Текст книги "Изнаночные швы времени"

XII

– Саша, ты уснул что ли? – окликнул напарника Феликс.

– Что?! – обернулся тот.

– Как что? У монголов приказ появился отступать, а ты молчишь!

– Я вижу, просто не говорю, так запоминаю.

Феликс помотал головой: нет, ты говори, рано тебе еще молча мемографировать. Шурик снова начал бормотать:

16.35… Командир монгольского отряда у южного брода приказал отходить назад через реку. Сигнал бунчуком и бубнами. Легкая монгольская конница на правом берегу Трубежа открыла выход на берег, сама сгруппировалась севернее и южнее брода. Готовят луки.

В руку Олега легла рукоять секиры. Удобно и надежно. Он благодарно глянул на оруженосца, крутанул оружие пару раз над головой, разминая плечо, попросил Сполоха прыгнуть с места – высоко и вперед, смяв трех-четырех монголов.

Эти его не интересовали больше. Ему нужен был темник, который, не в пример другим монгольским военачальникам, обычно командовавшим с безопасного расстояния, рискнул-таки переправиться через реку с передовым отрядом. Где ж ты, милый? Ужель утек? Нет, здесь.

Конь стоял, по щиколотку погрузившись в песок на самом берегу, а всадник в золоченом шлеме, опустив саблю, оглядывался по сторонам – недовольно, но не растерянно. Заметив рвущегося на него Олега, что-то коротко приказал стоявшим рядом телохранителям.

Двое ордынцев бросились одновременно. Булава одного тяжело бухнула в щит, плечо у Олега противно, как зубная боль, заныло. Другой наметился проткнуть его копьем, но Олег успел перерубить древко и вместо удара заостренным наконечником получил в грудь только тупой и не очень сильный тычок. «Тоже, конечно, синяк будет, ну да ладно, – мелькнуло в голове. – Я-то опять размяк, оказывается».

Главная беда была в том, что теперь эта расслабленность, подкравшись, никак о себе не заявила. Хорошо подготовленный организм, обычно предупреждавший Олега, если необходимая в бою воинственность и агрессивность исчезали, теперь подвел, но настраиваться времени не было – отбивайся, да и только. Олег вышиб саблю у ордынца, который остался без копья, от булавы уклонился, хотя раньше мог бы легко отрубить противнику руку. И даже когда того по инерции от чересчур мощного замаха развернуло к Олегу боком и он остался совершенно беззащитным против секиры, она как будто сама собой развернулась в воздухе, ударила не острием, а плашмя. Вместо того чтобы быть разрубленным, ордынец просто вылетел из седла.

Бубны собрали сюда, на пятачок между Олегом и ордынским командиром, почти всех монгольских всадников, оставшихся на левом берегу Трубежа. «Черт, опасно!» – проскользнула мысль. Про золоченый шлем уже можно было забыть. Отбиться бы, да назад, да людей вывести. А многих уже и не выведешь. Олег краем глаза заметил, что у Василия, который сражался справа и чуть сзади, в уголке рта показалась струйка крови, он побледнел и сполз на землю. Незнакомого седого дружинника с трех сторон подняли на копья.

После нескольких новых ударов на щите Олега под умбоном образовалась трещина; левая рука онемела, по ногам разбежались мурашки беды, так же как когда-то его пятнадцатилетнего, пытавшегося плыть против течения на Волге, затянуло в водоворот. Дыхание сбилось, кровь в висках стучала громче монгольских бубнов, по-прежнему разрывавших воздух. Олег понял, что ему страшно. Очень страшно. Секира стала неимоверно тяжелой, пришлось бросить ее на землю и вытащить меч.

Тут что-то змееподобное развернулось в воздухе. Он успел понять: аркан, но реакции хватило, только чтобы отшатнуться. Веревка захлестнулась вокруг шеи Сполоха. Тот нервно всхрапнул и повернул испуганный глаз на Олега.

Олег потянулся мечом к веревке – перерубить, однако не мог: то ли аркан был натянут слабо, то ли удару не хватило хлесткости. Тогда меч полетел вслед за секирой, в руке оказался нож, и только им Олегу удалось освободить коня.

Монголы, на счастье, чуть промедлили, вместо того чтобы на него броситься вновь. Олег успел оглядеться, его взгляд выхватил из хаоса боя изумительнейшую картину: немолодой ордынец и один из Олеговых юнцов-дружинников, сцепившись друг с другом, дошли до ножей, и теперь каждый держал противника за кисть, не давая нанести последний удар. Они яростно дышали друг другу в лицо, думали, может, не пришли ли пора кусаться, а их лошади – красивый вороной жеребец и аккуратная пегая кобылка, притиснутые другу к другу, – напротив, приязненно обнюхивались и время от времени слегка прихватывали друг друга зубами.

Неожиданно эта картинка – ирреально мирная – прогнала приступ апатии. И когда со стороны реки донеслось противное «тын-н-н» отпущенной тетивы, нейромашинка опять сработала нормально. Он обернулся на звук и увидел стрелу: она летит, медленно поворачивается вокруг своей оси, вибрирует ее оперение. Но нагнуться к земле за мечом и отбить ее он уже не успевал, а ловить на глазах у всех не хотелось. Поэтому он всего лишь сбросил себя из седла на землю, а пущенная ему под нагрудную пластину стрела пролетела над спиной Сполоха.

17.20… Оставшимся на левом берегу Трубежа монголам удалось компактно собраться у самого брода… Олег упал! Феликс, Олег упал!!

Оказавшись на земле, Олег первым делом попробовал вытащить из-под конского трупа свою секиру, но не мог. Помочь ему было некому: вокруг уже не осталось своих. Двадцать минут он не командовал и не подавал пример, как надо действовать, – и бой превратился в свалку, и монголы сразу же воспользовались численным превосходством.

17.35… На плацдарме у южного брода монголы очень грамотно себя повели. Они закрыли его зонтиком из стрел с правого берега Трубежа и перебили всех русских дружинников, которые не сообразили выбраться за пределы обстреливаемой зоны. Теперь ордынцам никто не мешает, и они в полном порядке отходят через реку к основным силам.

Отходили не все. Двое телохранителей монгольского командира развернулись и направили своих коней в сторону Олега, одновременно опуская копья.

Олег вздохнул, отпустил рукоятку неподдавшейся секиры и хлопнул по шее Сполоха, чтоб тот убирался подальше. Потом опустился на колено, упер щит нижним углом в землю, устроил к нему из обломка копья упор, еще долгих три секунды размышлял, какое из нацеленных на него копий ударит первым. И даже успел решить, что все равно не проткнут, так затопчут.

Но тут где-то позади тренькнула тетива, затем, почти без перерыва – снова. И этот звук Олег узнал. Не мог не узнать. В нем действительно было что-то похожее на игру Стива Харриса и вой волка. Он помнил его с тех времен, когда вместе с Сигизмундом Орвицем, алхимиком Гуго фон Лихтенштейна8585
  Гуго фон Лихтенштейн (Гуго фон Вайкерсдорф) женился на дочери графа Гадериха фон Лихтенштейн унд Медлинг (1130) и взял себе имя по названию замка, принадлежащего жене к югу от Вены. Впоследствии его далекие потомки купили феодальные владения, в настоящее время являющиеся государством Лихтенштейн.


[Закрыть], впервые опробовал эту тетиву во дворе княжеского замка на краю Венского леса. Результат оказался бесподобным, и Орвиц, не переставая, хвалился перед Лихтенштейном. С его слов выходило, что он нашел-таки рецепт точности лука: трое суток вымачивать тетиву в слюне кабана, накануне покалечившего человека. Олегу эта легенда нравилась; он почтительно поддакивал, хотя пропустили тетиву через молекулярный модификатор, замаскированный под обычный для того времени кальцинатор алхимика, и она по своим качествам сравнялась с тетивой профессионального спортивного лука, изобретенного одиннадцатью веками позднее.

Разглядеть пущенные с этой тетивы стрелы Олег не мог, но увидел результат: один из пораженных ордынцев неестественно наклонился в сторону, потянул, умирая, всем своим весом повод, его конь отвернул и промчался мимо. Второго – уже мертвого – прямо на Олега несла лошадь, но копье погибшего опускалось все ниже, потом воткнулось в землю, и монгола выбросило из седла. Лошадь чуть не потеряла равновесие, но все-таки удержалась на ногах. Олег не успел увернуться – удар!

Его отбросило метра на три, и после падения поначалу ему показалось, что голова лежит отдельно – шеи как будто не было. Наконец ощущения стали возвращаться. В ушах гудело, под веками появились красно-оранжевые молнии, во рту – вкус земли. Он открыл глаза и увидел Нормана, стоявшего шагах в ста от него рядом со Сполохом. Он держал наготове лук и поминутно переводил взгляд с монгольских всадников, еще оставшихся на левом берегу Трубежа, на Олега. Рядом с ним стояли три воина, по виду из испытанных ветеранов, но на Нормана глядели с исключительным уважением.

17.48… Черт!!! Вижу Нормана. Олег, выходит, так и не отправил его назад. Он и небольшая группа дружинников стоят перед южным бродом на границе зоны обстрела с правого берега Трубежа. Норман положил двух монголов, которые хотели добраться до места, где упал Олег. Еще двух! Олег поднимается! Только бы ему теперь под стрелы не попасть…

– И хорошо, что не отправил, – Феликс, не менее напарника удивленный, повесил на сук веревку, конец которой только что собирался сбросить вниз. – А то пришлось бы сейчас мне туда лезть, Олега вытаскивать. И не факт, что успел бы я.

18.12… Все монголы ушли с левого берега Трубежа. Заградительный обстрел прекращен, но лучники остались у самой воды, и если шевельнется какой-нибудь раненый, сразу начинают стрелять снова. И по чужим, и по своим, кажется…

Олег попытался подняться на четвереньки, но воткнувшаяся невдалеке ордынская стрела заставила быть осторожнее. Он пополз.

Голова гудела страшно. Да если бы просто гудела… Контузий, что ли, не было? Не впервой. Но так она не только гудит – чуть повернешь неаккуратно, и как будто внутри что-то раскаленное на мозг проливается. Глаза закроешь – хоть чуть-чуть легче. Так, ползем, ползем, аккуратно… Кто это орет как сумасшедший… Какой я, к черту, великий князь… И не дергай ты меня, ради бога, убью! Не дергай!

– Великий князь! Великий князь! Велит! Велит тебе! Велит тебе, боярин, возвращаться к войску.

Олег поморщился и приоткрыл глаза. За плечо его держал мальчишка, одетый в роскошный лазоревый плащ-корзно – Владимир, сын великокняжеского постельничего Георгия Всеславича. Отец отрока – пожилой, долго болеющий владимирский боярин – остался в столице, и паренек почти постоянно был рядом с князем Андреем. Тот учил его играть в шахматы и грозил плеткой, если мальчишка не прочитывал положенные ему на день четыре страницы из сочинения Владимира Мономаха8686
  Владимир Всеволодович, великий князь киевский (1113—1125). Прозвище Мономах восходит к полулегендарному свидетельству, согласно которому его мать была дочерью византийского императора (с 1042) Константина XI Мономаха (ок. 1000—1055) из македонской династии. Княжение Владимира Мономаха – последний взлет Киевской Руси. При нем было нанесено решающее поражение половцам, которые удалились от русских границ; после мощного народного восстания в Киеве издан улучшивший положение низших слоев общества «Устав о резах», переписана «Повесть временных» лет – первый письменный источник по истории древнерусского государства. Автор двух дошедших до современности литературных произведений и одного эпистолярного.


[Закрыть] «О путях и ловах».

Мальчишка был умненький и не трус. Но сейчас он был бледен и испуганно поглядывал на реку. Олег потихоньку, всем телом, чтобы не разбудить боль в голове, повернулся и посмотрел туда же.

Через Трубеж, помутневший, буро-желтый, опять переправились монголы. Олег понял это по звяканью оружия, скрипу доспехов, глубокому дыханию коней; до него дошло, что теперь он не может рассмотреть лица врагов. Что-то случилось с его зрением: он видел все как будто бы сквозь оконное стекло, о которое разбиваются и скатываются капли частого дождя. Через реку будто двигались не люди и кони, а коричневые тени с нечеткими контурами.

Подвели Сполоха, и Олег полез в седельную суму. Нужно было срочно добраться до туеска с архангелом Рафаилом, а то толку, от него, боярина Олега Владимировича, никакого не будет.

Рядом с копытом коня в землю воткнулась стрела. Потом еще. Сполох нервно переступил и тряхнул хозяина. Голову Олега опять прошил разряд боли, подступила уничтожающая волю тошнота. Медтуесок, с трудом нащупанный, выскользнул из ставших ватными пальцев.

Дьявол! Ладно, вариантов, видимо, больше нет.

Олег нащупал языком на обратной стороне левого верхнего резца небольшую выпуклость и сильно нажал. На язык пролилась пряная горьковатая жидкость – мощный стимулятор адреналина.

Почти сразу стало легче дышать, головная боль отступила, через минуту Олегу не показалась такой уж безрассудной мысль вернуться на берег, где осталось все его оружие, кроме лука и ножей. Меча было особенно жалко, он был очень хорош – из кузниц, которые Орвиц, оказавшийся весьма предприимчивым, построил вокруг алхимической лаборатории.

– Быстрее, боярин, быстрее! – торопил сын постельничего, опасливо оглядываясь на брод, который уже почти перешли первые ряды монгольских всадников. Олег, чертыхнувшись, взобрался в седло. Сполох довольно заржал и в несколько шагов перешел на галоп.

У Нормана тоже был хороший конь и Сполоха догнал быстро.

– Ты как, Олег?

– Я тебе сказал вперед не соваться? Говорил, что теперь точно отправлю назад, если не будешь слушаться? Ночью же отправлю.

– Меня князь послал, – ответил Норман. – Он с тобой советоваться хочет.

– А, князь… Что он надумал?

– Болеслав надумал. Предлагает обойти Неврюя через лес справа, потому как ордынцы часть войска куда-то увели.

Олег резко остановил Сполоха и посмотрел за Трубеж. «Да, их меньше стало. Как это я сам не заметил? Хотя что я мог заметить?.. Что это со мной сегодня? Никогда такого не было, – подумал он и снова пустил коня вперед, уже неспешной рысью. – Зачем ушли ордынцы? Заманивают? Понимают, что половину войска потеряют, если будут стараться нас на этом поле достать. Или грабить ушли? Если заманивают, соваться на правый берег нельзя. Если грабить пошли – самое время. Черт! Что это?!»

18.24… Над стенами Переславля поднимаются клубы дыма. В городе начался пожар. А в тылу боевой линии русского войска появились монголы. До полутора тысяч. Ворота под Никольской башней открыты. Судя по всему, ордынская конница вышла оттуда. Да, точно оттуда. Как раз появился второй отряд. Всего теперь там более двух тысяч всадников. Кто-то открыл им ворота, видимо.

Монголов обстреливают из опорных пунктов засеки. Князь Болеслав разворачивает своих дружинников фронтом на север. Готовятся атаковать. Нет, не смогли организоваться. Переславские ополченцы рванули с позиции и смешали конницу юрьев-польского князя.

Да, именно рванули. Ратники переславского городового полка, увидев дым пожаров над своим городом, как по команде развернулись и бросились к городским воротам. В военном смысле слова это называется бегством, но в мемограмму Феликса это слово не попало. Он не цокнул языком и не покачал укоризненно головой – ему был хорошо понятен порыв этих людей.

В 1252 году они стали солдатами. Их волю еще не сломили двести лет настойчиво культивируемого страха перед степью, и они хорошо понимали свой интерес не платить Орде дань. Этот интерес и вывел их на поле боя вместе с дружинниками Андрея Ярославича владимирского, хотя их собственный князь Александр Невский и слал им гневные послания, требуя этого не делать.

Они были готовы сражаться, но тут что-то страшное случилось с их родным городом. И никакая сила не смогла бы удержать этих мужчин на месте в тот момент, когда за стенами Переславля, где в домах жены и дети, вспыхнуло пламя.

Действительно, это было бегство, бегство неуправляемое. Переславцы побежали в сторону неприятеля.

Монголам досталось солоно. Случилось примерно то же, что и в Липицкой битве, когда княжеская конница оказалась под яростным ударом новгородских и ростовских ополченцев. Но тогда князья во главе с Юрием Всеволодовичем, бесславно погибшим позже, в 1238 году, на Сити, сумели спастись бегством, а ордынцам бежать было некуда: они были стиснуты между засекой и городским валом. Поэтому гибли они десятками и сотнями. Впрочем, как и переславцы.

Строй русского войска разорвался, и монголов за Трубежем теперь было не удержать.

18.38… Через северный брод переходит ордынская кавалерия. Князь Андрей со своим двором пытается атаковать, но поздно – всадники сшибаются в тот момент, когда монголы построились в боевой порядок на левом берегу Трубежа. Тяжелые потери с обеих сторон.

Владимирский городовой полк после неудачи великокняжеской дружины начал быстро откатываться в лес на южной кромке поля. Это уже паника. Старшая дружина еле успела уйти с пути бегущих. Ага, разворачивается фронтом к северу. Наверное, собирается поддержать двор князя Андрея. Но нет… Эти старые… Эти старые говнюки поворачивают на кучковскую дорогу. Черт! Исчезли в лесу. Черт!!!

Фанфары. Два раза длинно и три коротко. Нет, минуточку… Сотрите меня! Похоже, это подготовленный маневр.

Все и вправду шло, как планировалось, – в пессимистичном варианте плана. После того как монголы показались на холмах на правобережье Трубежа, на скоротечном военном совете князья и воеводы решили придерживаться исходной задумки, несмотря на слишком большое превосходство Неврюя. То есть встретить его вне городских стен, как можно дольше удерживать за рекой, стараясь нанести врагу максимальный урон. Если же эта тактика не увенчается успехом, то переславцам по сигналу следовало отступать в город, владимирцам – в лес на южном краю поля, а коннице – на дорогу на юго-запад. Дорога на юго-запад вела к старому поселению, которое, несмотря на данное ему новое имя – Москва, все еще предпочитали называть в память о прежних владельцах – Кучков8787
  По преданию, суздальский боярин Степан Иванович Кучко (Кучка), владевший «красными селами» на Москве-реке, был убит по приказу ростово-суздальского князя Юрия Всеволодовича Долгорукого (1090-е—1157). Детей пощадили, один из сыновей боярина Степана потом был казнен при Андрее Юрьевиче Боголюбском (ум. 1174), а второй по этой причине участвовал в убийстве Боголюбского.


[Закрыть].

– Все не так плохо, – Феликс ткнул Шурика в плечо. – Продолжай давай!

18.54… Двор великого князя пытается оторваться от противника. Дружинники маневрируют, стараются выйти из боевого соприкосновения с ордынцами, но их все время охватывают с флангов из-за превосходства в численности.

Вижу Олега. Он на опушке. Кажется, собирается вернуться. Фил, но у него же четыре десятка солдат. Это же уже чистое самоубийство!

– Нет, не успеет он, – буркнул Феликс. – Там другие самоубийцы, к счастью, есть. Поближе. Трубку на одиннадцать.

Там, куда должен был посмотреть Шурик, разворачивались в линию фронтом на юго-восток переславские бояре с Жидиславом и тверичи. Когда русское войско смешалось после появления ордынцев в тылу, они в очередной раз меняли лошадей и потому оказались в самом центре поля, вдалеке от опасности. Но уйти на кучковскую дорогу не успели или не захотели, и в результате теперь…

19.12… Эх, как сшиблись… Сколько продержатся вот только не понятно.

Продержались они не более четверти часа: на них навалились, наверное, чуть ли не все монголы, переправившиеся на левый берег Трубежа. Так получилось, что стяг Андрея Ярославича в этот момент упал, и ордынцы, наседавшие на великокняжеский двор, потеряли ориентир и стали смыкать кольцо вокруг его брата, под знаменем которого, похожего по цвету, по-прежнему сражались тверичи.

Знаменосец тверского князя, смутивший Олега на месте сбора войск у слияния Клязьмы и Колокши, и так высокий, теперь еще и приподнялся на стременах, на две головы возвышаясь над сражавшимися дружинниками. Он отпустил поводья, одной рукой держал древко, а другой беспрестанно крестил сражавшихся товарищей. Вокруг него осталось с дюжину воинов, вот уже погибла половина из них, вот…

19.21… Упал стяг тверского князя… Жидислав только-только был на коне, а теперь тоже его не вижу… По-моему, вообще никого больше не осталось. А двор князя Андрея успел уйти на кучковскую дорогу.

Фил, смотри, там деревья валить начали!

Это тоже было частью плана. Князь Андрей велел подрубить деревья на пути отхода конницы, при них поставили верных людей, которые ни при каких обстоятельствах не сбежали бы, а командовать нарядили Пимшу, хоть он и протестовал всячески. И не ошиблись: свое «вали!» он прокричал не раньше и не позже, а ровно в тот момент, когда следовало. Стволы пошатнулись, когда первым монгольским всадникам до опушки оставалось около двадцати метров, а упали точно им на голову. Дюжины три степняков погибли, а шесть или семь тысяч в беспорядке сгрудились перед перекрытой дорогой.

– Мне бы сейчас, как Боброку8888
  Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский – боярин великого князя московского Дмитрия Донского. Командовал засадным полком, решившим исход сражения, в битве на Куликовом поле. Более поздних известий о его жизни практически нет, поэтому часть историков придерживаются того мнения, что он уехал в Литву, после как Москва вновь признала власть ханов Золотой Орды.


[Закрыть], полк, и история бы повернулась, – проговорил Феликс, собираясь слезать на землю. – А ты знаешь, Саша, что самое плохое в нашей ситуации? Нет? Если наши деньги в Переславле, то Олегу туда придется лезть. А нам надо думать, как его вытащить, если что.

XIII

Треск падающих деревьев, которые спасли русскую конницу от преследования, Олег услышал возле сосны-поединщика. Он порывался броситься на помощь переславцам, которые вели бой у Никольской башни, хотелось и учинить следствие: кто же впустил монголов в город, и проверить, что с казной, накануне ночью в строжайшем секрете перевезенной в хлебные склады в юго-западной части города. Но Урдин его удержал, и Олег довольствовался тем, что увидел завершение битвы с самого лучшего наблюдательно поста, за исключением, конечно, осины, на которой сидели Феликс и Шурик. Потом, после возвращения, это дорогого будет стоить.

С невысокого холма, на котором стояла сосна, он видел и место, где монголы добивали раненых товарищей Жидислава, и то, как остатки переславского городового полка, пробившиеся к городским воротам, но так и не дождавшиеся, что их откроют, отходят в засеку. Виден был и сам город.

Переславль горел не везде, да и не то чтобы сильно. Стены над валами были нетронутыми, густой дым поднимался только над северной частью города. Этот пожар сначала можно было принять за обычный, что случаются от глупости или из-за неосторожности. Можно было представить себе, что за стенами переславцы, как муравьи, носятся с кадками между Трубежем и горящими домами, сопят, выбиваются из сил, падают, встают, ругают княжьего наместника за то, что весь камень для строительства во Владимир отправили, плачут о сгоревших крестах на деревянных церквях.

Но ничего такого, конечно же, в городе не было. Женщины и дети бегали между изб, шарахаясь от монголов, которые отошли в город после боя у Никольских ворот.

– Симбиоз… – вырвалось у Олега. Он вспомнил извечные споры со стариками из ЦПХ, которые с пеной у рта доказывали, что не нужно слишком горевать из-за трагедий русских городов, уничтоженных монголами, что это всего лишь своего рода историческая прививка, а дальше будет альянс с Великой степью, гармония, идиллия, путь к великорусскому этносу.

– О чем ты, боярин? – округлил глаза стоявший рядом Урдин. – Это ты по-каковски? Слово, конечно, приятное на слух, но ты мне суть-то растолкуй!

Олег истово перекрестился.

– Забудь, Урдин Акинфович. Страшное это злословие! Не повторяй никогда.

Тот ухмыльнулся:

– Запомню!

Дым от пожаров дотянулся до солнца, на сосну и холм легла тенью. Со стороны Клещина озера подул сильный, промозглый, совсем не летний ветер. Олег обернулся назад, на лес. Сосны, которые перед битвой казались войском, теперь выглядели как волшебники, творящие мощное заклинание. И у них получалось: озеро пригнало не только ветер! Над ним враз возникла тяжелая туча того цвета, что и стелющийся над Переславлем дым. И теперь эта серо-черная косматая, местами подранная клубящаяся масса скользила по небу с запада на восток. А над водой посверкивали косые линии дождя, чуть подсвеченные лучами солнца.

– Кто-то нам благоволит, Урдин Акинфович, – кивнул Олег на небо. И в этот момент на них и на весь город, и на поле перед воротами хлынул неимоверной силы ливень. В нескольких шагах теперь ничего не было видно. За этой пеленой невидимые теперь ордынцы, заполнившее поле и готовые засыпать стрелами засеку с укрепившимися на ней воинами, опустили луки. Стрелять было нельзя. Озеро спутало карты.

Клещеево… Плещеево… Олег сейчас думал только об озере.

О том, как его несколько раз предостерегали ходить по озеру на одноместной яхте. «Погода меняется резко, герр Голицын, – говорил ему не далее как пять месяцев назад хозяин лодочной станции в Веськово. – Не успеешь оглянуться – и все, потерял берег. А волны у нас и на два метра поднимаются. Возьми лучше пятерку. Тебе-то я компанию всегда найду!»

И о том, сколько раз озеро спасало жизнь переславцам, которые садились в лодки и на плоты, пережидая, пока опасность уйдет обратно в степь. Да не только горожан спасало озеро.

Спасло оно и жену Дмитрия Донского Евдокию, которую князь в 1382 году в момент нашествия хана Тохтамыша8989
  Тохтамыш (ум. 1406) – хан Золотой Орды (1380—1395). В 1382 году совершил успешный поход на Москву, захватил и разграбил город, добился подчинения от великого князя Дмитрия Донского и выплаты дани за предшествующие годы. По после поражений в войне со своим первоначальным покровителем Тамерланом (Тимуром; 1336 – 1405) создателем империи Тимуридов со столицей в Самарканде, потерял золотоордынский престол, стал союзником Великого княжества литовского. Погиб в одном из сражений с Едигеем, темником, который затем основал династию, возглавившую Ногайскую Орду.


[Закрыть] оставил в Москве, отправляясь на север «собирать войска». То ли надеялся, что каменные укрепления и сильный гарнизон ее уберегут, то ли рассчитывал, что столь большой приз соберет у стен столицы всю ордынскую армию и она уполовинится в штурм, то ли выбрал такой своеобразный способ для развода. Но княгиня Евдокия была женщиной не только красивой и деятельной, но и умной, а поэтому, проводив мужа в Кострому, сама уехала тоже в Переславль. Здесь ее настигла погоня, но она со свитой сумела спрятаться в тумане на плотах далеко от берегов Клещеева озера.

Олег обернулся, осмотрел всех, кто остался с ним. Уцелевших людей Урдина в том числе, и Шрадена, Бурсу. Двух дружинников, которых князь Андрей отрядил с Норманом. Чудом пробившегося Робшу. Нескольких местных ополченцев, которых Робша привел с собой. Олег посмотрел на них, подошел к самому рослому.

– Как звать?

– Сухля, – ответил тот.

– Есть ли еще где лодки, кроме городской пристани?

– Пристав князя Лександра велит все лодки в граде иметь, – ответил ополченец, отводя глаза.

Олег усмехнулся и объяснил, что он спрашивает не про то, как все должно быть устроено, а про то, как оно на самом деле есть. А когда Сухля сделал вид, что не понимает разницы, Олег достал из-за пояса серебряную монетку.

– Есть лодки, – буркнул тогда ополченец. – Покажу.

Лодки были спрятаны весьма искусно. Отряд прошел почти незаметной тропкой через лес и оказался на берегу озера. Олег обернулся недовольно на Сухлю, предположил, что тот продолжает темнить. Но ополченец зашел в воду, вытащил нож, чиркнул им под водой, как будто перерезал кому-то горло. И в этот же момент неожиданно разогнувшаяся ива вздернула в воздух сеть, в которой было с десяток крупных камней. Следом неспешно всплыла лодка.

– Вот, – развел руками Сухля и посмотрел на Олега исподлобья. Не надо только княжьему приставу про лодки рассказывать, боярин, было написано в его взгляде, а то промысел совсем пропадет, невмочь нам столько рыбы за тамгу отдавать. Пошлина вчетверо после царских баскаков выросла, а озеро-то больше не дает. Олег ответил ему понимающим кивком и улыбкой, помогавшей ему найти полное взаимопонимание с любым тяглым соотечественником, который свое тягло считал несправедливым и был в этом абсолютно прав – хоть с крепостным крестьянином екатерининских, например, времен или петровских, хоть с колхозником времен советских. Он сам не знал, что в этой его улыбке было, но Сухля повеселел и быстро стал освобождать от камней другие лодки. Их было около десяти.

Трем ополченцам поручили лошадей, велели вести их вокруг озера к Клещину9090
  Клещин – исчезнувший ныне город. В описываемое время располагался на берегу Клещеева (Плещеева) озера севернее Переславля-Залесского.


[Закрыть], и если через три дня за ними никто не придет, то продать, а деньги оставить себе. Олег потрепал Сполоха по морде, прощаясь, и принялся объяснять Урдину, Норману и остальным, что они должны делать: садиться в лодки, веслами работать как можно сильнее и, главное, не терять друг друга из виду.

До городской пристани на Трубеже добрались благополучно – потоки дождя скрыли Олега с его спутниками и погасили звуки весел. Устали все, правда, порядком: из-за сильных волн на озере грести было очень тяжело, постоянно приходилось вычерпывать воду, она хлестала через невысокие борта лодок, да и дождь добавлял немало.

Подняться на шестнадцатиметровый городской вал по скользкой от воды бревенчатой лестнице, которая вела от пристани к Тайницкой башне, тоже никто не помешал. Когда же они оказались на площадке перед воротами, Олег велел ополченцам расплетать прихваченные с пристани веревочные кранцы и вязать на веревке узлы через локоть. Задача была не из легких, льняные волокна промокли, веревка стала похожа на металлический трос. Пока ополченцы возились, стемнело.

Наконец закончили, и Олег приказал спуститься на несколько ступеней по лестнице – освободить площадку перед воротами, закрепил на конце веревки прихваченный с пристани камень и несколько подбросил его вверх. Пальцы должны были привыкнуть отмерять длину веревки по числу узлов, которые через них проскальзывали. Три метра… Четыре… Пять…

Высота Тайницкой башни – самой низкой в переславском детинце – не превышала шести метров, поэтому надо было забросить камень на метров восемь, потом подсечь веревку, и тогда камень окажется за парапетом и застрянет между бревен.

– Почто, боярин, хитришь? – не выдержал кто-то из ополченцев.

Восемь… Камень вверху негромко стукнул о что-то деревянное, а Олег повис на веревке, не давая ему ни отскочить, ни произвести лишнего шума. Все получилось как нельзя лучше, даже под стокилограммовым Олегом импровизированная лестница не вытравилась ни на дюйм.

Лезть наверх вызвался все смекнувший Робша. Олег с облегчением вздохнул: самому первым подниматься было нельзя. Ты триста раз можешь быть высококвалифицированным проводником из Центра прикладной хрономенталистики, но если кто-нибудь, притаившись, будет стоять на стене за парапетом, никто и ничто не помешает ему проломить тебе голову. В дневное время особо опасные операции проводили под полным контролем нескольких эпиго, которые готовы были предупредить о малейшей угрозе, но сейчас, в темноте, даже эта предосторожность не помогла бы: опыты с инфракрасным и рентгеновским видением только начинались.

Приказывать не хотелось. Доброволец всегда лучше. Добровольцам удача помогает.

Робша исчез в темноте, сверху один за другим упали три камушка – это был сигнал, что на стене никого нет. Тогда Олег отправил вверх двух людей Урдина, потом полез сам, велев Норману подниматься следом, если все будет по-прежнему тихо.

Со стены открывался впечатляющий вид на Переславль, инфернально подсвеченный сполохами нескольких пожаров, не поддавшихся дождю. Внизу, под башней, ничего не было видно из-за дыма и пара, поэтому спускаться по внутренней стороне городской стены не стоило, да и вряд ли нужно: Олег был уверен, что и внешние, и внутренние ворота, перекрывавшие проход из Переславля на пристань, были заперты из подбашенного прохода, иначе кто-нибудь выбрался бы из города этим путем, привычным для спасения. И он сам решил туда спуститься.

Попасть под башню можно было через люк боевой площадке, но когда Олег и Норман там оказались, обнаружилось, что крышка люка наглухо закрыта, а ручки отломаны.

Олег чертыхнулся и попробовал подцепить край мечом. Крышка чуть-чуть поддалась, но в образовавшуюся щель удалось просунуть только мизинец. Он поднатужился, но мизинец он и есть мизинец. Редко кому удается мизинцем поднять двухпудовую гирю, а здесь требовалось примерно такое же усилие.

У Нормана пальцы были тоньше. Обдирая кожу, он подсунул их под крышку люка и еще чуть-чуть ее приподнял. Совсем чуть-чуть, но и этого хватило, чтобы Олег взялся за нее как следует. Когда же они потянули вместе, доски не выдержали и треснули.

Пахнуло брагой и сыростью. Внизу кто-то быстро погасил факел.

Олег вытащил ножи – метательный и для ближнего боя и, осторожно балансируя на ступенях из цельных бревнышек, стал спускаться вниз.

После света пожаров, а может, и по какой другой причине его глаза с трудом привыкали к темноте, а потому на промежуточной площадке, куда его привела лестница, он зацепил ногой какую-то бадью. Та полетела вниз, добавив к висевшему в воздухе противному запаху вонь отстоявшейся мочи, потом шмякнулась о что-то мягкое, взвизгнувшее человеческим голосом.