Текст книги "Этот безнравственный шеф"

8

Мы снова вернулись в гостиную. Я расположилась на диване, а Роза стала рыться на книжных полках, выуживая оттуда тяжёлый толстый альбом, и присела рядом со мной.

На первых страницах были детские снимки господина Миллера. Очаровательным малышом назвать его было сложно. Он везде смотрел в камеру с недовольной, расстроенной мордашкой, но всё изменилось к подростковому возрасту. Если на его дошкольных фото возле огромного особняка на берегу пруда в нём ещё угадывались отчуждённость и задумчивость, то, став старшеклассником, он явно превратился в сорвиголову: модные наряды, облегающие рубашки и майки, которые подчёркивали его уже сложившуюся сексуальную фигуру, глаза блестели соблазнительным огнём, а на губах светилась игривая улыбка. Он прекрасно осознавал свою притягательность. Почти совсем не было фотографий, где он позировал в одиночестве. Везде он красовался в компании друзей, окружённый со всех сторон девушками, которые висли на его широких плечах или которых он сам держал на руках. Приглядевшись, на этих же фото я обнаружила мрачную мину господина Вольфа и невольно криво усмехнулась. Этот четырёхглазый демон постоянно стоял в углу, как будто пытаясь слиться с фоном. Похоже, очки он носил ещё с детства. Подростком он был длинной шпалой, и с тех пор мало что поменялось. Роза заметила мою задорную ухмылочку и добавила:

– Мистер Роберт только с виду такой суровый. На самом деле он достаточно мягкий человек, хоть и немногословный. Ему всегда было непросто выражать свои эмоции. Возможно, поэтому он так тянулся к мистеру Эндрю, пытаясь измениться.

– С трудом верится. Скорее, это он хочет изменить господина Миллера, чем измениться сам. Он перфекционист до мозга костей и всех равняет на себя.

Роза хихикнула тихонечко в кулак на моё не слишком лестное замечание.

– Вам просто не доводилось встречаться с ним вне рабочей обстановки. В жизни он совсем другой.

Я пожала плечами. Никогда не думала о заме как о человеке. У меня в голове слишком плотно осел образ постоянно работающего робота, у которого нет никакой личной жизни. С другой стороны, у него действительно не остаётся времени на развлечения. Он приходит первым и уходит последним. Но, наверное, его всё устраивает, раз он не жалуется на своё угрюмое существование.

Я перелистнула страницу. На следующем фото взрослый господин Миллер стоял рядом с родителями. Я стала внимательно их разглядывать. Его отец был таким же высоким и мощным, но рыжеватым блондином, он пошёл однозначно в мать англичанку. Она была миниатюрной и с очень приятной внешностью. Я ожидала увидеть чопорную леди, но на фото она мне показалась на удивление простой и милой. На душе у меня стало грустно и тоскливо. Такой хороший снимок! Господин Миллер по-настоящему счастливый человек! Роза заметила тень, проскользнувшую на моём лице, и собралась было что-то сказать, но в этот момент в коридоре послышались шаги, и в следующую минуту в помещение вошёл измождённый господин Миллер. Роза встала его поприветствовать.

– Чем это вы тут занимаетесь? – спросил он с интересом и посмотрел на меня с альбомом в руках. Хоть мой шеф и пытался бодриться, но выглядел он неважно. Усталость глубоко отпечаталась на его лице. Веки опухли, а глаза были напряжённо прищурены. Он сильно старался, чтобы они не закрылись сами собой.

Я захлопнула тяжёлую обложку, прогоняя приступ меланхолии.

– Мы разговаривали о вас и господине Вольфе. Роза показала мне ваши старые фотографии.

Мой шеф усмехнулся и, медленно подойдя, спокойно забрал у меня альбом из рук, а потом поставил его на место.

– Робу вряд ли понравится, если он узнает, что ты смотрела мой альбом. Но я бы понаблюдал за его забавной моськой при этом!

У Розы вырвался смешок после слов господина Миллера. Видимо, в воображении она нарисовала себе картину господина Вольфа. Потом она сменила тему разговора:

– Мистер Эндрю, разрешите накрыть обед в саду? Вы наверняка очень голодны.

Ничего не ответив, он просто посмотрел вопрошающе на меня.

– Что скажешь? Как насчёт поесть на свежем воздухе?

Как по мне, он сейчас больше нуждался во сне, чем в еде. А я после поедания горы сладостей уже забыла про голод, но отказываться от любезности Розы мне не хотелось.

– Я не против. Звучит заманчиво! – ответила я и благодарно улыбнулась обоим. Когда я уже собралась ковылять к стеклянной двери в сад, большие руки вдруг подхватили меня и подняли вверх. От неожиданности я уронила костыли на пол.

– Господин Миллер, вы с ума сошли! Если вы везде будете меня таскать, я никогда не научусь ходить на этих штуках!

Мой шеф зачем-то подул на мой висок.

– А тебе и не надо. Через месяц его снимут, а пока я буду делать всё возможное, чтобы облегчить твою жизнь, – он подмигнул мне и вышел вместе со мной на крытую террасу, а потом спустился по ступеням в сад. Примерно в ста метрах от входа, под кронами могучих деревьев, стояла металлическая беседка, выкрашенная белым лаком. Под её выпуклым куполом красовались выкованные причудливые изогнутые узоры. Там стоял круглый столик, накрытый кружевной жёлтой скатертью и стулья с длинной спинкой. Вокруг пели птички, неподалёку журчал фонтан. На улице было очень тепло и приятно. Стоял просто прекрасный сентябрьский день.

Мы расположились друг напротив друга, словно супружеская пара из прошлого века. После того как Роза накрыла обед, она подсела к нам. Простой лёгкий разговор завязался сам собой. Мой шеф был совсем другим в домашней атмосфере. Он развалился на стуле и, слушая нас, вставлял шутливые фразы, которые заставляли нас улыбаться. Пропала его язвительность и надменность. Я поймала себя на мысли, что уже давно так хорошо не проводила время. Приготовленная Розой еда была просто до умопомрачения хороша, и я даже попросила добавки, хотя не испытывала голода. После этого мы пили восхитительный английский чай с теми самыми пирожными, которые я ела до обеда. Я не смогла сдержаться, съев ещё три штуки в один присест. Трапеза подошла к концу. Роза потихоньку начала убирать приборы со стола и уносить в дом, а мы остались сидеть вдвоём.

– Первый раз вижу, чтобы девушка ела с такой жадностью. Твоя травма явно не сказалась на твоём здоровом аппетите. Если ты всегда так уплетаешь за обе щёки, я задаюсь вопросом, куда это всё девается. Ты миниатюрная, как дюймовочка, – заметил он, подаваясь вперёд и кладя подбородок в руку. Он смотрел на меня усталыми карими глазами, которые при солнечном свете сверкали, как два гиацинта.

Я вдруг заёрзала, не зная, куда себя деть. На какой-то момент я совсем забыла, что он мой шеф, и залюбовалась его сильной мужественной фигурой.

– Просто Роза слишком вкусно готовит, – пояснила я, – невозможно остановиться. На самом деле не такая я и прожора и уж точно не дюймовочка. Это вы гигант.

Господин Миллер улыбнулся ещё шире.

– Я гигант? Хм… вот, значит, каким ты меня видишь. Ладно, возьму на заметку… Тебе нравится тут? – спросил он вдруг, отходя от одной странной темы и заводя другую, при этом ещё сильнее буравя меня взглядом. В нём что-то крылось, но я не могла угадать что.

– Конечно! У вас сказочный дом!

– Так я и думал, – выдохнул он и схватился пальцами за переносицу, откидывая голову назад на спинке стула. – Чёрт, как я устал! – озвучил он мысли вслух, а потом снова выпрямился. – Ну что, отвезу тебя домой, Шмидт, пока меня вконец не сморило? После еды стало совсем тяжко держать глаза открытыми. Если мы тут ещё немного посидим, я усну.

Я не смогла удержаться от того, чтобы не смерить его сочувственным взглядом. Меня продрало чувство вины перед ним. Если бы ему не пришлось всю ночь со мной возиться, он бы так не страдал.

– Может, вы лучше отдохнёте, а я возьму такси? Я правда в норме!

Приняв очередную таблетку за обедом, ноющая боль снова понемногу начала отступать.

– Исключено! – отрезал он упрямо. Чего и следовало ожидать.

– Тогда я подожду, пока вы немного поспите. А то, не дай бог, уснёте за рулём! Ноа всё равно проводит время с друзьями, и его не будет дома до вечера, а Ирена занята с Софией в ателье. Пара часов ничего не изменит, – озвучила я другой выход из ситуации.

Он приподнял одну бровь, бросая на меня косой взгляд.

– Эта идея мне нравится. Тогда я возьму тебя с собой, – господин Миллер незамедлительно поднялся, снова подхватывая меня под колени, и потащил в дом. К этому действительно можно привыкнуть. Его сильные объятья были приятными. Я обнаглела настолько, что обвила руки вокруг его шеи и прижалась головой к ключице. Его тепло в этой романтичной обстановке действовало на меня как дурман. Снова я забыла, что мы не близкие люди, а всего лишь коллеги по работе – подчинённая и шеф. Однако долго моя эйфория не продлилась. Вместо того чтобы оставить меня в гостиной, он вместе со мной направился по лестнице на второй этаж. Я учуяла что-то неладное.

– Господин Миллер, вы куда меня несёте? – спросила я, поднимая голову.

– Как куда? Ко мне в комнату. Ты же сама предложила отдохнуть.

– Да, но мне-то зачем с вами? – взвизгнула я от волнения. Сердце вдруг заколотилось чаще.

– Ты будешь отдыхать со мной, – заявил он просто, – тебе это тоже не помешает.

– Шеф, вы с ума сошли? Что Роза подумает? Пустите меня! – возмутилась я уже на полном серьёзе и начала дрыгать здоровой ногой, чтобы выдраться из его рук, мало заботясь о том, что мои костыли остались лежать внизу и без них я ничего не могла. Но в ответ господин Миллер просто ещё крепче прижал меня к себе и понёс дальше.

– Тебя так сильно волнует чужое мнение? Успокойся уже! Роза ничего не подумает, – он пинком открыл притворённую дверь в свою просторную спальню и так же закрыл. По центру стояла необъятных размеров кровать, застеленная тёмно-синим покрывалом с золотой вышивкой. Множество мягких подушек в белых и синих наволочках были взбиты и аккуратно разложены на ней. Он, не слишком церемонясь, кинул меня на матрасы, но они были настолько мягкие, что я приземлилась словно в облако перьев. С широко раскрытыми глазами я наблюдала, как господин Миллер начал расслаблять петлю на галстуке и расстёгивать ворот у рубашки. Мне хлынула краска в лицо, и я попятилась как рак. Что он собирается делать?! Бросив небрежно галстук на пол, он во всю глотку расхохотался.

– Шмидт, ну что за выражение лица?! – он откашлялся в кулак, сдерживая хохот, а потом взобрался на кровать, ложась рядом со мной. Рубашка осталась на нём, он всего лишь расстегнул пару пуговиц, чтобы они его не душили. – Не собираюсь я с тобой ничего делать. И даже если бы я хотел, у меня бы сейчас не получилось. Я слишком устал. Мы просто поспим рядом, хорошо? – бесцеремонно он уложил меня к себе под бок, и я плюхнулась головой на его распростёртую руку. Моё сердце отказывалось успокаиваться, а во рту пересохло. Господин Миллер прижался щекой к моей голове, подтягивая меня ещё ближе, – так, что моя грудь упёрлась ему в бок. – Вот так нормально, – заявил он и закрыл глаза, втягивая ноздрями воздух.

– По-вашему, это нормально? – пропищала я, всё ещё пребывая в шоке. – Вы мой начальник, а я лежу в вашей комнате, на вашей кровати, рядом с вами в обнимку!

– И что? – промямлил он сонным голосом. – Мне уютно, да и тебе тоже, и только скажи, что я не прав, не поверю, – он вздохнул и окончил мысль: – Шмидт, ты слишком сильно зациклена на мелочах. Если тебе чего-то хочется, то зачем от этого отказываться? Эти твои моральные принципы очень глупые. Мы не делаем ничего такого.

«Ну что за идиот?!» – подумала я, мысленно долбясь головой об стену. Так рассуждают только эгоисты.

– Если вам нравится спать в чьих-то объятьях, то позвоните одной из своих подружек или невесте, они наверняка будут счастливы, – возразила я, но мой боевой дух улетучивался с каждой секундой всё больше.

– С ними я не смогу просто поспать, – выдал он тут же. – Прости, Эмма. Давай позже это обсудим. Я отключаюсь. Ты такая приятная! Мне очень хорошо! – шеф потёрся бородой о мой висок и в последний раз прижал меня крепко к себе, после чего я почувствовала, как его мышцы расслабились и он засопел глубоко и ровно, отправляясь в царство Морфея.

И что мне думать после таких слов? Я, конечно, понимаю, что из-за усталости он уже не может трезво соображать, но сказать такое! Да что же это? Мне казалось, что меня сейчас хватит инфаркт. Этот безнравственный ублюдок был прав насчёт моих ощущений. Мне доставляет удовольствие нежиться в его объятьях, вдыхая его аромат и впитывая в себя его тепло. В этом и состоит главная проблема. То, что нам обоим это нравится, ещё не означает, что это правильно. Господин Миллер без пяти минут женат, в придачу мой начальник, а я развалилась с ним на его будущем супружеском ложе как ни в чём не бывало. Я была готова умереть со стыда, но и от опьяняющего чувства радости быть с ним тоже. Пользуясь моментом, я приподнялась на локте и всмотрелась в его умиротворённое лицо. Длинные ресницы, золотистая загорелая кожа, светлые густые волосы. Стесняясь своей же наглости, я робко пропустила пальцы через копну его волнистых волос. Он не шелохнулся. Тогда я стала гладить его по голове смелее. Шевелюра господина Миллера напоминала гриву льва. Да и он сам весь был похож на дикого важного зверя. Я улыбнулась сама себе. Тем не менее сейчас он выглядел мирно и юно, как на детских фотографиях. Роза в разговоре упомянула дату его рождения. Господину Миллеру всего двадцать восемь. Он на два года моложе меня. Ещё совсем молодой, а уже руководитель и ответственное лицо, и это его нисколько не тяготило. Даже, казалось бы, в неразрешимых ситуациях он всегда действовал спокойно, невозмутимо и без паники, не сваливая вину на других.

От его волос я переместилась к лицу. Сейчас я могла наконец узнать, какой будет его ухоженная борода на ощупь. Осторожно я пробежала пальцами по его щеке и подбородку. Светлые, чуть рыжеватые щетинки оказалась мягче, чем я думала, и кололись совсем немного. Это было приятно. Я задалась вопросом, что бы я испытала при поцелуе: было бы моей коже щекотно или вызывало бы мурашки? Ясная картина того, как он наклоняется ко мне и его рот накрывает мой, возникла у меня в голове, и я испугалась самой себя. «Нельзя! – скомандовала я своей фантазии наставительно. – Ни в коем случае!» Визуализировать подобное – преступление, но отступить я уже была не в силах. Не воспользоваться удобным моментом, когда он лежит вот так доступно передо мной, я не могла. Я медленно нагнулась и коснулась губами его щеки. От прикосновения по ним сразу побежали обжигающие искорки. Я так давно не целовала мужчину, что уже совсем забыла, как это. Я снова нагнулась и совсем легко и осторожно прижалась к его губам. На вид они казались не такими уж большими, но стоило им соприкоснуться с моими, как они полностью поглотили их и стали одним целым. От волнения мне казалось, что моя грудь разорвётся, но этого не произошло. Зато господин Миллер вдруг зашевелился, но, к счастью, не проснулся. Пробубнив что-то неразборчивое, он облизнулся, перевернулся со спины на бок и засопел дальше. У меня, как у зайца, сердце ушло в пятки. Я думала, мне сейчас придёт конец. Бухнувшись рядом с ним, я зажмурила глаза и сделала вид, что сплю. Я точно схожу с ума – однозначно и бесповоротно! Вот же дура из всех дур – самая дурная дура! Провалиться бы мне на месте, но вместо этого я и правда уснула. Разбудило меня чувство, что кто-то копошится у меня в волосах. Я замерла и напряглась.

– Проснулась? – спросил господин Миллер, но перебирать мои волосы так и не прекратил. Эта пытка была мне в наказание за моё непристойное поведение, пока он спал. По идее, надо было как-то его остановить, но я просто не могла этого сделать.

– Надо вставать, – произнесла я сдавленным голосом. За окном уже садилось солнце, и оранжевые лучи согревали помещение своим тёплым светом.

– Давай ещё немножко поваляемся, – прошептал он низким голосом, неожиданно нежно проводя пальцами от затылка по моей шее до ключиц и обратно. Холод от металла его перстня лизнул мою кожу. Волоски по всему телу сразу встали дыбом. Я лежала, не шелохнувшись, почти не дыша, словно он впустил мне под кожу парализующий яд.

– Господин Миллер… – пикнула я, как мышонок, как будто он зажал мне глотку.

– Что такое? – спросил он с невинной миной.

– Т-так нельзя, – выдавила я, запинаясь.

– Прости. Не сдержался, – он убрал руку. – У тебя волосы – как шёлк, а кожа – как бархат. Устоять невозможно, когда ты так близко.

Какой же он прямолинейный – как рельса! Это конфузит до ужаса! Как у него только смелости хватает произносить вслух столь смущающие вещи? Бесстыдник! Что он со мной делает?!

– Пожалуйста, не говорите такого больше никогда. Это уже слишком! – отрезала я резко.

– Опять я перегнул палку. Извини, я не привык общаться с женщиной как с другом. У меня не всегда получается. Будь ко мне снисходительней.

– Я стараюсь, но у меня, как и у вас, не всегда получается, – съязвила я, хотя совсем не была рада тому, что его широкая рука больше не уделяла мне внимания. Мы просто лежали рядом на боку и смотрели друг на друга, но я всё равно остро ощущала его всем телом, даже не касаясь.

– Можно мне кое-что спросить? – произнёс он после длинной паузы. Что-то мне подсказывало, что сейчас снова начнутся щекотливые темы.

– Попробуйте, – отозвалась я, надеясь, что на этот раз он хоть немного обдумает то, что хочет сказать. Но он, совсем не мешкая, задал свой вопрос:

– Когда ты смотрела мой фотоальбом, ты казалась необычно грустной. В чём причина?

Его слова обескуражили. Не ожидала от него такой наблюдательности. Как мне на это реагировать, я не знала. Увидев моё замешательство, он добавил:

– Ты ясно дала понять, чтобы я не лез в твои дела, но ты не находишь немного несправедливым, что ты сегодня столько всего узнала обо мне, а я томлюсь в неизвестности?

Мне не дано понять, почему он так яро стремится засунуть нос в мою жизнь, но сейчас я уже не чувствовала такого сильного внутреннего протеста открыться ему, как раньше. Вздохнув, я перевела взгляд на окно, откуда просачивались последние солнечные лучи. Они растворили остатки моих сомнений. Мне нелегко было говорить с людьми на личные темы, потому что я начинала чувствовать себя беззащитной и жалкой. Но тихая, спокойная атмосфера располагала к откровениям. Шеф не давил на меня, а просто терпеливо ждал, пока я начну рассказ.

– Увидев вашу фотографию с родителями, я подумала, какой вы счастливчик.

Господин Миллер состроил непонимающую мину, прося пояснений. Я снова набрала воздух в лёгкие и стала говорить дальше:

– Я не знаю своих матери и отца. Меня бросили ещё младенцем. Когда я наткнулась на тот снимок, то подумала, что вы сильно похожи на свою маму, но в то же время у вас стать отца. Я же понятия не имею, в кого я, откуда я, почему меня бросили, да и, вообще, зачем я родилась, если была не нужна.

Господин Миллер стал совсем тихим, но я всеми фибрами ощущала, как он буравит меня своим излюбленным прожигающим взглядом, очевидно, силясь угадать мои чувства. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня жалели.

– А ты не пробовала искать их? – спросил он вдруг. – Имею в виду твоих родителей.

– Это бесполезное дело. Меня положили в ящик для подкидышей при больнице, поэтому мою мать в глаза из работников никто не видел. Я разговаривала с медсестрой, которая работала в ту ночь, но ей тоже неизвестно ничего конкретного. Моя мать не оставила ничего, кроме клочка бумаги, завёрнутого со мной в одеяло, с именем Эмма. Несмотря на то, что она выкинула меня, как мусор, она дала мне имя. Странно, не находите? Отказаться от собственного ребёнка, но навязать ему самостоятельно выбранное имя, – не то чтобы я ненавидела то, как меня зовут, просто прошло столько лет, а я всё ещё злилась на ситуацию и на свою мать, которую не знала, и в моём голосе это было ясно слышно.

– Иди ко мне, – просто прошептал господин Миллер и пододвинулся ближе, прижимая мою голову к своей груди. Моё сердце снова замерло, а мышцы стали деревянными. Широкая ладонь убрала волосы с моего лица, а потом он чмокнул меня в лоб. Его губы были всё такими же мягкими, тёплыми и сухими, как несколько часов назад, когда я исследовала их, пока он спал. Все его касания казались ненавязчивыми и очень родными. Я сама не понимала, с каких пор мне перестало быть противно от его близости. Наоборот – нахождение рядом с ним давало ощущение комфорта и умиротворения.

– Даже если ты не знаешь, кто твои кровные родители, ты не перестанешь оставаться собой, – отозвался он тихим нежным голосом. – Кто знает, какие обстоятельства подвигли твою мать на такой отчаянный поступок, как отвергнуть собственного ребёнка. Самое главное, ты выросла прекрасным человеком и сама стала отличной матерью. Тебе есть чем гордиться!

Я собрала всю свою волю в кулак, чтобы противостоять его искусительной магии очарования, и отодвинулась.

– Спасибо за сочувствие, но утешать меня не надо. На самом деле я никогда не считала, что я несчастная, просто это немного злит, когда не знаешь то, что для других в порядке вещей. У меня были очень хорошие приёмные родители. Мне не на что пожаловаться.

– Какие они? Расскажи подробней, – перешёл господин Миллер в натиск, опьянённый любопытством. Он уже не мог остановиться, когда ему добровольно преподнесли столько пикантных деталей.

– Терпеливые, добрые, надёжные. Я с детства знала правду, что они мне неродные мать с отцом, но я всегда была благодарна им за заботу. Они дали мне свою фамилию, крышу над головой и образование, научили самостоятельности и ответственности. Это много для меня значит. У них, помимо меня, было ещё четверо приёмных детей. Не скажу, что ладила со всеми, но меня не угнетали, и этого было достаточно. Я иногда звоню родителям, и мы видимся примерно раз в год, но не сказала бы, что мы очень близки.

– По тебе заметно, что с тобой в детстве не особо нянькались, – уголок губ господина Миллера дрогнул в лёгкой усмешке, – но, знаешь, бывают моменты, и сквозь щели в твоей броне независимости и железобетонного самоконтроля просачиваются очень милые черты. Не прячь их так старательно. Это ни к чему. Никто тебя не осудит, если ты позволишь себе немного погрустить или поплакать. Все мы люди. Поняла, Шмидт? А теперь пойдём, я отвезу тебя домой, – шеф потрепал меня по голове, не давая возможности ответить на его нравоучения.

В первую минуту меня возмутили его слова, но потом, поразмыслив, меня охватило странное чувство печали. Неужели я с виду кажусь такой холодной? Я со всеми в меру вежливая, в меру искренняя и в меру дружелюбная. Но мне и в голову не приходило, что моё «в меру» для других может выглядеть совсем иначе. Не то чтобы я стремлюсь понравиться всем вокруг, но отталкивать людей своей внешней замкнутостью и отстранённостью мне не хочется. Впервые за свои тридцать лет я всерьёз задумалась над тем, что ни черта не смыслю в людях и в самой себе тоже.