Текст книги "Изнаночные швы времени"

X

Солнечный, но не очень жаркий полдень. Небольшая река Трубеж. Поле между ней и лесом. И лес – плотный строй сосен, похожий на миллионное войско сказочных витязей. Все равны, как на подбор. Стройные, крепкие, спокойные. Меж ними березки-оруженосцы. Молоденькие еще совсем, бестрепетные. А перед этим строем – еще одна сосна, выросшая без помех. Она раза в два толще, выше, ветвистее; кора, как латы, – богатырь-поединщик, уставший ждать равного себе.

Река от Феликса и Шурика справа – на востоке, опушка бора – слева, поле тянулось на север, где в Трубеж вливался ручей под названием Мурмаш, и дальше – до валов и стен Переславля-Залесского. Они сидели на мощной осине, одной из десятка выросших на берегу Трубежа, где река готовилась выбраться из леса, ограничивающего поле с юга.

Осины по размерам своим не уступали сосне-богатырю, на треть своей высоты возвышались над кронами остальных деревьев, поэтому видно отсюда все было очень хорошо. В подзорную трубу можно было разглядеть немногочисленных воинов на городских башнях, и русское войско на поле, вернее его пешая часть, было как на ладони. Оно потихоньку выстраивалось, стараясь упереться в овраг правым, южным флангом, а левый, северный, укрепляло засекой.

Феликс и Шурик не отрывались от подзорных труб и в два голоса бубнили себе под нос, мемографируя. Феликс проговаривал фразу, потом заставлял Шурика ее повторять, обращая особое внимание на подробности, которые лишними не бывают.

…12 июня 1252 года. 12.16. Диспозиция войска великого князя Владимирского Андрея Ярославича. Пешие полки располагаются в пятистах метрах от левого берега реки Трубеж, на поле к югу от Переславля, между двумя лесными массивами. С севера на юг расстановка следующая… В засеке с опорными пунктами, похожими на невысокие крепостные башни, пехота. Около четырех сотен, стягов нет, определить происхождение невозможно. Кажется, в основном лучники.

Засека вплотную примыкает к валу у Никольской башни, у юго-восточного угла городских укреплений, и тянется примерно на полтора километра. Затем – свободное пространство, потом пеший переславский городовой полк. Около тысячи человек. Потом – новый свободный интервал. Еще южнее стоит владимирский городовой полк численностью до трех тысяч пеших ратников. Строй растянут, боевая линия – почти триста метров. Между последними воинами на правом фланге и оврагом на южном краю поля, на самой опушке, еще около двухсот метров открытого поля…

– А хорошее, кстати, построение, – почесал бороду Феликс. – У монголов совсем нет пространства для фланговых атак легкой конницей. И перед фронтом не развернешься. Если тут рогом упереться, то вполне отбиться можно. Я вот только одного понять не могу… А где же крестоносцы?

Шурик, услышав это, пошатнулся на своем суку и обалдело посмотрел на напарника.

– Какие крестоносцы?!!

Выяснилось, что Феликс где-то читал, будто войско Андрея Ярославича, великого князя Владимирского было крестоносным, и Папа Римский Иннокентий IV6767
  Иннокентий IV (ок. 1195—1254) – Папа Римский (с 1243), один из последних убежденных сторонников доктрины о преобладании духовной власти над светской. Восстановил толерантное отношение католической церкви к иудаизму, отправил несколько посольств к монголам, оказывал поддержку восточноевропейским правителям, во владениях которых христианские иерархи не присягали на верность монгольским завоевателям.


[Закрыть] прислал для него специальную хоругвь. И даже припомнил такую фразу из этого текста: «Брат князя Андрея, Александр Невский, оставив вместо себя в Новгороде сына Дмитрия6868
  Дмитрий Александрович (1250—1294) – князь переславский, великий князь Владимирский (1276—1281; 1283—1294). Трижды сражался с войсками Золотой Орды, которые выпрашивал для борьбы против него младший брат Андрей. В 1252 году новгородским князем не был, чтобы не утверждал автор, которого цитирует по памяти Феликс.


[Закрыть], поехал в Орду к Батыю. И не один, а с митрополитом Кириллом6969
  Кирилл III (ум. 1281) – митрополит Киевский и всея Руси (с 1243). Жил в Северо-Восточной Руси с 1251 года, после того как его покровитель, галицкий князь Даниил Романович, предпринял попытку сохранить независимость своих земель от Золотой Орды в союзе с Папой Римским и католическими государствами Восточной Европы. Предположительно получил от хана Батыя первый ярлык о неприкосновенности священнослужителей и церковной собственности, а также об освобождении от уплаты дани (1252). Тесные отношения поддерживал с ханом Менгу-Тимуром (ум. ок 1282). Суть сделки хана и русской церковной иерархии в ярлыке последнего была сформулирована так: «Вышняго Бога силою и Вышнея Троицы волею Менгу-Темирово слово людским баскаком, и князем, и полководным князем, и данщиком, и писцом, и мимоездящим послом, и соколником, и пардусником, и бураложником, и всем пошлинником. Чингиз-царь, потом кто ни будет, дали есмя грамоты Руским митрополитам и церковным людем, тако молвячи, чтоб есте и последнии цари по тому ж пути пожаловали попов и чернцов и всех богоделных людей, да правым сердцем молят за нас Бога и за наше племя без печали, и благословляют нас, а не надобе им дань и тамга, и поплужное, ни ям, ни подводы, ни воина, ни корм; и как первые цари их пожаловали, и мы Богу моляся и их грамот не изыначивая, по тому ж жалуем: во всех пошлинах не надобе им ни которая царева пошлина, ни царицина, ни князеи, ни рядцев, ни дороги, ни посла, ни которых пошлинников, ни которые доходы, или что церковные земли, воды, огороды, винограды, мельницы, зимовища, летовища, да не замают их; а что будет взяли, и они отдадут, безпосулно».


[Закрыть]. Батый дал Невскому Алексу7070
  Монгольский полководец Алекса по письменным источникам неизвестен. Возможно, тут малограмотный автор, запомнившийся Феликсу, Алексой именует самого Александра Невского, будучи неспособен понять, как русского князя могли одновременно называть ханским военачальником. Однако если принять версию, что Неврюй и князь Александр действовали совместно, то противоречие исчезает.


[Закрыть]и Неврюя, и смешанная рать двинулась на крестоносцев Андрея Ярославича. В июне 1252 года войска братьев, над одним из которых реяло православное знамя, а над другим – папская хоругвь, сошлись…»

– Прямо так и было написано? – не поверил Шурик. – Что Невский не просто навел ордынцев на брата, а вместе с ними в битве участвовал?

Феликс кивнул. Тогда Шурик поднял брови и спросил, на какие источники ссылался автор. Феликс напряг память и ответил, что это был небольшой очерк и ссылок там не было совсем. Тогда Крутюнов потребовал «имени этого пийздятеля», но его Феликс вспомнить не мог:

– Что-то на «Ж» или на «З»…

– Может, Жопий? – предположил Шурик.

– Нет, не так, – помотал головой Феликс, а потом заподозрил, что Шурик шутит, и переспросил: – Почему Жопий?

Шурик объяснил. Оказалось, что когда он второй раз пытался учиться на истфаке МГУ, то попал на последний год преподавания академика Борлова, вселенского к тому времени гуру по средневековой истории. Тот терпеть не мог дефицита ссылок на источники даже в аннотациях, и если что-то подобное попадало к нему в руки, то следующая лекция начиналась с представления. «Такой должен идти в писатели! – кричал с кафедры академик со всей свой недюжинной экспрессивностью. – Книжки приключенческие писать! Хорошее, кстати, дело! Заработать можно неплохо! Но если ты назвался историком и пишешь без ссылок, тебе надо насильно привинчивать к фамилии вторую часть: Врако! Врако-Иванов, Врако-Борлов, Врако-Дунаевский!»

На одном курсе с Шуриком учился человек по фамилии Лупий. Вернее, не учился, а числился, так как на занятия он приходил редко, а на борловские лекции попасть, поскольку они начинались полвосьмого утра, для него было вещью совершенно невозможной. Но экзамен надо было сдавать, и этот Лупий принес Борлову положенный пятидесятистраничный текст, а ссылок в нем – всего три.

– И что было? – заинтересовался Феликс.

– В жопу Борлов его послал. Тихо встал, открыл дверь, швырнул туда доклад, а потом как заорет: «В жопу! Немедленно в жопу!» И звали мы потом Лупия Жопием.

Феликс долго смеялся, вытер слезы и заключил, что история бесподобная и он теперь будет всем ее рассказывать, но потехе час, а делу время, и надо следить за полем.

На поле между тем позади строя пеших ратников появился большой табун оседланных лошадей, за которым присматривали несколько пастухов. А из городских ворот выехали несколько десятков всадников.

Феликс присмотрелся, потом дернул за ногу Шурика, перелезшего к тому времени на сук ярусом выше, и показал ему, ради тренировки, одними губами:

– П-о-с-м-о-т-р-и. Т-а-м О-л-е-г.

Олег повернул к совсем уже готовой засеке и ехал вдоль нее. Накануне утром он именем великого князя велел в лесу валить деревья, их оттуда тащили волоком за лошадьми, а присланные из Переславля плотники вырубали в стволах замки и ставили деревья шалашами. Получалось что-то вроде противотанковых ежей Второй мировой войны. Позади этих «ежей» стояли пять бревенчатых сооружений, которые Олег про себя называл редутами. В них посадили лучников, имевшихся в войске.

Ехавший рядом с Олегом переславский воевода Жидислав, такого не видавший, переводил восторженный взгляд с засеки на «волынского боярина», а с того – на засеку, а Олег думал, правильно ли он поступает, окончательно превращаясь из наблюдателя в активного участника событий, причем не по воле обстоятельств, а по своему собственному желанию. Вернее, уже не в категориях «верно» или «неверно» думал, а выстраивал для принятого решения обоснование правильности.

«Засеки уже применяются? Применяются. Частоколы бревенчатые строят? Строят. Бревна в такие замки крепить умеют? Умеют, еще и не так умеют. Так что придумать из всего этого мои ежи мог здесь любой, приди ему в голову такое озарение», – говорило одно его «я», но второе, уже смирившееся с поражением, только из привычки спорить продолжало перечить: «А могло и не быть такого озарения. И скорее всего, заметь, не было!»

«А вот тут ты не прав, – не соглашалось первое. – Наверняка были такие мысли у многих. Просто тот, кому такие озарения являлись, не имел права приказывать, как я, и не в силах был донести до командующего свои мысли. Но бывало и по-другому, а вот тебе и доказательство: литовцы, например, в 1236 году в битве при Сауле7171
  В 1236 году литовцы нанесли тяжелое поражение главным силам ордена меченосцев, которые вместе с союзниками из датских владений, Пскова и Новгорода, возвращались после первого крестового похода из Литвы. После этой битвы в Прибалтике началось мощное восстание против крестоносцев, а для меченосцев оно стало роковым: им пришлось подчиниться тевтонскому ордену.


[Закрыть] встретили рыцарей-меченосцев и их союзников именно в засеке. И как встретили! Погиб магистр Винтерштайн и сорок восемь орденских рыцарей».

И пока Олег разговаривал сам с собой, почти полуторакилометровая засека кончилась; перед ним и Жидиславом оказались ратники городовых полков. Длинный ряд лиц. Олег проезжал здесь третий раз и уже не рассматривал кольчуги и оружие, ничего и ни у кого не поправлял, не прогонял вглубь строя тех, у кого совсем не было доспехов, не вытягивал вперед немногочисленных лучников. Теперь он ехал, бросив поводья, и только запоминал лица.

Вот рыжий бородач, почти такого же роста, как Олег, только поуже в плечах. Спокойный, уверенно, но без наглости смотрящий прямо в глаза. Вот старик, выбирающий, как бы половчее упереть в землю рогатину, чтобы она и прямее вперед смотрела, и не соскочила назад, когда придется надеть на нее басурманина. У старика на лице три шрама, еще один виден из-за ворота рубахи. Наверняка он устроит свою рогатину именно так, как нужно, и использовать ее по назначению ему удастся. Только бежать будет ему тяжело. Стар он уже. А может, и не побежит. Не захочет или не сможет – в том смысле не сможет, что «нельзя» – а «не могу». Просто упрет свою рогатину покрепче, вздохнет глубоко, пошевелит губами, скажет несколько начальных слов какой-нибудь молитвы для порядка и будет спокойно ждать, когда наскочат на него – в последний раз – пришлые вурдалаки из степи.

Лица. Люди. Горожане. Работящие, знающие себе цену, умеющие на вече переорать соседа и без особой робости выходящие на поле боя. Считающие свои города своими, еще не забывшие рассказы, как выходцы из Ростова основали Суздаль, а переселенцы из Суздаля – Владимир. Помнившие, как насыпались городские валы и ставились поверх бревенчатые частоколы. Не забывшие, что не было при этих событиях никаких князей. Вернее, были иногда, но не в положении господ, а в статусе нанятых полководцев, задача которых – войска, но не более.

– Надо бы нам сейчас, воевода… – обернулся Олег к Жидиславу и сразу же осекся.

«Сейчас… Какое „сейчас“ для меня настоящее „сейчас“? – подумал он. – „Сейчас“ человека из двадцать третьего века, по средам и воскресеньям играющего в крокш7272
  Спортивная игра: метающий те или иные предметы, в том числе диски, пытается поразить мишень, а противник или противники стараются их поймать или сбить в полете перед мишенью.


[Закрыть], хорошо, кстати, играющего, считающего, что семь из десяти пойманных дротиков – это не тот результат, который ему нужен? Или „сейчас“ хрономенталиста, способного услышать стрелу на подлете, обернуться и, шаля, схватить ее не посередине, а за оперение. Или „сейчас“ волынского боярина, говорящего по-венгерски, по-польски и по-немецки, язык которого здесь, на северо-востоке, понимают, но удивляются тому, как он звучит? Опытнейшего воина, который, случайно оказавшись рядом, помогает зятю своего сюзерена в рискованном предприятии? Рискованном и, наверное, бесполезном. Почти наверняка бесполезном. Точно бесполезном. Совершенно бесполезном».

На Олега ненадолго накатило оцепенение, но, к счастью, ему вспомнились глаза Сребры – молодого дружинника князя Андрея, с которым позавчера они разведывали дорогу на Ростов. Взяв его, еще двоих воинов из княжеского двора и четверых горожан из ополчения, хорошо державшихся в седле, Олег решил проверить, откуда и куда перемещаются тумены Неврюя. И на закате им случилось наткнуться на таких же разведчиков, вражеских: отряд ордынцев из тридцати примерно человек двигался по правому берегу Нерли.

Сребра повернул коня – скакать назад, но был пойман Олегом за узду, развернут и брошен вперед, в неожиданную и яростную атаку. Ордынцы ее не выдержали, поскакали прочь, оставив четверых убитых и одного раненого, стонущего и плюющегося.

Связывал его Сребра, Олег присматривал издали и поймал его взгляд. Поймал и сразу узнал, понял, идентифицировал. Такой же взгляд был в октябре 1941 года на дороге за Мценском у лейтенанта-танкиста из 4-й танковой бригады, командир7373
  Михаил Катуков (1900—1976), тогда полковник, высшее воинское звание – маршал бронетанковых войск (1959). 4-я танковая бригада, впоследствии 1-я гвардейская, была одним из соединений, брошенных в бой с целью остановить наступление немецкой 2-й танковой армии к югу от Москвы.


[Закрыть] которой плюнул на указания атаковать авангард наступающих немцев сходу, устроил свои танки в засаде, а потом задал неплохую трепку наступающему противнику.

После боя лейтенант остановил свой БТ рядом с «тридцатьчетверкой» Олега, высунулся из люка и, оглядев шоссе и поле рядом, где дымилась техника с крестами, закричал: «Можно их бить! Можно этих сук бить!» Вражеских машин подбито было немного, да и отремонтируют почти все их потом, и через два дня немцы прорвутся в другом месте, и поле боя останется за ними, но пока их натиск был остановлен. Причем потерями не один к десяти, а по уму.

Взгляд у лейтенанта был веселый, смелый и хищный. Ничего в нем не осталось от мрачного меланхолика, который накануне вечером написал письмо жене и протянул его Олегу, часто помаргивая, чтобы скрыть слезы, со словами: «На, проверь… Хочу, чтоб без ошибок было. Пусть помнит про меня, что я грамотный теперь стал». Жена у него, понял Олег, была школьной учительницей и страшно стыдила его за «позно» и пропущенные запятые.

«Получил уже третий танк с начала войны. Чувствую, что убьют меня завтра. Не поминай лихом. Андрюшу поцелуй» – прочитал он в конце и дал себе слово, по возможности последить за БТ этого лейтенанта, если опять их пошлют лоб в лоб – на расстрел – против гораздо лучше обученных немцев.

Веселый, смелый и хищный – хороший взгляд для солдата. У старых бояр князя Ярослава Всеволодовича, которые правдами и неправдами отговаривались идти с его сыном, нынешним великим князем Владимирским, в поход против ордынцев, такого взгляда нет. Они ордынской стрелы боятся примерно так же, как немецкого танка окруженец 1941 или 1942 годов. И будут бояться, пока не победят – хотя бы в небольшом бою.

Но победить нельзя, не сражаясь, поэтому не бесполезна эта битва, вновь говорил себе Олег. Сребра вот победил, повез своему князю пленника и чувствует себя, наверное, настоящим витязем. И хорошо, что чувствует. Было б таких хоть полтысячи…

Сполох не спеша шел вперед, и опять перед Олегом менялись лица ополченцев. Здесь были те, кому случилось четырнадцать лет назад побывать на Сити, когда скомканное монголами русское войско, лишенное командования, частью полегло, частью растеклось по окрестным лесам. Но немного. Больше в строю было все-таки тех, кто вместе с князем Андреем ходил десять лет назад на помощь Новгороду7474
  Поход 1242 года, закончившийся Ледовым побоищем.


[Закрыть].

Позади кто-то кашлянул. Олег обернулся. Его догонял седой сухощавый старик в великолепной пластинчатой кольчуге. Урдин, один из немногих уцелевших в Ситской битве бояр князя Юрия Всеволодовича7575
  Юрий Всеволодович (1187/1189—1238) – сын Всеволода Большое Гнездо, внук Юрия Долгорукого, великий князь Владимирский (1212—1216, 1218—1238). В 1238 году, во время второго Батыева нашествия не стал защищать Владимир, оставил там семью и отправился на Волгу «собирать рать», по официальной версии. Здесь в ходе Ситской битвы не подготовившееся к сражению русское войско было уничтожено.


[Закрыть]. Он люто ненавидел Ярослава, брата своего князя, который из Киева не пришел на помощь, когда на Владимирское княжество напал Батый. Он перенес эту ненависть на Ярославовых сыновей, потому жил с 1239 года в Пскове. Но, тем не менее, явился с небольшим отрядом вооруженных на немецкий манер ратников и наемников-добровольцев из Дерпта7676
  Древнерусский Юрьев, ныне – город Тарту в Эстонии. В описываемый период находился на территории, принадлежавшей Ливонскому ордену.


[Закрыть] к Переславлю, как только узнал, что князь Андрей собирает войско против ордынцев.

– За князем отправить надо, боярин Олег Владимирович, – проговорил Урдин. – Посланные вернулись. Татары на Тошме уже.

Олег кивнул и подозвал кудрявого паренька, который глядел на него из строя. Не смотрел даже, а умолял глазами: обрати на меня внимание! Ну, обрати! Указал Олег ему на коней, пасшихся в тылу, протянул костяной зажим для плаща и велел скакать быстро в Переславль, показать «эту вещицу» великому князю и передать, что «боярин волынский кланяется, просит к Трубежу ехать».

Парень убежал, Олег и Урдин посмотрели ему вслед, переглянулись, «шустрец!» – сказали одновременно и рассмеялись. Старик хохотал с удовольствием, откидывая голову назад и жмурясь, долго вытирал руками глаза, смех его – который до слез, настоящий, искренний. Вообще, это был замечательный дед. Он был богат, но не жаден. По-своему набожен, мог час простоять в церкви на коленях (Олег и увидел его впервые в Спасо-Преображенском храме Переславля за этим занятием), но терпеть не мог черное духовенство – монахов и епископат. Грамотный – кириллицей писал, говорил по-немецки и по-шведски. Смел и не жесток.

Олег вновь еще раз с удовольствием оглядел ратников: четырнадцать псковитян, восемь немцев и пятеро эстов – крепкие, сытые, добротно вооруженные, и опять повернулся к строю. На него смотрели. Все. Во все глаза. И это было не муштрованное подобострастно-восторженное внимание, которому позже придумают определение «есть глазами начальство», не сквозящая исподлобья мрачная покорность воле князя и его ближайших помощников и не бесшабашное озорство. Это была смесь уважения и успокоения. Так же смотрят на случайного прохожего, который дотянулся длинной палкой до тебя, уже готового плюнуть на долгую борьбу с засасывающей и пугающей пустотой омута. Так смотрят, уже нащупывая ногами твердое ровное песчаное дно и вздыхают с облегчением: ух, пронесло!

Олег знал, что в нем видят настоящего богатыря из былин и сказок – такого, что если камень в руку возьмет, то масло выжмет, если ногой в воду ступит – водяные под коряги попрячутся и мальками ершей начнут прикидываться. Соловей-разбойник, когда сильно пьян, пускает слюни, чтобы такого в долю позвать, но на трезвую голову даже мечтать об этом боится, так как мысль материальна, богатырь ее учует, приедет и оторвет что-нибудь за совсем уж дрянные думки. Селянам и горожанам он лучший друг, вороватая княжеско-боярская дворня его не любит и ябедничает хозяевам, а девушки мечтают, что уж в этом-то году он обязательно появится в городе на русальной неделе и можно будет утащить его в стог.

Ряд лиц… Вот еще один молодой парень… Да какой там парень! Мальчишка еще совсем. Он единственный, наверное, кто не смотрел на Олега, а щурился из-под ладони на зеленые холмы за Трубежем. Хотел, наверное, быть первым, кто увидит ордынскую конницу, и закричать что-нибудь, чтобы вмиг кончилось время напряженного, коробящего душу ожидания, чтобы все вздохнули и перекрестились. Чтобы перестали ждать врага и начали ждать боя.

– Дай меч, малец! – сказал Олег, остановившись. Меч у парня был тяжелый, двуручный, для пешего боя совсем не подходящий. Олег взвесил его на руке, удивился числу щербин на гарде, рассмотрел рукоять, которая была аккуратно и явно недавно оплетена тонкими полосками кожи, сложившимися в симпатичный орнамент, и снова посмотрел на парня.

– Как звать тебя?

– Робша я.

– Откуда меч такой?

Меч, оказалось, был трофеем времен Липицкой битвы, в которой войска старых вечевых городов – Новгорода, Смоленска и Ростова – вчистую разбили армию владимиро-суздальских князей, желавших владеть землей по-новому, без оглядки на горожан. Всеслав, отец Робши – совсем молодой тогда еще, «борода смешная», вернулся с позолоченным шлемом на голове и целым возком кольчуг, мечей и секир. Многое из того потом продали в Новгороде и завели крепкую торговлю. Но кое-что оставили, в том числе этот двуручник. Стариком Всеслав любил зимой разжечь в доме побольше лучин, собирал сыновей и племянников и устраивал спектакль: рассказывал и показывал, как он этим мечом «достал» одного из муромских князей, «наладившегося» было бежать.

Робша повторил этот спектакль. Все вокруг хохотали, Олег посмеялся тоже, покивал ободряюще, собрался ехать дальше, но проскочила мысль: где же должна была жить эта семья, если один из ее представителей был на Липице в армии-победительнице, а другой здесь, в войске сына и племянника побежденных князей? Только из Ростова. И следом мелькнула мысль другая: может, удастся узнать что-нибудь про отряд новгородцев, которым во время тогдашней битвы якобы было поручено поймать Ярослава Всеволодовича, князя переславского, и в отместку за голод, который он устроил в Новгороде, ослепить, оскопить, кормить сырой пшеницей, пока не сдох.

– Ты из Ростова? – осторожно спросил он. – А отец жив?

– Нету бати… – парень опустил глаза. – Медведь задрал по весне. Мы с дядьями тут. Вече полк решило не отправлять, но мы пошли.

Олег помолчал, потом отвязал свой второй меч, короткий, протянул его парню:

– На! В тесном строю этим бейся. И поглядывай вокруг, смотри, где я. Запомни стяг вот этот, – Олег махнул рукой назад, на всадника, который третий день возил за ним простое черное полотнище с лаконичным белым крестом, вышитым в правом верхнем углу. – Если увидишь, что поверх белый бунчук появился, – все бросай и пробивайся туда.

И поехал дальше вдоль строя. «Сволочье, – помянул он князей-коллаборационистов, одного за другим присягающих Орде. – Таких людей иметь – и сдаться? Сдать этих людей, двести пятьдесят лет потом вытаскивать у них последнюю копейку, чтобы ханов кормить и себе, что прилипло к рукам, оставлять?»

И вдруг опять накатило, вместе с образами Сребры и оставшегося в памяти Олега безымянным лейтенанта-танкиста, отступившее было оцепенение. В мозгу сложился кроссворд из одного-единственного слова – «бесполезно». Глаза закрылись, и на обратной стороне век темно-красными точками по синему выкладывалось то же слово. Даже пульс перестал быть беспристрастным и теперь выстукивал «бес-по-лез-но».

Олег бросил поводья, снял шлем и закрыл ладонями лицо. Кончики пальцев были холодными, стало чуть легче, но только чуть-чуть. Он застонал еле слышно и прикусил губу – до крови. Почувствовал солоноватость и вспомнил единственный секс с Квирой, случившийся после того, как ее отношения с Андреем расстроились. Воспоминание было целиком наполнено этим привкусом.

Это был хороший секс, хоть Квира и уехала с утра, не дождавшись, пока он проснется. Дурочка. Но какая все-таки замечательная дурочка!

Со вкусом крови он почувствовал, что опять отлегло, что слова «бесполезно» уже нет. Оно разложилось на забавного «бес’а», который «полз», на «нос», который «бел», на «сноб’а», который куда-то «полез», и на «Езно», который «беспол».

«Бедный-бедный Езно», – проговорил про себя Олег и улыбнулся.

Улыбнулся и Урдин, до того искоса, настороженно глядевший на Олега. Ему очень не нравилось, когда у странного волынского боярина был такой взгляд: смотрит куда-то и не видит ничего. В одержимость бесами Урдин не верил, но в такие моменты начинал сомневаться, в себе ли Олег Владимирович.

Только они тронулись дальше, за спиной послышался стук множества копыт. Галопом приближалась большая группа всадников, над которой метался великокняжеский стяг. Олег спешился и склонил голову.

– Зря ждем мы! – крикнул князь Андрей, резко остановив коня. – На татар идти надо, не ждать. Не соберем мы никого больше! Хватит бегать!

– Конницы мало у нас, великий князь, – возразил Олег. – Надо делать так, как вы с братом на Чудском озере делали: стоять в правильном месте и ждать.

– Ждать?! – князь затряс головой от негодования. – Стоять на месте и смотреть, как они города жгут?!

– Нет, великий князь, – вновь поклонившись, ответил Олег. – Не будут они пока на города время терять. Мимо Владимира прошли, гарнизон только оставили и на Суздаль не повернули. Ты царю нужен, ты, который поперек воли ходишь! Неврюя за тобой послали. Тебя они ищут, поэтому придут прямо сюда.

– А брате Ярослав говорит… – гневно расширив ноздри, продолжил князь, но договорить не успел.

– Татары!!! – закричал кто-то в строю пронзительно, надрывно, обреченно.

– Татары!!! – сотни голосов в следующую секунду.

Олег оглянулся. С востока через гребни холмов за Трубежем перекатывалась густая масса всадников – темно-коричневое месиво степных коней, кожаных доспехов, смуглых лиц и черных волос. Перекатывалась и валила вперед. Их было убийственно много: когда первые, добравшись до воды, остановились, из-за холмов появлялись все новые и новые.

Строй застонал. Многие опустились на колени и начали молиться. Некоторые заплакали. Князь Андрей, сильно побледневший, жестом велел Олегу сесть на коня и следовать за ним, потом развернулся и поскакал к засеке. Олег догнал его и снова бросил взгляд за реку. Природа будто поменяла окраску: зеленые холмы, по которым прошлось ордынское войско, от тысяч конских копыт стали бурыми – трава смешалась с землей. «Как саранча прошла», – подумал Олег.

– Куда они поскакали? – спросил Шурик Феликса. – Ну, куда? – повторил он через пару минут, не дождавшись ответа.

– Не знаю я, подожди, – отмахнулся Феликс, он теперь стал угрюмо сосредоточенным, мрачным даже, молчаливо, внимательно рассматривал заполняющуюся монголами долину на правом берегу Трубежа.

Шурик смотрел на него, надеясь на ответ, но понял, что ничего не дождется, и тоже начал разглядывать конную массу ордынцев. В подзорную трубу монгольских всадников было видно так же хорошо, как если бы они были в пятидесяти шагах, и Шурику в какое-то мгновение почудилось, что он стоит там, на поле, а не сидит в относительной безопасности здесь, среди густой листвы громадной осины. Он понял, что бледнеет, и второй раз в жизни почувствовал, какими становятся ноги, когда в мозгу включается сигнал «все пропало», пошатнулся на суку и лихорадочно схватился за него взмокшими руками. Подзорная труба звякнула о кольчугу на груди. «Хорошо, что не забыл про ремень», – проскочило в голове.

– Очень много монголов? – спросил, зная ответ, и не узнал свой голос: писк какой-то цыплячий, а не голос.

– Да, – односложно ответил Феликс, но уже не с такой безнадежной мрачностью, тоже опустил трубу, повернулся к Шурику и добавил: – Много, да. Очень. Их раз в двенадцать больше, чем наших. Когда мы с Олегом планировали экспедицию, то не думали, что будет столько…

– И что теперь делать? – растерянно спросил Шурик. Он так и сидел, ухватившись за сук под собой.

– Что-что? – передразнил его Феликс. – Мемографировать давай дальше. Сам теперь.