подъезжая к дому. Тарнадин перегнулся через спинку переднего сидения. Его указательный палец раскачивался, как дворник на ветровом стекле в дождливую погоду:

– Нейн! Нихт сюда! – и, указывая на трейлер, едва заметный на фоне тёмной, поросшей вьюном стены, он произнес, дыхнув перегаром прямо в лицо скривившемуся водителю:

– Дуй к автодому!.. Стоп!.. Хорош!

В салоне Авроры под одним из спальных мест открывался люк, о существовании которого знал только Тарнадин. Он преднамеренно скрыл сей факт от остальных пассажиров, заранее наметив это место, как идеальное, для хранения будущих денег. А теперь, он восторгался собственным чутьём и неординарной изобретательностью. Спрятав коробку, на четвереньках выполз из трейлера, запер кабину и, обойдя дом, поплёлся на свет фонаря над входной дверью. Скрутив пальцы обеих рук в две мясистые фиги, расстрелял ряд деревьев вдоль дороги, выплёскивая вместе со слюной – пуф, пуф, пуф!!! в чистый вечерний воздух, икал и строил рожи голове бледной мумии, почему-то оказавшейся в небе без бороды, без усов и вообще без тела…

65. Дебош

Весёленький, Александр Устинович шумно ввалился в гостиную, благо, двери дома никогда не запирались. В глазах выпукло двоилось. Удивился нереально вздыбившемуся полу, который быстро превращался в шар, вынуждая, теряющего опору Тарнадина, балансировать на выгнутом паркете непомерно длинными ногами. Отяжелевшая голова кое-как удерживалась приподнятыми плечами, а его крепкие, мстительно скрюченные дули, уткнувшиеся в бока, подпирали пластилиновое тело.

– О, герр Тарнадин, Sind Sie hungrig?[64]64
  – Вы голодны?(нем.)


[Закрыть] —слабеющий голос фрау Зибер, доносившийся откуда-то издалека, обрадовал Александра Устиновича. С трудом координируя движения чрезмерно выросшего языка с непослушными мышцами рта, он, спотыкаясь, произнёс:

– Ешё ка-какой ху-хунгриг! Как волк!

Два пальца, указательный и третий, распрямились, разрушив дулю, и коряво вылезли наружу. – Извольте п-подать для цвей персон п-палку колбасятины, бутер с бротом и б-банку солёных г-гуркен[65]65
  Огурцов.


[Закрыть].

Александр Устинович прижимался к перилам, держа в руках провизию и, завёрнутые в салфетку, две вилки и нож. Барсетки, обычно болтающейся под локтём, почему-то не было. Он кое-как поднялся на второй этаж и отыскал свою комнату. Торпеда спал. Его левая рука лежала под головой, а правая свисала с кровати, сжимая горлышко пустой бутылки. Тарнадин раскрыл холодильник, достал водку.

– Эй, кореш, вставай! Будет дохать[66]66
  Спать.


[Закрыть], давай выпьем.

Матовое стекло ещё не распечатанного «Абсолюта» обожгло холодом тёплую Торпедову щёку. Тот с трудом продрал глаза. Напялил очки.

– Ты чё, начальник? – А-а-а! Цветком жизни[67]67
  Водкой.


[Закрыть] облагородиться? Это мы могём. Вижу, закусон надыбал!

Торпеда подтянулся, поелозил задом, уселся на кровати и, поджав волосатые ноги, смачно зевнул.

Тарнадин пристроился рядом. Наполнил водкой гранёные стаканы…

– Ну, баклан[68]68
  Подчинённый.


[Закрыть], опрокинем ещё по одному. За понятия! – сказал Тарнадин, открывая вторую бутылку.

– Слабо!

– Ух, корнишоны хрустят. Ваще айс![69]69
  Ух, огурчики хрустят, восторг!


[Закрыть]

– Гражданин начальничек, с чего это твой циферблат[70]70
  Лицо.


[Закрыть] сияет, как начищенное яйцо? Небось слимонил[71]71
  Спер.


[Закрыть] чего или фифу отымел на халяву[72]72
  Бесплатно.


[Закрыть]? – Торпеда наколол вилкой огурчик в пупырышках, оттряхнул, засунул в рот.

Опрокинув рюмку, Тарнадин загадочно ухмыльнулся, прищурил глаз:

– Глубже рой, подельник! У меня тити-мити[73]73
  Деньги.


[Закрыть] на два кислых[74]74
  Миллиона.


[Закрыть] в заначке отдыхают. Настоящие, не ремарки[75]75
  Подделки.


[Закрыть]. Соображаешь? – Александр Устинович стругал колбасу, поглядывая на Торпеду. Он приготовился к восторженным возгласам и шквалу вопросов…

– Брехня! Не шлифуй мне уши! Балабол[76]76
  Врун.


[Закрыть] ты, Амигос! Фуфло гнать[77]77
  Врать.


[Закрыть] – я сам горазд.

– Ах ты, гондон штопаный! Плевальник закрой! Кубатурь[78]78
  Думай.


[Закрыть] извилиной, когда с хозяином ботаешь[79]79
  Говоришь.


[Закрыть]! Моё слово под сомнением не вянет, а для такой шумары,[80]80
  Сброд.


[Закрыть] как ты – ваще божий постулат!

– Это ты меня шумарой назвал? – Торпеда вскочил на ноги и, не удержавшись на вибрирующем матрасе, повалился на Тарнадина.

Вцепившись друг в друга до хруста в суставах и, не выпуская из рук нож и вилку, они катались по полу, налетая на углы кроватей, рычали и матерились.

На красное лицо Тарнадина брызнула липкая рвота.

– Что за хрень? – заорал он и, прижав Торпеду к полу, зубами сорвал с него очки, съехавшие на кончик багрового шишковатого носа, отбросил их в сторону и, процедив: – Урою гада! – воткнул нож в извивающееся тело по самую рукоятку.

– Полундра! Ссучился мокрушник, – хрипло прокричал Торпеда.

– Что, яйца на пол уронил? Сдрейфил, жертва пьяной акушерки? А мне по барабану. Щас те репу[81]81
  Голову.


[Закрыть] отрежу!

Сильный удар в пах подтолкнул Александра Устиновича вперёд. Раненый Торпеда поднялся на ноги и со словами: «Получай, мозгоклюй», набросился на Тарнадина.

Истошный крик всколыхнул тишину засыпающего дома. Первой прибежала фрау Зибер.

– Otto! – завопила она истеричным голосом, хватаясь за сердце, – rufen Sie einen Krankenwagen und der Polizei![82]82
  Вызывай скорую помощь и полицию. (нем.)


[Закрыть]

Возле открытого туалета, уткнувшись лицом в кровавую лужу, лежал Тарнадин. Из его бычьей шеи торчала мельхиоровая вилка, кое-как сдерживающая поток крови, всё же вырывающейся из артерии довольно резвой струёй.

Обхватив унитаз двумя руками, с ножом в кровоточащей ягодице стоял на коленях Торпеда. Он содрогался, извергая в канализацию неугодный организму материал. Запрокидывал голову, хватал воздух и на трубном – «ЫЫЫЫ» – вновь опускал её в переполненное отверстие хрупкого на вид подвесного туалета фирмы Villeroy & Boch.

66. Лужи крови

Веня и Яэль вышли из соснового бора. Там они гуляли, наслаждаясь уединением, целовались, обнимались. Освещая карманным фонариком кусты малины, собирали сладкие ягоды. Часть из них опускали в нейлоновый пакет. До шале Зиберов оставалось не более ста метров, когда они увидели отъезжающий от дома амбуланс. За ним, подмигивая синим светом мигалки, следовала полицейская машина. Послышался вой включившейся сирены.

Не сказав друг другу ни слова, Веня и Яэль схватились за руки и побежали через поляну к распахнутому парадному входу.

Фрау Зибер ползала на карачках от лестницы до порога, смывая с пола пятна крови. Женщина была раздражена, бурчала что-то себе под нос и, бросая ненавистный взгляд на профессора Штейна, зло выкрикивала: – russische schweine[83]83
  Русские свиньи (нем.)


[Закрыть].

Анатолий Львович сидел в плетёном кресле, закрыв лицо руками, и нервно раскачивался.

Веня присел на корточки возле отца.

– Папа, что случилось? Где Шмулик и Владимир Ильич? – его голос дрожал.

Штейн обнял сына, посмотрел на Яэль. Она, бледная, как мел, сжимала Венину руку и, казалось, не дышала.

– Не волнуйтесь. С ними всё в порядке. Они наверху. Спят.

Девушка вздохнула с облегчением и начала плакать.

– А к кому приезжала скорая, пап?

– Тут Тарнадин и Торпеда… – Анатолий Львович сглотнул, стараясь побороть волнение. Они спьяну порезали друг друга.

Яэль вскрикнула, прикрыла рот рукой.

– Нет, нет. Они живы. Только много крови потеряли. Их увезла неотложка. Полицейские составили протокол. Забрали паспорт Торпеды, он лежал сверху на тумбочке, а документы Тарнадина не нашли. Просили, во что бы то ни стало, найти удостоверение личности Александра Устиновича и передать его фрау Зибер.

– Анатолий Львович, а мой дед и дядя Володя тоже видели эту побоищу и резание? – Яэль всхлипывала, нервно накручивая на палец рыжий локон.

Профессор Штейн печально улыбнулся:

– Нет, Яэлюшка! Самуил Захарович, спасибо Всевышнему, так храпит, что мало какие шумы в состоянии заглушить этот громоподобный звук. Владимиру Ильичу храп, как видно, не мешает. Мне труднее, поэтому, когда раздался вопль фрау Зибер, я уже выходил из комнаты. Хотел почитать на свежем воздухе… – он удручённо покачал головой, – ай-ай-ай, надо же такому случиться.

– Так! Необходимо действовать! – Веня потёр подбородок. – Яэль, побудь, пожалуйста, с папой, напои его чаем, а я постараюсь отыскать документы Александра Устиновича.