Текст книги "Как поплывет ковчег мой.."

Хочу в тебе я видеть только друга, делить с тобою радость и любовь,

Забыть упреки, ложь, обиды, споры… Я не хочу страданий этих вновь.

Тебе я посвящаю эти строки… Позволь сейчас поговорить с тобой,

Вдвоем нам быть не так уже плохо, лишь одиночество приносит боль.

Ведь я мужчина, издревле охотник, всю жизнь в бою, всю жизнь – как на войне,

Поверь, любви твоей защита, как вздох, необходима мне.

Я призываю, будь всегда ты рада! Поддерживай, как друг, меня во всем,

А для меня нет лучше той награды, что в сердце ты всегда живешь моем.

О да, судьба порой жестока, и что посеешь в жизни, то пожнешь,

Но, может, из обид страны далекой меня услышишь все же и – придешь.

Эффект был произведен, даже я не ожидал от себя такого. Через неделю Алена приехала в Испанию, и мы провели вместе очередной по счету медовый месяц. Последний день и вовсе оказался из ряда вон выходящим. Я повез свою жену в аэропорт Альмерии, который находился в двухстах километрах от дома. И то ли всему виной было наше романтически-печальное перед долгой разлукой настроение, то ли дело было в автомобиле (роскошном американском Ньюйоркере, в стекле и коже), но мы за время пути занимались любовью несколько раз, в том числе – на ходу, доверив управление автопилоту. Вы когда-нибудь занимались любовью прямо на трасе, не сбавляя скорости? Я – да, и это, скажу я вам, неописуемое чувство.

Проводив жену, я понял, что в бунгало у моря мне больше делать нечего, и снял квартиру недалеко от офиса. Главным достоинством этой квартиры был камин, у которого я грелся каждый вечер, когда наступила зима, вспоминая свои армейские учения. Зима в Испании – штука парадоксальная: на улице подчас теплее, чем дома. Батареи здесь не предусмотрены, поэтому в помещении обычно стоит собачий холод, по причине которого я немедленно начал страдать от невралгии. Приходилось спать на одном только правом боку, а левый в это время сводило так, что становилось реально страшно. Иногда я все же выбирался в ближайший бар и сидел там с бутылкой вина и неизменным учебником. Других русских в городе Ориуэла не наблюдалось, так что для местных я, разумеется, был какой-то невиданной диковиной. Испанский по-прежнему шел легко, и очень скоро я стал замечать, что подменяю русские фразы испанскими. Так текла моя жизнь.

1997 год начался с неприятностей. Арнольд познакомился с каким-то итальянцем, утверждавшим, что занимается поставками автомобилей. Поскольку эта тема нам тоже была близка, то я вызвал из Москвы старшего брата своей жены, Игоря Павлова, и мы вместе с ним и еще одним его коллегой отправились в Милан. Практически всю дорогу мы проехали без остановок, если не считать короткой проверки документов на итальянской границе. Я любовался пейзажами: за окном мелькали Ницца, Канны, Монако, сменившиеся затем итальянскими виноградниками и деревнями, которые, как и положено, пребывали уже как бы вне времени и пространства.

Милан был прекрасен. Наш провожатый уехал ночевать домой, а мы остались искать гостиницу. Проблуждав пару часов по ночному городу, мы поняли, что шансов найти крышу над головой не так уж много. Лишь с третьего раза нам повезло, мы договорились о цене и вышли к машине за вещами. Обратный путь занял минуты три, но за это время цена успела вырасти как минимум вдвое. Что ж, это был развод по-итальянски под номером один. Номер два тоже не заставил себя ждать, и, честно говоря, нам уже было не до шуток, когда утром, вместо офиса потенциального партнера нас привезли в логово местного мафиози.

Все выглядело как в кино: огромное поместье в пригороде Милана, вид на горы и озеро, Феррари и Ламборджини на парковке, пара породистых скакунов, резвящихся в специальном загоне. Хозяином оказался одноногий, худощавый старик с неподвижным лицом и холодным, пронзительным взглядом. Нравятся ли нам его лошади? – поинтересовался он, затягиваясь сигарой. Лошади нам определенно нравились. После обмена любезностями перешли ближе к делу, и скоро стало ясно, что перед нами не бизнес-партнер, а человек, контролирующий весь рынок угнанных автомобилей – причем, не только в Италии, но и по всей Европе. По мелочам он не разменивался, и интересовался в основном самыми дорогими моделями, за которые к тому же полагалась страховка.

В какой-то момент мы честно попытались прояснить ситуацию и начали объяснять, что нас интересует только легальный бизнес. Услышав это заявление, старик перевел тяжелый взгляд на нашего провожатого и спросил по-итальянски: «Ты кого мне привез?». Назревал конфликт. Я собрал все свои знания испанского и быстро сказал, что, мол, нет проблем, мы до утра все обсудим и завтра обо всем договоримся. Надо сказать, что испанский оказался очень похож на итальянский, так что проблем с переводом не возникло. Да и нечего было переводить – и так все было понятно. Поэтому, по приезду в гостиницу, мы быстро собрали свои вещи, сели в машину и уже не останавливались до самой Испании.

Что и говорить, европейская жизнь оказалась не такой безоблачной, как казалось нам из далекой России. Все, что мы уже проходили в Москве в начале девяностых, здесь только начиналось. Пока шла война на Балканах, главным криминальным элементом в Европе были выходцы из бывшей Югославии – особенно вооруженные албанцы. Впрочем, и в солнечной Испании мошенников тоже хватало и нас постоянно пытались втянуть в разные темные дела. Наконец, когда кто-то из местных предложил нам открыть сеть специальных ночных заведений, мы окончательно поняли, что впредь будем заниматься только собственными проектами, и жалели только, что во время спешного отъезда нам не удалось вывезти достаточно денег, чтобы теперь не иметь таких проблем.

И тут, как гром среди ясного неба, из Москвы прилетели страшные новости о моем старшем брате. Уже несколько месяцев Коля находился в России, занимаясь одновременно нашими проектами по переработке нефти и поставкам цветных металлов. В этих отраслях вращались огромные деньги, миллионы долларов.

Сначала в брата стреляли – пуля, слава Богу, попала в ногу, и ранение оказалось не слишком серьезным. Затем, во время одной из командировок, его бросили одного посреди казахской степи, и он больше суток добирался до ближайшего поселка. А после, уже в Москве, Коле подбросили пистолет и на основании этого завели уголовное дело, грозившее долгим тюремным заключением.

Мы поехали в Москву. Со мной была первая Колина жена, Мария, и его старший сын. С Марией мы с некоторых пор не слишком ладили, однако выяснять отношения было некогда. Всю дорогу мы подменяли друг друга за рулем, поэтому практически без остановок проехали сначала всю Испанию, потом – Францию, Германию, Польшу, Белоруссию и часть России. Мария везла с собой драгоценности, чтобы продать их и выручить деньги.

Было, разумеется, несколько экстремальных моментов (сначала мы заблудились где-то рядом со Швейцарией и проехали лишних километров пятьсот, любуясь заснеженными Альпами, а затем чуть не стали жертвами рэкетиров, промышлявших на трассе между Польшей и Белоруссией), однако, спустя три дня, мы все же относительно благополучно добрались до Москвы.

Чтобы заплатить залог за Колю, пришлось продать все драгоценности, а заодно – и наш Крайслер, на котором мы приехали. Никаких иллюзий по поводу бизнеса в России я больше не испытывал. Брат находился под следствием, все наши проекты были остановлены. Дольше всех продержался лишь тот, что был связан со сборкой компьютеров, однако и от этого радости было мало. Бывший студент и компьютерный гений Константин Безродный, еще совсем недавно обивающий пороги нашего офиса, а теперь вполне заматеревший, перерегистрировал всю компанию на свое имя, так что мы теперь к ней не имели никакого отношения. Одним словом, все опять складывалось совсем не так, как мы планировали.

И тогда я снова уехал. Я купил билет на самолет и полетел в Израиль, чтобы побыть еще хоть немного со своим отцом, который к тому моменту находился почти при смерти. Думал ли я тогда, что скоро вернусь? Не знаю… Но в Израиле на этот раз я пробыл около года. Отец очень обрадовался, как-то воспрял духом, мы даже возобновили наши прогулки. Я его купал и ухаживал за ним, но курить уже не давал.

Теперь я уже не мог оставить ни его, ни маму с сестрой, тем более, что с покупкой дома для них так ничего и не сложилось. Я привез родителям немного денег, оставшихся от продажи машины. В этот раз я был твердо намерен решить, наконец, вопрос с гражданством, поэтому снова подал документы. Более того, чтобы у израильских властей больше не было повода для отказа, мы с Аленой оформили формальный развод. В сущности, делить нам уже было нечего, да и печать в паспорте мало что значила, и все же я был бесконечно благодарен своей жене за понимание и поддержку. Мы поставили точку. Огромный этап моей жизни, исчисляемый всего лишь несколькими годами, но вместивший в себя столько важных событий, закончился.

Израильский паспорт мне выдали очень быстро. Не прошло и месяца, как я не просто стал гражданином Израиля, но и получил материальную помощь от государства и право бесплатно учить язык. Спустя некоторое время, я перебрался ближе к морю, в Хайфу. Мне необходимо было чем-то заниматься, поэтому я пришел в яхт-клуб, к своему знакомому тренеру, и договорился о том, что я стану тренировать местных детей. Он очень сильно обрадовался и сразу же мне выделил лодку.

Принимать обстоятельства, а не бороться с ними – вот лучшее, чему я мог научиться во времена, когда все шло не так.

Глава шестнадцатая. На круги своя

Я стал читать Тору в год, когда умер мой отец. Повествование о странствиях Моисея, так и не достигшего Земли Обетованной, обрели в моих глазах иной смысл. Возможно, дело было в том, что я сам тогда находился в Израиле, и Земля Обетованная, казалось бы, окружала меня со всех сторон. С другой стороны, никогда еще я не был так далек от понимания себя самого, собственного предназначения и цели, как в тот год. Жизнь моя заворачивалась по крутой спирали, и я, обогащенный новыми знаниями и скорбями, возвращался неизменно все в ту же исходную точку. Возвращался другим, оставаясь при этом самим собой.

Тот год начинался неплохо – казалось, все волшебным образом устраивалось. Кроме родителей, в Израиле к тому времени жили Лида с Гильятом и сыном, младший Игорь с семьей и некоторые другие близкие мне друзья и родственники. Игорь уже успел освоить иврит и учился на инженера, я же только записался на языковые курсы в ульпане и параллельно начал свои тренировки, навещая родителей раз в неделю.

Пособия я тогда еще не получал, жить было не на что и негде, но какие-то высшие силы опять позаботились обо мне: один завсегдатай местного яхт-клуба (как оказалось впоследствии – замминистра спорта Израиля) позволил мне поселиться на его тринадцатиметровой крейсерской яхте. На этой яхте я прожил немногим больше месяца.

Морской болезнью я не страдал, но болтаться сутки напролет между небом и водой оказалось непросто даже для человека, влюбленного в парусный спорт. В первое время я никак не мог заснуть, а выходя на берег, шатался, как пьяный – мне казалось, что земля под ногами продолжает качаться. Впрочем, я все же освоился – в любом случае, это было намного лучше, чем спать на улице. Денег на еду не было, я варил себе картошку на камбузе и вечно ходил голодный. Помню, однажды целых три дня пришлось довольствоваться несколькими картофелинами. Когда мой знакомый тренер узнал об этом, он привез мне целую сумку продуктов. Сам бы я ни за что не в своем бедственном положении не признался, но правда открылась благодаря охраннику, который дежурил в порту каждую ночь и наблюдал, соответственно, мои картофельные мучения.

Интересная личность был тот самый охранник, я вам скажу – одессит, лет пятидесяти. Он постоянно жаловался, как плохо ему живется в Израиле и вспоминал свою благословенную Одессу. Я терпел примерно неделю, а потом все же спросил: что же ты не уедешь обратно, если все так плохо? Куда ж я уеду? – причитал он. – У меня здесь квартира, машина, работа, дети, внуки, да еще пособие платят моим старикам…. Вообще-то, я любил с ним поболтать, особенно когда он начинал рассказывать одесские анекдоты, с одесскими же (причем, совершенно непритворными) интонациями.

Раз в неделю я ездил к родителям в город Арад. Двести километров от Хайфы я преодолевал на переполненном молодыми солдатами автобусе. Все эти юноши и девушки, почти дети, вооруженные автоматами, ехали домой на выходные. Мне они нравились – могли, конечно, закинуть ноги на соседнее сидение, но в остальном были воспитаны и, что немаловажно, хорошо образованы: почти все свободно говорили на нескольких языках. С одним парнем я проболтал всю дорогу по-русски. Почему-то так и остался в памяти его рассказ о том, как во время войны они заказывали себе пиццу прямо на передовую.

Повидав родителей, я возвращался в свой яхт-клуб, где снова пытался восстановить форму. Надо сказать, что на первых порах я не слишком-то в этом преуспевал. Первые же крупные соревнования, в которых я поучаствовал, обернулись полной катастрофой: я не ходил под парусом уже лет восемь, и теперь меня обходили даже бывшие школьники. Многие при этом знали о моих прежних заслугах, а потому старались задеть меня побольнее. Стартовал-то я в числе первых (мастерство, как говорится, не пропьешь), но затем все пошло совсем не так, как ожидалось, и в результате к финишу я приходил последним, что было вовсе оскорбительно для меня.

Одним словом, чтобы подобное больше не повторилось, я форсировал свои ежедневные тренировки и постоянно ходил в костюме сборной России, для дополнительной мотивации.

Прошло немного времени, и подоспело долгожданное пособие. Я тут же съехал с яхты, снял комнату в Хайфе, бросил курить, записался в местный спортивный зал и даже купил себе подержанный велосипед, который на ближайшие несколько месяцев стал моим основным средством передвижения. В принципе, моя новая жизнь меня вполне устраивала. Я полюбил этот портовый город – не просто так, видимо, первые репатрианты прибывали сюда из Одессы. Я часто бродил по маленьким улочками и заглядывал на старый турецкий рынок, а иногда отправлялся в древний городок Акко, расположенный буквально в двадцати километрах. Город этот действительно очень старый, еще крестоносцы в нем останавливались, и неслучайно ЮНЕСКО включила его в свой список Всемирного наследия.

Единственное, чего мне не хватало, это жены. Алена оставалась в Москве, ездить в Россию я больше не мог, так что наша любовь перешла на какое-то время в разряд платонической. Я хранил ей верность, как мог, хотя вокруг кружилось немало симпатичных девушек, и многим из них я нравился.

Следующим этапом, который мне предстояло преодолеть, стало самостоятельное приготовление еды. Жизнь полна парадоксов: пройдя через армию и московский криминальный бизнес, научившись ворочать миллионами долларов, я был, тем не менее, настолько избалован постоянным присутствием многочисленных женщин, что к двадцати девяти годам не мог соорудить для себя ничего, кроме яичницы, бутербродов и жареной картошки.

Но и тут мне повезло. Хозяева, сдавшие мне комнату, и обитавшие здесь же, по соседству, оказались незаурядными людьми. Меня научили готовить украинский борщ и узбекский плов, ходить на рынок перед самым закрытием, чтобы добывать фрукты и овощи практически бесплатно, а также – рисовать и играть на синтезаторе. Это уже было совсем неожиданно. Дело было в том, что хозяин квартиры, некий Иосиф Беккер, в прошлом был художником и музыкантом, и вот теперь он давал мне уроки акварели и заставлял разучивать гаммы. Так все и сошлось: любимый спорт, Средиземное море, рисование и музыка… Надо сказать, я неплохо преуспел: освоил базовые навыки перспективы и знал все о золотом сечении и сочетании цветов… Бывали конечно разные забавные случаи, связанные, главным образом, с разностью наших привычек. Помню, однажды я сидел я кухне и пил чай, прихлебывая очень смачно, как учил меня мой отец. Звук этот оказался для всех домочадцев таким пугающим, что они тут же прибежали на кухню – проверить, не разбил ли я чего-нибудь. В общем, порой это было даже забавно…

И еще я стал тренером. Сначала моими подопечными были, в основном, дети. Потом появились ученики постарше: одна молодая израильтянка Ева (необыкновенно красивая, с фигурой почти идеальной для яхтенного спорта) и профессор математики Андрей Кацман, эмигрировавший в Израиль еще во времена СССР. Я слушал этого взрослого человека и думал, как странно все-таки устроен мир: там его из-за национальности не хотели брать в МГУ, а здесь – предоставили все условия для работы и платили такую зарплату, что у него был свой частный дом и яхта. Он разрабатывал программы для новейшего медицинского оборудования, этот профессор.

Тренером я был жестким, гонял всех подряд, несмотря на возраст и титулы. Детишки даже обижались первое время, но зато через несколько месяцев буквально смотрели мне в рот, безропотно бегали кроссы и подтягивались на перекладине. Первое время я говорил с ними на английском, а иврит учил параллельно. Результат не заставил себя долго ждать: один паренек вскоре попал в десятку лучших яхтсменов страны в классе Лазер. Его отец, Гилель, владелец огромной виллы, все приглашал меня в гости и старался посытнее накормить. Знали бы они, кем был я раньше… Впрочем, я держал рот на замке и про свою прошлую жизнь не распространялся.

Девушка же стала чемпионкой страны и первым номером в сборной, но затем неожиданно для всех порвала со спортом, и, вместо того, чтобы готовиться к очередной олимпиаде, ушла в армию. Узнав об этом, я испытал легкое потрясение – в мое время люди обычно поступали наоборот.

Прошло еще несколько месяцев, и я занял второе место на местной регате. Затем, уже летом, оказался в первой пятерке национального чемпионата и попал, таким образом, в сборную, а в розыгрыше кубка Израиля уступил всего одно очко победителю, призеру чемпионата Европы, и занял свое второе место с отчетливым золотым оттенком. Для того, чтобы вернуться в форму, мне понадобилось чуть меньше года. Соревноваться со мной на равных в Израиле было уже некому. Меня даже попросили подготовить ребят к чемпионату мира, и я на какое-то время стал тренером национальной сборной страны. Короче, больше надо мной никто не смеялся.

Надо сказать, что тренировки в Израиле имели свой неповторимый привкус. Несмотря на бесконечно тлеющий арабо-израильский конфликт, спортивная жизнь в марине Хайфы продолжалась. Иногда я на своей лодке подходил слишком близко к пришвартованному у причала огромному авианосцу, в другой день яхту почти переворачивало от воздушных вихрей, поднимаемых лопастями военных вертолетов, которые барраживали над портом в течение месяца. За время, проведенное мною в Израиле, я пережил несколько военных конфликтов, приходилось даже спать с противогазом. Но после России мне уже было ничего не страшно. Иной раз даже забавно было наблюдать за американскими матросами, блуждающими по городу в поисках красивых девчонок.

Разумеется, жить на одно пособие было невозможно, так что я искал подработку где только можно. Чем я только ни занимался, страшно вспомнить… Один раз поехал ночью грузить кур на убой. Нас было восемь человек, и все начиналось неплохо (насколько это вообще возможно в таких обстоятельствах). Однако уже через час шестеро собрали свои вещи и убрались домой со словами, что за такую работу им уже никаких денег не надо. И мы остались вдвоем с одним парнем, которому, наверное, тоже позарез нужны были деньги.

Повторюсь, дело происходило ночью, пока куры спали. Надо было присесть на корточки, взять по две или три курицы в каждую руку и перенести их в контейнер для перевозки, расположенный метрах в десяти. И так – бесчисленное количество раз. Кур было пять тысяч, нас – двое, и управиться нам надо было до рассвета, пока куры не проснулись. Драматичности добавлял мой костюм сборной России, который я надел, поскольку ничего другого у меня просто не было. Не знаю, сколько раз за эту ночь я присел и сколько раз поднялся, однако наутро колени у меня болели так, что я практически не мог ходить. Вдобавок, я весь покрылся какой-то сыпью – думаю, это была аллергия на куриный помет.

В следующий раз мне пришлось загонять цыплят на прививку. Это было еще жестче, потому что цыплят было в три раза больше, а я – один. И дело было даже не в том, что я в течение нескольких часов ползал на четвереньках, собирая их в загон, а в том, что ветеринар в неразберихе вколол гормон роста заодно и в мою руку. Рука мгновенно распухла, и я мучился потом еще три дня. Надо ли говорить, что с тех пор я возненавидел курятину и больше на такую работу не соглашался?

Следующим этапом была должность официанта на огромных банкетах. Обслуживая по пятьсот человек, я носился со своим подносом и за смену пробегал больше двадцати километров. В армии и то легче было. После банкетов пришла очередь сетевого маркетинга. На каждого приходилось несколько домов, в которые мы и стучались, чтобы предлагать никому не нужный товар – школьные учебники стоимостью более тысячи долларов. Вот где работали настоящие мастера своего дела! Помню, была среди нас одна ловкая барышня, которая умудрялась заключать по три-четыре контракта каждый вечер. Да, думал я, это вам не нефтью или хлопком вагонами торговать – здесь нужен был настоящий талант и знание человеческой психологии.

Так все и продолжалось, пока не наступил тот страшный день, когда умер мой отец. Шел январь 1998 года, отцу было семьдесят три. В Израиле он прожил чуть более двух лет – пусть и не в собственном доме, зато рядом с любимой женой. Не все наши родственники смогли приехать на похороны, но для меня главным было то, что я сам был здесь. В сущности, я ведь именно для этого и приехал в Израиль – чтобы быть рядом с ним до конца и проводить в другой мир.

Все это время я понимал, что рано или поздно это случится, и даже привык жить с этой мыслью. Но все равно мне было очень скверно. Наверное, именно тогда я впервые ощутил, как быстро идет время. Мы взрослеем, и родители, которые еще совсем недавно учили нас всему, отправляются дальше.

На похоронах отца я познакомился с одним человеком – начинающим раввином, которому тоже пришлось пройти свой долгий путь. Когда-то он был боксером, а теперь стал проповедником. Он открыл для меня Ветхий Завет и Пятикнижие Моисея. Я слушал притчи и истории о делах человеческих. После смерти отца я впервые стал разговаривать с Богом. Иногда я проводил так целые вечера – не молился, а именно разговаривал с Богом, просил его наделить меня мудростью и указать правильный путь.

Отца похоронили не в гробу, а в склепе, окутав простыней. По еврейской традиции, никто не видел его лица после смерти. Позже я узнал: так поступают, чтобы родные помнили близкого человека живым, а не мертвым.

После смерти отца, я пробыл в Израиле до самого лета. Почти месяц я носил траур и отрастил такую бороду, что на улице меня останавливали полицейские. Я забросил дела и тренировки, и целыми днями молился и думал. А потом – вернул взятое государственное пособие и засобирался в Москву. Меня отговаривали, предлагали место в спортивной академии и пост главного тренера сборной в моем классе яхт. Но все изменилось. У меня теперь были другие планы на жизнь, к тому же, я очень скучал по Аленке.

Таким образом, судьба моя снова описала крутую дугу и вернула меня в ту же точку. Я опять был в Москве, пока еще женат, но без работы и денег. Надо было начинать все заново.

Как и всегда в трудные времена, я решил делать то, что умею: вспомнить свое скорняжное ремесло и поднимать собственное производство. Разумеется, на это требовалось время. Это понимал я, но, к сожалению, не понимали все остальные. Чем дальше, тем чаще слышал я упреки в том, что не способен обеспечить семью – и, хоть и старался изо всех сил не обращать на это внимание, но неприятный осадок все же копился. Поэтому я вспомнил еще одно дело, в котором был силен: позвонил своему бывшему тренеру Алексею и пошел к нему подрабатывать инструктором. Алексей Нечаев в то время арендовал небольшой яхт-клуб для туристов, у него там было несколько лодок и доски для серфинга. В этом яхт-клубе подвизался теперь и я – учил всех желающих ходить под парусом.

Помню одну странную встречу. Была среди моих учеников одна дама, проявлявшая ко мне особый интерес. Однажды она взяла мою правую руку, внимательно посмотрела на ладонь и неожиданно сказала, чтобы я больше никому ее не показывал. По ее словам, выходило, что жизнь моя должна измениться в самое ближайшее время. Придут большие деньги, пообещала она, и родятся два сына. Тогда я не придал большого значения ее словам, хотя позже был вынужден признать, что они оказались пророческими. Мы продолжали общаться как ни в чем не бывало. Отношения у нас были теплые, и она здорово вдохновляла меня все то короткое московское лето.

Моя любимая жена тем временем выучилась-таки на стюардессу, и теперь практически постоянно была в отъезде. Возвращаясь, она рассказывала мне про красивую жизнь и новых олигархов, сорящих деньгами, в том числе – про одного весьма известного тогда персонажа, некогда прибравшего к рукам наш нефтяной бизнес. Где были все эти олигархи, когда процессами рулили мы? – думал я. Не то чтобы я обижался, но все же не мог отделаться от ощущения, что на мне поставлен крест. Кажется, уже никто, включая мою жену, не верил, что я снова смогу подняться.

Между тем, жизнь вокруг бурлила вовсю, страсти в Москве не только не улеглись, но и вышли на совершенно новый уровень. Вся страна обсуждала дело так называемой банды «черных риелторов», обвиняемых в убийстве более тридцати человек. Косвенно это дело коснулось и меня, ведь возглавлял банду мой давний недруг – мент с золотой цепью на шее из прежней мимолетной компании. Во время следствия этот парень отрезал себе язык, чтобы не проговориться.

Доносились до меня и истории об общих знакомых, некогда прошедших по касательной по моей судьбе. По большей части, новости эти были трагичные, и оставалось только удивляться, до какого неприкрытого безумия может дойти человек, лишившись моральных тормозов. Пока я отсутствовал, пулей в затылок убили моего соседа. У моего друга Рафа Бурова убили отца: всего за несколько тысяч рублей пенсии его ударили по голове, и он умер в больнице. Затем бесследно исчез отец моего племянника Роберта, и, несмотря на возбуждение уголовного дела, а также нанятых частных детективов, наружное наблюдение и прослушивание телефонных разговоров, найти его так и не удалось – по сей день он числится пропавшим без вести. У Роберта на этой почве сносило крышу так, что он сначала избил родного брата своего отца, и несколько раз пытался рычать на меня тоже. Я с ним проживал тогда вместе какое-то время, после Амира, но пришлось съехать. Мне было не по себе, и я долго думал, что же может привести человека к таким действиям…

Я жалел его, но помочь ничем не мог, ведь он реально вел себя, как бешеный пес, и именно тогда я впервые осознал, какими вырастают подростки, оставшиеся без внимания родного отца. Разумеется, Роберт уже давно вышел из подросткового возраста – он неплохо зарабатывал на продаже цемента, снял себе офис и чувствовал себя королем. Однако таинственное исчезновение отца, а также шальная жизнь и наркотики доводили его порой до состояния бешенства, так что однажды у нас произошел довольно серьезный конфликт. Хорошо, что мне удалось сдержаться и понять, что находится не только в заблуждении, но и в полном отчаянии. Это потом мы помиримся, и он сам будет называть себя ветрогоном, но тогда ситуация между нами напоминала искрящий провод, опасный для жизни.

Дальше – больше, все как вновь перемешалось и даже моя родная сестра, мама Роберта, обвинила в похищение мужа нас с Колей. По ее словам, мы пытались таким образом поправить свое материальное положение. Сказать, что я пребывал в шоке – значит, ничего не сказать. Я был ошеломлен, подавлен и глубоко, бесконечно разочарован не только в своих сестрах и племяннике, но и во всем человечестве в целом.

Один раз я сам чуть было не попал под раздачу, несмотря на то, что давно отошел от серьезных дел. Машину моего тестя, за рулем которой я находился, подрезал дорогой джип Мерседес. Я не успел избежать столкновения. Алена, которая была в тот момент рядом со мной, быстро выскочила на тротуар и спряталась. Я же, как обычно, полез разбираться. Атмосфера накалилась довольно быстро, и неизвестно, чем бы все это закончилось, но вдруг я услышал: «Руслан, это ты??». С трудом и не с первого раза узнал я того, кто меня окликнул – этот парень, бывший чемпион мира по боксу, входил в окружение моего старого друга Богдана. Через полчаса явился, и сам Богдан Панин с извинениями за своих ребят и просьбой не заявлять о происшествии в милицию. Обнялись мы по-дружески, но краем уха я все же услышал: «Это раньше ты, Руслан, был мешком денег, а сегодня мы у руля».

Скажу честно, на душе было гадко. Шум мы поднимать не стали, тестю я ничего не сказал, а машину доставил в дружественный автосервис, где ее починили за чисто символическую плату. Позже мой тесть все узнал, но ничего говорить мне не стал. Хороший был у Алены отец – Валерий Иванович Павлов был настоящим мужчиной.

Не могу сказать, что моя жизнь после возвращения наладилась. Ведь это только кажется, что стоит ступить на родной порог, и все снова будет как раньше. Теперь-то я понимаю, какая это великая иллюзия, какой бы обманчивой и утешительной она нам ни казалась. «Никогда не возвращайся в прежние места…» – сказал один поэт, и был прав. В общем, все изменилось, и я это чувствовал.

Отношения с Аленой разладились. Формальных поводов для расставания у нас не было – так, что называется, по мелочам: то спрятанные от меня деньги, то бутылка французского коньяка, которую она отказалась поставить на стол… Потом мне отказали в московской прописке, а без нее я не только не мог устроиться на работу, но даже по Москве передвигался зигзагами, уходя от патрулей. Но хуже всего было то, что теперь я жил с постоянным ощущением брезгливой жалости с ее стороны. И это уже было совсем невыносимо. Детей она не хотела. После того, как мы вместе похоронили страшного пса Дика, некогда так испугавшего меня, а теперь умершего от старости, я собрал свои вещи и съехал к Амиру. Мой друг предоставил мне свою квартиру, а сам практически жил на даче.