Текст книги "Что скрывает правда"

– Вы говорите, что не помните, что было дальше?

Фишер качает головой.

Кеннеди подается вперед.

– Послушайте, что конкретно утверждает этот Калеб Морган?

– Он говорит, что профессор Фишер стала домогаться его и продолжила это делать, даже когда он ясно дал понять, что отказывается. Соитие не произошло, но она дотрагивалась до него в области паха.

Фишер мотает головой.

– Это какое-то дикое, чудовищное недоразумение. Невозможно… – Она опускает голову, подносит руку к губам, тяжело дышит. Затем поднимает голову. – С Калебом все в порядке? Я в том смысле, что это единственное объяснение… должно быть, у него случился срыв… – Ее голос дрожит. – Послушайте, в последнее время он живет в сильном напряжении. Его исследование…

– Хочу уточнить: значит, вы утверждаете, что не помните ни о каком физическом контакте с мистером Морганом?

– Да.

– А синяк у вас на запястье – как он появился?

Фишер дергает рукав, затем осознает, что делает, и кладет руки на стол.

– Как я уже сказала вашему криминалисту, его, вероятно, нанес мой сын. Дети на удивление сильны и не всегда отдают себе отчет в своих действиях.

Если она и понимает, сколько иронии в ее последнем замечании, то не подает виду.

– Что насчет утра?

Она хмурится:

– А что насчет утра?

– Вы проснулись в своей кровати?

– Естественно.

– Полностью одетой? В ночной одежде, в чем еще?

Фишер насмешливо изгибает бровь:

– Инспектор, я не пользуюсь тем, что вы так причудливо называете «ночной одеждой».

– Значит, вы были обнажены, но не помните, как добрались до кровати?

Она пожимает плечами:

– Мое платье висело на спинке стула, туфли стояли на полке. Все было так, как и должно быть. Если не считать того факта, что у меня раскалывалась голова и была дикая жажда, а завтрак для ребенка не был готов в срок. Только не говорите, что с вами такое не случается.

– И вас не беспокоит, что вы не можете вспомнить, чем закончился вечер? Такое раньше бывало?

Профессор тяжело вздыхает:

– Раз или два, к вашему сведению. Обычно после шампанского. Вчера мне следовало держаться подальше от «Болянже»[25]25
  Известный французский винный дом, специализирующийся на производстве шампанского.


[Закрыть].

Проклятье, а ловко она вывернулась…

– В таком случае, когда мы здесь закончим, я попрошу нашего офицера-криминалиста взять у вас анализ крови. Чтобы мы могли абсолютно точно установить, сколько алкоголя вы выпили.

Фишер смотрит на Кеннеди, та кивает:

– Они имеют право это сделать.

Асанти сдвигается на край стула.

– Что насчет платья?

Фишер хмурится:

– А что насчет платья?

– Почему вы ринулись сдавать его в чистку?

– Я же сказала вам. Я пролила на него вино. И не хотела вешать его в шкаф в таком виде. Боялась, что пятно останется, если не вывести его сразу.

– Но ведь дело было не только в чистке? Вы попросили сделать мелкий ремонт.

По лицу Кеннеди пробегает тень, и она не успевает скрыть это; для нее это новость.

Я открываю картонную папку и достаю лист бумаги. Это отсканированная копия страницы из книги учета в химчистке.

– «Отремонтировать разорванный вырез и пришить оторвавшиеся пайетки (пакет с пайетками предоставлен клиентом)».

Закрываю папку и смотрю на Марину.

– Профессор Фишер, что произошло? Как случилось, что на таком строгом и солидном приеме вы повредили столь дорогое платье?

– Я не помню.

– А может, вы повредили его не на приеме? Может, после приема, когда вернулись домой?

Фишер открывает и закрывает рот.

– Я же сказала вам, – после паузы говорит она, – я не помню.

* * *

ВЭ: Итак, она стала дотрагиваться до вас. Что было дальше?

КМ: Мне удалось отстраниться, и я повернулся, чтобы вылить шампанское в мойку. Я практически не пил его.

ВЭ: А сколько выпила она?

КМ: Думаю, к этому моменту она пила второй бокал.

ВЭ: Что потом?

КМ: Я стоял у мойки и почувствовал, как она прижимается ко мне сзади. Она обхватила меня руками и стала тянуть руки к моим шортам. Ну, понимаете ли, засовывала их внутрь… пыталась добраться… гм… до моего пениса.

ВЭ: Что вы сделали?

КМ: Я повернулся и вытащил ее руки. Сказал, что не хочу этим заниматься… что и она не хочет этим заниматься. Она сказала, что я веду себя нелепо… Что мы оба этого хотим. Я спросил, а как же Фрейя, и она просто засмеялась. Сказала что-то типа того, что зачем пить просекко, когда есть нечто получше. Потом обхватила рукой мою голову и стала тянуть ее вниз… ну, чтобы поцеловать.

ВЭ: А вы пытались ее остановить?

КМ (краснеет): Я схватил ее за запястья… пытался остановить, оттолкнуть. В одной руке она держала бокал, и вино вылилось. Можно сказать, произошла потасовка. (Пауза.) Наверное, тогда она и оцарапала меня… в тот момент я ничего не заметил. Сомневаюсь, что она сделала это намеренно – она все еще тянула меня к себе, ее рука была у меня на затылке, и вот тогда случайно поцарапала. (Глубоко вздыхает.) Послушайте, в конечном итоге я оттолкнул ее, хотя и не горжусь этим.

ВЭ: Насколько сильно вы ее толкнули?

КМ (снова вздыхает): Достаточно сильно. Правда, не в полную силу – я понимал, что надо быть осторожным: она была пьяна, а я значительно сильнее нее. Но я просто не знал, что делать, она не воспринимала мои «нет».

* * *

Адам Фаули

7 июля 2018 года

19:53

– Профессор Фишер, вы готовы отвечать на дальнейшие вопросы?

Кеннеди многозначительно изгибает бровь.

– Позиция моей клиентки абсолютно ясна. Все эти утверждения являются ложными, надуманными и, весьма вероятно, злонамеренными. Никакого инцидента не было, что означает по определению, что вы не найдете доказательств, подтверждающих его.

– Как ваш клиент может быть в чем-то уверена, если она утверждает, что не помнит ничего после того момента, когда было открыто шампанское?

Фишер начинает отвечать, но Кеннеди опережает ее:

– Потому что она профессионал. Потому что поведение такого рода абсолютно не в ее характере, что, я уверена, с радостью подтвердят вам ее коллеги. Как я сказала, если вы найдете какие-то доказательства тому, что какой-либо инцидент имел место, дайте нам обязательно знать. Но поверьте мне, вы ничего не найдете.

– А какой мотив может быть у мистера Моргана, чтобы делать ложные утверждения? У него есть что терять, а пользы никакой.

Адвокат изгибает бровь:

– Вот об этом, инспектор, вам придется спросить у него.

* * *

[26]26
  Вместо родителей (лат.).


[Закрыть]

129 комментариев

* * *

Клайв Конвей покончил с обследованием дома на Сент-Люк-стрит. Делать ему там было особо нечего. Два бокала из-под шампанского уже были вымыты и высушены, а так как очевидные признаки борьбы отсутствовали, он не представлял, что еще уголовный розыск рассчитывал найти. Он заканчивает фотографировать, напоминает себе, что нужно забрать пустую бутылку из мусорного ведра, и убирает бокалы в пакеты.

И уже собирается уходить, когда звонит его телефон.

– Конвей? Это Энтони Асанти. Мы допрашиваем Марину Фишер, и тут кое-что всплыло.

– Да?

– У нее с собой нет мобильника. Она думала, что взяла его, но в сумке его нет. Она думает, что он либо в ее кабинете в Эдит Ланселев, либо дома. Можешь поискать?

Конвей оглядывает кухню:

– Внизу ничего нет, придется посмотреть наверху.

– Огромное спасибо. И забери ее ноут, если найдешь, – учитывая, каким деликатным будет дело, Фаули хочет, чтобы мы проверили ее телефон. Ну, чтобы обезопасить себя.

– Ладно, я дам знать, если найду.

Клайв упаковывает свои вещи, идет в гостиную и оглядывается. Видит подключенный к зарядке мобильник на журнальном столике. Он укладывает его в прозрачный пакет и прячет в свой чемодан. И, только выпрямившись, замечает, что все это время в комнате находится мальчик, который сидит за низеньким столиком под окном. Он так увлечен своим делом, что, кажется, не подозревает о том, что в комнате есть еще кто-то.

Конвей подходит к нему. Мальчик трудится над большой картиной по номерам – это, похоже, огромное, сложное изображение святого Георгия и дракона. Если б этим занимался один из детей Конвея, карандашная штриховка везде вылезала бы за границы, а у этого ребенка явно больше терпения, и он лучше владеет своей рукой, чем все трое отпрысков Клайва, вместе взятые.

– У тебя великолепно получается, – бодро говорит Конвей. – Тебе, наверное, помогает то, что у тебя есть так много цветов…

У его детей тоже есть набор Caran d’Ache, но он не знал, что они бывают в три яруса глубиной. Здесь, наверное, больше сотни карандашей. Клайв несколько минут стоит рядом и наблюдает, как мальчик, закончив с каким-то цветом, аккуратно кладет карандаш на то же место в наборе. На столике царит порядок, спектр, в котором разложены карандаши в коробке, не нарушен, и тишину в комнате нарушает мерное «чирк, чирк, чирк» по бумаге.

* * *

* * *

Конвей закрывает входную дверь и слышит, как щелкает замок. Монмут-хаус стоит на углу, поэтому у Марины Фишер, в отличие от ее соседей, есть боковой вход в дом и ей не надо решать неразрешимую проблему, с которой сталкиваются все владельцы блокированных георгианских домов от Бата до Блумсбери: что делать с чертовым мусорным баком. Баки Фишер прямо у боковой калитки, аккуратно спрятаны под специально построенным навесом, увитым клематисом. Конвей открывает один и, как ожидал, на самом верху находит бутылку из-под шампанского. Он убирает ее в пакет и уже собирается опустить крышку, когда обращает внимание на то, что лежит под бутылкой. Слегка хмурится, секунду сомневается, а затем лезет в свой чемодан за еще одним пакетом.

* * *

Адам Фаули

7 июля 2018 года

20:15

– Понимаю, сейчас поздно и жарко, сегодня суббота, и все вы предпочли бы вести допрос за стаканом холодного пива, но я просто хочу собрать первые впечатления, пока они свежие.

Я оглядываю их. Эв, Куинна, Асанти.

– Итак, кому из них вы верите? Предупреждаю, вопрос без подвоха.

– Если б вы потребовали ставить на кого-то из них, я поставила бы на Моргана, – говорит Эверетт. – Он ответил на все вопросы, поддерживал зрительный контакт. Даже признался, что она нравилась ему, что, как он наверняка знает, только усложняет дело. Но ему задавались вопросы, и он давал честные ответы.

Я поворачиваюсь к Куинну:

– Ну а ты что?

Он пожимает плечами:

– Не могу понять, что Морган вообще здесь делает. Ничего же, по сути, не случилось. Зачем устраивать это дерьмовое шоу? И одновременно рисковать своей карьерой? Он не дурак и наверняка понимает, что вероятность обвинительного приговора сто процентов.

Эв смотрит на него:

– Ты тоже сказал бы, что «ничего же по сути не случилось», если б все поменялось местами? Если б на их месте был мужчина-преподаватель и женщина-студентка? Нет, естественно, не сказал бы.

– Я знаю, что мы все это знаем, – ровным голосом говорит Асанти, переводя взгляд с одного на другого, – но сексуальное нападение никак не связано с сексом. Тут все дело во власти. А в этих отношениях власть у Фишер. Если б она злоупотребляла этой властью каким-нибудь другим способом – я имею в виду, академически, – тогда у Моргана было бы полное право подать жалобу. Почему здесь должно быть по-другому?

Куинн качает головой:

– Он все равно сильно рискует…

– А что насчет нее? – перебивает его Эв. – Зачем домогаться студента, когда знаешь, что он может пойти к руководству колледжа и пожаловаться? Вот это точно риск.

– В том-то и суть, – говорю я. – Оба они рискуют. Морган сам так сказал на допросе. Он сказал, что любой, кто работает в этой области, должен быть готов к риску, иначе они никуда не продвинутся.

Эв хмурится:

– Что, по-вашему, они стоят друг друга? Вы это хотите сказать?

– Я говорю, что перед нами два человека, которые, вероятно, в отличие от большинства, готовы играть по высоким ставкам.

Наступает пауза. Они плохо представляют, что нам это дает. Если честно, я тоже.

– Я вообще не знаю, при чем тут уголовный розыск, – бормочет Куинн. – И тем более вся экспертная команда.

Куинн в своем духе, но на этот раз я ему сочувствую. Будь у меня выбор, я бы не привлек всю команду, однако мы не можем отвертеться под предлогом более срочного дела, и – что еще важнее – я предвижу, что рано или поздно главный констебль начнет «проявлять интерес», или «просто проверять», или делать нечто, что его личный помощник обзовет каким-нибудь обтекаемым термином. Как выразился бы мой первый инспектор, «это всего лишь предложение, но не будем забывать, кто его делает».

– Есть кое-что насчет Фишер, – наконец говорит Асанти. – Я еще не понял, но тут точно что-то не так. Весь этот бред насчет того, что она не может вспомнить, – уж больно все удачно, если хотите знать мое мнение.

– С другой стороны, – говорю я, – почему Морган не упомянул о порванном платье? Он честно признал, что была физическая потасовка, – почему не признать, что во время нее было порвано платье?

Эв пожимает плечами:

– Может, он этого не понял? Может, он просто не помнит?

Куинн пренебрежительно хмыкает и смотрит в сторону.

– Ага, вот именно. Он ничего не помнит, она ничего не помнит… Он сказал, она сказала… Все это чушь, от начала и до конца.

Я вижу, что Эв собирается возразить, и решаю вмешаться:

– Ладно, на сегодня для всех нас хватит. Но детектив-констебль Куинн прав насчет одного: так уж получается, что Королевская прокурорская служба никогда не согласится работать с этим. Если мы получим ДНК с тела Моргана, вот это будет совсем другая история. А пока, нравится нам это или нет, мы не можем игнорировать тот факт, кем является его мать. Ни в малейшей степени. К тому же я сомневаюсь, что она нам это позволит. Помните те дебаты о сексуальном насилии, что состоялись пару месяцев назад? Она тоже там участвовала, хотя жертвой был не ее сын.

Куинн тяжело вздыхает:

– Только этого нам не хватает. Чтобы нас со всей высоты облил дерьмом высокопоставленный политик.

– Точно, – говорю я. Потому что подобное отношение никуда не приведет ни нас, ни Куинна. – Так что не доставим ей такого удовольствия. Экспертиза будет готова через пару дней, и это если нам повезет. А пока надо подтвердить показания Моргана у его девушки и поговорить с коллегами Фишер. Здесь и там, где она работала раньше. Я хочу знать, был ли хоть малейший намек на нечто подобное. И проверьте, кто из этих людей был приглашен на ужин в Байллиол, – давайте посмотрим, сможем ли мы выяснить, были ли какие-нибудь признаки ущерба, когда она уходила, в каком состоянии была она сама или ее платье.

– Только нам надо быть очень осторожными, – говорит Асанти. – Заявления подобного рода разрушат ее карьеру. И если выяснится, что она этого не делала…

– Вот именно. Действуем чрезвычайно осмотрительно. Я хочу слушать, что крутится на мельнице слухов, а не запускать ее.

Я встаю. Асанти что-то пишет. Эв собирает свои вещи. Куинн чем-то взволнован.

– Я поручу детективу-констеблю Бакстеру поработать с телефоном Фишер и еще узнаю, сможет ли Брайан Гоу просмотреть запись ее допроса. Если Асанти прав и здесь действительно что-то есть, он наверняка это увидит. Он наш шанс. Что до остального, детектив-констебль Куинн, ты продолжаешь замещать должность детектива-сержанта. Работай.

Куинн поднимает голову:

– Да, босс.

Мои слова воодушевляют его.

* * *

Сумерки – самое обманчивое время дня. В небе еще есть воспоминания о свете, а внизу, на земле, темно. Никто так и не заметил мужчину, припарковавшегося у тротуара, даже любопытный старикан, который только что прошел мимо со своей собакой. А что ему было замечать? Мужчина уже долго не двигается – не читает газету, не включает радио, не достает упаковку ментоловых конфеток. Машина погружена в тишину, да и он тоже. Ничего не делает. Только наблюдает.

Несколько мгновений спустя открывается дверь напротив, и по дорожке к решетчатой калитке быстро идет женщина. Она поднимает крышку одного из мусорных баков и бросает в него черный пластиковый пакет, потом оглядывает улицу. Сейчас она смотрит прямехонько на мужчину, и тот сползает по сиденью вниз, хотя и знает, что она не может разглядеть его лицо – слишком темно, слишком далеко.

Когда мужчина подтягивается обратно, то видит двух женщин, идущих по тротуару ему навстречу. Они оживленно болтают и толкают перед собой коляски с малышами. За ними плетется мальчишка-подросток, у него рыжие волосы и большие очки. Мужчина хмурится. Мамаши слишком рассеянны, слишком измотаны, чтобы что-нибудь замечать, тем более человека, спокойно сидящего в машине. А вот дети другие. Им на все плевать. Они просто заглядывают внутрь.

Женщины приближаются к машине, и он слышит обрывки разговора.

– Думаю, ты должна сказать им…

– Но ты же знаешь, что это за место…

– Когда я заговорила об этом с Пиппой, она сказала то же самое…

Женщины проходят дальше, мальчишка же мешкает, и мужчина видит почему. Он останавливается у каждой машины, смотрит на марку и что-то отмечает в маленьком красном блокноте. Мужчина прищуривается. Вот невезуха – наткнуться на единственного мальчишку на планете, которому хочется стать чертовым копом, когда вырастет…

Пока что мальчишка достаточно далеко, чтобы можно было прочитать номер. Слишком темно. Женщина стоит у своей калитки и внимательно смотрит, пытаясь разглядеть своего пацана.

Мужчина тихо чертыхается и заводит двигатель.

* * *

Когда Ниам Кеннеди останавливается напротив Монмут-хауса, на фасаде дома нет ни единого огонька.

– Должно быть, Беатрис в кухне, – говорит Фишер, глядя на окна. – Бедняжка, я не думала, что все так затянется…

– Подобные вещи всегда тянутся бесконечно. Послушай моего совета: выпей полный стакан вина, прими горячую ванну, а потом ложись в кровать.

– Так и сделаю. Мне нужно проводить больше времени с Тобином. Одному богу известно, что он думает.

– Дети устойчивее, чем ты думаешь. Он станет брать пример с тебя. Пока ты говоришь с ним спокойно, с ним все будет хорошо. – Адвокат пожимает Фишер руку. – Не переживай, Марина. Знаю, сейчас ты подавлена. Но ты сильная. Если б ты была из тех, кого эта ситуация легко сломила, ты никогда не поднялась бы так высоко.

Фишер коротко кивает, вылезает из машины и, не оглядываясь, переходит дорогу. Она гордо держит голову, пока ищет ключи и отпирает дверь, – но как только машина отъезжает, она сникает и с трудом переступает через порог.

Секунду стоит в прихожей, привыкая к темноте. На нижней ступеньке видит светлое пятно, которое бросается к ней. На бледном лице темными провалами выделяются глаза.

– Мама, где ты была? Ты обещала посмотреть мои рисунки. Я так долго ждал тебя… Где ты была?

* * *

«Вот сейчас, когда я ходила к бакам, он был там. Опять. Стоял у тротуара, причем намеренно встал достаточно далеко, чтобы я не могла рассмотреть его – хорошо рассмотреть. Потом мимо прошли две женщины с колясками; думаю, они спугнули его, потому что, как только они приблизились, он тут же уехал.

Но это был он. Я точно это знаю.

Он был там».

* * *

Адам Фаули

7 июля 2018 года

21:53

Когда я добираюсь до дома, сгущаются сумерки. Cвет горит только на кухне, и это знак того, что в холодильнике есть салат – на тот случай, если мне захочется поесть. Я наливаю себе бокал мерло и крадусь наверх. Дверь в детскую открыта. Раньше это была комната Джейка. Пару месяцев назад мы потратили все выходные, чтобы тщательно упаковать его вещи. Мы это не обсуждали – надобности не было. Просто знали, что время пришло. И сейчас в комнате все новое. Обои, мебель, постельное белье, шторы; детская одежда, все еще в упаковке, сложено стопками, над кроваткой даже висит мобиль. В воздухе витает запах краски. Желтой. Все в белых и желтых тонах – ни намека на голубой или розовый. Алекс уже давно знает пол нашего ребенка, но ни разу не проговорилась. Внизу, на холодильнике, висит список имен, в нем как мужские, так и женские. Список пополняется, какие-то имена вычеркиваются, против каких-то стоит знак вопроса. Кажется, мы наконец-то сошлись на Лили-Роуз для девочки, а вот с именем для мальчика у нас затык. В буквальном смысле: ей нравится Стивен, в честь ее отца, но я ненавижу имя Стив; мне нравится Гейбриел, но она не выносит имя Гейб. Тупик.

…Тихо прохожу по коридору, на дюйм открываю дверь нашей спальни и на мгновение замираю, вслушиваясь в ночь.

Снаружи доносится отдаленный вой сирен, шум проезжающих по улице машин, последние ноты песни черного дрозда.

Но здесь, в комнате, моя жена тихо стонет, не просыпаясь, тревожные сны не дают ей покоя.

* * *

На следующее утро, ровно в девять, Энтони Асанти сидит у окна в эркере своей квартиры и разговаривает с матерью по телефону. Он опустил жалюзи, чтобы солнце не слепило, но припекает уже довольно сильно, чтобы и дальше сидеть здесь. «Окно в эркере», вероятно, наводит вас на мысль о квартире в одном из классических викторианских домов в Оксфорде – четыре этажа, красный кирпич и камень, – но вы сильно ошибаетесь. Это окно прямоугольное и выступает из стены, как наполовину открытая дверь, а квартира – в изящном бело-деревянном дуплексе. Гостям с трудом верится, что такой дом существует в этом городе, тем более близко к центру. Правда, «гости» пока что понятие условное, так как Асанти живет здесь всего несколько недель. Но даже если б он жил дольше, все равно предпочитал бы держать свое личное пространство в тайне. Хотя понимает, что должен сделать исключение для родителей. Переложив телефон к другому уху, Асанти листает страницы на планшете. Он мастер многозадачности; правда, разговор с матерью не требует особых мозговых усилий. Сейчас она что-то говорит о том, чтобы вытащить его на обед в следующие выходные. Что-то о том, что вчера в ее колледже был прием в честь бывших выпускников.

– Не беспокойся, – быстро добавляет мама, прежде чем он успевает ответить, – мы переночуем там.

Асанти прилагает все силы, чтобы в его голосе не звучало облегчение. Он любит родителей и – что бывает реже – восхищается ими, но ему совсем не хочется, чтобы они ночевали в его квартире. Если б мать настаивала, пришлось бы сказать, что он так и не купил гостевую кровать (что было бы правдой), однако он благодарен матери, причем не в первый раз, за ее способность самостоятельно разбираться со всеми этими проблемами.

– Здесь, в общежитии для старшекурсников, полно свободных комнат. Пусть в ЭЛ нет горгулий и мальчиков, зато всегда много места.

– Как насчет «Окуня»? Пообедаем там? Папе он всегда нравился.

– Великолепно. Хотя было бы лучше, если б мы заранее сделали бронь – в такую погоду здесь не протолкнуться. Особенно в выходной.

– Ладно, я это решу. Предоставь это мне.

– Энтони, нам не терпится посмотреть твою новую квартиру. Ты точно не хочешь, чтобы мы тебе что-нибудь отдали? У нас полно свободной мебели, чердак просто ломится…

Асанти улыбается. Все, что подходит для родительского таунхауса с оштукатуренным фасадом в Холланд-Парке, не подойдет для его квартиры.

– Мам, все в порядке, мне действительно ничего не нужно.

Он заканчивает разговор и идет в кухню, где всего в нескольких футах за окном возвышается, как утес, замковая насыпь. На дорожке соседский черно-белый кот охотится за мышью. У кота один глаз и роскошные усы, отчего он похож на бравого пирата. Холм был одной из главных причин, почему Асанти купил эту квартиру. Одних привлекли бы бары и кофейни ставшего шикарным районом тюремного квартала, до которого всего несколько сот ярдов[27]27
  1 ярд = 0,91 м.


[Закрыть]; других – пять минут ходьбы до станции. Но Асанти нравится абсолютная невероятность насыпи, этого рукотворного холма тысячелетней давности, расположенного в самом сердце города. Ему нравится и старая пивоварня, и переоборудованная солодовня; ему нравятся звучные названия – Райская улица, Дрожащий мост, Говяжий переулок. Здесь была больница для лошадей в девятнадцатом веке, а в двадцатом – мармеладная фабрика. Этот район еще не так хорошо известен; он эклектичный и неожиданный, как и сам Асанти.

Он наливает себе стакан воды и чуть шире открывает кухонное окно. Летом во дворе замка ставят шекспировские спектакли, и ему виден край сцены и ступеньки, на которых сидят зрители. Асанти побывал на паре постановок, в том числе и на «Генрихе V». То, что в ней занято всего четыре актера, звучало не очень заманчиво, но спектакль оказался чудесным. По вечерам, когда все вокруг затихает, а деревья на холме подсвечиваются прожекторами, ему нравится сидеть на балконе и слушать спектакли. Вот вчера давали «Тита Андроника»[28]28
  Самая ранняя трагедия Шекспира.


[Закрыть]. Пьеса не из тех, которые он знает, но школьникам явно нравилось. Каннибализм, месть и сексуальное насилие – что тут может не нравиться, когда тебе пятнадцать…

* * *

Эв навещает отца. Он уже пару месяцев живет в доме престарелых, и ему понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к месту и тем более смириться с ним. Она согласилась на это почти с той же неохотой, что и он, но после падения, закончившегося сломанным бедром, поняла, что выбора нет. Так сказал врач, так сказал управляющий дома, даже Фаули так сказал. Однако от их слов ей не легче видеть укоризненный взгляд отца или выслушивать его полные душевной боли жалобы.

С тех пор она ездит туда каждые выходные, но сегодня впервые не включено отопление. Все сохранившие способность передвигаться обитатели в саду – там Эв еще не была, и он оказался гораздо приятнее, чем она ожидала. Клумбы с розами, ноготками, петуниями – цветами, на которых выросло поколение отца. Естественно, он находит множество поводов для критики («этот садовник – полный недотепа, с помощью «Фэйри» тлю не победить»). Зато его щеки слегка порозовели, когда Эв усаживала его в кресло. Потом был чай и недопеченное печенье с изюмом, просмотр дневных программ по телевизору с деморализующей рекламой похорон, и средств для фиксации протезов, и лечения «чувствительного мочевого пузыря», этого эвфемизма десятилетия. Эв с неприятным осадком осознает, что подобного рода реклама недавно стала появляться на ее страничке в «Фейсбуке»[29]29
  Здесь и далее: 21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.


[Закрыть] – интересно, эти люди знают, сколько ей лет? В половине одиннадцатого она понимает, что с нее достаточно, и решает, что заработала чашку хорошего кофе в тишине и покое собственной гостиной. Она встает, оправдываясь тем, что нужно покормить Гектора, но отец тут же громко рявкает, что единственная дочь «больше заботится о своем чертовом коте, чем обо мне». Пара посетителей недовольно смотрят ей вслед, когда она уходит, но один сочувственным взглядом как бы говорит: «Не переживай, я проходил через такое же».

В вестибюле Эв убыстряет шаг, устремляясь к двери, и тут слышит, как кто-то окликает ее:

– Мисс Эверетт?

Она оборачивается. Это Элейн Бейлис, менеджер. У Эв падает сердце. Кофе откладывается еще на полчаса. В лучшем случае.

– Я сразу подумала, что это вы. Мы могли бы поговорить? – Вероятно, Бейлис увидела выражение Эв, потому что ее лицо становится жестким. – Не беспокойтесь, надолго я вас не задержу.

Едва ли Бейлис значительно старше Эв, но сочетание унылого гардероба и профессиональных лицемерных манер превращает ее в пожилую женщину лет пятидесяти пяти.

Она приглашает Эв в кабинет и закрывает за собой дверь. Эв садится на неудобный пластиковый стул.

– Я вот что хотела сказать, – начинает Бейлис, усаживаясь на свое место и тщательно расправляя юбку – ее мамаша могла бы гордиться дочерью, – мы действительно очень рады, что ваш отец обосновался у нас.

Эв гадает, говорит ли она от имени всего персонала или же по-королевски именует себя «мы».

– Но?..

Бейлис хмурится:

– Прошу прощения?

– Ваши слова звучат так, будто за ними последует «но». – Эв улыбается. – Или, возможно, все дело в том, что я слишком давно допрашиваю подозреваемых.

Бейлис явно ошарашена, пусть и на секунду. Все бывает в первый раз, думает Эв.

– Я просто имела в виду, что это всегда облегчение – для всех, – когда подопечный начинает чувствовать себя как дома.

Эв ждет. Что-то наверняка последует. Никаких вопросов. Как она сказала, она уже очень долго играет в игру с допросами.

Бейлис вздыхает.

– Знаю, мы говорили об этом раньше, до того как ваш отец стал одним из нас. – Из ее уст это звучит так, будто речь идет о вступлении в масонский орден. – Но чувствую, что нужно повторить еще раз. «Мидоухолл» – это дом престарелых, а не частная лечебница. У нас нет специальных ресурсов…

– Для альцгеймеров.

– Да, для альцгеймеров.

– Врач говорит, что стадия ранняя. Ему прописали препараты…

– Знаю, и мы заботимся о том, чтобы он их принимал. Но это все, что в наших силах. – Последнюю фразу менеджер произносит с нажимом. – У нас нет персонала для круглосуточного ухода. Мы не смогли бы справиться…

– Если бы наступило ухудшение… да, знаю. Вы говорили мне.

Бейлис долго и внимательно смотрит на нее.

– Это не вопрос «если», мисс Эверетт. В конечном итоге всегда выигрывает болезнь.

У Эв неожиданно к горлу подступает комок.

– Знаю, – говорит она после секундной паузы, голос выдает ее. – Я это знаю, просто хочу… я хочу, чтобы он как можно дольше жил в нормальном месте. Там, где он чувствует себя максимально как дома.

Бейлис кивает:

– И именно это мы и обеспечим. Но лишь на тот период, пока такое возможно. Я просто хотела прояснить этот момент.

Эверетт встает – если бы Бейлис на самом деле была подозреваемой, Эв нашла бы точный и хлесткий ответ, идеальный набор слов, чтобы восстановить баланс сил между ними, однако что-то в этом кабинете «глушит» ее мозги.

– Извините, – бормочет она, – мне надо идти.

* * *

Найти главу университетского отделения информатики было легко, а вот убедить его встретиться с ними в выходные оказалось довольно сложно. Но вот он открывает дверь своего дома на Эбингдон-роуд; мужчина демонстративно одет в шлепанцы и в алый с бирюзовым халат.

– Вы же не мунисты[30]30
  Мунисты (Церковь объединения) – религиозная секта, основанная в Южной Корее в 1954 г. и распространившаяся по всему миру.


[Закрыть], так? – весело спрашивает он. – Однажды ко мне постучался человек в таком же наряде; он был именно от них. Спрашивал, хочу ли я спастись.

Куинн делает шаг вперед, показывает свое удостоверение:

– Исполняющий обязанности детектива-сержанта Гарет Куинн. Это детектив-констебль Асанти. Спасибо, профессор Сэндфорд, что выделили время, чтобы увидеться с нами.

Сэндфорд отступает назад и жестом приглашает их войти.

– Я на кухне. В задней части.

Это викторианский двухквартирный особняк, но, в отличие от многих людей, живущих в таких домах, Сэндфорд не сносил стены в комнатах первого этажа, поэтому здесь складывается ощущение, будто находишься в железнодорожном вагоне, где двери открываются в коридор, в который почти не поступает свет. Из-за этого, а также из-за обоев с плотным рисунком и стопок газет и журналов помещение кажется более тесным, чем есть на самом деле. Кухня находится в современной пристройке; правда, понятие «современная» относительно. Восьмидесятых годов, скорее всего. Оставшаяся часть сада вымощена плиткой, на ней стоит пластиковый стол со стульями. Неухоженные кусты помидоров чахнут у забора в текстильном мешке с субстратом. Не заглядывает богиня чистоты и уюта и на кухню, там грязь и беспорядок; единственный предмет, которому меньше тридцати лет, – кофемашина «Неспрессо». Все остальное – антиквариат восемьдесят пятого года: подставка для кружек, одинаковые банки для кофе и чая, эмалированный тостер в углу – наверняка из той эпохи, а не стильная репродукция. На барной стойке дымится кружка с кофе и стоит тарелка с только что намазанным маслом тостом. Сэндфорд не предлагает им ни кофе, ни тосты. Он просто вытаскивает табурет из-под стойки и жестом велит сделать то же самое.