Текст книги "Однажды в Одессе-2"

Профессионал по темным делам подходил к подъезду, и Света в страхе заработала ключом резче, настойчивее, грозя сломать злопамятному гаду все его пружинки, пластинки, собачки и прочую запорную требуху. «Вот тут-то, в темноте, под прикрытием родных стен он меня и того…»

Чего «того» Светлана так и не знала: ограбит, изнасилует, поцелует или прорвется вслед за ней в квартиру, где полным-полно чужого, относительно ценного барахла.

Она успела открыть вход в дом-крепость за минуту до подхода полуночного знакомца: то ли демона, то ли героя. Она успела заскочить в подъезд, но уже не стала задерживаться у дверей, чтобы уточнить – просочился ли враг в неприступную крепость или бьется грудью, как ночная бабочка, в освещенное окно первого этажа, со слезной просьбой впустить и его, полубезумного воришку в эту уютную каменную цитадель, где много разного чужого добра, которое он бы с превеликой радостью упёр.

Не чувствуя в этот раз вони заплесневелого подъезда, который не проветривался сотню лет, Светлана бежала бодрой прытью к своей квартире. И каблучки стучали звонко тук-тук-тук. И за спиной ей слышались его быстрые шаги. «Зачем?!» – стучало в испуганном мозгу в такт каблучкам. Светлана не кривила душой, она на самом деле не понимала – зачем? А всё непонятное пугает гораздо сильнее, чем понятное. А неизвестность может застращать до паники.

Хорошо, что собственный замок не стал куражиться над своей хозяйкой, и открылся сразу же, как только хозяйка грубо воткнула в него ключ. Света быстро проскочила в узкую щель, приперла дверь спиной, и еще тяжело дыша начала сокрушаться по поводу того, что «собачка» в замке давно и основательно не работает. И надо бы придумать, как укрепить дверь, как сделать замок недоступным для отмычки, которая наверняка валяется в карманах ее ночного провожатого.

Так думала и сокрушалась она минуты три, а потом вдруг до нее дошло, что дверь приперта только ее спиной – слабой и ненадежной! Закрыть дверь на замок она в панике и в спешке позабыла! Ей кажется, что этот кошмарный сон она когда-то уже видела. Вот также когда-то ночью за ней упрямо и молча бежало что-то страшное и непонятное. Она убегала на мягких заплетающихся ногах, убегала тяжело и медленно, как и положено во сне. Но вот вроде бы убежала, точнее – уползла. Какой-то тихий дом удачно встает у нее на пути. В этом доме, по замыслу режиссера сна, она должна спасаться от невидимого преследователя. Повинуясь замыслу, она вползает в дом, находит там открытую дверь и вот так же в спешке закрывает ее собой. И только через несколько минут понимает, что замка в двери нет!

Вот и сейчас – дверь закрыта, но не заперта на ключ. Как и во сне, Светлана понимает это ни сразу, а поняв, каменеет и цепенеет и ждет с замиранием сердца, что не успеет опередить того, кто гонится за ней. Не успеет закрыть дверь на ключ, и вот сейчас, сейчас дверь распахнется от пинка… Во сне ей очень страшно. В реальности еще страшнее. Но она преодолевает сонливый ступор и, не дожидаясь пинка в дверь прокручивает замок на три оборота.

«Ну, кажется всё, оторвалась…» – с облегчением думает она, нарушив замысел ночного режиссера.

Но страх еще не отпускает. И Света снова вспоминает страшный сон, который она помнит наизусть: невидимый преследователь не ломится в закрытую дверь, не стучится деликатно согнутым указательным пальцем и не воет противно под дверью, умоляя его впустить. Он уже в комнате – сидит и ждет когда она туда войдет… Светлана не верит в сны, не верит в мистику и чудеса, но входить в комнату пока не хочет. Она убеждает себя в том, что ей пока там нечего делать. Просто не чего делать и всё, а так бы она запросто туда вошла.

Но почему-то неспокойно на душе, и почему-то кажется, что там кто-то есть. И хочется отложить вхождение в «пустую» комнату как можно дольше.

– Что за бред, – очень громко и несколько переигрывая, произносит Света, как бы со сцены, для зрителя с отдаленной галерки, а не для себя.

И немного пересиливая себя, только ради того, чтобы не подыгрывать страху, идет в комнату, в которой ей пока просто нечего делать, но в которой, её кто-то дожидается.

Выключатель как назло переместился со своего обычного места куда-то в сторону, метров на десять, не меньше. Пока Светлана его искала – ей уже увиделось такое, отчего она готова была громко кричать, как кричала во сне, когда тот невидимый и страшный поджидал ее в темной комнате.

Но вот, наконец-то, выключатель был найден, он оказался, как ни странно, на том же самом месте, куда его установили строители, просто Света от страха шарила совсем не там. И комната, разумеется, была пуста. Никто не дожидался припозднившуюся хозяйку: ни друг, ни враг, ни подруга, ни кошка, ни собака, ни даже рыбки – скучные и молчаливые.

Как ни странно не поджидал ее даже загадочный ночной преследователь. Комната была вызывающе пуста.

– Ни кому-то я не нужна, – с сожалением промолвила обманувшаяся девушка. – А так многообещающе всё начиналось – ночь, его рука в моем кармане, цветы-незабудки, пустырь, подонки, испугавшиеся чего-то за моей спиной, его теплое дыхание, согревающее мне спину… и всё. Сюжет заглох, знакомство не переросло в крепкую и дружную семью… Даже скучнее, чем во сне, там меня, по крайней мере, ждал какой-то негодяй, хоть кому-то я была нужна…

Светлана еще немного повздыхала по поводу своей невостребованости и начала обычные приготовления ко сну. Горячий, теплый, а затем холодный душ, от которого стягивается кожа, и соски твердеют, как от желания. Но желать Светлане пока не кого. Ее тоже никто особо не желает. От этого становится грустно и немного тоскливо. Совсем немного, так немного, что хочется уйти на время в монастырь, забыть про все плотские утехи и посвятить себя чему-нибудь высокому, бесполому, невероятно скучному. Или просто выйти на пустырь и выдать песнь тоскующей собаки Баскервилей.

Чистая Светлана, ароматно пахнущая, и со стянутой кожей скоро выходит из душа и идет в комнату. Она ничего не одевает на себя и не закутывается, как обычно в полотенце. Сегодня полотенце ей мешает. Она идет в пустую комнату и хочется ей, чтобы там дожидался ее тот непонятный мужчина, который нежно целовал ее на пустыре. Она сейчас готова не только к поцелуям, она готова выгнуться перед ним дугой, подняв вверх руки, как крылья, подняв вверх грудь с зовущими сосками. А потом она готова прильнуть к нему всем ароматным звонким телом, упереться грудью ему куда придется и насладиться сексом без границ…

Но в комнате ее никто не ждал. Карманный вор – не Карлсон, он не умеет залетать в квартиры к одиноким девушкам через открытое окно.

– Не очень-то и хотелось, – врет Света себе и не прилетевшему Карлсону.

И вытягивается дугой перед зеркалом, подняв вверх руки. И медленно опускает руки себе на грудь и проводит ладонью по, уже никого не зовущим, соскам. И ложится в постель одна, на холодную простыню, усыпанную мелкими ненастоящими цветами. И обнимается с пуховым мягким одеялом. А нежная подушка шепчет ей прямо в ухо нежные, чуть-чуть нескромные слова. И засыпает Света под тихий шорох осеннего ветра, жадно ласкающего голые ветки, возбуждая их влажным чувственным дыханием. Она засыпает под расплывающийся образ заколдованного принца, ласкающего ее голое тело и согревающего горячим, чувственным дыханием. Она погружается в сон под нежное нашептывание бесстыжей подушки о том, какими жаркими будут их встречи, какими бесстыжими будут их ласки…

А просыпается она внезапно, среди ночи, как будто кто-то будит ее нежным поцелуем. Но она одна в ночи и в тишине. И за окном все тот же вкрадчивый шепот ветра, который ласкает взволнованные ветви, всё так же горячо шепчет в ухо бесстыжая подушка… Но слышится Светлане еще чье-то дыхание…

Первые минуты ей кажется, что это продолжение сна. Вторые минуты заставляют ее отказаться от глупой версии о продолжении сна. Реальней быть не может! Она не спит. И с ней в ночи не спит кто-то еще. Он где-то рядом, в пугающей и волнующей темноте сексуальной ночи. Уже далеко не романтической…

Что может быть проще – включить свет и посмотреть, кто же этот не спящий и не знакомый? Но Светлану сковал такой страх, который может быть вызван только чем-то необъяснимым, сверхъестественным… и возбуждающим.

Тот, кто не спал с ней вместе, ни как не выдавал своего присутствия. Он словно ждал от девушки первых шагов. А уж потом, ориентируясь на ее шаги он будет действовать по обстановке. Как будет действовать – не знал даже он, тихо сидящий в темноте безлунной ночи.

Словно маленькая пугливая мышка, рука Светланы тянется к ночнику, стоящему на тумбочке возле изголовья. Достаточно легкого шороха, и пугливая мышка-рука испуганно юркнет под одеяло, как в норку, забьется там и больше уже не вылезет никогда. Но шороха нет, ночной гость не издает ни звука, он ждет от девушки первых шагов…

Свет загорается… И в неярком, теплом свете ночника Светлана видит его. Он скромненько сидит на краешке дивана, в руках его подарок – букет из нежных голубых цветов. Этот букетик Светлана бросила на тумбочку в коридоре, как только оказалась дома, по эту сторону двери. Как только бросила букет – так сразу и забыла про него. Вот тебе и незабудки…

– Не забывай, – повторяет он и опять протягивает ей облако лепестков, пахнущих лесом, летом и… горячей любовью на ковре из этих самых лепестков.

Он тянет ей цветы. Светлана не может проигнорировать его жест. Она тянется ему навстречу, придерживая одеяло на груди. Она тянется пока только за букетом и целомудренно прикрывает грудь, которая вмиг ожила, окрепла и бесстыдно просится в его руки, в натренированные руки карманного вора.

И вот Светлане уже безразлично – кто он – карманный вор или почетный член Академии каких-нибудь наук. Она хочет в его нечестные воровские руки… А потом… а потом… она сама себя строго осудит и казнит. Или оправдает его. Но это уже вряд ли. Но это уже будет трудней. Наверное, это будет даже невозможно. Проще не оправдать его, а наказать себя. Но это будет после…

А сейчас Светлана берет из его рук синее облако, пахнущее летом, лесом и любовью, и прячет лицо в скромных цветах, смущая их своим нескромным ароматом спелого желания.

В ее относительно спокойной жизни (если не считать момента, когда она узнала, что ее жених маньяк) не было ничего похожего. К ней никогда так неожиданно не приходил мужчина с букетом незатейливых цветов, от которых летели такие возбуждающие флюиды, что голова пела и кружилась. За ней никогда еще не ухаживали так настойчиво, так необычно, когда неясна цель, непонятны желания, необъяснимо поведение. Ее еще никогда так не притягивал порок. Но самое главное – ее еще никогда так не возбуждало волшебство странного свидания. Как он оказался в ее квартире, на ее диване? По-видимому, он все-таки Карлсон. По-видимому, у него есть крылья. Или, что вероятнее и ближе к правде – просто отмычка подошла. Но Свете больше нравиться вариант про Карлсона или про крылья.

Но для начала Света решила немного испугаться. Тем более, пока еще не ясна цель – пугаться можно по-настоящему.

– Ты как здесь оказался? – шепотом, словно боясь кого-то разбудить, спросила Света о том, что волновало ее пока сильнее всего.

– А что бы ты хотела услышать? – голосом доброго сказочника заговорил ночной пришелец.

Он предлагал ей сказку, на выбор, любую, какую она только пожелает: красивую, страшную, эротическую, детскую.

Конечно же, романтичной девушке хотелось услышать что-нибудь о крыльях любви, которые занесли летающего принца к ней в башню заточения на сто второй этаж. Он понял о ее желаниях по затуманенному взгляду и по щекам, горящим стыдливо и откровенно. И не стал дожидаться ответа. Он быстро придумал сказку, какую хотела услышать порозовевшая девушка.

– Я пролетал тут мимо. Случайно заглянул в окно и уже не смог пролететь мимо… Ты меня околдовала?

Она его понимала. Она не хотела грубой правды про отмычки, которые звенят в его кармане, когда соприкасаются с каким-то тяжелым предметом, тем которым он смог напугать подонков на пустыре. Что там, в кармане – нож или может даже настоящий пистолет? Ей нет никакого дела до его карманов… только, если он прилетел не для того, что бы причинить ей зло. В его намерениях она еще до конца не разобралась. А потому дрожь от желания и дрожь от страха слились в лихорадочный озноб, который ей не удается скрыть даже под толстым одеялом.

– Ты меня боишься? – спрашивает он чарующим голосом.

И Света отвечает как можно резче, что бы скрыть правду, которая ей не приятна:

– Конечно, нет! Чего мне бояться? Я в три раза сильнее тебя, под подушкой у меня заряженный пистолет, а под одеялом взвод солдат, готовых за меня умереть…

«Про взвод солдат – это я зря, погорячилась, звучит довольно пошленько», – успела подумать Светлана.

Мужчине, же напротив, тема про солдат показалась забавной, он даже захотел ее развить:

– Ах, вот ты какая, боевая! Целый взвод? И, чем они там занимаются у тебя под одеялом, пока нет надобности умирать?

Светлана потихоньку начала расслабляться – убивать ее после таких слов он точно не будет. Слова эти, конечно, не стоит расценивать как объяснение в любви и предложения выйти замуж, сегодня же, сейчас же; и уж если умирать, то непременно вместе с ним, в один и тот же день, желательно в один и тот же час в глубокой, ветхой старости. Его слова надо расценивать как шутку, вполне здорового мужчины, здорового психически. А психически здоровый мужчина не будет убивать вот так сразу, даже не разозлившись как следует, даже не войдя в состояние аффекта. А уж Светлана постарается его в это опасное состояние не вгонять.

Из всех возможных зол теперь остается – грабеж и изнасилование. Грабеж Светлана сразу отмела, как невозможное деяние. Уж если он сумел проникнуть в квартиру – все козыри в его руках – бери, что хочешь, победитель, всё твое. И Светлана не будет из-за чужого, и даже из-за своего барахла нарываться на грабеж. Кража и только кража, без применения насилия. Светлана даже может ему немного подыграть, она может даже отвернуться и не смотреть осуждающе ему в глаза, пока он будет «тайно» присваивать чужие вещи. Зачем осуждать и мешать присваивать, когда они находятся в таких неравных категориях? Светлана не могла, как по волшебству стать такой же сильной и смелой, как он. А потому – грабеж сам собой отпадает. Остается самое мерзкое из преступлений…

То ли преступник, то ли желанный гость притянул Светлану к себе. Притянул осторожно, как испуганного ребенка, увидевшего среди ночи страшный сон, а не как соблазнительную женщину, слегка прикрытую одеялом. Чтобы Светлане было еще спокойней – он закутал ее в одеяло до самого подбородка. А потом перетащил с дивана к себе на колени. И опять так нежно, осторожно, словно Светлана все еще оставалась для него маленькой девочкой, с которой иначе нельзя. Пока нельзя…

Не понимая, что творится с головой и с сердцем, которое колотится о ребра в безумном ритме, Светлана всё же смогла понять одно, и очень важное – ей больше нечего бояться, все мерзкие преступные деяния тут неуместны. Случится что-то странное, случится может что угодно, но только не то, чего она боялась до тех пор, пока он не завернул ее бережно в мягкое пуховое одеяло.

Тепло и нежность от мужчины быстро передавались маленькой женщине, которая еще так мала, что ее нельзя любить по-настоящему, по-взрослому. Но скоро она успокоится, подрастет и вот тогда она сама захочет любви взрослой, настоящей, горячей. Тогда она сама несмело, а может быть и смело, намекнет: «Я выросла, мне можно! Я хочу!»

Еще чуть-чуть и Света намекнет. Ей не хватает для этого совсем немного. Ей не хватает, чтобы вор взял ее на руки и покружил по комнате в волшебном венском вальсе.

Она шепчет ему на ухо свою нелепую просьбу. Но им двоим она не кажется нелепой. Он поднимает ее легко, как пушинку, одну из тех пушинок, которыми она окутана, как белым облаком. Он что-то тихо напевает, он кружит ее в плавном ритме ночного вальса. Он совсем не чувствует тяжести завернутого в пушинки тела, которое стремительно взрослеет от желания! Тело подрагивает и старается прижаться еще сильней, старается обжечь сквозь невесомый пух.

Вор чувствует, что пришла пора заканчивать танцы с испуганным ребенком. Ребенок уже ничего не боится, ребенок к нему уже привык. Ребенок уже не по-детски хочет предаться чувственным соблазнам.

Они не успели познакомиться, они не знали имен. Они почти не говорили, они как будто понимали друг друга без слов, на уровне таинственного подсознания. Светлана поняла – он ее не обидит. Он понял – она ему доверяет. Светлана поняла – он хочет не просто секса. Он понял – она хочет его… Мелодия ночного вальса резко оборвалась. В ушах Светланы зазвучала ритмичная музыка страсти, она пульсировала во всех сосудах, она наполняла окрепший живот томлением и сладкой болью. Она удивляла Светлану своей силой и властью. Сейчас уже ничто не могло остановить приближение бешеного танца страсти: ни землетрясение, ни внезапное возвращение пропавшей подруги, ни вторжение милиции, которая возможно мчится по следам соблазняющего вора.

Как только мужчина развернул, закутанную в одеяло обнаженную женщину – у Светы начались короткие провалы в сознании. Она то видела его лицо, приближающееся к ее лицу для поцелуя, то вдруг всё куда-то исчезало и она приходила в себя только когда он отпускал ее губы. Она лишь успевала почувствовать грудью его натренированные пальцы, как страстный вихрь кружил ей голову, и она уплывала к небесам. Он целовал роскошно, он делал это так, как хотела Света: мягко, без нажима, и в тоже время, доводя страстной нежностью почти до исступления. Он обнимал ее умело, массируя и гладя налитую желанием грудь, целуя осторожно нежную кожу вокруг сосков, лишь изредка касаясь их кончиком языка. И эти редкие прикосновения как электрические разряды, пронзали всё тело, заставляли Светлану тихо вскрикивать от наслаждения.

Она сама почти не принимала участия в игре, она не в состоянии была пошевелить рукой, что бы погладить его спину, дотронуться до мускулистого живота. Она лежала то в полуобморочном состоянии: расслабленно и беззащитно; то оживала и выгибалась всем телом, комкая и мучая горячую простыню. Она стонала то очень тихо, то уже почти кричала, когда он пропускал по ней разряд мучительно-сладкого наслаждения. Она заводила своей страстью мужчину, которого совсем не знала. И она по-прежнему не знала наверняка, что же будет с ними дальше.

А дальше было то, что и должно было случиться, когда мужчина и женщина искренне хотят и могут. Мужчина был нежен и напорист, а женщина, подстраиваясь под его четкий ритм, дарила ему и себе такое наслаждение, которое она всегда считала невозможным. Она впервые испытывала такое наслаждение, которого не смог ей дать любимый Мишенька-Мишель, большой знаток по части секса.

Они в экстазе меняли позы, они с восторгом изучали тела, горячие, отзывчивые, жадные до наслаждений.

– Я больше не могу, – в изнеможении прошептала Светлана, вдруг ставшая очень счастливой на несколько коротких, но самых ярких минут.

Она не понимала отчего же ей так хорошо, не только во всем звенящем, стонущем, поющем теле, но так хорошо в душе?! Душа ее звенела также громко и заливалась соловьем, и стонала от чувства, близкого к оргазму. «Что такое?! Неужели я влюбилась в мужчину, с которым только что переспала… Нет, слово «переспала» тут не подходит! Я не спала, черт возьми, я не спала! Я наслаждалась! И наслаждалась с ним. И для этого не обязательно знать человека по имени, быть знакомым, как минимум полгода. Вот так новость! Мишаня со своими моральными догмами тут просто отжимается…»

Теперь-то Светлане, наконец, стало хоть что-то ясно. Теперь она могла взглянуть одним глазком в недалекое будущее, хотя бы на полчаса, на час вперед. В том недалеком будущем уже не маячат грубые противоправные действия по отношению к ней. После такого секса уже не может следовать изнасилование, убийство и грабеж. Даже относительно безобидная краженка не сможет соблазнить вора, получившего сейчас, в высшей степени, положительные эмоции от девушки, которая не прочь эти эмоции вновь подарить, как только они немного отдохнут.

«Порочное утро».

Они лежали уставшие, без движений, восстанавливали силы… и понемногу остывали. И Светлана вдруг начала стесняться своего поступка. И чем сильнее остывала, тем сильнее мучилась: «Он у тебя в постели, но ты не знаешь, как его зовут», – вспомнила она возмущенного Ипполита из любимой новогодней сказки. «Хотелось бы, конечно, получить минимум информации. Но вот только как начать? Люди его круга не очень любят рассказывать о себе, – заскребла острым ноготком чистоплюйка-совесть. – Ах, да, какой конфуз – ведь я почти забыла, что наш возлюбленный нечестен перед законом, он, простите, вор…»

Чистоплюйка-совесть начала скрести всё активнее, теперь-то голова не была окутана туманом незабудок, звуком его чарующего голоса, порочной тайной, опасностью и желанием, которое появилось внезапно, из неоткуда. И так же быстро это подлое желание смоталось туда же – в никуда. Светлане еще не было противно, ее не донимала брезгливость оттого, что на ее постельном белье из нежных розовых цветочков валяется чужой мужик. Она еще не вспомнила, как сама осуждала Ольгу за половую распущенность. Но горячий сексуальный дым развеялся, и стало как-то буднично, не романтично, не головокружительно, не сказочно. Светлане даже захотелось есть – прямо как обыкновенной бабе. «Да, дымок развеялся, и стало как-то не того… Пойти, в таком случае, что ли откушать чего-нибудь из запасов, да угостить попутно человека – вон как умаялся».

Светлана решила первая нарушить уже не романтическую тишину все еще порочной ночи:

– Вас как зовут? – спросила она вежливо и немного официально.

Получилось – глупее не придумаешь, на «вы» после такого тесного знакомства.

Вор улыбнулся, и наступающее напряжение без сопротивления отступило.

– Я думал, мы сблизились уже настолько, что можем смело переходить на «ты».

Светлана понимающе хихикнула, и напряжение бежало без оглядки.

– Зови меня – Никита. А ты кто? – запоздало поинтересовался рассекреченный вор.

– А ты зови меня – Света.

– Ну, вот и познакомились.

– И главное, всё как положено, порядок знакомства не нарушен, – продолжала тонко иронизировать Светлана.

Ей так же тонко вторил улыбающийся вор:

– Ни боже мой! Всё по протоколу.

Им вдруг захотелось смеяться, как будто они покурили травки. Смеяться просто так, ни над чем, а лишь бы посмеяться, хватая себя за живот и крича: «Ой, больше не могу, остановите меня, я сейчас лопну!»

Они так и сделали. Они, вообще, сегодня делали всё, что хотели. Отсмеявшись, они захотели есть. Еда была только на кухне. И Света, завернувшись в простыню, повела ночного гостя отужинать, чем бог послал. А посылал он Свете чаще всего довольно скудно, не потому что Света влачила нищенское существование, отказывая себе почти во всем, а просто оттого, что есть одной было неинтересно. И потому продуктов Светлана не закупала, сложных блюд не готовила. Вот вместе с Никитой совсем другое дело, вместе с Никитой есть было намного веселей. Вместе с Никитой они нанесли хозяйским запасам такой невосполнимый ущерб, что полки кухонные нескромно оголились, как будто намекая, что обжорам пора опять заняться сексом, а не набивать до отказа животы, подобно оголодавшим бегемотам.

– Повторим? – мило улыбаясь, предложил Никита.

– Еще как! – радостно согласилась Света.

Ей было очень легко с человеком, которого она почти не знала. А то, что она знала о нем – должно было ее непременно оттолкнуть, настроить против него, вызвать самые отрицательные эмоции и стойкое осуждение. В общем, ничего хорошего Светлана не должна была испытывать к человеку, с которым ей почему-то было очень хорошо и просто. Следуя логике, девушка с правильным образом жизни, с твердыми и опять же правильными понятиями о том, что хорошо, а что плохо, никак не могла полюбить «исчадие ада». Именно так она всегда характеризовала людей из окружения Никиты.

Она и сейчас не изменила своего мнения о людях из этого круга, она просто вытащила из преступного круга Никиту. Для нее он перестал быть вором, ничтожной личностью, не желающей честно и тяжело трудиться. Для нее он сказочный принц, прилетевший на крыльях любви к ней, в башню одиночного заточения на сто второй этаж. Этой милой сказочкой можно до поры до времени затыкать рот чистоплюйке-совести, которая, к сожалению, совсем не верит в сказки. Она, к сожалению, смотрит на мир трезвыми и злыми глазами правдолюбки и моралистки.

Покинув полусъеденную кухню, Светлана с Никитой вернулись в комнату. И там они с удовольствием повторили, то, что уже делали совсем недавно. И с еще большим удовольствием сделали то, что еще никогда не делали друг другу. Светлана, немного пуританка, (ставшая таковой не без помощи Мишани, всегда осуждавшего сексуальную разнузданность) впервые допустила мужчину к себе так близко и так низко. Впервые мужское горячее дыхание согревало и обжигало ее бедра, впервые мужские губы целовали, там, где ее никто не целовал. От этих поцелуев у Светланы росли крылья, и она сама могла летать до сто второго этажа.

Насладившись его сладкими ласками, она захотела сделать ему так же хорошо и нежно. Но только не в знак благодарности, что в данном деле неуместно, а просто потому, что ее тянуло, влекло к мужскому животу, крепкому, плоскому, на котором обозначался рельеф накачанных мышц, на котором залегла черная дорожка жестких волос. Сверху вниз по этой дорожке Светлана будет двигаться губами, будет двигаться не спеша, возбуждая его и себя, до тех пор, пока ее губы не коснутся… Но и потом она не остановит движения своих губ.

Его живот втянулся от предвкушения, он разгадал путь ее горячих губ. Мужчина ждал, затаившись, он не торопил, он полностью отдался ее губам, которым очень нежно помогали ее руки, скользящие в возбуждающей близости от конечной точки маршрута женских губ. Он старался сдержанно, по-мужски терпеть приближение оргазма, но на помощь губам пришел горячий быстрый язычок, и Никита не выдержал – как поощрение, как признательность Светлане за бескорыстно доставленное удовольствие – его сдавленный стон наслаждения.

Она его почти любила. Что чувствовал Никита – пока не ясно. Лирические эмоции чужды воровскому сердцу. Но он понимал практические вещи: ему не хочется уходить от этой женщины, ни сейчас, ни утром. Ему не захочется уйти от нее даже вечером, после того, как они возможно, на некоторое время пресытятся половым процессом. Он не знал, что они будут делать вне постели: может играть в шахматы, может глупо над чем-нибудь смеяться, а может, будут истреблять продукты на ее кухне. А может, она будет наставлять его на путь истинный, и соблазнять радостями честного труда. Или наоборот, он начнет лихо врать о романтике воровской жизни, как из старого кино: «украл, выпил, в тюрьму, украл, выпил, в тюрьму». Он не знал и не хотел знать, что он будет делать с ней вне постели. Он не хотел, да и не мог строить планов, учитывая специфику своей «романтической» профессии. Он знал одно – ему не хочется уходить от этой женщины никогда. Пока он чувствовал, что никогда. Может быть, время что-то изменит. А может быть и нет.

А может быть, сама Светлана вцепится в этого вора, как за спасение от другого вора, которого они с подругой однажды обидели в Одессе.

Утром Светлана не узнала себя в зеркале: соломенные волосы, которые Никита то гладил, то наматывал на кулак, то снова гладил, то зарывался в них лицом, падали на серые глаза, словно старались скрыть новый, бесстыжий и счастливый блеск. Такого блеска никогда не было в глазах Светланы: чуть холодной, сдержанной в постели, много чего не допускающей даже в мыслях. И она-то думала, что любила Мишеля! И она-то думала, что занималась с ним сексом! Если сравнить с тем чувством, что будоражит ее кровь сейчас – правильный Мишель ей даже не нравился – настолько хорошо и необычно Светлане с неправильным Никитой, который ухаживал за ней совсем не по правилам, игнорируя ее любимый конфетно-букетный период.

Дневной свет хоть и разогнал немного мистический туман и сексуальный дым, но даже завтракать с Никитой было так приятно, так интересно, что они часто забывали про еду и отвлекались на легкомысленные поцелуи, не требующие продолжения, не требующие более откровенных ласк. Так, чередуя кофе с поцелуями, они душевно завтракали и смеялись. Из запасов продовольствия у Светы осталась одна гречка и крошки хлеба на столе.

– Мы опустошили твои закрома, милая родина. Нам надо срочно совершить набег на магазин, – шутливым тоном предложил Никита.

Но въедливая чистоплюйка-совесть не позволила Светлане посмеяться над безобидной шуткой. Сегодня совесть была на редкость занудливой и раздраженной: «Да, вот именно, совершить набег! А как же иначе вам добыть себе пропитание? Давай, давай вместе с ним совершай набеги, учись шарить по карманам, вместе хлебни воровской романтики, говорят она какая-то особенная, сильно отличается от обыкновенной романтики. А там, глядишь, и вместе присядете на нары. Как раз Мишаня где-то там уже мотает срок… Какая гадость, какая гадость», – позорила Светлану взволнованная совесть, не принимавшая участия в сексуальных играх, а потому не получившая никаких удовольствий от встречи с вором.

– А, может быть, попробуем купить за деньги? – науськанная злой совестью, сухо спросила Светлана.

«Так, кажется, девочка будет все-таки меня выводить на путь истинный» – подумал вор, но отношение к Светлане, к утру и к своему желанию не покидать эту квартиру в ближайшее время, не поменял.

– Ну, что ж, давай попробуем. А вдруг мне понравится? – он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, которую Светлана уже не то что бы полюбила, но которая вызывала у нее непреодолимое желание улыбнуться в ответ.

Улыбки пошли по-нарастающей – сильней, искренней, зажигательней. И вот они уже опять, как будто затянувшись чем-то веселящим, смеются во весь голос, даже не зная над чем. Никита берет ее лицо в свои ладони и смех сразу же обрывается. Им уже не смешно. Странные перепады, непонятные ощущения, и что-то все время тихо поет в душе. В женской – ярко и сладко, в мужской – сдержанно и твердо. И что-то тянет их в объятия друг к другу.

Глаза у Светы немного пьяные, и смотрит она по сторонам, как будто видит все в первый раз: кухню, недавно оклеенную новыми обоями, унылый пейзаж за окном, который сегодня смотрится как картина, нарисованная влюбленным художником. Он был впервые влюблен, этот старый художник, когда рисовал унылый серый двор в обрамлении высоких серых домов, закрывающих серое небо. Ничего не было радостного в этом пейзаже. Но художник проснулся этим утром с любовью, поэтому он смог найти прелесть в серых красках, и добавил от себя опьяняющих розово-голубых, которыми он никогда не пользовался раньше.