Текст книги "Как поплывет ковчег мой.."

В том же составе отправлялись мы на детские праздники и новогодние елки. Когда мне было пять, он принес мне набор масляных красок, мольберт и кисти для рисования – он всегда поощрял наши детские увлечения и хотел, чтобы я развивал свой талант. Чуть позже отец исполнил мою заветную мечту и купил долгожданный велосипед, которым я очень гордился. Он приносил мне беговые лыжи, коньки и клюшки, и всевозможные наборы конструкторов – чтобы я мог что-то мастерить своими руками. Помню, когда мы еще жили на старой квартире, он помогал мне склеивать самолеты, корабли и подводные лодки. Он рассказывал мне разные притчи. Однажды, когда мне было девять, он взял меня в лес за грибами. Кроме нас, в походе участвовали отцовские друзья – тоже, как мне тогда казалось, заядлые грибники. Однако позже один из них всех же проговорился, что вся эта поездка была организованна только ради меня, и отцу долго пришлось уговаривать коллег, чтобы они поехали так далеко от Москвы, да еще в свой выходной.

Мне так повезло с родителями, что я всю жизнь мечтал сделать их счастливыми. Так, чтобы они тоже думали, что им повезло иметь такого сына.

Глава третья. Братья и сестры

Я родился восьмым, то есть, у меня уже было пять старших сестер и два брата. Кроме того, были и двоюродные братья, и сестры, так что имена всех моих дедов, на которые я мог бы претендовать, были разобраны. Поэтому, посовещавшись, родители решили дать мне имя, никак не связанное с нашими предками. Торжества, устроенные в честь моего появления на свет, стихийно переросли в большой семейный совет. Гости предлагали свои варианты, но родителям моим ни один из них не нравился. Наконец, один из авторитетных родственников, дядя Борис, муж моей родной тети Розалии, налил себе бокал красного вина и произнес:

– Друзья! Так как есть в этой семье Людмила, старшая сестра этого маленького мальчугана, то обязательно должно быть и продолжение. Поэтому предлагаю назвать этого малыша, будущего рыцаря и мужчину, Русланом!

Дядя Борис всегда был остроумен, уже тогда он начинал свою карьеру журналиста, писателя, юриста и медика, а также был автором нескольких научных работ. Не знаю, что в тот момент победило – авторитет или логика, но все вдруг с ним согласились. Так и потекла моя жизнь, все больше уподобляясь жизни известного героя, которому, как известно, пришлось пройти через многие испытания, прежде чем обрести, наконец, свое счастье. Кроме светского имени, родители дали мне духовное, библейское – Реувен. А полное мое еврейское имя, которое я использую при священных молитвах – Реувен бен Мататияго, то есть Руслан сын Матвея.

Через несколько лет, когда родился мой младший брат, закрывший врата рождаемости в нашей семье, родители решили продолжить тему русских легенд и сказаний и назвали его – Игорь. Хотя, если уж быть до конца откровенным, то и у Игорька, как и у каждого из нас, есть свое еврейское имя – Исраэль. Но так уж тогда было заведено, чтобы не накликать беду – к евреям во все времена отношение было сложное: при царе им не разрешали селиться в столице, при коммунистах – высылали на Дальний Восток…

У нас с Игорем было общее детство, мы были практически неразлучны. Нам даже в один день провели еврейский обряд Брит-мила – мне было года три, и отец вместо анестезии смочил мои губы водкой. Мы без конца спорили, не в силах поделить стул или последнюю конфету «Мишка на севере», и мне частенько доставалось из-за него – и от матери, и от старших сестер. Он был самым младшим, и этим все сказано. Мы вместе гуляли во дворе, ходили в детский сад, а повзрослев, вместе уезжали на все лето в пионерские лагеря. Я находился рядом с ним практически неотлучно. Дрался за него, таскал по своим секциям, одалживал ему свою чемпионскую лодку в яхт-клубе, знакомил с друзьями и девчонками. Один раз он сбежал из дома вместе со мной. Мы, тогда, как два мелких кретина, спустившись по узкой веревке со второго этажа, забыли повернуть наш замок в правильное положение, так что потом, чтобы вернуться в дом, пришлось подниматься все по той же узкой веревке обратно. Родители, к счастью, тогда были в отъезде и так не узнали о нашей шалости.

Мы учились в одной школе, потом – в одном профессиональном училище, в которое он поступил после меня, и одна из моих бывших однокурсниц была его мастером. Я вернулся из армии, и мы одновременно сдавали экзамены в разные институты, и сочинение по литературе у нас было одинаковым (хотя дело здесь не столько в телепатии, сколько в том, что сочинение это предварительно написал для нас наш старший брат).

Помню, как я учил его ездить на велосипеде, после – гонять на своей лодке, а затем, уже после армии, давал уроки экстремального вождения, сразу вытолкав его на загруженную магистраль. Ух, как же он нервничал тогда, но зато очень быстро всему научился. Меня же потом отчитывали мои родители, потому что Игорь так и ездил теперь до позднего вечера, постоянно задерживаясь по своим, как он говорил, «разным» делам. Повзрослев, он много раз уже сам подставлял мне плечо.

Старшие братья были из другого мира: с Колей у нас разница двенадцать лет, с Сашей – девять. У них были свои, общие, но совершенно недоступные нам компании и интересы. Впрочем, иногда мы все же попадали в поле их зрения. Точно так же, как я учил кататься на велосипеде Игоря, меня учил Коля – на своем, гоночном, который был раза в два больше меня, так что я едва доставал мысками до земли. Наука все же была освоена, я быстро навострился крутить педали и держать равновесие, и гонял на этом велосипеде с утра до самого вечера.

С Сашей же мы ходили на Москва-реку: он здорово умел нырять и был отличным пловцом – помню, как однажды на спор переплыл реку в самом широком месте туда и обратно. Иногда он водил меня на голубятню, принадлежавшую его другу – раньше такие голубятни были практически в каждом дворе. Еще он рассказывал мне о том, что такое уважение – в первую очередь, к родителям. Мне не раз от него доставалось за мелкие хулиганства и серьезные шалости – когда я не хотел идти в сад, или перечил, или не слушался старших сестер.

Сестры мои были намного старше меня, а Людмила, которой я в каком-то смысле обязан своим именем, так и вовсе годилась нам с Игорем в матери – ее старшая дочь Марина, родилась буквально через год после рождения Игоря. Когда я появился на свет, Люда еще жила вместе снами, но буквально через пару лет вышла замуж и уехала жить в Нальчик, на родину нашей матери. Муж ее происходил из известной семьи и был невероятно трудолюбивым человеком. Поначалу большого достатка у них не было, затем появились дети, и все наладилось. Людмила была по-настоящему ЗАмужем: все понимала, все прощала, оставалась преданной все жизнь – словом, делала все так, как учила ее наша мать. До сих пор помню, как ее муж Эдуард, которого я уважаю и о котором до сих пор говорю с трепетом, повторял, что счастье в жизни мужчины возможно лишь с появлением настоящей женщины: именно с ней приходит истинное благо, состоящее из прочной семьи, детей и достатка.

Через несколько лет вышла замуж и Лена. Лида же в те годы еще жила вместе с нами, опекая меня и младшего брата. Именно с ней я впервые в жизни попал в Большой театр – в честь юбилея Майи Плисецкой давали «Лебединое озеро», и она сама вышла на сцену, несмотря на свои шестьдесят лет. В следующий раз я видел «Лебединое озеро» уже взрослым седым человеком, в Барселоне, на гастролях Мариинского театра. Но это уже совсем другая история.

Лена и Лида читали мне сказки перед сном, пели колыбельные песни. И Людмила тоже пела мне песни – но особенные, в виде молитв, и их я запомнил на всю жизнь.

Когда мне исполнилось три, я впервые стал дядей. Еще через пару лет у меня уже было несколько племянников, а к тому моменту, когда надо было идти в первый класс, я толком и сказать не мог, сколько именно детей у моих старших сестер. Помню, в день рождения второго ребенка Елены, дочери Эстер, отец был так счастлив, что налил мне полбокала сухого вина – так я в первый раз в жизни ощутил его терпкий вкус, хотя и вел потом себя, как настоящий кретин. Наташа и Лариса, которые родились, как и я, уже в Москве, в нашей хрущёвской квартире, были немногим старше меня, но тоже опекали, как могли.

Помимо родных, у меня было огромное количество двоюродных братьев, теток и дядек, и мы постоянно ездили к кому-нибудь в гости или кого-то приглашали к себе. Отец мой очень любил своих сестер, а мать – своих младших братьев. Одному из них, дяде Эдику, постоянно помогала, с другим, дядей Леней, встречалась намного реже, не сойдясь характерами с его женой. Дядя Леня был уважаемым человеком в Нальчике, по тем временам – весьма состоятельным.

И все же самым авторитетным человеком в нашей семье был тогда дядя Борис – тот самый, что дал мне когда-то мое имя. Он обладал блестящим умом и талантом, был академиком, замминистра здравоохранения, дружил с великими Елизаровым и Федоровым. В его доме можно было встретить удивительных людей, очень известных. Дядя Борис был автором многих научных книг, и долго трудился над альманахом, посвященным юбилею Дербента. Дербенту исполнилось пять тысяч лет, а дядя Борис стал его почетным гражданином. Иногда мы ездили и к нашим бабушкам, одна из которых жила в Москве, а другая – в Нальчике. К сожалению, меня они не успели побаловать, так же, как и дедушки – ушли из жизни, когда я был совсем маленьким, а один и вовсе погиб задолго до моего рождения.

Сейчас я понимаю, что если не всем, то многим, что усвоил в далеком детстве, обязан я братьям и сестрам. У нас была круговая порука, мы были семьей, кланом, мы были все друг за друга, и каждый был за всех. От братьев мне достались правила поведения и моральные принципы, а также спорт, умение постоять за себя, понятие мужской дружбы и истинного братства. От сестер – сказки, песни, вкусные завтраки, помощь с уроками и та мощная, светлая, позитивная энергия, которую несли они и которую, в свою очередь, переняли, как особый талант, от нашей матери. Конечно, все было неидеально – сестры, взрослея, ссорились между собой, каждая хотела вести хозяйство так, как считала нужным, копились невысказанные обиды и непролитые слезы (что ни говори, а поднимать шум мои сестры умеют – это у них хорошо получается). Но тогда, в те благословенные далекие годы, мы все еще были единым целым. Мы были лодкой – нет, мы были прекрасным кораблем, где капитаном был наш отец, а умным боцманом – наша мать. Мы были семьей, в которой из сыновей воспитывали настоящих мужчин, а из дочерей – преданных жен, матерей и хороших хозяек. И это было правильно.

Неважно, сколько седых волос у тебя на голове – в семье ты навсегда останешься младшим братом, и на тебя будут смотреть немного свысока. Но даже если у тебя много братьев и сестер, их все равно – единицы. И все они посланы тебе судьбой.

Глава четвертая. Всадник без головы

Я родился в середине лета 1968 года в московской хрущевке. Район, впрочем, был прекрасный, окаймленный рекой и сосновым бором, далекий от городской суеты, так что, выходя гулять во двор, видел я всю смену сезонов – снег в январе и тополиный пух в июле. Жили мы на четвертом этаже, лифта не было, но никого это особо не волновало – главное, что у нас, наконец-то, был газ, тепло и настоящая ванная. Москвичи помнят эти бесчисленные пятиэтажки, построенные еще по программе Хрущева и потому прозванные хрущевками. Хрущевки те простояли долгие годы, а некоторые и сейчас стоят.

Дом наш находился рядом с большим кинотеатром с громким названием «Патриот». Мы с друзьями изобретали всевозможные уловки, чтобы пробраться туда бесплатно, посмотреть «Спартака» или «Всадника без головы» и выпить молочный коктейль. Коктейли эти, взбиваемые тут же из молока и сливочного мороженого, стоили целых десять копеек – немыслимые для моего детского бюджета деньги, так что мне постоянно приходилось выпрашивать мелочь у родителей. Не знаю, в чем здесь дело, но вкус этих коктейлей, исчезнувший в одночасье вместе с нашим двором, друзьями, да и со всей страной, вспоминаю я сегодня как вкус своего безмятежного детства.

Москва-река текла совсем недалеко от нашего дома, и летом из павильончиков Серебряного бора доносился запах шашлыков. Братья водили меня туда есть эскимо, пить газировку и квас. Среди местных заводей и песчаных пляжей учился я плавать и делал свои первые зарисовки. Мой старший брат Коля начал прививать мне любовь к спорту. Помню, как однажды он позвал меня на прогулку со своей будущей женой, одолжил байдарку у тренировавшихся на Москва-реке гребцов и показал такой класс, что гребцы пришли в восторг, а я немедленно загорелся желанием научиться так же. К несчастью, весла оказались слишком тяжелыми, и грести мне сразу расхотелось. Наверное, поэтому я впоследствии выбрал парусный спорт.

Летом мы гоняли во дворе в футбол и играли в лапту, зимой – катались на санках со снежных сугробов и лепили снеговиков. Но главной зимней забавой был, конечно, хоккей. Советские хоккеисты были нашими героями, мы все выходные проводили на морозе, с клюшками в руках. Один раз мой младший брат так заигрался, что схватил воспаление легких. Мама потом еще долго лечила его, отпаивая отваром алоэ с медом.

Как любой нормальный советский ребенок, я ходил в детский сад, а с шести лет каждое лето ездил в пионерские лагеря, вместе с сестрами и Игорем. Не сказать, чтобы я туда поначалу очень стремился, однако выбора не было, и я не только привык, но даже вошел во вкус – особенно после того, как оказалось, что в лагере есть футбол и походы. Именно в пионерском лагере я впервые серьезно подрался, отстаивая свою честь. Помню, я тогда так нервничал, что чуть с ума не сошел (могу поставить тысячу долларов – у вас тоже было такое). Ох, и дулся я тогда на своего обидчика… Зато оказалось, что после драки тебя сначала начинают уважать, а потом хотят дружить. Надо отметить, что годам к шести я был уже практически самостоятельным человеком – во всяком случае, знал, где и как переходить дорогу. Науку эту я усвоил еще в детском саду, благодаря старшей сестре Ларисе, которая, сама, будучи еще школьницей, какое-то время была у нас в саду шефом-наставницей. Братьям моим повезло больше – во времена их детства наша мама еще работала в детском саду и могла, таким образом, проводить с ними целые дни. Я же нередко возвращался из сада домой сам. Так же самостоятельно стал я ходить в школу, проделывая каждый день путь в несколько километров.

Школу я терпеть не мог, но учился хорошо (по крайней мере – первое время, под натиском моих старших сестер) и часто оставался там до самого вечера – но не из какого-то особого рвения, а просто чтобы не быть дома без присмотра. Родители работали, а я сидел на продленке. В школу первое время я ходил без портфеля – на него у мамы не было денег, но не обижался, так как понимал, что семья у нас большая.

Когда мне было лет девять, вернулся из армии один из моих старших братьев. Он служил далеко, в Туркмении, на стратегической ракетной базе,

и приехал как-то очень неожиданно для меня. Я бежал в школу, спускался по лестнице и внезапно очутился в объятьях незнакомого, как мне тогда показалось, парня в военной форме. «Русланчик, братишка, как же ты быстро вырос!» – услышал я, пугаясь и радуясь одновременно. После чего помчался на свои уроки в состоянии полного восторга, который не покидал меня потом целый долгий день. Думаю, до этого момента я до конца не осознавал, сколько именно у меня старших братьев. И ощущение огромной семьи, которая собралась, чтобы отметить его возвращение, тоже было весьма отчетливым. Из Туркмении брат привез подарки – лакированные пепельницы в виде черепашек, которые простояли у нас дома еще много лет. Его крутые кудри, вследствие долгого нахождения в радиоактивной зоне, сменились на небольшую залысину, которая со временем все увеличивалась, пока не превратилась в большой лысый лоб.

Все свое детство я что-то мастерил: склеивал разные самолеты, корабли, боевые машины и танки – словом, делал то, что мне действительно нравилось, а отец, поощряя мои увлечения, при каждом удобном случае покупал мне всевозможные наборы конструкторов. Особенно я дорожил своей коллекцией моделей самолетов, которые были расставлены повсюду в нашей квартире. Лет в восемь, по примеру старшего брата Саши, попробовал бренчать на гитаре. Мне показали несколько основных аккордов, и я их с упоением разучивал.

В то время я много рисовал – простым карандашом, штрихуя тени на фигурах моих любимых персонажей приключенческих романов, виртуозно владевших шпагами и уверенно державшихся в седле. Иногда случались натюрморты и пейзажи, однако самым любимым моим сюжетом всегда были моря, океаны и корабли – оснащенные чугунными пушками, летящие на всех парусах, разрезающие носом огромные волны.

Братья мои были спортсменами, слушали The Beatles и The Rolling Stones, носили длинные волосы и брюки клеш. Вернувшись из армии, Коля поступил в институт, много читал, бегал по утрам. Еще помню его с паяльником в руках, среди запчастей от магнитофонов, телевизоров и транзисторов. Коля всегда уделял мне много времени, везде таскал с собой. Один раз, помню, мы с ним ехали куда-то на метро, и ему понравилась девушка, сидевшая напротив. Знакомиться с ней он отправил меня – наверное, считал, что десятилетнему ребенку она не откажет. О, вы не знаете, какой у меня брат… К красивым женщинам он всегда был неравнодушен, как, впрочем, и я. Возможно, именно благодаря ему я и научился тогда знакомиться.

Саша же целыми днями пропадал в своем боксерском зале, показывал мне стойки и удары, которые я потом с переменным успехом отрабатывал на друзьях и двоюродных братьях. Доставалось от меня многим, так что кузен Яша даже поступил в секцию дзюдо, а после и карате, чтобы наверно давать мне отпор. Братья часто брали меня в свои компании, катали на мотоцикле и не прогоняли, когда приходило время песен под гитару и красивых подруг.

Я, конечно, был нормальным ребенком. То есть, неидеальным. К счастью, рядом постоянно оказывался кто-то из старших, объяснявших, что ошибки свойственны всем и существуют для того, чтобы на них учиться. Помню, однажды у нас остановился на пару дней один из хороших знакомых моих родителей. Этот гость приехал не с пустыми руками – привез всем много подарков и конфет. А нам с младшим братом еще вручил по пачке жевательных резинок в красивой обертке. В то время о жвачке можно было только мечтать, она была настоящим чудом, поэтому в наших глазах гость превратился в настоящего волшебника.

Когда жвачка закончилась, исчезло и волшебство. Я жаждал продолжения. Поэтому, как только стемнело, и все улеглись спать, я встал и тихо прокрался в чулан, где стоял чемодан нашего гостя. В чемодане обнаружился целый блок вожделенных резинок, и я стащил его, недолго думая. Понимал ли я тогда, что воровство – это грех? Знаю точно: я был уверен, что никто пропажи не заметит, однако уже на следующий день мои брат и сестра усадили меня на стул и наговорили много нелицеприятных слов. Они сделали очень строгие лица и объяснили мне всю глубину моего падения, добавив, впрочем, что в детстве такое со многими случается. Они ничего не сказали родителям, вернули жвачку на место, а я усвоил этот урок на всю жизнь.

Через некоторое время со мной приключилась еще одна не слишком приятная история, и тоже с участием чужого чемодана. Я наткнулся на него однажды летом, возвращаясь с Москва-реки и, как всегда, сокращая путь через сады соседней больницы. Чемодан был явно кем-то припрятан в одном из заброшенных гаражей. Заглянув в него, я обнаружил внутри целый боевой арсенал: патроны, пули и даже пакет черного пороха. Я огляделся вокруг, никакой опасности не заметил и потащил свою находку в сторону дома, где благополучно спрятал ее в своем тайнике.

На следующий день, распираемый гордостью, я созвал всех друзей и соседей. Мы разожгли костер и стали кидать в него найденные трофеи, наслаждаясь салютом. Однако, после того, как одна пуля просвистела совсем рядом со мной, мы как-то быстренько свернулись и ушли, пока нас не заметили. Под занавес, уже на улице, мы решили поджечь порох. Накрапывал дождь, и, после нескольких неудачных попыток, было решено зайти в подъезд. Мы разложили порох, и один из мальчишек повзрослее поднес к нему зажженную спичку.

Взрыв прозвучал неожиданно. Поднялся язык огня высотой в метр. Все бросились во двор. Никуда не побежал лишь тот парень, что подносил к пороху спичку. Он лежал ничком, рыдая и закрывая ладонями обожженное лицо. «Скорая» приехала быстро, увезла парня в больницу, а еще через несколько минут раздался скрип тормозов милицейской машины, и два милиционера направились к нам на четвертый этаж.

Меня вызвали из комнаты и попросили показать боеприпасы. Сначала я был непреклонен, но затем поймал долгий взгляд старшего брата и проводил всех к своему тайнику. Чемодан открыли. Надо ли говорить, в какой ужас пришли мои бедные родители, когда увидели его содержимое, и как долго еще приходили в себя и умоляли меня быть осторожнее?

Более осторожным я не стал, хотя и перестал таскать в подъезд всякие бесхозные предметы, так что родители старались как можно реже оставлять меня без присмотра. Как только начинались летние каникулы, меня отправляли в лагерь, где мы были заняты целыми днями. Вставали под звуки трубы, делали зарядку, обливались холодной водой, гоняли в футбол. Играл я так себе, особым талантом не отличался, но защитником при этом был хорошим – пройти меня было практически невозможно, потому что любая вражеская атака завершалась потасовкой. Но больше всего в лагере мне нравилось ходить в походы: в лесу мы собирали грибы и землянику, нанизывая ее на травинки. Пекли картошку в костре, купались в речке и лазали на колхозные огороды. Участвовали в конкурсах, ярмарках и военной игре «Зарница». По ночам забирались к девчонкам в палату и мазали их зубной пастой. Сейчас в это поверить трудно, но поначалу я ехать в лагерь не хотел – так, что накануне отъезда даже разорвал свою путевку и выбросил ее в окно. И тогда мой брат быстро спустился вниз, собрал клочки и объяснил мне, как много пришлось работать нашему отцу, чтобы я смог отдохнуть летом в лагере. И мне стало очень стыдно.

Точно так же, как котенку нужна кошка, чтобы научить его выживать и охотиться, ребенку нужна семья, которая научит его быть человеком.

Глава пятая. Наш Иерусалим

Мне было лет девять, когда к нам приехали журналисты. К тому времени семья наша успела прославиться, в разных газетах о нас помещали небольшие статейки и очерки. Но издание, которое заинтересовалось нами на этот раз, было намного авторитетнее – так, во всяком случае, нам объяснили соседи.

Корреспондентом оказалась милая женщина лет тридцати, совершенно не похожая на тех журналистов, которых мы видели в кино. Она расспрашивала нас обо всем очень заинтересованно, а потом внимательно слушала ответы и записывала что-то в свой потертый блокнот, в то время как фотограф ходил по дому и молча щелкал затвором камеры.

Речь в основном шла о том, как мы все успеваем, каким образом помещаемся в нашей сорокапятиметровой квартире, хватает ли нам еды и одежды, и как, несмотря на все это, нам удается сохранять позитивный настрой. Мама показывала им железную кровать, на которой спали мы с отцом и младшим братом, раскладной диван для двух старших и спальню, в которой ютилась она сама вместе с моими сестрами. Говорила про наши хобби и увлечения, про то, как удается совмещать работу и воспитание девятерых детей. По всему было видно, что ни милая женщина-корреспондент, ни молчаливый фотограф не понимают, как мы живем.

По случаю визита прессы, дома собралась вся наша семья, включая старшую сестру Лену и двух ее детей. Не хватало только Людмилы, самой старшей, которая в то время жила уже далеко от Москвы. На столе было больше тарелок, чем еды. Чтобы накормить всех, мать приготовила огромную кастрюлю борща и нарезала много белого хлеба. И фотограф сделал снимок, который потом появился в газетах, и до сих пор хранится в моем семейном альбоме. Но главное было не это, а то, что мы собрались все вместе и были счастливы.

После борща корреспондент призналась, что приехала к нам не просто так, а по заданию свыше – чтобы осветить непростую жизнь советской многодетной семьи. Оказалось, что мой старший брат Коля еще перед уходом в армию отправил заказное письмо на имя Валентины Терешковой, к тому времени уже покорившей космос и теперь возглавлявшей Комитет советских женщин. «Теперь нам обязательно начнут помогать», – говорили гости. Так и случилось. Чуть ли ни на следующий день к нам пришли из жилищного комитета и поставили родителей на очередь, а еще через несколько месяцев – срок небывалый! – вручили ордер на новую четырехкомнатную квартиру в доме с лифтом. Дом этот находился на другом конце Москвы, на самой окраине, но какое это имело значение? Но самое интересное, что спустя некоторое время в одном из советских фильмов появился герой, чрезвычайно похожий на моего отца, у которого была не только жена, очень напоминавшая нашу мать, но и созвучная нашей фамилия.

Дальше детство мое протекало относительно спокойно. Хулиганил я реже (хотя, как и многие в этом возрасте, частенько бывал идиотом), а братья и сестра помогали мне в учебе и житейских трудностях. Темперамента во мне не убавилось, но, в целом, я был довольно спокойным, учился прилежно и ходил почти в круглых отличниках. И часто ездил с кем-нибудь из родителей в Нальчик, где останавливался уже у своей родной сестры Люды.

Вот где была моя отдушина. Люда жила с мужем и детьми в собственном доме, с садом и огородом. Во дворе, помню, был даже курятник, так что каждое утро мы ели настоящую яичницу или омлет. Муж ее Эдик любил меня и всю нашу семью, племянники были ненамного младше меня самого, и надо признать, что жилось мне у них гораздо интереснее, чем в Москве. Эдик занимался выделкой меха, и именно он приучил меня с детства к этому ремеслу.

Я, хоть и был хулиганом, но при этом каким-то чудом оставался послушным ребенком, отца и мать любил и ценил бесконечно. Отца, впрочем, видел значительно реже. От матери же доставалось нам всем по полной программе – она хоть и была доброй женщиной, но запросто могла отхлестать любого из нас мокрым полотенцем. Помню, как мама звала меня с улицы на обед или ужин. Ее первый, еще спокойный, окрик я слышал не всегда, зато второй, в котором появлялись уже металлические нотки, заставлял меня мчаться домой со всех ног.

Родители мои были людьми верующими – даже в те безбожные времена. Они строго соблюдали все посты и отмечали все религиозные праздники. И нас приучали жить так же. Раскрывали нам смысл любви, доброты, уважения, скромности и милосердия, учили дисциплине и труду, закаляли характер. Они никогда не спорили при нас, наоборот – были всегда вместе и всегда заодно, не жалуясь и никого не осуждая. Прокормить нас было нелегко, да и прилавки в магазинах стояли почти пустыми, и иногда отец покупал докторскую колбасу, чтобы была хоть какая-нибудь еда. Мы всегда предлагали кусочек и маме, но она почему-то отказывалась. Тогда мы думали, что она делает это для того, чтобы нам досталось больше. Сейчас я понимаю, что еще важнее для нее было есть только дозволенную Богом пищу.

Мы все много читали, играли в шахматы, нарды, занимались спортом, музыкой и ходили во всевозможные кружки. Но при этом у всех были свои обязанности по хозяйству. Сестры помогали на кухне и мыли комнаты, я был ответственным за вынос мусорного ведра, и все мы, по очереди и вместе, выбивали во дворе пыль из ковров, одеял и подушек.

Как бы ни относился я к школе, но учиться прилежно было обязательным – чтобы потом получить полезную профессию. Мама проверяла у меня уроки каждый вечер, а отец, в ответ на мои постоянные опоздания, говорил: день гуляет, два больной, а на третий выходной, на четвертый он устал, а на пятый – опоздал. То есть, объяснял он, как бы ты ни хитрил и не оправдывался, судить о тебе все равно будут по твоим поступкам, а не по словам. Что ж, благодаря отцу, я усвоил и эту истину, а заодно научился воспринимать критику в свой адрес.

В те годы я был таким вруном и притворщиком, что теперь при мысли об этом на душе становится довольно скверно. Тогда же я вовсе не задумывался о своем будущем, просто жил, как мне хотелось, время от времени расстраивая своими поступками всю семью. Ни тогда, ни в дальнейшем школьные оценки меня особо не волновали, так что, пока все остальные зубрили правила, я витал в облаках. То есть, я был таким твердым троечником – впрочем, весьма мечтательным, со своими нравом и собственными мыслями в ветреной голове.

Все мои братья и сестры, в конце концов, выучились, получили хорошее образование и овладели даже не одной, а несколькими профессиями. Одни мои старшие сестры стали дантистами, другие – технологами, братья – инженерами и, опять же, технологами, а брат Коля занимался наукой и некоторое время работал в Исследовательском институте.

Когда, после эпизода с прессой, нам дали новую квартиру, семья разделилась: на старом месте остались Лида со своим мужем, Коля и Саша, а Наташа, Лариса, Игорь, родители и я – перебрались в новый дом, в Лианозово. В те времена это была окраина Москвы, где сносили старые деревянные дома и образовавшиеся пустыри застраивали многоэтажками. Квартира была большая – четыре комнаты, отдельная кухня и целых три лоджии, откуда хорошо просматривался пруд, пасущиеся на его берегах коровы и уцелевшие до поры частные хибарки. Вокруг шла стройка, все было заляпано цементом и грязью, да и квартира наша, откровенно говоря, требовала капитального ремонта, так что поначалу в новый дом переехали только мы с отцом. Три месяца мы клеили обои, красили двери и окна, стелили линолеум. Я научился класть плитку, собирать мебель, вешать шторы и пробивать стены победитовым сверлом. Мы вместе делали все, что было нужно для нашего переезда и вместе ночевали на одной маленькой раскладушке. При этом, я все же умудрился завести во дворе новые знакомства, а так как Лианозово наше все же не совсем изжило из себя деревню, то время мы проводили, катаясь на самодельном плоту и ловя рыбу самодельной же, собственными руками изготовленной, удочкой.

Во время ремонта я жил практически на два дома, но в школу ходил уже на новом месте, и если раньше мне требовалось не так много времени, чтобы вернуться с уроков к обеду, то теперь дорога занимала два часа. Я по-прежнему перемещался по Москве один, пересаживаясь с транспорта на транспорт, и, насколько я помню, ни разу не заблудился. Младший же, Игорь, ездил с Ларисой, которая тоже начала учебу на новом месте.