Текст книги "Лихо ветреное"

Глава 11

Третий день Павел прямо после работы ехал в свою квартиру и сразу втыкался в ремонт. Ничего капитального тут не надо было затевать, электропроводка, трубы, сантехника – это все в полном порядке, но возни все равно получалось много. Главным образом потому, что одной пары рук для любого ремонта все-таки недостаточно. Особенно если время поджимает. С чего бы вдруг его стало поджимать время, – этого он даже сам себе объяснить не смог бы. Макаров его не гнал. То есть до такой степени не гнал, что вечерами встречал его криком: «Ну что ты так долго опять?! Обещал не бросать, а сам вон чего, честное пионерское…»

Макаров радовался, что они опять живут рядом, что можно поговорить о чем-нибудь, похвастаться своими достижениями, похвалить Павла за что-нибудь, обругать ни за что… Павлу страшно нравилась болтовня Макарова, он с ним душой отдыхал. Ну, и не только душой – Макаров играючи освободил его абсолютно от всех бытовых проблем, чего уж там. Даже сунулся с предложением помочь в ремонте или рабочих найти, но тут Павел категорически отказался. Макаров обидчиво буркнул: «Попросишь еще…» – но настаивать не стал. Ну и хорошо. В работе-то Макаров, конечно, не помешал бы… А вот после работы – нет, ну его. Береженого бог бережет. Павел совсем не хотел, чтобы Володька поперся за ним в «Фортуну». Потому что каждый вечер после одиннадцати Павел сворачивал свою трудовую деятельность, переодевался в чистое и не спеша, пешочком, вроде бы для моциону, топал в эту самую «Фортуну», чтоб она провалилась.

В понедельник он явился туда уже около двенадцати, постоял минутку у входа, машинально ответил на приветствие швейцара – с прошлого раза запомнил, что ли? Или слух о его горячей дружбе с крутым Серым и сюда уже докатился? – и направился в бар, с недоверием, с беспомощной самоиронией и даже с некоторым испугом прислушиваясь к радостному нетерпению, которое затрепыхалось где-то внутри. «Где-то внутри – такого органа нет», – на всякий случай напомнил себе Павел как профессионал. «Ладно-ладно, – ответило ему радостное нетерпение. – Грамотные все стали. Иди уж давай». Ну, он и пошел.

За стойкой бара стоял хмурый мужик примерно под сорок, важно и молча разливал из шейкера зеленую пену по четырем стаканам – на высоких табуретах у стойки сидели как раз четыре посетителя, тоже слегка хмурые.

– А где Зоя? – удивился Павел. – Уже в ресторан пошла? Вроде бы рано еще, она же с двенадцати танцует.

– Не танцует сегодня, – обиженным тоном сказал хмурый бармен. – Ресторан фирма какая-то арендовала, у Зои выходной… А я без перерыва остался… – Подумал, повздыхал и добавил уже не так недовольно: – Вообще-то она не обязана нас подменять, просто привыкли все уже. Когда приходит пораньше – тут же и за стойку встает. Хоть какой-то передых. Поесть-попить можно, покурить, домой позвонить. А сегодня я без перерыва остался.

– Сочувствую, – искренне откликнулся Павел. – Без перерыва тяжело… А завтра Зоя будет?

– Будет, – еще больше обиделся бармен. – А толку-то? Завтра не я, завтра Люська работает.

В понедельник Павел приехал к Макарову в двенадцать, и тот очень переживал по поводу самоубийственного трудового энтузиазма лучшего друга.

Во вторник ближе к ночи посыпался мелкий нудный дождь, совсем не холодный, но исключительно надоедливый, поэтому Павел доехал почти до самой «Фортуны» на троллейбусе и был там уже в половине двенадцатого. Опять немножко потоптался у входа, ведя внутреннюю дискуссию со своим радостным нетерпением. Радостное нетерпение явно побеждало в этой дискуссии, и Павел почти уже шагнул к входу… Но тут из этого самого входа – чтоб он провалился – вышла Зоя в сопровождении карликового бегемота. Ну, может, и не из тех, кто на балконе над зеркальным залом топтался, но породы той же. Зоя опять была в новом обличье – в белых узеньких брючках чуть ниже колен, в ажурной желтой хламиде, надетой на черный топик и завязанной узлом на груди, и в белых высоких ботинках на шнуровке. Ботинки были на плоской подошве, и Зоя, конечно, даже близко не была той оглоблей в красных шортах, но карликовый бегемот в лучшем случае доставал ей до бровей. Карликовый бегемот свернул направо от входа, потопал в темный угол веранды, недовольно бурча:

– Иди сюда, здесь никого… Лезут и лезут, поговорить спокойно негде.

Зоя пошла за ним, вертя на пальце какой-то лохматый ком на веревочке. Вся ее пластика выражала крайнее недовольство. У карликового бегемота вообще никакой пластики не было. Павел отступил за веранду влево, притаился в тени и насторожил свое правое ухо.

– Ну, Зой, ты же меня тоже должна понять! – доверительно сказал карликовый бегемот.

– А как же! Я понимаю! – У Зои был задушевный, даже ласковый голос. – Егор Семенович, я ведь не капризничаю. Это работа, тут уж ничего не поделаешь. На любой работе бывают производственные травмы.

– Ну вот! – обрадовался Егор Семенович. – Ты понимаешь!

– А охрана труда? – еще ласковее спросила Зоя. – А компенсация ущерба? Что это такое – чуть не каждую неделю колготки покупать!

– Сколько? – недовольно буркнул Егор Семенович.

– Пятьсот, – подумав, решительно ответила она.

– С ума сошла? – зловеще начал Егор Семенович.

– Да ладно, я за прежние брать не буду! – перебила Зоя. – Это только за последнюю пару, а остальные, так и быть, спишем за давностью…

Молчание, шуршание, недовольное сопение Егора Семеновича, довольный голос Зои:

– У меня деловое предложение. Чтобы впредь не было таких крупных непроизводительных расходов, надо принять превентивные меры. А? Например, пусть мальчики у эстрады постоят. Незаметненько, с краешку, по уголочкам. А?

– И кто тогда подойдет? – неприятным голосом осведомился Егор Семенович. – И кто тогда чего кинет? И опять какому-нибудь сынку морду расквасят! А мне со всеми папашами разбираться…

– Это не наши! – возмущенно воскликнула Зоя. – Я уже говорила! И Серый ничего не знает, тут вы можете быть абсолютно спокойны!

– Я спокойный, – нервно сказал Егор Семенович. – Я все время такой спокойный, что это даже странно… Что мне с этим папашей делать? Вот ты мне скажи, что бы ты на моем месте сделала? А-а, не знаешь…

– Знаю, – рыжим голосом с придыханием начала Зоя. – Ах, Егор Семенович! Вы же тыкой у-у-умный!.. Я пря-а-амо удивляюсь! Как же вы не знаете? Да любой на вашем месте послал бы этого папашу… ко мне! Ха-ха-ха… Ладно, пора идти. Скажите мальчикам, пусть все-таки постоят по уголкам ненавязчиво. Ага? А насчет папаши – это я на крайний случай. Если уж совсем заточился – приведите в кабак к началу, я ему такое спляшу!.. Но если отобьетесь и так, тогда лучше не приводите. Черт его знает, что там за папаша. Яблочко от яблоньки…

– О-о-ох, – протяжно вздохнул Егор Семенович. – Что ж я в КПЗ не сдох… Ладно, иди, три минуты осталось. Шляпу задом наперед надела.

– Какая разница? – удивилась Зоя. – Да и потом, кажется, я ее прошлый раз задом наперед надевала, а сейчас правильно.

– Иди уже, – сердито буркнул Егор Семенович. – Опоздаешь – опять посуду бить начнут. Сейчас я ребятам позвоню, чтобы встали.

– Угу, – сказала Зоя довольным тоном и ушла.

– Змея, – совсем сердито буркнул Егор Семенович, дождавшись, когда она исчезнет. – Ведьма…

Щелкнула зажигалка, потянуло табачным дымом, и тот же Егор Семенович мечтательно спросил сам у себя:

– Пойти посмотреть, что ли? Вот ведь отрава… Рыба моя золотая.

Павел подождал, когда Егор Семенович скроется за дверью, и, с трудом удерживая свое радостное нетерпение за шкирку, пошел за ним.

В кабаке уже происходило всеобщее шевеление, переглядывание, разворачивание стульев к эстрадке, где все те же музыканты застыли в неподвижности, одинаково напряженно косясь в сторону боковой лесенки. По углам эстрадки ненавязчиво маячили две копии лося Андрюши, с пристальным равнодушием оглядывая зал.

Павел ожидал прошлого – «Во французской стороне…», поэтому внезапный и неистовый взрыв музыки, движения и общего вскрика кабацких посетителей был для него полной неожиданностью. «Ой, мама, шику дам!» – грянуло очень громко и очень быстро, одновременно с первым звуком на эстраду взлетела бешеная ракета в белых блестящих брючках, ажурной желтой хламиде и белых тупоносых ботинках на шнуровке. Рыжие кудри нынче были свернуты в воронье гнездо, и в этом гнезде торчал маленький черный цилиндр с огромным веером длинных разноцветных перьев. Похоже, ракета была совершенно неуправляема, ее носило во все стороны, разворачивало, кидало на полпути назад, переворачивало колесом, шмякало об пол и подбрасывало чуть ли не к потолку… В таком темпе жить нельзя. Сгоришь к черту в плотных слоях атмосферы.

Наверное, и бешеная ракета это поняла – мельтешение рук и ног постепенно замедлилось, по крайней мере, уже можно было понять, на ногах Зоя стоит в эту секунду или на руках, и стало яснее, что у нее только две руки и, скорее всего, только две ноги, а то, что всем казалось, – так пить меньше надо. А потом музыка тоже заметно замедлилась и поутихла, на каждом пятом такте начала неуверенно задумываться: «Ой, мама, шику дам… шику?.. дам…» И Зоя стала задумываться вместе с музыкой, замирая в паузе каждый раз в новой позе, но каждый раз – в одинаково нелепой и вызывающей. А потом музыка и вовсе устала, засыпая, забормотала досадливо: ладно, ладно, дам шику, отстали бы вы все от меня… А Зоя с явным трудом поднималась на цыпочки, сводила локти за спиной, выгибалась, умученно склоняла голову… Из последних сил пыталась дать шику.

И опять у эстрадки толпились фанаты, но если сначала они бесновались, орали, прыгали и стучали кулаками по эстрадке, то сейчас утихали, уставали вместе с Зоей, переживали совместное сгорание в плотных слоях атмосферы, и деньги не швыряли с размаху, а выпускали вроде бы даже машинально – что деньги? Пепел… Дым… Зоя медленно села на шпагат, обессиленно пригнулась к полу, протянула руки к зрителям, подняла отчаянное, отчаявшееся лицо… Павел только сейчас заметил, какое у Зои лицо: карикатурно-белое, с карикатурными синяками вокруг глаз, с карикатурными черными губами и карикатурной, величиной с рублевую монету, родинкой на щеке. И вдруг он встретился с ней глазами. Глаза у нее были внимательные и насмешливые. Пару секунд она внимательно и насмешливо смотрела на него через весь зал, потом подмигнула, хлопнула ладонью по полу – и опять внезапный, оглушающий, ослепляющий взрыв звука и движения: «Ой, мама, шику дам!!!» И опять непонятно, сколько пар у нее рук-ног, и опять желтый ажур мотается пламенем вокруг бешеной ракеты, горящей в плотных слоях атмосферы. И сразу все кончилось. Она просто исчезла – и все. Сгорела без следа. Музыканты устало и вроде бы даже неохотно собирали с пола деньги. Народ за столами зашевелился, заговорил, зазвенел и забулькал. От эстрадки неуверенной поступью шли фанаты с виноватыми и растерянными лицами.

– Вам нужен столик?

Павел оглянулся – рядом стоял официант и с задумчивым видом смотрел мимо него.

– Зоя будет еще танцевать? – спросил Павел.

– Завтра, – сказал официант. – Тоже в двенадцать. Но что-нибудь другое.

Павел вышел в холл и немножко подождал у двери, которая вела в служебные помещения. Сегодня за этой дверью никто не ругался, никто не плакал, и никто не собирался выходить из нее с размазанной косметикой и синяком на ноге. Сколько ждать можно? Он уже десять минут ждал – за это время вполне можно дойти от эстрадки до этой двери.

Рядом ниоткуда возник двойник лося Андрюши – клонируют их, что ли? – спросил Андрюшиными словами и с Андрюшиной интонацией:

– Я могу быть вам чем-то полезен?

– Я Зою жду, – сурово ответил Павел. – Оттанцевала давно, а сама не идет.

– Зоя уже уехала, – помолчав, холодновато сказал Андрюшин двойник, внимательно приглядываясь к Павлу.

– Как это уехала? – возмутился Павел. – Пол первого уже! На чем она уехала? Нет, надо Серому сказать. Шастает посреди ночи!

– Да нет, ее инкассаторы увезли, вы не беспокойтесь, – заметно подобрел Андрюшин двойник. – Они у служебного входа были, а Зоя как раз вышла – и сразу увезли.

– А, тогда ладно. – Павел насчет инкассаторов ничего не понял, но почему-то сразу успокоился. Чего беспокоиться-то? Инкассаторы на броневиках ездят. – Ну, тогда я пошел. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – с готовностью откликнулся Андрюшин двойник, и даже до выхода его проводил, и даже ручкой немножко сделал.

И восковая кукла дедушки швейцара ожила на пару секунд и тоже немножко ручкой сделала, хотя Павел сегодня никаких купюр из кармана не доставал. Ну да, он здесь, можно сказать, уже завсегдатай.

К Макарову он во вторник пришел около часа и долго открывал дверь все еще непривычными макаровскими ключами, стараясь не скрипнуть, не щелкнуть, не звякнуть – не разбудить, в общем. А Макаров вовсе и не спал, Макаров опять сидел посреди большой комнаты на ковре, обложившись справочниками и журналами, смотрел мимо работающего телевизора и махал своим дирижерским карандашом совсем не в такт попсе на экране.

– Пришел? – довольно рассеянно спросил Макаров, с кряхтением поднимаясь с ковра и принимаясь ногой сгребать свою макулатуру в сторону. – Устал, да? Кушать будешь? Надорвешься, Пашенька, на хрен со своим ремонтом. Разве так можно? Нет, надо рабочих находить.

– Пока не надо, я еще не все приготовил… Ты чего не спишь? Меня ждешь? Ты меня не жди, может, я каждый раз до часу кантоваться буду. Что ж тебе тоже не высыпаться…

– Да я раньше часа и не ложусь никогда! – Макаров полюбовался кучей макулатуры в углу ковра и аккуратно положил сверху свой дирижерский карандаш. – Паш, скажи мне как профессионал: вот почему мне не хочется спать как раз тогда, когда есть возможность? А вот когда запарка какая-нибудь, прям минуты считаешь, прям секунды… Вот тут – ведет, аж в глазах темно… Прям стоя уснул бы, честное пионерское… Пойдем, накормлю.

– Жениться тебе все-таки надо, – как профессионал сказал Павел. – Будешь жену кормить. Обувать-одевать. И порядок наводить. Стирать, шить и вязать. Секунды свободной не будет. Будет в сон клонить круглые сутки.

– Тьфу на тебя, Пашенька, – обиделся Макаров. – Сам женись.

– Ладно, – согласился Павел. – Вот только ремонт закончу.

Макаров помолчал, похлопал глазами, буркнул: «В холодильник потом все поставь», – и пошел к себе, шлепая босыми ногами и поддергивая на ходу широкие цветастые трусы. Надо бы и себе купить такие трусы, решил Павел. Все хорошие люди ходят в таких трусах. Значит, в этом есть какой-то глубокий философский смысл.

А среда получилась тяжелой. За день несколько вызовов подряд, и три из них – очень трудоемкие. Не прав был Серый, спасателям даже в этой богоспасаемой дыре иногда, оказывается, во как достается. Иногда, оказывается, приходится не только кошек с деревьев снимать и щенков из мусоропровода доставать. Иногда и надрываться приходится. Ладно, что сегодня хоть все живые…

Павел опять после работы пошел к себе, по дороге еще думая о том, подсох ли песок, приготовленный для раствора, и стоит ли стеклить балконы. И пришел с этими мыслями, и даже в рабочее переоделся. А потом вынул из стенного шкафа в прихожей раскладушку, установил ее в углу между двумя балконными дверями, чтобы свет ни из одной двери в глаза не лупил, растянулся на ней – на десять минут, ну, на пятнадцать, чуть-чуть отдохнуть надо, а то все-таки устал сегодня – и стал думать о том, от чего он сегодня так устал.

Мужик менял оконную раму и свалился из окна вместе с рамой. Повезло, что свалился только со второго этажа и не на железную ограду вокруг окон подвала, а на козырек над дверью подъезда. Не повезло, что новая оконная рама свалилась на него. Перелом ноги, перелом руки, ушибы, стеклом всего порезало. Работали с ним на весу, на этом козырьке и одной-то ногой встать негде было. Висели на тросах, как пауки на паутине, страшно неудобно. Спасибо, команда оказалась очень слаженная, понимают друг друга не то что с полуслова, а вообще молчком. Мужик в сознании был, терпел, пришлось укол делать – его ж еще на носилки надо было, а потом вниз… Спросил только, не сломал ли хребет. Узнал, что не сломал, сказал: «Спасибо, ребята» – и отрубился. Надо завтра в больницу позвонить, узнать, что там и как. А то один мужик-то, без родни. И на кой ему раму было менять?

Еще железную дверь изнутри открывали. Сын в квартире матери железную дверь поставил, для безопасности. А то маме уже восемьдесят два, и она даже милицию не сможет вызвать, если к ней ломиться начнут. А железную дверь никакая воровская фомка не возьмет, и замок у нее такой хитрый, что если изнутри на предохранитель – то и все, бункер Гитлера отдыхает. Ну, мама и защелкнула предохранитель. Сын в железную дверь ломился-ломился, во дворе под окном кричал-кричал… Пока не догадался, что мама не просто так не слышит, а по причине сердечного приступа. Тоже на тросах с крыши спускаться пришлось, в форточку лезть, хорошо, что хоть на окна решетки не поставил. Для безопасности. Успели, откачали маму, для таких-то лет на удивление здоровая бабулька, и сердце у нее схватило не само по себе, а потому, что испугалась сильно: сын в железную дверь очень громко колотил…

И очень трудно было с ребенком. Провалился обеими ногами в решетку, которая закрывает ливневый сток, застрял между прутьями, а мать выдернуть его попыталась. Измучилась сама, пацана измучила, спасибо, что не поломала или не вывихнула ничего, только ободрала сильно. И прохожие тоже те еще помощнички… Хорошо, что кто-то догадался позвонить – не мать, посторонний кто-то. Трудно было работать, очень. Освободить-то – это не самое трудное. Но ведь мать над ухом орет, за руки хватает, рыдает, дура безмозглая. Пацану и так и больно, и страшно, и не понимает ничего – лет пять ему, наверное… А тут еще мамочка истерит на всю катушку. Обоих пришлось в больницу, хотя, на взгляд Павла, мать там только мешать будет, под ногами путаться, рыдать, за руки хватать… Вот от чего устаешь больше всего.

А остальные вызовы уже поспокойней были. По стенам не бегали, на тросах не висели, никого из разбитых машин автогеном не вырезали. Бомжа с чердака сняли, ногу бомж подвернул, сам спуститься не мог, покричал в слуховое окно – его и заметили. Из канализационного люка мальчишку с собакой достали. Собака как-то сумела туда свалиться, а мальчишка ее спасать полез. Спасатель. Там лестница до земли метра полтора не достает – спрыгнуть спрыгнул, а подняться уже никак, тем более – с собакой. Пытались его первым поднять – ни в какую, даже кусаться стал. Ну, подняли сначала собаку, собака не кусалась… И еще несостоявшийся пожар – алкаш уснул, а газ под сковородой не выключил. Дыму было!.. Даже непонятно, что у него там жарилось, – все в угли. Ничего особо серьезного, алкогольное отравление, ну и дымом немножко надышался, кадавр недоделанный.

А котенок и сегодня был. Маленький совсем, как он хоть сумел на эту грушу влезть? Груше лет сто, наверное, до неба выросла, а ствол от земли метра на три голый, ни одной веточки. Котенка Толик-акробат достал. Говорят, раньше в цирке работал. Похоже. С самой верхотуры достал, с самой тонкой веточки, прямо из-под неба. Котенок ему все руки изодрал, рыжий такой, почти как рыжая Мария. А хозяйка котенка, смешная бабулька, тоже рыжая, сначала все плакала и за сердце хваталась, а потом норовила ребятам баночку варенья всучить…

…Павел проснулся, открыл глаза – и сперва не понял, почему так темно и почему он спит одетым. Раскладушка, скрипнув, напомнила: отдохнуть хотел, буквально пятнадцать минут, а уж потом ремонтировать. А уж потом в «Фортуну», чтоб она провалилась. Пораньше, до танца, а то Зоя опять смоется с какими-нибудь инкассаторами. Надо же ему спросить, наконец, подумала ли она над его предложением… Почти одиннадцать уже. Пораньше опять не получится. Называется, ремонтом занят. Труженик ты наш, как сказал бы Макаров.

Павел торопливо поднялся, бестолково похлопал ладонью по стене, забыв, где тут выключатель, нашел, зажмурился от света, пошел с закрытыми глазами в кухню искать недоеденную вчера булку, потому что есть хотелось нестерпимо, наткнулся на стремянку, в результате всех этих шараханий обозлился – и тут же, как бывало почти всегда, пришел в норму, мобилизовался и успокоился. Главное – переодеться, булку можно и по дороге пожевать.

Так, жуя по дороге черствый и сыпучий кусок оставшейся с вечера булки, Павел и добежал за семь минут до «Фортуны». Чтоб она провалилась. Отряхнул крошки с рубашки, традиционно помедлил у входа и неторопливо вошел внутрь. Идти неторопливо было трудно, радостное нетерпение подгоняло его пинками и нервно шипело: «Скорей, скорей… Чего тормозишь? Парализовало, да? Боишься, да? Бои-и-ишься…»

Ну, боится. Ну и что теперь, назад возвращаться? Все равно опять придет. И смотреть будет. И ждать будет. И приходить к Макарову в час ночи будет. И, невыспавшийся, днем на тросах висеть будет… Вот это плохо. Это нельзя, это опасно, и, уж конечно, в первую очередь – не для него. Так что, будьте так любезны, отвечайте быстренько на мое предложение своим принципиальным согласием – и я побежал продавать машину, отдавать долги, доделывать ремонт, устраиваться на вторую работу и покупать кольца. Где у вас тут ювелирный магазин?

Зоя стояла за стойкой бара – одна, очевидно, Люське, которой обзавидовался хмурый бармен, достался-таки незаконный перерыв, чтобы поесть-попить-покурить или домой позвонить. Зоя сегодня была одета вполне пристойно, правда, насколько мог судить Павел, на полметра мимо моды – кофточка какая-то на пуговичках, воротничок какой-то ажурненький, юбка широкая, длинная, ниже колен, и вся поперечными разноцветными полосочками. Хотя кто ее знает, нынешнюю моду, может, это как раз последний крик. А рыжие кудри те же, только сегодня Зоя заплела их в две тугие косички, и косички неровно торчали в стороны. И еще косметики никакой не было. Не будет танцевать, может быть? Хорошо бы… Надо же поговорить наконец. Что ему теперь – до конца жизни бегать по ночам в «Фортуну»? Чтоб она провалилась. Вместе со всеми ее посетителями. Вон их сколько развелось, как полевок в урожайный год. И за столиками сидят, и у стойки кучкуются. Наверное, сегодня здесь областной слет алкашей. С уровнем дохода сильно выше среднего. Вон какие бумажки они кидают на стойку. А Зоя – цап и: «Ах, Иван Иваныч, вы тыкой щедрый, я пря-а-амо удивляюсь!» И отсутствие косметики нисколько не мешало ей стрелять глазками, поводить бровками, играть ямочками на щеках и дразнить розовым языком. И эти придурки, естественно, млели.

Павел аккуратно отодвинул в сторонку пару разноцветных пиджаков и одну гавайскую рубаху, протиснулся к стойке, наклонился через нее и почти официально сказал:

– Здравствуйте, Зоя. Мне надо с вами поговорить.

– Конечно… – Она мельком глянула на него, отвернулась и опять глазки кому-то состроила. – Обязательно. Сейчас Надя вернется, она позвонить пошла… Ой, Юрий Па-а-авлович, какие люди! Как давно я вас не ви-и-идела! Ой, кыкой вы наря-а-адный! Наверное, опять выиграли? Тыкие люди никогда не проигрывают… Сделать вам что-нибудь особенное? Можно сказать, икс-клюзивное!

Павел отодвинулся к углу стойки, смотрел, как Зоя делает что-то «икс-клюзивное», не глядя хватая бутылки и плеская понемножку из каждой в высокий стакан. У нарядного Юрия Павловича рукава рубашки был заляпаны то ли кофе, то ли соусом, а левая щека испачкана мелом. Зоя выдернула из пачки бумажную салфетку, перегнулась через стойку, потянулась к потной морде этого Юрия Павловича, хихикая и приговаривая:

– Ой, пызвольте, я за вами поухаживаю… За таким человеком… Вон у вас тут еще… И еще… Ой, я пря-а-амо удивляюсь, как вам женшчины на шею кидаются! Прям всего обцеловали!

Юрий Павлович подставлял морду, довольно похрюкивал и держал бумажник наготове. И где хоть бродит эта Люська?.. Нет, Надя. Люська, кажется, вчера должна была работать. А за всех Зоя работает…

А, вот она, наконец-то. Синяя юбка, клетчатый жилет. Лицо с дежурной приветливой улыбкой, щебечущий, будто слегка задыхающийся, голосок, холодные глаза. Однако Зою поблагодарила искренне, улыбнулась по-человечески. Тоже, конечно, устает. Все они здесь устают, кроме тех, кто отдыхать пришел в эту «Фортуну». Чтоб она провалилась.

Зоя немножко о чем-то пошепталась с этой Надей, вытащила из-под стойки пластиковый пакет, поулыбалась кому-то из посетителей, помахала ручкой и пошла к двери мимо Павла, негромко бросив на ходу:

– Выходите не сразу, через полминуты.

Он тут же уставился на часы, дожидаясь, когда секундная стрелка пройдет половину круга, а его радостное нетерпение суетилось и бормотало: «Чего полминуты-то?.. Смоется опять. Уже почти двадцать секунд! Беги, идиот! Двадцать пять! Скорее! У тебя часы отстают!» Но он все-таки подождал ровно тридцать секунд, зато потом шарахнулся из этого бара как на пожар.

Зоя стояла в холле возле двери в служебные помещения, говорила что-то какому-то из двойников лося Андрюши, двойник слушал уважительно. Оба одновременно увидели Павла, и Зоя тут же исчезла за дверью. «Будешь знать, – сказало его уже не очень радостное нетерпение. – А я предупреждало». Двойник лося Андрюши внимательно оглядел пустой холл, потом так же внимательно глянул на Павла, слегка кивнул на дверь, за которой скрылась Зоя, и отвернулся. Как у них тут серьезно. Прямо как у больших. Свидание французской королевы и английского герцога, подумать только, таинственность какая.

– Таинственность какая, – сказал он, войдя и чуть не наткнувшись на Зою, которая стояла за порогом. – Прямо как в кино.

– Кино и немцы, – сердито буркнула Зоя, повернулась и пошла от него по длинному узкому коридору. Вся ее пластика демонстрировала раздражение. – Черт знает что… Ведете себя как мальчишка… Идите сюда.

Она открыла одну из дверей и нетерпеливо помахала рукой. Павел вошел за ней в небольшую полупустую комнату, с недоумением огляделся – кладовка, что ли? Тряпки какие-то валяются повсюду, и на полу, и на старом ободранном кресле, и на столе, ободранном еще больше, и на двух колченогих стульях… Зоя заметила его взгляд, нетерпеливо сказала:

– Садитесь где хотите… В кресле, наверное, удобней будет. Садитесь прямо на все это, там ничего твердого и колючего нет. – Почему-то вдруг развеселилась, даже засмеялась немножко и уже гораздо мягче добавила: – Вы появляетесь рядом слишком часто. Не надо, чтобы нас видели вместе. Понимаете?

– Нет, – признался Павел. – Почему не надо?

Она молча стала возиться с этими изобильными тряпками, освободила от них угол стола, просто отодвинув весь ворох в сторону, тут же на освобожденное место вытряхнула из своего пакета еще какие-то тряпки, еще одну сдернула со стены… а, нет, не со стены, с зеркала, прислоненного к стене. Костюмерная, догадался Павел. Здесь она перед танцами одевается. Зоя рылась в пестром барахле, опять сердито пофыркивая, поглядывая на Павла с хмурой задумчивостью, наконец что-то, наверное, нашла, уселась на стул перед зеркалом, не оглядываясь, заговорила:

– Если нас будут часто видеть вместе, пойдут разговоры. Понимаете? Начнут и другие лезть. Потому что если вам можно, то почему другим нельзя? Чем вы лучше других?

– Не, я многим лучше других, – уверенно сказал Павел, с интересом наблюдая, как Зоя устраивает на голове донельзя нелепую соломенную шляпу с пожухлыми бумажными цветочками. – Во-первых, я не пью…

– Молодец, – нетерпеливо перебила Зоя, все так же не оглядываясь и не прерывая своих приготовлений. – И не курите. И к тому же спасатель. У вас масса достоинств. Дело не в этом. Для всех вы – один из… Понимаете? Обязательно полезут. Понимаете?

Кончено, он все понимал. Стая ждет знака. Если Серый одному шею не свернул, то и другим сворачивать не будет.

– Пятаки чистить замучаюсь, – закончила Зоя, встала и повернулась к нему. – Ну, как вам это?

Поверх того, что на ней было в баре, она и надела-то всего эту шляпу с цветочками, длинный серый фартук, клетчатую шаль и носочки. Фартук был с огромным черным пятном, шаль рваная, а носочки разные – один синий с белой полосочкой, а другой розовый с желтым цветочком. Почему-то больше всего его поразили именно носочки. Зоя заметила, как он на них смотрит, тоже посмотрела, подумала и полезла под стол. Вынырнула оттуда с парой противоестественно рваных башмаков, надела их, довольно посмеиваясь, пошевелила пальцами ног, торчащими из дыр, подумала еще и подвязала один из башмаков куском бечевки, подобранным на полу.

– Это что ж будет-то? – ошеломленно спросил Павел.

– Я пря-а-амо удивляюсь, – рыжим голосом ответила Зоя. – Вы тыкой умный! А не догадались… Хотите посмотреть?

– Еще бы! – Павел следил, как она быстро рисует на губах малиновое сердечко, зачем-то высыпает в небольшую плоскую корзинку мелкие сушки из пакета, а сам думал, что так и не спросил ее о том, обдумала ли она его предложение.

– Ну, идите в зал. – Зоя повесила корзинку с сушками на руку, сколола шаль на груди огромной медной булавкой, глянула в зеркало и с удовольствием отметила: – Кошмар… Хотите сушку?

– Хочу, – обрадовался Павел. – Две. Я вообще-то голодный.

– Пойдемте. – Зоя вышла из комнаты и направилась почему-то в сторону холла. – Я сейчас Толику скажу.

Она приоткрыла дверь, повертела головой, и тут же появился клетчатый жилет.

– Толик, – деловито сказала Зоя. – Скажи там кому-нибудь, пусть по-быстрому покормят Павла. Он друг Серого.

– Нет-нет, я не успею! – испугался Павел. – Мне еще вас провожать!

– Толик, скажи, чтобы очень быстро. – Зоя подтолкнула Павла к выходу и закрыла за ним дверь. Клетчатый Толик тут же потопал в ресторан, оглядываясь на Павла, и даже постучал пальцем по своим часам, укоризненно поджав губы. Павел вздохнул и пошел за ним. Друг Серого. Некормленым не выпустят. К тому же он все равно хотел посмотреть, что сегодня будет танцевать Зоя.

Зои там еще не было, квартет бродил по эстрадке, что-то переставляя и поправляя, и не обращал никакого внимания на зал. Зал выпивал и закусывал, не обращая никакого внимания на эстрадку.

– Простите, вы каким временем располагаете?

Павел оглянулся – рядом стоял вчерашний официант, смотрел озабоченно, держал наготове блокнотик и карандаш.

– А… нет, я ничего не буду, – неловко сказал Павел, вспомнив про долги, ремонт и необходимость содержать семью. – Я только до конца танца. Мне еще Зою провожать…

– Тогда чашечку бульона и расстегайчик. – Официант нарисовал в блокноте загадочный иероглиф и опять озабоченно уставился на Павла. – Вы против свинины ничего не имеете?

– В каком смысле? – удивился Павел. – А, нет, я не мусульманин.

– Конечно, – согласился официант. – Вот сюда, пожалуйста, за этот столик.