Текст книги "Лихо ветреное"

Катька засмеялась, пошла к дивану, села между Зоей и Тамарой и взяла у Тамары один стакан. Макаров полетел за пламенем, негромко жужжа в том смысле, что гениальность – это вообще патология, так что имеет полное право, – и сел на траву напротив Катьки. Серый, молчком просидевший все время в сторонке, поднялся на руки и так, на руках, дошел до дивана и сел рядом с Тамарой. Павел потоптался в нерешительности, боком-боком приблизился к дивану и сел с Зоиной стороны, но немножко поодаль.

Катька отхлебнула из стакана, полюбовалась макаровской физиономией, на которой не было ничего, кроме жадного ожидания, и деловито спросила:

– Что спеть-то?

– Спой… – жадно сказал Макаров. – Чего-нибудь… Все равно…

Остальные промолчали, и Катька тихонько начала:

– То не ветер ветку клонит…

И опять ночь будто отдала ее голосу все свои шорохи и звуки, и опять темнота пропитывалась ее голосом, насыщалась им, и опять последние звуки, незаметно растаявшие в этой темноте, еще какое-то время жили вокруг и внутри и повторялись, повторялись, повторялись в душе эхом: «Догорай, гори, моя лучина… Догорю с тобой и я».

– Катька, – строго сказал Макаров. – Ты учти, Катька: я тебе тосковать не позволю. Маму мы вылечим, и ты у меня будешь веселенькая, как Шебутятина.

– Кто?! – удивилась Катька. – Что это такое?

– Потом познакомлю, – нетерпеливо отмахнулся Макаров. – Завтра… Спой еще.

– Завтра я опять к маме. – Катька вздохнула и поднялась. – Я обещала пораньше. Может, мы с ней погуляем… Сегодня она уже полчаса ходила. Спать пойду.

Она направилась к дому, не оглядываясь, во всем темном быстро исчезая в темноте, и Макаров в панике вскочил и шарахнулся за ней, с треском ломая кусты и громким шепотом тревожно окликая ее…

– Павел, – тихо позвала Зоя, не оборачиваясь.

– Да? – с радостным ожиданием откликнулся он и подвинулся чуть ближе к ней.

– Павел Браун, – доверительно сказала Зоя. – Мне, оказывается, страшно нравится ваш лучший друг Владимир Макаров. Хотя тоже, конечно, сумасшедший.

– Это хорошо, – обрадовался Павел. – Это очень правильно, когда жена одобряет друзей мужа. А то знаете, как иногда бывает?.. Сначала вроде бы ничего-ничего, а потом: чтоб ноги его в нашем доме не было… Это ж трагедия может получиться! Вы согласны? И жену бросать нельзя, и друга бросать нельзя. Раздвоение личности. По-научному – шизофрения.

– Да вам-то какая разница? – удивилась Зоя. – Вы и так уже сумасшедший.

– Вы все-таки настаиваете на своем диагнозе? – огорчился Павел. – Мне кажется, что это несколько опрометчиво. Тем более что не было ни серьезного обследования, ни даже сколько-нибудь длительного наблюдения с вашей стороны. Впрочем, это как раз дело поправимое. В процессе более продолжительного знакомства ваше мнение, возможно, еще изменится.

– Павел Браун, – с печальной укоризной сказала Зоя. – Вы просто невероятное трепло. Почти как ваш Макаров.

– Да, но Макаров-то вам нравится! – тут же уличил ее в непоследовательности Павел.

Зоя засмеялась, и Тамара засмеялась и спросила у мужа:

– Серый, помнишь, сколько мы до свадьбы знакомы были?

– Почти пять часов, – откликнулся Серый. – Если бы ты паспорт с собой носила, мы бы раньше поженились. А то за паспортом заезжать пришлось.

– Ну, не намного раньше – минут на сорок, может… И вот всегда я во всем виновата! Паспорт с собой!.. Зачем мне паспорт на пляже? Я ж не знала, что меня прямо с пляжа в ЗАГС поведут!

– А как это вас сразу расписали? – удивилась Зоя.

– А у Серого там знакомые работали, – объяснила Тамара. – А свидетелей он на улице поймал. Восемь штук. Но с паспортами только двое оказались, для свидетелей тоже паспорта нужны были… Андрей Антонович со своей Лидией Михайловной.

– Во дела, – еще больше удивилась Зоя. – А я не знала, что они свидетелями у вас были. И Андрей Антонович ни разу не говорил.

Серый хмыкнул, а Тамара сказала мечтательным голосом:

– Для Андрея Антоновича, наверное, эти воспоминания до сих пор очень переживательные. Его Серый в ЗАГС на плече внес, а то не соглашался Андрей Антонович-то… Уже потом подружились. Но все равно вспоминать не любит. Серый ему тогда сказал, что пристрелит, если в свидетели не пойдет. А Лидия Михайловна сразу согласилась, без всякого пистолета.

– Серый, ты что, правда, что ли, пистолетом махал? – Зоя была откровенно возмущена. – У Андрея Антоновича сердце же!..

– Да не было у меня пистолета! – возмутился и Серый. – Кто ж на пляж с пистолетом ходит? Пошутил просто.

– Серый, – осторожно поинтересовался Павел, на всякий случай отодвигаясь немножко подальше от Зои. – А у тебя в ЗАГСе те знакомые остались? Ну, которые сразу поженят?..

– Конечно, остались, – весело отозвался Серый. – И новые появились. И без паспорта распишут, если что.

– И у меня там хорошие знакомые есть, – вспомнила Тамара. – Я недавно двум оттуда зубы делала. Очень довольны остались, говорили, чтобы обращалась… Если что…

Павел еще немножко – на всякий случай – отодвинулся от Зои и озабоченно спросил:

– Зоя, а у вас паспорт всегда с собой?

– С ума все посходили, – гневно сказала Зоя. – Абсолютно сумасшедший народ. Все до одного… Всё, я спать пошла.

Она поднялась и, не оглядываясь, зашагала к дому, и вся ее пластика, пока совсем не исчезла в темноте, выражала праведный гнев. А когда исчезла, то сама темнота еще какое-то время повыражала праведный гнев. Тамара весело хмыкнула и поднялась, прихватив пустые стаканы с дивана:

– Ладно, я тоже спать пошла… Вы еще поговорить хотели, я правильно понимаю?

– Мы недолго, – откликнулся Серый. – Пять минут.

Он подождал, пока Тамара не скрылась в темноте, и неожиданно спросил:

– Паш, а кто сейчас в той квартире живет? Ну, которую твоя бывшая схавала?

– Да нормальная семья какая-то, – не сразу ответил Павел, с трудом переключившись с Зоиной пластики на болезненные воспоминания. – Нормальные люди – муж, жена, двое детей… Бабушка старенькая. Раньше всей толпой в хрущевке жили, сто лет деньги копили, чтобы на что-нибудь побольше поменять. Этот вариант для них просто подарок, конечно. Галина быстро продавала, поэтому и не очень дорого. И без посредников. А что? А-а, ты думаешь, они тоже с какого-то боку? Нет, людям повезло просто, они случайно подвернулись.

– А ты как следует проверил?

– Что тут проверять…

Павел вспомнил свое состояние, когда вошел в собственную квартиру – в чужую квартиру! – и увидел номера телефонов и имена, записанные его рукой на обоях в прихожей, а обои были наполовину ободраны, и счастливая тетка лет сорока, в зачуханном спортивном костюме и в розовом платочке на упакованной в бигуди голове, вынесла из его комнаты – из чужой комнаты! – охапку уже ободранных обоев. Когда он сказал, кто такой, когда стал спрашивать про тетю Лиду, когда показал документы, – тетка плакала и пила какие-то таблетки, а потом появился дядька в таком же зачуханном спортивном костюме, он тоже боялся, но таблеток не пил, а все показывал, все показывал Павлу документы: вот же, все по закону, мы честно купили, мы не проходимцы какие-нибудь. А потом его отвели на кухню – на чужую кухню! – и там на подоконнике стоял цветок, который тетя Лида растила много лет, и листья у цветка были в брызгах побелки. А потом Павла отпаивали сладким горячим чаем и хотели вызвать врача, но он сказал, что сам врач, и все немножко успокоились, только маленькая молчаливая старушка смотрела на него неподвижными темными глазами и не переставая крестилась. А детей он почти не запомнил – их сразу прогнали в самую дальнюю комнату и приказали не шевелиться. Наверное, они и не шевелились, но младший громко ревел… Да нет, обычная семья, нормальные люди, случайно во все это попали.

– Обычная семья, – повторил он, загоняя вглубь всколыхнувшуюся тоску. – Это не они тетю Лиду ограбили.

– Ладно, – хмуро сказал Серый. – Значит, надо искать твою бывшую. Ладно.

– Зачем? – так же хмуро спросил Павел. – На кой она мне? Мстить, что ли? Тетю Лиду не вернешь. Квартиру ее тоже не вернешь. А деньги я сам заработаю. У меня через неделю скользящий график будет, ты тогда мне скажи, когда и как начинать.

– Скажу, – пообещал Серый и поднялся с дивана. – Завтра… Пойдем, что ли? Все, небось, спят уже давно.

Он пошел к дому, быстро и бесшумно, и Павел шел за ним точно так же, пока не понял, что, по давней привычке, казалось бы, уже забытой, старается идти след в след, и по сторонам посматривает, и даже следит, не подаст ли Серый условный знак… И тогда он хмыкнул и насмешливо сказал:

– Глубокая разведка.

Серый оглянулся на ходу, тоже хмыкнул и вроде бы виновато откликнулся:

– Въелось навсегда… А ты помнишь, как твой Макаров к нам подкрался? Я вообще ничего не услышал. Хотя тогда Катька как раз пела. Но все равно… Вы с ним вместе служили?

– Вместе, – с удовольствием подтвердил Павел. – Между прочим, он самый бесшумный из всех наших был. Прямо привидение какое-то. Один раз на спор три кольца оцепления прошел. Главное – его же специально караулили! И никто ничего… Потом пытали: как прошел? Так и не раскололся. Трепался про левитацию и телепортацию, уболтал всех до истерики и спать лег. Паразит.

– Уболтать – это он умеет, – весело согласился Серый. – Смотри-ка, а сейчас вроде не спит… Вон за занавеской что-то светится. Ночник, наверное. Томка этих ночников по всем углам насовала, для уюта. Выключатель найдешь? Или фонарик дать?

– И так не заблужусь, – вполголоса ответил Павел уже с середины лестницы. Он до сих пор видел в темноте почти так же хорошо, как до того взрыва, ослепившего и оглушившего его на два месяца.

Макаров и вправду не спал. Он ботинки чистил. Сидел себе потихоньку в отведенной для них двоих комнатке на чердаке и при свете крошечного ночника в виде желтой лилии чистил свои серые замшевые ботинки школьной резинкой-стиралочкой. Зоя права, отметил Павел. Абсолютно все с ума посходили.

– Наконец-то, – нетерпеливо встретил его Макаров. – Ходит где-то, ходит… не дождешься его, честное пионерское… Пашенька, посмотри, вот тут не лоснится, нет? Погоди спать, сейчас еще пиджак на мне посмотришь. Погоди, сейчас… Во, смотри! Вот здесь, слева, не морщит? Не помято на боку, нет?

– Володь, может, ты правда с ума сошел? – поинтересовался Павел, с удовольствием растягиваясь на кровати и включая над ней ночник в виде разноцветной рыбки. – Чего ты посреди ночи гардеробчиком занялся?

– Чего это сразу сошел? – рассеянно обиделся Макаров. – Ничего я не сошел. Посреди ночи! А когда? Мы завтра с утра к маме идем, не могу же я как попало…

Павел долго с изумлением смотрел на Макарова, который старательно устраивал свой пиджак на вешалке, потом сообразил:

– К Катькиной маме, что ли?

– Ну да. К чьей же еще? – Макаров взялся за галстук и принялся придирчиво разглядывать, поднеся к самому ночнику. – Паш, а галстук у меня не очень яркий, а? Паш, ну что ты сразу спать! Я ж тебя как человека спрашиваю!

– Отвечаю как профессионал, – пробормотал Павел, уже уплывая в сон. – Ты маме в любом галстуке понравишься. И без галстука тоже. И даже в своих цветастых трусах. Если уж Катьке понравился – так маме и подавно…

– А ты думаешь, я Катьке понравился? – с надеждой спросил Макаров. – Паш, ну что ты сразу спать! Эй, Паш! Не спи! Я Катьке понравился, ты точно знаешь?

– Точно, – сказал Павел и уснул.

А проснулся поздно утром, и Макарова уже не было, и его недопустимо дорогого костюма, выпендрежных замшевых туфель ручной работы и эксклюзивного галстука тоже не было, и Павел горячо пожелал, чтобы Катькину маму не напугали этот выпендреж и эта эксклюзивность, которые рядом с Катькиными черненькими джинсами и футболкой будут, наверное, особенно бросаться в глаза. У бабника Макарова не было опыта общения с мамами. Павел что-то не помнил случая, чтобы Макаров хоть раз в жизни выразил желание познакомиться с чьей-нибудь мамой. Эллочка познакомила Володьку со своей мамой с помощью каких-то сложных интриг. В результате чего Макаров на Эллочке и женился… А тут – вон чего, сам знакомиться побежал. Попался, старый греховодник.

– Бр-р-раун! – заорала Манька во дворе.

Павел высунулся в окно – внизу Манька нарезала круги, высоко взбрыкивая босыми ногами в густой траве, а за ней носился Сережа, но поймать никак не мог, потому что Манька меняла траекторию стремительно и неожиданно, как шарик в лототроне. В сторонке Федор с Аленушкой степенно делали дыхательную гимнастику. Аленушка вдруг сорвалась с места и побежала за Манькой. И Федор тут же кинулся за ней, и Сережа сразу забыл о Маньке и тоже кинулся вслед за Аленушкой, но она ускользнула от обоих, как солнечный лучик, засмеялась и закричала почти так же громко, как Манька:

– Браун!

– Ку-ку, – сказал Павел из окна. – Уже бегу. Он и правда сразу побежал, даже бриться не стал, только влез в свои дурацкие белые шорты, в который раз пожалев, что так и не успел купить широкие цветастые трусы, – такие же, как у всей честной компании.

Во дворе вся честная компания устраивалась вокруг большого овального стола, взявшегося неизвестно откуда, – вчера его не было. И этих плетеных стульев не было, скатерть-самобранка была расстелена на земле и так и пролежала все время с начала празднования до позднего вечера. Хорошо было. Но и сегодня тоже было хорошо. Только Зои почему-то не было.

Тамара заметила, как он крутит головой, и объяснила, не дожидаясь вопроса:

– Зоя тоже в больницу пошла.

– Зачем? – испугался Павел. – Что случилось?

– Ничего не случилось, – успокоила Тамара. – Она вместе с Катькой и с Макаровым пошла. Катькину маму навестить. А то давно уже не виделись… Чего ты всполошился? Поешь сначала.

– Я потом, ладно? – Павел глотнул чаю, прихватил ватрушку и полез из-за стола. – Они давно ушли? Далеко эта больница?

– Поешь, кому говорю! – сердито крикнула Тамара ему вслед.

Но он уже мчался по лестнице на чердак, потому что еще бриться надо было и одеться поприличнее, пусть Катькина мама увидит, что у Макарова и друзья тоже ничего… Зачем ему нужно, чтобы Катькиной маме понравились макаровские друзья, – этого Павел не знал. Но все-таки порадовался, что вчера проходил весь день, как и все, практически в чем мать родила, и поэтому не зачухал свои лучшие летние штаны и белую рубашку.

И такой из себя весь в белом он за пятнадцать минут пробежал три с половиной километра по заросшей подорожником обочине разбитой грунтовой дороги, потому что по самой дороге бежать было невозможно – пыль от каждого шага поднималась до неба, а он-то весь в белом… И кто это придумал, чтобы больница была где-то у черта на куличках, и что это за больница такая, что до нее надо добираться по сорнякам?..

Больница была не просто больницей, а закрытой клиникой. Очень неплохой, как понял Павел. Наверное, дорогой. За высоким забором с железными воротами. И охрана была. Его сначала даже пускать не хотели, и пришлось показывать удостоверение и врать, что хотел бы узнать о возможности устроить здесь родственника. И тогда охранник позвонил кому-то и пропустил Павла, сказав, что его будут ждать во втором корпусе, в кабинете номер пять, врач Сошников. И пришлось идти к этому Сошникову и во всем признаваться… В общем, на все это времени ушло много, и Павел волновался, что Зоя, Катька и Макаров проведали маму и ушли, а он так и не успеет… И вот зачем бы ему чужая мама?

Но Зоя, Катька и Макаров еще не ушли, все они кучковались в саду на лавочке вокруг маленькой черноволосой и черноглазой женщины, которая совсем не была похожа на больную. Она звонко хохотала, слушая Макарова, и Зоя хохотала, а Катька смотрела на мать и улыбалась. И улыбка у нее была нисколько не кривоватая, хоть шрам она нынче волосами не занавешивала, волосы нынче были заплетены в толстую пушистую косу, которую Макаров, не переставая болтать и размахивать руками, время от времени осторожно трогал – как бы случайно. Павла они не сразу заметили, поэтому он, подходя поближе, успел услышать, о чем там болтал Макаров, – Макаров болтал о нем. Вернее, о том, как он, Павел, пытался удержать Макарова, когда тот хотел познакомиться с Катькой.

– Добрый день, – сказал Павел, подойдя незамеченным почти вплотную.

Все оглянулись, а Зоя тут же возмутилась:

– А вы-то как здесь оказались?!

– Лечиться пришел, – объяснил Павел. – Вы же сами говорили, что я сумасшедший. Ну, я и подумал: пойти, что ли, полечиться немножко? Вот и пришел.

– Видите, Надежда Марковна? И это лучший друг жениха вашей дочери! – негодующе сказала Зоя. – Я бы на вашем месте сто раз подумала, прежде чем отдавать дочь за такого жениха. Раз у него такие друзья.

Надежда Марковна опять захохотала, и Катька засмеялась, заглядывая в лицо матери, а Макаров тут же закричал:

– Так Катька не за него выходит! Катька за меня выходит! А за него ты выходишь!

– Вот как?! – совсем уже свирепо крикнула Зоя. – Это кто ж так решил?! Почему я об этом ничего не знаю?!

– Да что ж это такое! – тоже закричал Павел с возмущением. – А о чем мы целую неделю говорим?! То есть как это «ничего не знаю»?! Зоя, да что ж это за память у вас такая дырявая?! Вот когда мы поженимся, я вас заставлю пройти специальный курс лечения!

Зоя подхватилась со скамейки и зашагала, не оглядываясь, по узкой асфальтированной дорожке к воротам. Вся ее пластика выражала едва сдерживаемое бешенство. Если бы у нее был длинный тигриный хвост, он бы сейчас просто хлестал ее по бокам.

– Ну, я пошел, – быстро сказал Павел, глядя ей вслед. – Надежда Марковна, мы потом как следует познакомимся, да? И поговорим, и все такое… Скоро, наверное, на днях. Вот на Катькиной свадьбе, да? Так что до свиданья, да?

Он заторопился за Зоей, слыша за спиной смех Катьки и ее матери и горячие заверения Макарова в том, что его лучший друг Павел Браун не такой уж и сумасшедший, как хочется Зое, а как раз наоборот, Павел Браун до того нормальный, что это даже подозрительно – Зоя-то вон как с ума его сводит, другого какого-нибудь уже давно в смирительной рубахе в дурдом увезли бы, а этот даже на людей еще не кидается, не считая вчерашнего случая, когда он лучшего друга пытался скрутить, спасибо Елене Васильевне, если бы не ее сметана, так, может, и с Катькой не встретились бы…

Зою Павел догнал уже за воротами, но слишком близко – на всякий случай! – подходить не стал, шел за ней метрах в двух. Хотя сейчас длинный тигриный хвост уже не хлестал ее по бокам. И вообще вся ее пластика не демонстрировала, кажется, никаких агрессивных намерений.

– Ну, что вы там плететесь? – весело спросила Зоя, остановилась и оглянулась.

И он остановился, задумчиво разглядывая ее серую тряпочную сумку. Кажется, сегодня там не было никаких консервов в железных банках. Все равно, береженого бог бережет…

– А хорошо все получилось, – с удовольствием сказала Зоя. – Надежда Марковна прямо счастливая сегодня… Врачи говорят, что положительные эмоции – это все. А она поверила, что Катька замуж выходит… Нет, это очень хорошо ребята придумали, это они просто молодцы… Смешно.

– Зоя, – осторожно перебил Павел. – Вы что, правда не поняли, что ли? Они ничего не придумывали для Надежды Марковны. Ради положительных эмоций. Они действительно скоро поженятся.

Она стояла перед ним, качаясь с пятки на носок, заложив руки со своей тряпочной сумкой за спину, молча смотрела с хмурым подозрением. Постояла, покачалась, посмотрела – повернулась и так же молча пошла по заросшей подорожником обочине. Вся ее пластика выражала недоумение.

Павел догнал ее, пристроился сбоку, зашагал рядом по зверобою, потому что дальше от дороги подорожник уже не рос, и совершенно неожиданно для себя стал рассказывать о тете Лиде. Как она с детства любила своего инвалида, который тогда еще не был инвалидом, а был красивым чужим мужем и не обращал внимания на тетю Лиду, потому что ей было пять лет, а ему двадцать три. И как тетя Лида была счастлива со своим инвалидом, хоть и не долго. И как тетя Лида растила мать Павла, свою младшую сестру, которая вовсе не была ее сестрой, просто оставшуюся сиротой девочку родители тети Лиды взяли в семью, а сами рано умерли, вот тетя Лида и растила будущую мать Павла, которая была почти на восемнадцать лет младше ее. И как тетя Лида забрала его к себе и посвятила ему всю жизнь. И как она любила их с Макаровым одинаково. И как они с Макаровым одинаково мечтали найти себе жен, которые были бы похожи на тетю Лиду.

– А тетя Лида какая была? – спросила Зоя, когда он замолчал. – Красивая, да? Катька на нее похожа, да?

– Красивая, – сказал Павел. – То есть я не знаю. Она лучше всех была… Катька, может, и похожа… Это у Макарова надо спросить, тут я ничего сказать не могу.

– Ну, как же? – удивилась Зоя. – Вы же Катьку видели! И слышали! Почему это ничего сказать не можете? Тетя Лида такая же черненькая была? Наверное, и пела тоже хорошо?

– Тетя Лида беленькая была… белокурая. Даже светлей, чем Аленушка. А потом поседела рано и совсем серебряная стала. А пела… да, хорошо пела. И на пианино играла очень хорошо. Она всю жизнь музыку преподавала. А в начале девяностых не платили ничего, никому та музыка не нужна была. Тетя Лида подъезды мыла. Дворником работала. Простужалась все время, охрипла совсем. И уже не пела, конечно. Да какая разница – черненькая, беленькая, пела, не пела… Дело не в этом.

– А в чем? – Зоя опять остановилась, обернулась к нему, внимательно и серьезно уставилась в его лицо.

И Павел смотрел в ее лицо – гладкое молодое лицо, с ямочками на щеках, с полными розовыми губами, с ясными серыми глазами, окаймленными очень черными ресницами, с заметной морщинкой между очень черных бровей, с яркой сединой в коротких темных волосах… Он осторожно взял ее руку, так же внимательно стал рассматривать длинные сильные пальцы с коротко остриженными ногтями, узкую розовую ладонь с пуговицами плоских твердых мозолей… Это всякими своими турниками и канатами она мозоли набила. У тети Лиды были такие же мозоли – от метлы и швабры.

– Тетя Лида была лучше всех, – повторил он, не выпуская Зоиной руки. – Она была… верная. Да. Она просто не умела предавать. И для себя жить тоже не умела. Она жила для тех, кого любила.

– Тогда Катька похожа, – уверенно сказала Зоя. – Только откуда Макарову это знать? Смешно.

– Про Катьку я ничего не знаю. А вы – да, вы похожи. Очень.

Павел поднял ее руку, прижался к узкой розовой ладони лицом, стал осторожно трогать жесткие мозоли губами. Черт, нельзя было к ней прикасаться. Он же знал, что нельзя. Там, у бассейна, он смог ее выпустить из рук только потому, что рядом были Манька и Аленушка. И то неизвестно, смог бы выпустить, если бы дети не хохотали и не орали так громко…

Зоя вдруг резко выдернула руку, отпрыгнула, как кошка, сверкнула глазами, только что шерсть не вздыбила и не зашипела. Павел глубоко вздохнул, зажмурился и потряс головой. Нет, нельзя к ней прикасаться. А то и правда с ума сойдешь.

– Ага, – злобно сказала Зоя, сверкая глазами и нехорошо улыбаясь. – А сам из «Фортуны» за рыжей мочалкой рванул. Эффект доступности, да? Инстинкт продолжения рода, да? Ажурные колготки, да? Ой, я пря-а-амо удивляюсь!

На пару секунд ее пластика показала рыжую барменшу – наглую, пошлую и глупую до изумления. Но Зоя немножко перестаралась, и получилась злая пародия на злую пародию.

– Смешно, – серьезно оценил Павел. – Ты гений. Сама маску придумала? Тебе надо свой театр открыть… Но вообще-то я за тобой рванул, а не за рыжей мочалкой.

Зоя постояла, таращась на него еще сердитыми глазами, помолчала, пофыркала совершенно по-кошачьи, а потом сказала недоверчиво:

– Ну да, не за рыжей… Все за рыжей, а ты не за рыжей…

Повернулась и пошла по подорожнику, и ему опять пришлось догонять ее и идти по зверобою.

– А у меня будет свой театр, – гордо похвасталась Зоя после минуты молчания. – Театр танца. Томка с Катькой придумали. И в кабаке тогда уже можно будет не плясать. Свой театр танца! Представляешь?

– Да, я слышал, – грустно отозвался Павел. – Гениальная идея для гениальных исполнителей. Собственное дело, очень перспективное. И деньги, конечно, совсем другие… Поздравляю. Рад за тебя.

– Что-то не очень похоже, что рад.

– Да нет, я правда рад. У тебя, конечно, все получится… – Павел помолчал, поглядывая на нее сбоку, и с досадой признался: – Ничего я не рад. Теперь ты богатая будешь… Зачем тебе такой незавидный жених, как я? Хоть бы и с двумя зарплатами. Теперь ты за какого-нибудь миллионера выйдешь.

– Ну и зачем за миллионера выходить, если я сама богатая буду? – весело удивилась Зоя. – И какая теперь разница, завидный жених или не завидный? И сколько у него зарплат? Если я сама богатая буду?

Павел никак не мог сообразить, что она имеет в виду, а спросить не успел – они уже подходили к дому Серых, и их заметили Манька с Аленушкой, побежали навстречу, а за ними тут же кинулся Сережа.

– Мама! – кричала Аленушка.

– Бр-р-раун! – кричала Манька.

– Тихо обе сейчас же! – кричал Сережа.

Зоя приостановилась, оглянулась на Павла и сказала строгим голосом:

– Паш, Аленку ты все-таки поосторожней кружи. И ни в коем случае не над землей. Над диваном или над гамаком, как Серый… Но все равно поосторожней. Понятно?

И побежала навстречу детям вприпрыжку, как Манька, и в то же время – со стремительной плавностью, как Аленушка. Рыба моя золотая.

– Понятно, – растерянно сказал Павел ей вслед.

Соврал. На самом деле ему пока ничего понятно не было. Но его радостное нетерпение, наверное, что-то поняло, трепыхнулось внутри, сильно толкнув сердце, и погнало его за Зоей, навстречу детям.

Он будет кружить их очень осторожно. А Аленку – просто чрезвычайно осторожно. А Зою – это уж как получится.