Текст книги "Как поплывет ковчег мой.."

Первым примчался брат Коля, затем появился Арнольд, и мы еще раз, теперь уже вместе, осмотрели все вокруг. В том, что произошло непоправимое, сомнений практически не оставалось. Я вызвал милицию, а потом сразу вместе с Арнольдом принялся выламывать ногами входную дверь Сашиной квартиры. Коля же кинулся на соседский балкон, так что мы все трое оказались внутри почти одновременно. Конечно, было уже поздно.

Я увидел Сашу, и можно было бы подумать, что он спит, если можно себе представить человека, спящего стоя на коленях с веревкой на шее. Веревка тянулась от потолочного крюка, и лицо брата выражало одновременно покой и ужас. Я слышал, как страшно кричит Коля, и сам застонал хрипло и безнадежно, как раненый зверь. Это был сон, сон…

Дальше начался какой-то сплошной кошмар, прибывшие оперативники осматривали квартиру, мы вынули Сашино тело из петли и положили его на диван. Ни у кого из нас не было слов, и мне казалось, что я медленно погружаюсь в безграничный океан скорби. Коля отчего-то повторил шёпотом несколько раз: «Отольются еще кошке мышкины слезы». Было ясно, что все неспроста.

По беспорядку в квартире, по разбросанным повсюду вещам и синякам, и гематомам на теле нашего брата было очевидно, что произошло убийство. Страшных гостей, с которыми у Саши была назначена та роковая встреча, было несколько, и они ему были знакомы. Он сам пустил их в дом, а потом случилось то, что случилось. Уже прибыла «скорая», чтобы везти Сашу в морг, криминалисты все бродили по квартире, снимали отпечатки и щелкали камерами. Опросили соседей, и они показали, что примерно час назад слышали шум передвигаемой мебели и звуки борьбы. Наконец, кто-то догадался позвонить родителям. Приехал отец, за ним – наш дядя Борис.

В первый и последний раз в жизни я видел отца таким. Он стоял на коленях перед носилками и, рыдая, повторял: «Саша, сынок, как же так??». Он громко спрашивал у Господа, почему он забрал его сына раньше, чем его самого. Даже когда уехала «скорая», к нему долго никто не решался подойти. Все это время дядя Борис, у которого в уголовном розыске были многочисленные знакомства, тихо разговаривал с оперуполномоченным, убеждая завести уголовное дело, привлечь лучших специалистов и разобраться во всем.

Как мы пережили эту ночь и последовавшие за ней черные дни, помню смутно. Отца тогда хватил первый удар, после которого он стал тяжело ходить и прихрамывать на левую ногу. Мать молилась и плакала. Телефон не умолкал, все высказывали соболезнования, сразу же стали приезжать родственники со всех концов страны. Вся семья была в глубоком трауре, мы еще не могли до конца понять, что случилось.

Я долго еще находился в полном отчаянии и прострации. Как будто со стороны наблюдал я за похоронами – казалось, что в гробу лежал не Саша, а кто-то другой, чужой. В тот же день я дал себе слово начать свое собственное расследование, разобраться во всем, найти убийц. Этот страшный день я не забуду никогда. Арнольду стало плохо на кладбище, а Коля вел себя так, будто его жизнь оборвалась вместе с жизнью брата, и еще много лет не мог себе простить, что не уберег его. Он же и посвятил Саше последние слова скорби и страдания, что навеки остались высеченными на его надгробной плите.

Сашу похоронили на Востряковском кладбище, в могиле, предназначавшейся когда-то для нашего деда Александра. Дед наш, как я уже рассказывал, пропал без вести в 1941-м под Москвой, его символическая могила, которая была устроена рядом с могилой бабушки Тамары, была пуста, но над ней уже стояла табличка: «Александр». Круг, таким образом, замкнулся. Саша ушел примерно в том же возрасте, что и дед, в честь которого его когда-то назвали.

– Руслан, – сказал он мне тем непоправимо далеким вечером, когда мы с ним сидели, и курили, и говорили обо всем, – Наши родители, братишка, заслуживают очень многого, а таких, как наша мать, в мире вообще единицы. В сущности, в жизни есть разные важные вещи, но на первом месте – семья.

Тридцать лет прошло с тех пор. И я как-то особенно никогда не распространялся о своей семье и о братьях – Саше, Коле и младшем, Игоре. Теперь, видимо, пришло время рассказать обо всем. Мы живем далеко друг от друга, но я могу снять трубку и позвонить Коле или Игорю. Не могу поговорить только с Сашей, и мне его не хватает. Не хватает его энергии, житейской мудрости, правильности во всем. Его плеча, подставленного для моральной поддержки, и совета, данного от всего сердца.

Я искал себя в этой жизни, окутанной вечными тайнами, в быстрой смене эпох. Был переполнен любовью или одержим страстью, наивен, глуп, заново влюблен. Мой старший брат стал моим ангелом-хранителем, всевидящим наблюдателем. Он ушел очень далеко, но остался навеки рядом.

Ценность жизни – не в счастливом конце, не в исполнении всех желаний, а в самом факте ее существования. Даже тот, кто ушел молодым – все равно был. Без нас нет воздуха для дыхания наших близких и энергии для продолжения рода.

Глава вторая. Конец восьмидесятых, депрессия

Все было как-то смешано в те годы, я смотрел на мир словно сквозь мутное стекло и впервые в жизни чувствовал себя беспомощным. Еще и двух лет не прошло с момента моего возвращения из армии, но вместо большой дружной семьи и ясных перспектив я видел теперь одни руины. Декорации сменились слишком быстро. Все погружалось в депрессию и хаос.

Тому, кто не жил в эти годы, трудно представить себе, что все это происходило на самом деле. Придет день, и мои сыновья, прочитав эти строки, скажут: «Да ладно! Вы что, правда так жили?». Признаться, я и сам иногда смотрю на свою юность отстраненно, как на давний тяжелый сон. И, несмотря на это, все было. Мы правда так жили.

Восьмидесятые заканчивались, начиналась новая страшная эпоха. Закрывались заводы и фабрики, зарплату задерживали или выдавали вместо нее товар (а что могли получить в качестве бартера учителя или врачи?), магазины стояли пустые, купить продукты можно было только по карточкам, внезапно по всей стране закончился бензин, и за ним выстраивались километровые очереди. У каждого выхода из метро, на каждой остановке стояли лоточники – продавали все: вещи, продукты, инструменты, книги. Началась страшная инфляция, одна власть сменялась другой, но настоящая сила в те годы была лишь за бандитскими группировками, так называемыми УПГ. Все, абсолютно все контролировалось этими накачанными ребятами в пресловутых малиновых пиджаках. Можно сколько угодно издеваться над этими пиджаками из сегодняшнего безопасного далека, но тогда ничего смешного в этом не было. Наоборот, было страшно. Любой финансовый спор в конце восьмидесятых решался с помощью раскаленного утюга или паяльника. Многие думали не о том, чтобы сохранить достоинство и деньги, а о том, чтобы просто выжить. Ни законов, ни государства, ни милиции больше не было. Мы носили за пазухой боевое оружие.

Сейчас мне кажется, что важнейшей из всех эмоций того времени было отчаяние. Наш мир рушился на глазах. То, что казалось вечным, стремительно обесценивалось, и никто не знал, что с этим делать. Счастьем было то, что рухнула, наконец, коммунистическая диктатура, однако вместо нее, как это часто бывает, хлынули какие-то мутные волны, в которых завертелись «Белые розы», «ножки Буша», братки, интердевочки – вся эта пена дней, ветер перемен. Не было больше страны, в которой мы родились, как не было и ответа на вопрос: как жить дальше? Упал «железный занавес», рухнула Берлинская стена, советские войска вывели из Афганистана, начинались в прямом смысле этого слова пляски на костях. На телевидении появился новый жанр – криминальные новости. Каждый день кого-то еще убивали.

Обеспечивать нашу большую семью становилось все сложнее. Людям было не до мехов – все думали, где купить кусок мяса, картошку и хлеб. Тогда я впервые, от большого отчаяния, всерьез задумался о смысле жизни и переосмыслил многое. Опять, как в далеком детстве, я оказался в глубокой яме и, как и тогда, мне не на кого было надеяться – только на самого себя.

Нужны знания, думал я, и, несмотря ни на что, продолжал ходить в свой институт. Много говорил с отцом, с братом Колей, с Арнольдом, с которым стал очень близок, и с одним из друзей покойного брата – Владом Соболевым. Именно он раскрыл мне глаза на происходящее, рассказал, чем занимался мой брат. Многое прояснялось. Фабрика, которую возглавлял Саша, была частью государственного объединения, и в момент передела собственности он стал не последним, кто волею судеб оказался внутри роковой цепочки. В тот год при непонятных обстоятельствах погибло как минимум десять руководителей фабрик и всевозможных подразделений – все это выглядело как несчастный случай: одного зарезали у дверей квартиры, другой пустил себе пулю в висок… Убийцы, впрочем, тоже недолго ходили по этой земле: в ходе своего собственного расследования, я узнал, что люди, побывавшие в Сашиной квартире той страшной ночью, разбились на машине в горах спустя несколько месяцев. Владислав, который и сам в то время занимал довольно ответственный пост, не стал испытывать судьбу и уволился.

Через несколько месяцев после похорон Саши, пусть не смирившись, но все же как-то свыкнувшись с этой огромной потерей, все члены нашей семьи пытались все же взять себя в руки и жить дальше. Надо ли говорить, как трудно нам было? Все заработанные братом немалые деньги как-то в одночасье исчезли, испарились – тогда я еще не знал, что таково вообще свойство больших денег. Остались лишь личные вещи и автомобиль – почти новые зеленые Жигули шестой модели.

На семейном совете было решено, что машину продавать не стоит, а нужно отдать ее мне. Не знаю, почему именно на меня пал выбор – Коля был старше, и машина ему была нужнее. Меня в этот момент мало интересовали материальные блага, но мать настояла, и я сел за руль. Мне и раньше приходилось водить машину, хотя прав у меня не было – всему, что я умел, научил меня когда-то Саша. Был еще один парень, Хем, брат одного из ведущих футболистов московского «Локомотива» и гениальный таксист. Хороший был этот Хем – спокойный и воспитанный.

Получать права было некогда, я сделал себе фальшивую «корочку» и катался с ней по Москве почти месяц, пока не попался в руки патрульных. После этого экзамен по вождению я все же сдал – экстерном. Причем, удивительное дело: на вопросы компьютера я явно ответил с ошибками, но зачет все равно почему-то получил. Наверное, там, наверху, виднее, кому и когда выдавать права.

Я ездил на этой машине целыми днями, помогая родителям – особенно отцу, который, практически сразу же после смерти Саши пережил свой первый инсульт и ходил, опираясь на трость. Каждый день, находясь за рулем, я думал только о брате и, хоть и держался на людях, стараясь не показывать эмоций и слез, но, оставаясь один, рыдал от безысходности и отчаяния. Иногда я пил водку, которая меня совсем не брала, и тогда мне казалось, что брат мой вот-вот появился и скажет, что все это была злая шутка… Я смотрел на мир с грустью – я и сейчас на него так смотрю, и рубец на моем сердце остался на всю жизнь.

Все члены нашей семьи долго еще отходили от шока. Коля пытался уйти от действительности с помощью водки, а временами и сам не хотел больше жить. Игорь старался отвлечься учебой. Сестры, Лена, Люда, Лида, Сашу оплакивали неустанно, Лариса же в отчаянии решила уехать из Москвы навсегда – и не куда-нибудь поближе, а сразу в Америку, так что теперь, в перерывах между хлопотами по хозяйству и приготовлением завтраков и обедов на всю большую семью, она готовилась к отъезду и учила английский. Общее горе почти парализовало нас всех – у нас опускались руки, даже племенники как-то внезапно повзрослели.

Вместе с общей большой болью у каждого из нас были свои беды. Наш зять Арнольд потерял работу, и они с Натальей жили на ее зарплату зубного врача. Лена развелась с мужем, осталась одна с тремя детьми. Один из ее сыновей, Роберт, был мне как младший братишка. В те страшные годы он выбрал не ту дорогу – дрался, связался с плохой компанией и только чудом не влез ни в какую криминальную историю. Отца мы Роберту заметить не могли, но отчаянно за него боролись.

Мне, между тем, было всего двадцать два. Я жил дальше, сдавал экзамены, перешел на второй курс института, продолжал работать. Мой дружище Амир меня тогда сильно морально поддерживал, уговаривал не бросать институт, хлопотал, когда надо было сдать очередной хвост, закрыть очередной долг. В ход шел хороший коньяк, и это помогало. Со второго курса я поменял факультет – перевелся с технологического на факультет конструирование изделий из кожи и меха. Мне это всегда было намного ближе, чем химия. Я изучал основы дизайна, моду, рисунок, историю костюма, золотое сечение, законы перспективы… Как-то везде успевал – во многом благодаря тому, что у меня теперь была своя машина, а улицы той, давней Москвы были еще пустынны. В Доме моды у меня появился новый товарищ и партнер, младше меня на год – сначала я просто шефствовал над ним, а затем незаметно сдружился, так что он весьма часто приезжал к нам в гости и проводил много времени с моей тогдашней компанией.

Я пытался отвлечься от мыслей, ходил на футбол со своим давним другом Рафом (в «прошлой жизни», еще до армии, я был ярым болельщиком московского «Спартака» – помню коридор в нашей квартире, увешанный вымпелами), а весной даже попытался вернуться в свой любимый яхт-клуб, который, как и все вокруг, находился в жесточайшем упадке. Несмотря на это, я начал тренироваться и даже собирался поехать на гонку в Сочи. Конечно, я искал любовь. Но с любовью, как всегда, все было все непросто.

Была одна девушка, Алла, миниатюрная и хрупкая, как Дюймовочка. Так я ее про себя и называл. Сходство усиливалось благодаря странной прическе – волосы ее напоминали лепестки. Не могу сказать, что я влюбился с первого взгляда, к тому же, за ней пытался ухаживать один из моих знакомых, однако она почему-то выбрала меня. Не знаю, чем именно я ей приглянулся. Мне она казалась больше другом, чем спутницей. Мне необходимы были ее тепло, любовь и оптимизм. Благодаря ей, я снова начал улыбаться.

Однако, у всего в этой жизни есть две стороны, и если обычно проблемы возникают с родителями девушки, то в случае с моей новой подругой речь шла о ее компании. Компания была странная, мутная, в ней одновременно вращались несколько симпатичных барышень и ряд персонажей довольно сомнительных. Из всего этого наследства вынес я лишь одно полезное знакомство: мой новый друг, Богдан Панин, был бывшим спортсменом, чуть старше меня, и, хоть он и отсидел в юности за мелкое хулиганство, все же сумел остаться парнем довольно правильным. Остальные никакого доверия не внушали – курили траву, были лицемерны. Я предпочитал не знать, какими темными делами они занимались, старался верить всем на слово, однако было понятно, что я провожу время с людьми, будущее которых весьма туманно. Что сказать? Интуиция всегда была моей сильной стороной: часть из моих новых знакомых в считанные годы умерли от наркотиков и водки, другие стали причиной поломанных человеческих судеб, а третий уже совсем скоро украл у меня самого огромные деньги.

Меня в те годы мотало из стороны в сторону, я был все еще доверчив. От многих бед уберегло меня правильное воспитание и все та же интуиция. Помню, один раз я только по счастливой случайности не открыл дверь знакомому своего младшего брата, который явился вместе с подельниками, чтобы ограбить нашу квартиру. Многие люди от безысходности теряли тогда человеческий облик и превращались в настоящих гиен. Одним словом, моя романтическая молодость проходила в искаженной реальности. Я шел по минному полю, как сапер.

Люберецкие, солнцевские, всемогущие чеченцы… Москва в конце восьмидесятых была поделена на зоны влияния, и ты в любой момент, сам того не ведая, рисковал перейти кому-нибудь дорогу. Помню один зимний вечер в ресторане, куда мы с Богданом пригласили своих девушек, чтобы отметить день рождения одной из них. Ресторан с одноименным названием располагался прямо в здании гостиницы «Молодежная». Мы подкатили туда с шиком: я на своей зеленой «шестерке» и Богдан – тоже на Жигулях, белой «двойке», которую он холил и лелеял. С нами были наши девушки, плюс – увязавшиеся за ними в последний момент подруги. Подруги были сногсшибательны, отказать им мы не смогли, так что в ресторан явились шумной компанией и тут же привлекли всеобщее внимание. Сначала вечер развивался неплохо – ужин, танцы, модные в то время артисты… Я опьянел от вина и музыки, от теплых ароматов и присутствия красивых женщин. Спустя пару часов к нашему столику принесли цветы и шампанское, а вслед за ними явился мужчина, в дорогом костюме и хорошем галстуке, и попросил разрешения присоединиться к нам. Надо ли говорить, что мы с Богданом были от этого не в восторге, зато одна из наших девиц тут же вступилась за незнакомца, представила его своим кавалером, так что он к столу был допущен, весь вечер вежливо сидел с нами и казался человеком воспитанным и на редкость эрудированным. Какие красивые притчи рассказывал он, как галантно ухаживал и как поднимал бокалы за прекрасных дам! Дамы слушали его с туманными лицами и мило улыбались. В общем, человек сумел произвести впечатление. Со сцены, между тем, донеслись звуки лезгинки.

В Москве в те годы лезгинка не была редкостью – ее играли во всех ресторанах, и танцевальные площадки моментально заполнялись кавказцами, вытворявшими порой просто какие-то чудеса акробатики. Лезгинка – особый танец. Я и сам нередко поддавался на его горячий страстный ритм, и выходил в круг вместе с друзьями и родственниками.

Однако, в тот раз нам было не до танцев: погруженные в приятнейшую из бесед и окруженные ослепительными женщинами, мы все же были слегка озабочены присутствием вежливого господина, который из-за нашего столика не уходил и расставаться с нами явно не собирался. Вечер заканчивался. Пора было уезжать.

Девицы наши обменялись телефонами с новым кавалером, пытались все вместе остаться, затем, наоборот, решили все вместе уезжать, мы с Богданом прогревали моторы Жигулей и, честно говоря, торопились уже увезти своих дам от греха подальше. Тут из ресторана быстро вышли несколько крупных ребят, и не успели мы опомниться, как нас уже окружало человек семь или восемь. «Так дела не делаются», – проговорил один из них с выраженным кавказским акцентом. Так дела не делаются. Сколько смертельных разборок начиналось в те годы с этой фразы! Ситуация развивалась слишком быстро. Я успел сказать лишь несколько слов. Девчонки не в себе, говорил я, завтра позвонят вам сами, не можем же мы оставить их здесь одних… Богдан достал из багажника монтировку. Драки было не избежать. Мы уже стояли спиной к спине и готовились к худшему.

До сих пор не знаю, что нас тогда спасло. Может, они опешили от нашей решимости.

– Это вы откуда такие смелые? – спросили нас.

– Из Москвы, – ответил я и добавил: «Но родители мои с Кавказа». И в этот момент появился тот самый вежливый господин. Он отвел меня в сторону, пожал руку и сказал, что произошло недоразумение. По ходу дела выяснилось, что он, как и мой отец, родом из Дербента.

– Горцы везде остаются горцами, даже в Москве. Они должны помогать друг другу, а не воевать, – сказал вежливый господин, извинился за своих ребят и пригласил на ужин. После чего мы, наконец, благополучно уехали. Что и говорить, Москва в конце восьмидесятых была очень похожа на декорации к фильму «Крестный отец».

Неприятный осадок, оставшийся у нас с Богданом после этого вечера, не помешал нам все же явиться в ресторан на следующий день. Мы не хотели упускать ситуацию из-под контроля и оставлять след обид и недомолвок. Встретили нас радушно, накрыли стол, мы выпили мировую и стали разговаривать. Мы рассказывали о себе, вежливый господин – о себе… Магомед (так его звали) уважительно ко мне отнесся, отметил кавказское воспитание. Выяснилось, что он и его ребята контролируют весь бизнес комплекса «Молодежный», а также ближайший продовольственный рынок. В ресторане, который выполняет роль офиса, проводят они каждый вечер. В общем, нам повезло, что нас не побили.

Именно в тот вечер узнал я многое о московских группировках и о заезжих шальных «гастролерах», громящих что попало, «не уважая ни авторитетов, ни законов». Рассказали нам и о грядущих переделах сфер влияния. Пригласили вступить в ряды самой влиятельной из кавказских групп. Долго не думая, я сказал твердое «нет», хотя за приглашение, что называется, большое спасибо.

Я потом еще несколько раз встречал этого Магомеда и в ресторан, хоть и нечасто, но все же заезжал. Пользуясь знакомством, выходил на сцену и пел песни под гитару, немало удивляя друзей и девушек. С Магомедом же мы при встрече здоровались уважительно, но интересы наши больше не пересекались.

Из всей этой истории, очень показательной для всей эпохи, вынес я несколько главных уроков. Во-первых, надо оставаться самим собой, но при этом уметь правильно общаться. Во-вторых, не разгуливать по Москве в компании, которая состоит из двух мужчин и шести хорошеньких девушек. И, наконец, в-третьих, я знал, что теперь, в случае чего, у меня есть защита – и это было немаловажно.

Память рода и вековые семейные ценности – вот что держит тебя на плаву, когда мир разваливается, привычные декорации рушатся, и кажется, что все вокруг сошли с ума.

Глава третья. «Когда я был на выставке в Америке…»

Мне некуда было привести Аллу (в нашей семье не принято было приглашать девушку домой до женитьбы), поэтому я часто оставался на ночь у нее или у кого-то из общих знакомых, готовых поделиться с нами ключами и крышей над головой. Мы виделись почти каждый день, я познакомился с ее мамой и младшим братом-подростком. Иногда мы просто садились в машину и часами катались по Москве, разговаривая и глядя на звезды. Удачным решением проблем стал подмосковный пансионат, директором которого теперь работал мой давний друг и тренер Алексей Нечаев. Пансионат переживал не лучшие годы в своей истории, часто мы спали без простыней и укрывались чем попало, зато за окном было водохранилище, и это напоминало мне о прошлой жизни и парусных гонках. Как много воды утекло с тех пор, когда я, вместо очередной регаты, оказался в армии! Как давно это было.

Теперь я жил в реальности, лишенной иллюзий, однако о гонках я думал постоянно, хотел испытать себя вновь. Я скучал по своей старой компании, по друзьям, с которыми учился когда-то ставить паруса. К тому же, мне всю жизнь необходимо было с кем-то соревноваться – так уж я устроен. Даже сидя за рулем своей зеленой «шестерки», я всегда старался занять удобное место на светофоре, чтобы потом резко рвануть, оставив всех далеко позади… Ну да, до следующего светофора, но каков эффект! Одним словом, когда мне предложили поехать на чемпионат СССР в Сочи, я долго не раздумывал.

В Сочи я поехал не один – взял с собой Аллу. У яхт-клуба денег не было, так что платил за себя я сам. Пришлось поднапрячься, чтобы заработать на поездку, зато потом, отправив свою лодку почтовым вагоном и сняв номер в сочинской гостинице, я купил нам с Аллой билеты в спальный вагон. Все складывалось как нельзя лучше.

Не было человека счастливее меня. Со мной рядом была красивейшая из женщин. Вечера я проводил с друзьями, которых не видел несколько лет, а днем с бешеной скоростью носился по волнам. Прежние навыки никуда не исчезли – после нескольких гонок я прочно занял свое привычное место наверху турнирной таблицы. Разумеется, форму я слегка растерял, хотя и занимался регулярно на тренажерах и устраивал спарринги с младшим братом. И все же моих сил хватало на то, чтобы в условиях среднего ветра идти на равных с лучшими в своем классе яхтсменами страны. Вскоре я настолько обнаглел, что, наплевав на все требования спортивной дисциплины, умудрялся выкурить сигарету на полном курсе, съезжая с накатистых волн. Что и говорить, я вел себя, как последний кретин.

Расплата наступила быстро. Предпоследнюю гонку, которая проходила уже при по-настоящему сильном ветре, я начал неплохо. Держать баланс было трудно, однако я был среди лидеров в прохождении лавировки первого круга и довольно успешно справлялся с ситуацией, при сильных порывах сбрасывая ветер с паруса. Идти полным курсом было еще сложнее, и я еле сдерживал свою яхту среди шестиметровых волн. Опытные гонщики знают, что волна в Черном море разгоняется быстрее и мощнее, чем, например, в Балтийском или Средиземном. Борясь со штормом, я чувствовал себя канатоходцем в цирке и прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не упасть. Меня мотало из стороны в сторону и вот, какой-то момент, – просто катапультировало из лодки, которая перевернулась через нос, описав в воздухе фантастическое сальто. Теперь я был один, среди волн высотой в трехэтажный дом, моя перевернутая яхта быстро удалялась в сторону открытого моря, а тяжелое гоночное обмундирование тянуло меня на дно. Каждая новая волна накрывала меня, я захлебывался, пытался просить о помощи, подняв, как это принято, кулак вверх, однако никто меня, разумеется, не видел. Над морем начиналась гроза.

Шансов не было, и жизнь моя уже полетела перед глазами. Не знаю, откуда взял я силы, и кто из ангелов-хранителей мне помог на этот раз, однако я решил бороться до конца. Стащил, как мог, тяжелый комбинезон вместе со спасательным жилетом и поплыл в сторону удаляющейся яхты. Через пятнадцать минут я уже держался за шкоты, пытаясь отдышаться, а затем медленно забрался на свою лодку, торчавшую среди волн, как поплавок, после полного оверкиля, перевернул ее и долго еще сидел один среди грома и молний, говоря Богу «спасибо» за чудесное спасение. Впервые в жизни я не смог финишировать.

Следующие несколько дней я приходил в себя. Страх понемногу отступал, друзья посмеивались надо мной, пытались в шутку ухаживать за Аллой. Особенно старался произвести не нее впечатление тот самый спарринг-партнер из моей юности, а сегодня – уже друг Иван, у которого в запасе было множество невероятных историй. Флиртуя, он как будто стремился оправдать свою фамилию – Быстров. Ему, как и мне, в свое время не повезло с армией – дожидаясь перевода в спортивную роту, он целый год прослужил в Монголии и теперь развлекал нас сюжетами из своей прошлой жизни. Иногда, впрочем, его немного заносило.

– Когда я был на одной выставке в Америке… – говорил он, допустим, в одном из сочинских ресторанов, куда зашли мы поужинать. И, в ответ на мой многозначительный взгляд, быстро поправлялся, – ой, прости, когда я был на американской выставке в Москве…

Фраза про американскую выставку стала любимым анекдотом в нашей парусной тусовке.

Вернувшись из Сочи, я задумался. Жизнь в очередной раз показала, что правила, по которым я привык играть в детстве и юности, больше не работают. И дело было даже не в том, что сменились декорации вокруг. Просто мир оказался гораздо более жестоким и сложным, чем мне казалось когда-то. Не все в этой жизни зависело от меня – появилось многое, с чем я не мог справиться.

Лето 90-го года принесло мне еще немало сюрпризов. Я попадал в нелепые ситуации и весьма опасные переделки, которые только чудом заканчивались благополучно. Например, во время спонтанных каникул в деревне, расположенной в Рязанской области, в трехстах километрах от Москвы. У тестя Владислава в этой деревне был свой дом, и мы, вместе с еще одной семейной парой, были приглашены туда на выходные. Шашлыки, парное молоко, охота на уток, рассветы с удочкой на озере – поначалу все развивалось ровно так, как было задумано. Это был идеальный деревенский уикенд. Затем наступила реальность – она явилась в виде местной шпаны, перегородившей нам узкую проселочную дорогу.

В каждой деревне есть своя волчья банда. Эта состояла из бритых наголо крепких парней и шумных девиц – и те, и другие уже выпили водки, и пива, и всего, что попалось им в сельской заповедной глуши, были на взводе и пропускать нас не желали. Парней было человек двадцать, нас – трое, дорога – одна. Попытки решить вопрос дипломатическим путем не удались, назревала большая драка.

Когда один из парней, допив свое пиво, разбил бутылку о собственную голову и пошел на таран, я понял, что пора действовать. Достал из багажника охотничью двустволку, скомандовал всем стоять.

– У тебя там всего два патрона, – протянули в толпе.

– Достаточно, чтобы завалить двоих, – ответил я.

Немая сцена длилась несколько секунд, после чего они разобрали свои мотоциклы, и все же позволили нам проехать.

Дома, заливая стресс водкой, я думал: дело не в том, что с нами могло произойти, а в том, что я держал оружие и действительно готов был стрелять.

Ружье мы закопали за оградой. Наутро, когда явился местный участковый, мы, разумеется, все отрицали, говорили, что ребят видели, но никакого конфликта не было. Участковый оказался тертым калачом, сообщил нам, что пятеро из вчерашней компании только недавно вернулись из зоны, и посоветовал быстро уезжать из деревни.

Этот случай сдружил нас с Владом Соболевым. Мы стали больше встречаться и проводить вместе свободное время, у нас появились общие рабочие интересы. Я часто гостил в их доме, и он, уезжая в командировки, оставлял мне ключи. Помню, как я жил целую неделю у него в квартире со своей девушкой. Это был, по сути, мой первый опыт «семейной» жизни. О, эти женщины! Как много я о них не знал. Они могут изливать душу за бокалом вина, но в результате виноватым все равно окажешься ты сам. Они не знают, чего хотят.

Мы с Аллой ссорились, но мне с ней было хорошо. Я всерьез подумывал о женитьбе и в один прекрасный день официально сделал предложение, от которого, как мне казалось, она никак не могла отказаться. Я говорил много разных слов – о любви и о будущем. Клянусь, я сам бы себе поверил, если бы слышал себя со стороны. Однако она сказала мне «нет».

Оказалось, я у нее не один. Кроме меня, есть еще один парень, ее первая любовь, который отбывает сейчас свой срок в колонии. Этого бедного парня посадили на целых три года за сто долларов – валютные операции тогда карались по каким-то лютым законам. Одним словом, его она любила тогда, меня – сейчас, он должен скоро вернуться, и она теперь не знает, как ей быть. ««Сердце мое», – сказала она, – разрывается на две половинки. Прости».

Ни осуждать ее, ни оправдывать не было никакого смысла. Она, действительно, была мне дорога, и стала глотком воздуха, когда я отчаянно в этом нуждался. Но я не хотел ни неопределенности, ни обмана. Наши отношения заканчивались.