Текст книги "Однажды в Одессе-2"

Света посмотрела в окно и увидела голубое небо и розовый восход, который не видела никогда раньше. И она радостно приветствовала новый день. Начинался новый день. Особенный, очень новый день, не похожий ни на один из ее прожитых дней.

«Какое прекрасное утро», – понимая влюбленного художника, подумала она.

И тут только всполошилась:

– Что я творю?! Я совсем голову потеряла! Никита, ты ее не видел?

Никита все еще держал ее лицо в своих ладонях, но, тем не менее, он поддержал игру:

– Нет, не видел. А зачем она тебе? Нам хватит моей головы…

– А на работу в бухгалтерию мы тоже отправим твою голову? Я же на работу опаздываю!

– Бедная девочка…

И опять, как только речь зашла о работе, очнулась дотошная совесть, похожая на старую отставную учительницу, к которой зашла в гости ее бывшая ученица, ныне низко падшая женщина, падающая регулярно и за небольшое вознаграждение. Училка не может говорить ни о чем, кроме греха своей бывшей отличницы, с которой напрасно делилась знаниями, которой напрасно столько лет вбивала в красивую головку, что падать с кем попало не хорошо, особенно за скромное вознаграждение. Училка еще верит в свои способности, в свое влияние, и не теряет надежды застыдить до смерти падшую отличницу и доказать ей, что она падшая, грязная, заблудшая дура, которой надо срочно подняться с колен, помыться тщательно и перестать падать с кем попало.

И Света не выдерживает натиска своей совести и принимается «вставать с колен»:

– А ты не пытался когда-нибудь работать?

Она сказала это как будто ни сама, ее как будто заставил кто-то, может старая учительница, может инспектор из детской комнаты милиции. Светлана не хотела нудить, она понимала, что еще очень рано. Да и позже тоже не стоит. Перевоспитывать бесполезно, Никита не маленький мальчик, он уже никогда не будет мечтать стать космонавтом или, на худой конец, милиционером. Света была уверена, что после этих слов Никита обязательно уйдет.

– Не напрягайся, Свет, пустое это, – только и сказал вор.

И Света поняла, что у них есть шанс. Она не знает какой, но шанс есть. Он все понимает, он не отморозок, с ним можно говорить, с ним можно… жить. «Но это ты уже хватила через край!» – истерично закричала совесть, не желающая жить вместе с вором.

Они расстались у подъезда. Она пошла направо, а он пошел по своей кривой дорожке. Но перед тем как разойтись по противоположным путям Никита ей сказал уверенно:

– Я вечером тебя встречу после работы. Не надо тебе одной ходить по темноте.

Слова простые, еще не объяснение в любви, но сказаны они были особенно, в них был подтекст, который легко смогла прочесть Светлана: «Я за тебя в ответе. Я хочу быть с тобой».

«Я тоже хочу быть с тобой», – глазами ответила она. И побежала на работу как на праздник, хотя работа и была виновницей их маленькой разлуки. Зато как будет приятно возвращаться сегодня вечером домой! Еще никогда Светлана так не хотела домой, как хотела уже сейчас, еще не отойдя от дома на десять метров. Еще никогда она не думала с удовольствием о том, как зайдет, нет, не зайдет, а забежит после работы в магазин и наберет там всяких гастрономических штучек, чтобы съесть их вдвоем, и лучше не на кухне, а на измятой постеле, в коротких перерывах между приступами страсти. «Ух, какая же я порочная, – искренне радовалась падшая Светлана. – Столько лет сама себе притворялась паинькой и монашкой, а тут нате вам – открылась!»

Дела бухгалтерские как могли, отвлекали Светлану от главного события, случившегося в ее жизни. Ничего подобного Светлана не ждала, ни о чем подобном не мечтала. Да и как она могла мечтать о скороспелой, порочной любви к криминальному элементу? Ее мечты всегда были на порядок выше. Да что там на порядок! На два порядка.

От счастья и от бессонной ночи у Светы в голове гулял шальной сквозняк. Она решила, что негоже ей ликовать одной, а надо поделиться радостью со всеми. В последнее время она делилась с коллегами печалью, так пусть уж сегодня напьются радости из ее источника. Пусть и у них загорятся глаза от чужого счастья.

– Девчонки, я влюбилась, – загадочно начала Светлана свое признание.

Вообще-то, она могла бы упустить вступление: по лицу ее не прячась, скользили солнечные зайчики, а на шее красовались, тоже не прячась, следы его горячих поцелуев. Все это красноречивей всяких слов говорило, а временами даже кричало о том, что ночь прошла, что называется, «на ура». И такие ночи могут быть только с любимыми мужчинами. Так что Светкино признание никого не удивило и сильно не порадовало. Оно по– началу немного расстроило молодую мать-одиночку, которой такие ночи уже давно не снились даже в горячечном бреду. Но Свету распирало от радости, и совсем потеряв голову, она перешла к шокирующим подробностям своей любви:

– У меня вчера в трамвае чуть не вытащили кошелек с зарплатой, – как будто делясь чем-то очень интимным, доложила Света.

Мать-одиночка сделала недоуменные глаза. Другая слушательница, сделала такие же, и озвучила вопрос, рвущийся из уст одинокой матери:

– Ты, чего Свет? Какая тут связь – то влюбилась, то деньги чуть не украли?

Светлана поняла, что заинтриговала и принялась шокировать и делиться радостью одновременно:

– Связь самая приятная, связь – половая, – несколько развязно пошутила Светлана, за ночь сильно упавшая морально.

Другая слушательница, отзывавшаяся на многозначительное имя Венера, сразу же добавила в недоуменный взгляд горечь осуждения:

– Ты что, сдурела совсем? Ты хочешь сказать, что спала с вором, и это он тебе наставил засосов по всей шее?! Ну, ты мать, даешь!

Светлана начала жалеть, что не удержалась и поделилась радостью с завистливыми, глупыми бабами, ничего не понимающими в любви и в воровской романтике.

А тут еще подала голос успокоившаяся мать-одиночка, которой половая связь с вором не снилась даже в кошмарных снах:

– Ты, Света, правда, сдурела, честное слово, без обид! Он же тебя обворует, да еще прирежет спящую в постели. Ты, что не понимаешь, с кем связалась?! Прирежет, обязательно прирежет, – настаивала одинокая мать.

Одинокая женщина была несколько кровожадна. Она давно и с упоением читала дамские романы, где много и без разбору грабили, где часто резали любовниц, прямо как свиней. Сытых любовниц резали ночью в постели, и в ванной их резали с огромным удовольствием. Если не удавалось прирезать в ванной – настигали их на кухне, и прямо на разделочной доске – давай шикарных полосовать на мелкие ломти. Бывало, что не гнушались пырнуть ножичком любовницу и среди бела дня на улице. Доходило до смешного – во время занятий сексом их тоже, как ни странно, резали. Поэтому другого исхода любовного романа мать-одиночка просто не представляла. И радостно пыталась Светлану в этом убедить.

Ее пессимистичный прогноз совсем не понравился Светлане. Она была категорически против того, что бы повторять незавидную судьбу книжных любовниц. Она не хотела – ножичком в постели. Да и чего уж там лукавить – она и днем не хотела ножичком по шее!

Но мать-героиня убеждала, она просто настаивала, что обязательно прирежет, без этого никак. Светлана злилась и убеждала себя в том, что «матушка» еще не прорицатель, и не ясновидящая, она в своей-то жизни ничего не видит за день вперед. Если бы видела – так не сидела сейчас одна с тремя детьми от разных мужиков, похожих друг на друга как три капли мутной бражки. Три ее мужа, как на подбор – любители крепко выпить, сделать по быстрому детей и удалиться, не сказав спасибо за приют; и навсегда забыть про алименты.

– Много ты знаешь, как там будет дальше, – пробурчала уже нерадостная Света. – Все люди разные. Один может и прирежет, а другой не станет резать, придумает что-нибудь другое, – еще пробовала она хоть как-то оправдать вора и потенциального убийцу.

Но получалось уже не убедительно, настроение все равно поблекло, радоваться больше не хотелось. И слова про ножичек запали в душу. «Черт, больно, наверное», – поежилась она, лишь только на секунду представив, что прогноз завистливой одиночки сбудется. Она очень не хотела ножичком…

Но одиночка с тремя детьми все никак не унималась, словно Светлана стала ее четвертой, наскоро удочеренной кровинушкой. И долг ее святой от ночных порезов Светлану уберечь:

– Все-то, конечно, разные, да эти-то примерно все одинаковые. В тюрьме уже поди отсидел, кавалер твой? Ну, так вот и думай сама, чему хорошему он там научился. Не понимаю, как ты не боишься с таким оставаться ночью одна?!

И Светлана начинала пугаться вместе с матерью-одиночкой. Вот если бы ее взять с собой ночью в постель – то втроем уже, конечно, не так страшно. А вдвоем с вором, теперь, после всех этих слов, наверное, будет очень страшно. Светлана испугалась, и страх заставил посмотреть ее на мир трезвыми, ясными глазами: «Все они одинаковые… В тюрьме отсидел… Какой ужас! Как я могла?! А если правда – прирежет, или хотя бы обворует? Кошмар, вот связалась… И не к кому даже за советом обратиться, не к кому даже поплакаться в жилетку».

Плакаться в «жилетку» осуждающим коллегам отчего-то не хотелось. Она шла к ним с радостью, а они сумели в пять минут радость эту загасить. И тут Светлана с новой силой затосковала по Ольге, которая была для нее самой лучшей «жилеткой» в мире и самой лучшей советчицей, которой она доверяла без оглядки. Вот как сейчас сказала бы советчик-Ольга – так и сделала бы, не раздумывая: прирежет или насильно в ЗАГС потащит, угрожая острой финкой.

Долго тянулось время до конца рабочего дня. Уже не торопила его Светлана, не мечтала о том, как побежит домой, как встретит он ее на остановке, как они будут ужинать и смеяться. Ужинать и целоваться… А потом он возьмет ее на руки и унесет… в сказку. Нет, не мечталось больше, засели занозой страшные слова любительницы дамских романов с кровью. Разумеется, начитавшись жутких романов, она хорошо знала нравы уголовной среды. Не верила Светлана ей на все сто процентов, но ее решительные высказывания поселили сомнения и мечты убили.

Чтобы развеять по ветру сомнения или укрепить их, и резко, без сожаления оборвать криминальный роман, Светлана отправилась по адресу, куда уже однажды ходила за советом – как отбить желание у бабника гулять налево и направо. Тогда совет не пригодился, бабник Мишель оказался не только бабником, но и маньяком-насильником, которого насильно отправили в места, где свободных женщин просто нет.

И вот снова очутилась Света в волшебной комнате, где творятся глобальные чудеса, как-то: принудительный возврат любимого, не взирая на его протесты и мольбы ни в коем случае не возвращать; оперативное снятие порчи и родового проклятия, нанесенного еще до родов; насильственное привлечение удачи в в бизнес даже тем, кто не имеет бизнеса; размытое предсказание судьбы на 90 лет вперед. Последний, 90-й год расписан буквально, весь по минутам.

Светлану в данный момент волновал последний пунктик, но не последний, 90-й год. Хотелось бы услышать прогноз на ближайший вечер. Что делать ей в ближайший вечер: ложиться спать вместе с вором в одну постель или все же поостеречься его ножа, которым, если верить предсказаниям матери-одиночки, он обязательно пырнет Светлану. Ни сегодня – так завтра, но обязательно пырнет.

Света робко оглядывалась по сторонам – дух шаманства валил с ног. Атмосфера была выдержана в стиле жилища бабы-Яги, но богаче и цивилизованней все-таки 21 век на дворе, соответствовать надо, как никак. В последнее время дела у потомственной волшебницы шли в гору, и она не жалела денег на обустройство своей пещеры, где строго заклинала знакомых духов помочь, чем могут. Астральные колокольчики и стеклянный шар были ее последним шикарным приобретением.

А впрочем, на это мишуру мало кто обращал внимание: приходили к ней с бедой, а потому смотрели только на нее, как на иконку, как на предпоследнюю надежду. Пришлось тогда колдунье поработать и со взглядом, потренироваться перед зеркалом, чтоб научиться смотреть куда-то вдаль и как бы вглубь, и вроде бы всевидяще. Неделя тренировок – и она сама начала побаиваться себя, причесываясь утром перед зеркалом – такая появилась во взгляде глубина и ширина и открывшееся третье око подмигивало ей, слегка фривольно.

Светлана поздоровалась вежливо и зачем-то напомнила о себе:

– А я у вас уже была.

Колдунье не понравилось начало. Она не любила вторичных обращений, довольно нудное занятие объяснять пострадавшим, почему колдовство на этот раз не схватилось.

Но Света тут же продолжила:

– Тогда не пригодился приворот. Я сама передумала его приворачивать.

У прорицательницы отлегло от сердца, не пригодился – вот и ладушки. И она, не теряя времени даром, начала своим рабочим, потусторонним голосом выпытывать цель нынешнего визита:

– Что на этот раз стряслось, красавица?

Светлану не смутил тот факт, что прорицательница, гадалка и потомственная ясновидящая на много лет вперед, не видит очевидного, того, что пригнало Светлану к ней на этот раз. Ясновидящая не видит ничего из настоящего Светланы, и задает вопросы как участковый терапевт, в надежде, что больная сама расскажет о себе.

– Мне надо узнать, как поступить с одним молодым человеком. Я хотела бы, чтобы вы мне погадали. На картах, на руках, на чем угодно, лишь бы знать…

Гадалка легко согласилась: гадать – не строить, чего ж не погадать, раз человече верит и платит деньги. И она принялась сыпать настолько разнообразными, порой несовместимыми эпизодами из будущей жизни, что у Светланы от напряжения разболелась голова. Через 15 минут интенсивного вгрызания в будущее пациент взмолился:

– А нельзя ли все лишнее отсеять и оставить только то, что касается меня и этого молодого человека? Все остальное меня пока как-то мало интересует, как-нибудь потом может быть заинтересует… но позже. А сейчас, давайте, сделаем упор на этого молодого человека.

– Давай. Сделаем. Как хочешь… Отчего ж нельзя. Я раскину только на тебя и на него.

И она метала карты с ловкостью профессионального шулера. Потом выливала прокисший кофе на блюдце каким-то особенным магическим способом, после чего в темной неприглядной жиже она увидела Светлану, всю перепачканную заваркой, и ее мужчину, тоже в чем-то сильно замаранного, должно быть в статьях УК. Устав гадать и вглядываться в жижу, хозяйка колдовского помещения настойчиво вперила всевидящее око в стеклянный шар, прося его помочь несчастной глупой девушке разобраться с ее мужчиной. Шар как-то очень скоро, без всяких заминок и сбоев помог. А потом специалистка по ладоням долго и пристально разглядывала белую Светкину руку, на которой по ее уверениям было всё: дети, мужья, здоровье, годы жизни, белые яхты и даже группа крови, но очень не разборчиво.

Суммируя полученные контрразведкой сведения и переведя их на общедоступный язык, (тот специфический, шаманский Светлана отказывалась понимать) гадалка, ужасно довольная собой, изрекла:

– Бойся, красавица, знакомого тебе мужчину с темным прошлым и настоящим. Он придет к тебе вместе с бедой. С бедой, – закончила она важно, словно поставила печать на официальное заключение и подняла к потолку уставшие три глаза.

Помрачнела Светлана от таких слов, захотелось послать гадалку к черту. Но место почти святое не позволяло ругаться бранно:

– А поподробнее про мужчину нельзя? – напористо просила Светлана, надеясь, что это все-таки какая-то ошибка, ведь и на старуху, как известно, бывает проруха. Может напутала чего бабка – информации-то выдала немеряно, сама в ней и повязла.

– Подробнее нельзя. Это тебе не в паспорт заглянуть, – начала терять терпение уставшая прорицательница.

Она уже хотела, что бы дотошная больная скорее покинула ее волшебную избушку, она ей жутко надоела со своим прошлым, настоящим и необозримым будущим. Гадалка проголодалась, она мечтала разогреть вчерашний борщ, налить его в глубокую тарелку и не спеша выхлебать наваристый супец перед телевизором, расслабляя мозги, просмотром чего попало.

Но Светлана не сдавалась, она хотела знать, а не предполагать:

– Ну, хотя бы расшифруйте очень обтекаемое выражение – «темное прошлое и настоящее»…

Теперь уже гадалке захотелось послать Светлану к черту, но ей-то уж ругаться бранно тем более нельзя, ей не положено по статусу. Она ж слывет колдуньей доброй, которой черта упоминать запрещено.

– Сама догадывайся, у кого может быть темное прошлое и настоящее, – в голосе доброй колдуньи появились угрожающие нотки голодной бабы Яги.

Светлана неосторожно продолжала донимать:

– У вора может?

– Еще как может, красавица, – чувствуя завершение сеанса, вновь подобрела ясновидящая.

Всё. Теперь Светлане ясно всё. Она шла за ответом, и получила ответ: четкий и убедительный. Вор придет к ней с бедой. Это не прогнозы матери-одиночки, начитавшейся бандитской прозы. Это предсказание потомственной гадалки, к которой ходят за советом, которой верят и платят деньги. А люди зря платить не будут. «Значит, вора надо поскорее гнать», – тяжело подумала Света, опрометчиво решив, что только Никита может быть тем самым вором с острым ножичком.

От гадалки Светлана вышла совсем плохая, домой ей больше не хотелось. Не хотелось и в магазин за разными гастрономическими штучками, которые она мечтала съесть вместе с вором на кухне и в постели. Теперь ей стало страшно по-настоящему, и за вчерашнюю ночь, когда могло случиться все что угодно. Но почему-то не случилось… И страшно стало за сегодняшний вечер. Вор будет ждать ее на остановке, он не хочет, чтобы она одна ходила в темноте. Но она больше не пойдет с ним, держась за его руку, через темный пустырь к своему дому. Они должны проститься там же, на остановке, где полно людей, которые в случае чего, возможно, скажут свое веское: «Не трогай девушку, мерзавец!» Или не скажут, так хоть подумают. А дома, ночью ее никто не защитит от вора, который пришел к ней с бедой.

Все прелести безумно-приятной ночи как-то сразу потускнели, покрылись налетом ржавчины, похожим на чью-то кровь. Слова про ножичек глубоко врезались в сердце. Светлане было больно расставаться с Никитой, но еще больнее резал страх, почти как острый нож, о котором она теперь думала постоянно. И подъезжая к своей остановке, она уже приняла решение – сегодня он уйдет! И больше они не встретятся никогда. И пока еще не очень трудно – она постарается о нем забыть, как можно скорее. Она постарается представить себе, что его просто не было. Что это была сказка-сон, такая нежно-сладкая, такая жаркая… и неповторимая. И со слезами надо перетерпеть ее уход.

Он уже ждал ее на остановке, и как видно давно, и как видно, соскучился. И не похоже было по его обрадованному лицу, что он собирается ее прирезать ближайшей ночью. Но предсказание гадалки – это не пустой звук. Это звук, наполненный силой предсказания. И поверив в этот звук, Светлана испугалась оставаться вдвоем в пустой квартире с незнакомым мужчиной, вором, который, возможно, уже сидел в тюрьме.

Она начала разговор сама, и с первых же слов Никите был ясен исход их встречи.

– Я получила сегодня телеграмму, – Света смотрела куда-то вдаль и даже немного вглубь, совсем как ясновидящая, в глаза которой она только что с таким вниманием взирала. – Муж приезжает из командировки. Должен был приехать через месяц, а что-то там у них случилось, и вот – раньше будет. Такая неожиданность… Приятная.

Светлана не умела, а сейчас просто не хотела врать. Слова про мужа давались ей с трудом, звучали топорно, не искренне. Но Никита и не должен обязательно поверить в мифического мужа, про которого обычно врут все, кому не лень. Никита должен сейчас понять одно – продолжения не будет. А по какой причине – уже не важно.

– Ну, что ж, приезжает и ладно. А неплохо было нам с тобой вчера? – спросил Никита, глядя на нее в упор.

Он видел ее насквозь: и то, что мужа никакого нет, и то, что ей не хочется расставаться, и то, что врать ее вынуждает, скорее всего, давление подруг, а может быть и свое собственное нежелание связываться с пропащим человеком. Вор не стал лезть в душу, пытать и уговаривать… Нет так нет. Ну, что ж, как говорится, мы встретились случайно, и наша встреча была ошибкой. Но очень красивой и эротичной.

– Передавай пламенный привет мужу, – попросил отвергнутый вор.

И все-таки не удержался, дал знать Светлане, что все понимает, что не дурак.

– И подружкам своим, советчицам, тоже передавай.

Развернулся и быстро пошел куда-то в темноту. Хотя надо было ему дождаться на остановке трамвая и уехать на нем из этого района, в который вчера вечером его занесла… нет, не любовь. Но что-то очень близкое, похожее.

Его спина удалялась, ее поглощала прожорливая темнота. И Света вдруг захотела крикнуть, побежать за ним, догнать, остановить, вернуть. И попросить прощения за то, что поверила наговорам, злым словам. Ей стало снова страшно и неуютно, как в том ночном и сказочном лесу, через который он вел ее за ручку, словно маленького пугливого ребенка. Сейчас ребенок стоял один в холодном, страшном, ночном лесу, где зловеще ухал филин… голосом потомственной гадалки.

Она не побежала и не окликнула. Она пошла одна по темным улицам, по пустырю, специально повторяя свой вчерашний маршрут. Сегодня всё уже совсем не так. Сегодня только холодно, темно и страшно. И хорошо еще, что не попались ей навстречу вчерашние подонки со скотскими желаниями. Сегодня никто не согревал ей спину теплым взглядом, сегодня подонки вряд ли отпустили с миром тело для скотских утех.

А дома Света разревелась, глядя на всю измятую кровать, на кухню, где они еще сегодня утром так мило завтракали, смеялись и целовались. Еще сегодня утром у нее даже и мысли не было про ножичек в его руках. А вот как за день все переменилось! Как лихо обработали ее чужие языки, как прочно навязали свое мнение, заставив принять его за свое собственное.

Светлана повздыхала, поплакала и начала уничтожать следы приснившейся сексуальной сказки. Так было легче забывать о ней. Измятое, уже остывшее порочное постельное белье – в стиральную машину. Букет небесных незабудок – в окно. «Не забывай!» – поздно вспомнила она его слова. Голубое облако уже камнем летело вниз. Оставшаяся на кухне пустая пачка сигарет летит вслед за букетом. И снова слезы просятся наружу, и Светлана плачет намного сильнее, чем следовало плакать по сказке, которая всего лишь приснилась однажды жаркой осенней ночью. Она как будто чувствует, что страшно ошиблась, отказавшись от этого вора, который мог бы стать ее защитником от другого вора, который действительно придет к ней с ножичком и с бедой… из давно забытой Одессы.

* * *

И снова Оля бродит по запущенному саду. И снова ей тревожно. И сладко ноет в груди от чувства нового, которому ещё не придумано названия: оно сильней любви; оно огромней самого большего человеческого счастья, оно срывает крышу покруче экстази; оно возбуждает сильнее секса с любимым человеком после разлуки длинною в жизнь. И это чувство не дает покоя Ольге ни днем, ни ночью. И особенно ночью. Каждую ночь она горит, она ждет, она тоскует… Он долго не идет. Он как будто дразнит её. Он появляется только на несколько секунд, перед самым рассветом, чтобы сказать уже знакомые слова: «Я оставил жену… Я бросил детей… Я больше не могу без тебя…»

Ради этих слов Ольга ложится спать. Ради этих слов она осталась в психиатрической клинике, в мрачном закрытом Блоке А. Ради этих слов она живет последнее время.

…Туман клубится, туман окутывает, туман ласкает щеки, губы, грудь. Туман обнимает ноги и заползает под платье… Оля ждет Сергея. Она ждет его рук, которые вот так же бессовестно проберутся под платье. Она ждет его губ, которые осторожно, как будто в первый раз коснутся её горящих ждущих губ, и будут ласково давить из нее стон. Она ждет его, чтобы успеть сказать безумное и откровенное: «Бери меня. Я твоя. Делай со мной, что хочешь. Я больше не принадлежу себе». Но она не успевает. Она всё время просыпается от собственного крика – горячая и влажная, влюбленная и нелюбимая, желающая и нежеланная. И страшно несвободная.

Ольга застонала во сне. На еще спящем лице странная маска: страдание и блаженство слились в одно целое, одно несовместимое, но дающее такую невероятную гамму переживаний, от которых Ольга уже не могла отказаться. И в свежей, еле заметной складке на лбу пряталась рабская покорность судьбе, Сергею, и этому туманному саду.

Ольга просыпается. Вязкий туман быстро тает, но любовное наваждение не тает вместе с туманом, не остается в эротическом сне, оно не боится солнечного света и раздраженных восклицаний измученной пленницы:

– Да сколько же можно?! Когда она пройдет?! Я устала! Я больше не хочу любить!

Ольга негодовала и удивлялась живучести своей любви, о которой знающие люди рассказывали довольно грустные вещи: любовь, якобы, скоротечна, она не вечна, её надо беречь, холить и лелеять. Ее надо регулярно «подкармливать», как пламя костра, ответным чувством, иначе она обязательно затухнет в самое ближайшее время. «Счастливчики, – с завистью думала про них Ольга, – им видимо попадалась какая-то другая разновидность любви: хрупкая, нежная, ранимая… Моя любовь – неистребимый монстр. Давлю, душу её, а толку нет. Жива, здорова, процветает… И никто ее не подкармливает, как пламя костра – и так горит-полыхает. Всю душу выжгла, все нервы опалила».

В клинике у Сергея Дмитриевича Ольга работала вторую неделю. Вторая неделя в бреду. Ей даже иногда казалось, что она попросту заразилась сумасшествием, подышав одним воздухом с безумными пациентами ненормальной клиники.

Ольга устала от любви, устала от ночного наваждения, от самокопания, самобичевания и запретов, которые она ежедневно накладывала на непослушное чувство. Ольга была совершенно бессильна перед невидимым врагом с красивым именем – Любовь. Она совсем измучена любовью, которая вселилась в неё как бес, после визита к Павлуше на его тухлый чай. Именно после Павлуши в первый раз попала Ольга в зачарованный сад. С тех пор она во сне и на яву живет в том сказочном саду. И очень быстро поняла, что выбраться из сада сама уже не может. Не может, и что самое ужасное, даже не хочет. Не хочет даже думать о том, чтобы вернуться к прежней жизни, в прежний мир, в квартиру, которой она так дорожила; к подруге, которую она так любила. Ей больше не нужна свобода. Она живет в закрытой клинике, в закрытом Блоке А и не рвется на волю, как некоторые пациенты доктора Сергея Дмитриевича. Ей нельзя на волю. Без доктора Сергея она не протянет там и дня, она умрет без туманного сада, она не сможет жить без надежды, хотя надежда ее так похожа на туманный сад. На что может она надеяться, если Сергей Дмитриевич женат, и если верить глазам и фотографии на его столе, то жена у него, к сожалению, не урод. На что может надеяться Ольга, если есть у Сергея Дмитриевича от неуродливой жены две красивые маленькие девочки; если голова его под завязку забита мыслями о том, как вернуть душевное равновесие гражданам, его однажды потерявшим; если загадочный Блок А заставляет Сергея частенько оставаться там на ночь для решения каких-то опотерженат, имеет двух девочек, ора Сергея. ернуться к прежней жизни, в прежний ми важных, неотложных и по-видимому очень интересных дел. Ольге, при всем ее желании, не удастся перетянуть Сергея Дмитриевича на свою сторону. Она может дать ему только любовь, в которой он совершенно не нуждается, и которую он имеет право внести в разряд психического недуга, потому как странная она: неестественно сильная, стремительная, неподдающаяся уничтожению даже при огромном, искреннем желании самой страдающей.

Под пагубным действием нежного чувства Ольга начала совершать глупые, если не сказать жестче, поступки: она сразу же и без малейших сомнений-размышлений приняла предложение Сергея Дмитриевича остаться в его клинике; ее не отпугнули сверхзакрытость лечебного учреждения; строгий запрет на общение с внешним миром и конфискация сотового телефона; не насторожило отсутствие обязательных формальностей при приеме на работу: ни паспорта, ни трудовой книжки, ни рекомендаций с последнего места работы не потребовал главный врач «тихого дома». Он в устной форме предложил. Она в той же форме сразу согласилась. И все дела: в штат зачислена, может приступать к работе.

Лишь на второй день Ольга вспомнила про Свету, которая ждет, волнуется и уже, наверное, места себе не находит. Вспомнила, и без особого волнения пошла к Сергею с вопросом: как бы успокоить брошенного друга? Но только вошла в черно-белый кабинет – и сразу же забыла, зачем пришла. В животе зажгло от желания обнять, поцеловать, прижать к груди… сбросить халат и платье. А душу жгло от желания признаться в своей сумасшедшей любви!

Взгляд главного врача немного образумил Олю. Его голос, строгий и холодный, как хирургический инструмент в операционной, окончательно привел ее в чувство и выдернул на время из запущенного сада, где любовь, зависимость и страсть сплелись в колючие непроходимые дебри.

– Ты что-то хотела?

«Ах, да… Что же я хотела? Что я хотела, кроме него…» – очнулась Оля.

– Я хотела как-то известить подругу, с которой мы вместе живем… жили, – робко поправилась она. – Света меня, наверное, уже потеряла. Я не думала, что останусь здесь, – косвенно призналась Ольга в своей любви и глупости. И сильно покраснела.

На короткое мгновение Ольга вдруг увидела себя как будто со стороны, глазами своей забытой и слегка преданной подруги Светы. Он увидела себя глазами, не затуманенными дымом из призрачного сада. Вряд ли нормальная Света поймет сбивчивый лепет ненормальной Ольги, пытающейся объяснить, почему она так внезапно и, главное, без всяких видимых причин, променяла обычный жилой дом на сумасшедший. И почему так экстренно? И даже не попрощавшись с милыми соседями, и не захватив с собой сменного белья и бессменного удостоверения личности. Чем вызвана такая спешка? У Ольги не повернется язык сказать правду: так, мол, и так, подруга, не суди строго, но сошла я с ума скоропостижно даже для самой себя, поэтому не успела тебя предупредить о своей всепожирающей страсти и всепобеждающей любви, от которых мне нет спасения даже в сумасшедшем доме. Света, конечно, будет долго и обидно смеяться. А просмеявшись, начнет еще обидней язвить по поводу нелепой версии. А потом обязательно начнет звать домой. Настойчиво и искренне.

А настоящая причина Ольгиного безумного поступка – Сергей Дмитриевич, будет слушать смущенный Олин лепет и удивляться, и самодовольно ухмыляться, типа, вот какой я удалец: девчонка-то из-за меня чего вытворяет! А когда Ольга положит трубку на рычаг, вся в красных пятнах и оглохшая от Светкиного смеха – Сергей Дмитриевич скажет что-нибудь этакое. Что именно скажет непонятный и незнающий жалости строгий главный врач, Ольга не знала. Но знала наверняка, что это будет нечто равносильное порке на городской площади.