Текст книги "Шотландская любовь"

Глава 15

Брайан Макдермонд пришел на север в сопровождении семнадцати человек, среди которых были его жена Фенелла и единственный сын трех лет от роду. Фенелла, спокойная, дружелюбная женщина, умела улыбаться безмятежно и легко независимо от обстоятельств. Он очень ценил ее за доброту и то, что она никогда не жаловалась.

– А на что мне жаловаться? – спросила она как-то раз. – Ты хороший добытчик, ты добр ко мне и к нашему ребенку. Ты содержишь моих родителей и не ругаешься, хоть мой отец и болен.

Они поженились не по любви, но чтобы объединить земли и силы своих семей. Ему и самому не на что было жаловаться: Фенелла была хороша собой и отличалась добрым нравом, люди ее любили.

Когда он ушел на войну, она скучала – так по крайней мере она говорила. Когда он вернулся, ослабевший от ран и опечаленный поражением, она делала все, чтобы утешить его и снова поднять на ноги. Но что-то изменилось. Ему хотелось большего. Он жаждал поговорить с кем-нибудь о важных вещах: о свободе, о душе человеческой – о том, о чем стал задумываться сам, лишь побывав на грани жизни и смерти в Каллоденской битве.[6]6
   Битва при Каллодене (селение неподалеку от Инвернесса) произошла 16 апреля 1746 г. Войска шотландцев-мятежников были разбиты.


[Закрыть]

Но с женой они молчали. Некогда это молчание было легким и приятным для обоих, теперь – нет. Когда на душе его становилось совсем тревожно, он откладывал дела и брался за волынку. Когда мелодия облегчала душевные муки, он снова принимался строить дом. Он знал, что дом будет надежным и достаточно просторным, чтобы поселить в нем и родителей Фенеллы, и других членов клана, но конечно, не таким огромным, как каменный гигант Гэрлох, бросавший тень на лощину.

Иногда, по ночам, он стоял на дне лощины и смотрел, как перемигиваются огни в верхних окнах Гэрлоха. Они напоминали ему звезды. Иногда он играл на волынке, но от этого на душе делалось не легче, а еще печальнее.

У жены лэрда Гэрлоха были карие глаза и черные волосы. Встретив его в первый раз, она громко произнесла его имя, и ему показалось, что в ее голосе таится некая магия. Ее звали Энн – такое простое имя для такой сложной женщины, женщины, которая всегда смотрела на него, будто спрашивая о чем-то.

По негласному соглашению, они встречались редко, никогда наедине, и лишь по необходимости, они говорили о ее муже и его жене, о делах и об имуществе. Они никогда не обсуждали недостатков друг друга и горестей и не рассказывали о том, что чаще других чувств испытывали одно – одиночество.

Если ее взгляд и останавливался на нем, когда он играл на волынке, то это потому, что ее восхищало его мастерство, умение заставить самый воздух плакать. Если он и поглядывал на нее украдкой, то только потому, что она приходилась женой лэрду Гэрлоху и достойна была глубокого восхищения.

Шона не желала спускаться к ужину, прекрасно зная, какой прием ее ждет. Она занялась тем, что пришила две пуговицы, подвернула манжеты на платье так, чтобы не было видно вытертых краев, и почистила свою единственную пару обуви. Потом перешила завязки на корсете, потому что сегодня утром порвала их. Она старалась отвлечься от той катастрофы, которая произошла в пиршественном зале чуть ранее. Что угодно, лишь бы не думать о том, какой дурой она выставила себя перед всеми.

Теперь придется терпеть все, что скажет про нее Мириам. И если эта негодница вздумает флиртовать с Гордоном, она, Шона, будет только улыбаться.

Раздался неожиданный стук в дверь. Шона удивилась. Не меньше удивил ее и предостерегающий взгляд Хелен, приоткрывшей дверь.

– Ты не можешь здесь прятаться, – объявила Хелен.

– Почему?

– Потому что так будет только хуже. Рано или поздно тебе придется к ним выйти, и лучше не затягивать. – Хелен вошла. – Шона, о чем ты только думала?

– Я вообще не думала.

Слава Богу, Хелен не стала с ней спорить.

Хелен присела на краешек кровати и указала на шкаф:

– Ты собираешься переодеваться? Или останешься как есть?

– Придется довольствоваться этим.

Хелен кивнула, встала и помогла ей застегнуть манжеты. С левым Шона неплохо справлялась сама, но вот правый вечно доставлял ей неприятности.

– Я вообще не думала, – повторила Шона, глядя на проворные пальцы Хелен. Чувства вскипели в ней, и здравого смысла совсем не осталось. Она попыталась объяснить это Хелен, но та только поджала губы и покачала головой. – Я собираюсь извиниться!

– Это необходимо сделать сегодня же, иначе Мириам еще больше расстроится, – сказала Хелен.

Как все защищают Мириам, даже Хелен! Будь у нее столько заботливых нянек, которых в мгновение ока собрала вокруг себя Мириам, она сейчас пребывала бы совсем в другом положении. «Шона? Нет, что вы, наша Шона ни в чем не будет нуждаться. Мы позаботились о том, чтобы ей никогда в жизни не пришлось ни о чем беспокоиться!» Как бы она хотела получить такие заверения от родителей или мужа. Но вместо этого ей приходится бороться за себя, в то время как Мириам дышит – и все уже счастливы.

Ладно, хватит об этом. Такое отношение делу не поможет. Нужно побороть антипатию. Возможно если они с Мириам познакомятся поближе, то смогут найти что-то общее…

Гордона, например.

Нет, эту мысль следует отбросить.

Шона нахмурилась.

– Я извинюсь, – сказала она Хелен. – Буду ползать на коленях. Или что там потребуется. Я буду с ней мила, как ангел.

Судя по лицу Хелен, она сильно в этом сомневалась.

Шона закусила губу, потом выдохнула:

– Пойдем ужинать? – Она заставила себя улыбнуться.

– Это и есть твой ангельский вид?

– Я тренируюсь! – с хмурым видом ответила Шона.

– Тренируйся усерднее! – Хелен подтолкнула ее к двери.

Они молча спустились по лестнице. На пороге столовой Шона изобразила на лице раскаяние и уже с таким выражением вошла в комнату.

Элизабет Джеймисон не чувствовала себя так ужасно уже несколько лет. Пожалуй, с тех самых пор как вернулась из Крыма.

Фергус улыбался Мириам и демонстрировал ей такую заботу, что Элизабет тошнило каждый раз, когда она это видела.

Перед ней стояла полная тарелка еды, но есть ей совсем не хотелось.

Китайский фарфор был очень красив, с узором из фиолетовых цветов и зеленых листьев. Для ужина предназначался другой сервиз, не тот, что служил для завтрака, и не тот, на котором подавали еду мистеру Лофтусу в течение дня.

Это только подчеркивало разницу их положения в жизни. Фергус Имри не только удостоился Креста Виктории, он еще и являлся лэрдом этого огромного замка, такого величественного, что у нее захватило дух, когда она его увидела.

И как ему пришло в голову продать замок?

– Добрый вечер. – В столовую вошла, сияя улыбкой, графиня Мортон. Ее взгляд метался от одного лица к другому. Она отодвинула свой стул, сделала глубокий вдох и посмотрела на Мириам.

Несколько секунд они молча взирали друг на друга.

– Мириам, извините меня, – проговорила в конце концов графиня. – Моему глупейшему поведению нет оправдания. – Она перевела взгляд на мистера Лофтуса. – Надеюсь, вы простите мою безрассудную выходку, сэр. У меня и в мыслях не было чем-то навредить вашей дочери.

Она протянула руку через стол, слишком широкий, чтобы Мириам могла ответить на рукопожатие, даже если бы захотела.

– Расскажите мне о потайных ходах, – сказал мистер Лофтус.

Графиня опустила руку и принялась изучать тарелку, стоявшую перед ней. Прошло несколько мгновений, прежде чем она заговорила:

– Они предназначались для того, чтобы уберечь лэрда и его семью в случае опасности. О расположении тайных входов и выходов семья никогда никому не говорила, но если вы купите Гэрлох, то, конечно, получите эту информацию.

Фергус кашлянул, словно желая предостеречь сестру, однако она на него не смотрела. Элизабет показалось, что графиня с мистером Лофтусом изучают друг друга, точно потенциальные соперники.

Раньше, до прибытия в Гэрлох, она бы сказала, что мистер Лофтус выиграет любую битву. Слишком уж он заботится о своих интересах и стремится все сделать по-своему.

Хоть ее и наняли следить за его здоровьем, мистер Лофтус полностью игнорировал ее рекомендации. Например, ему нельзя было спиртного, но стоило ей заикнуться об этом, как он просто прогнал ее. Она советовала ему не есть много жирного, но он только погрозил ей пальцем, а сам продолжал объедаться.

Но графиня Мортон не уступала ему в упрямстве. Это можно было понять даже по ее позе: по расправленным плечам, вздернутому подбородку и прямому взгляду. Да, она, конечно, извинилась за свое странное поведение, но было видно, что этот процесс удовольствия ей явно не доставил.

Фергус, должно быть, такой же упрямый, как и его сестра. Время от времени он посматривал на нее, но Элизабет старалась избегать его взгляда. Ранее, в пиршественном зале, когда Шона напугала Мириам, она позволила себе посмотреть на него – и тут же забыла обо всем на свете.

Этой ошибки она больше не повторит.

– Устроим праздник, – проговорил Фергус в полном молчании.

Элизабет посмотрела на него – и отвела глаза прежде, чем их взгляды встретились.

– Праздник? – переспросила Мириам. Глаза ее засияли.

За последний месяц Элизабет доподлинно узнала, что Мириам обожает праздники и вообще всякие развлечения, которые подразумевают, что на нее будут обращать внимание.

– Праздник, – повторил Фергус и улыбнулся Мириам. – Отметим ваш приезд в Гэрлох. Таким образом мы сможем и поприветствовать вас, и принести извинения. – Он бросил взгляд на сестру.

На лице графини отразилась паника, но всего на мгновение, так что Элизабет не могла с уверенностью сказать, что ей это не пригрезилось.

– Праздник, – проговорил мистер Лофтус, откинувшись на спинку стула и глядя на Фергуса более приязненно, чем раньше.

– Пригласим жителей Инвергэр-Виллидж и ближайших соседей.

– А Гордон там будет? – поинтересовалась Мириам.

Графиня бросила на нее свирепый взгляд – и тут же стерла вообще всякое выражение с лица.

– Ну конечно, – с легкостью отозвался Фергус. – Мы устроим большое событие светской жизни в Инвергэре, – добавил он. – На празднике будут все.

Нет, Элизабет не ошиблась, в глазах графини Мортон и впрямь отразилась паника. Она отвернулась, но в следующее же мгновение графиня опустила глаза и уставилась в свою тарелку.

Все воздавали должное трапезе, однако графиня, кажется, пересчитывала отдельные цветочки вереска, нарисованные на тарелке. Как же следует к ней обращаться? «Ваше сиятельство»? «Миледи»? Точно не «ваше величество», это для королев. Элизабет так и не решилась обратиться к ней хоть как-нибудь и сидела молча, при этом отчаянно желая ей помочь.

Графиня Мортон выглядела такой расстроенной, что Элизабет не понимала, как остальные этого не замечают.

– Где вы получили ранение? – Элизабет повернулась к Фергусу. – Не под Севастополем?

Вот она и нашла способ помочь графине. Пусть даже для этого ей пришлось обратить на себя внимание Фергуса. Хуже того, она напрямую, осознанно обратилась к лэрду Гэрлоху.

– Ах, так вы меня все-таки вспомнили! – Он улыбнулся – не веселой и даже не доброй улыбкой.

– Да, я наконец-то вспомнила, где мы могли встречаться, – ответила она. Эти слова она долго репетировала. Элизабет обвела взглядом всех присутствующих. – Лэрд очень заботился о своих людях. – Она снова обратилась к нему: – Вы поддерживали в них бодрость духа. Больше всего мне запомнилось это.

– Правда? – Его лицо напоминало ледяную маску, как и у графини.

Элизабет пригубила вино и подивилась, что не чувствует вкуса. Возможно, из-за того, что онемели губы.

– У меня было много пациентов, но вас я запомнила.

– Я не был вашим пациентом.

– Элизабет поступила ко мне с прекрасными рекомендациями, – пророкотал мистер Лофтус. Его голос возымел эффект громового раската. – Она работала с мисс Найтингейл. Я всегда получаю самое лучшее.

Элизабет взглянула на него с улыбкой. Слава Богу, у него такой характер, что он не может подолгу не участвовать в разговоре. Дочка унаследовала эту черту от него.

– Прошу меня извинить, – сказала графиня, вставая.

– Но вы же ничего не съели, – удивился мистер Лофтус.

– Я не голодна. – Она помедлила. – Желаете ли утром продолжить осмотр Гэрлоха?

– Нет. – Он взглянул на Мириам. – Дочь посмотрит вместо меня.

Она рассеяно кивнула.

– Пожалуйста, проследите, чтобы горничные вымели мою комнату и вытерли пыль, – сказала Мириам. – И пусть поменяют эти ужасные шторы. Никогда не видела ничего более уродливого. И можно ли поменять там мебель? То, что есть, ужасно старомодно.

Графиня моргнула, потом, очевидно, вспомнила, что пришла в столовую, чтобы извиниться перед Мириам, и решила вовсе воздержаться от комментариев. Она кивнула, развернулась и ушла.

– Возможно, если ваши обязанности позволяют, мы обсудим, что еще вы помните о Севастополе, – сказал Фергус, не обратив никакого внимания на то, что сестра ушла сама не своя.

Элизабет думала, что он будет уязвлен и не станет ее преследовать. И уж конечно, не планировала, что он будет так на нее смотреть.

Господи, что же ей теперь делать?

Глава 16

Тревожные мысли долго не давали Шоне уснуть. Мало того что их ждет нищета, так ей еще и нужно пройти через это унижение с «праздником», который предложил Фергус! Светское событие в Инвергэр-Глен?

Боже правый, на какие деньги она должна все это организовать?

Гэрлох казался таким же беспокойным. Ей слышались неумолчные стуки и шорохи. Неужели где-то хлопают ставни? Завтра нужно будет пойти проверить.

На рассвете она наконец-то встала. Постель ее выглядела так, словно она вела войну со сном. Ей удалось поспать час или два, но не больше. Сны мешались с воспоминаниями где-то на краю сознания, осколки прошлого складывались в некую странную картину. То ей снилось, что она бежит по берегу Лох-Мора, то будто бы выглядывала в окно спальни, ожидая сигнала от Гордона, махала на прощание рукой, провожая карету Гордона и Фергуса, которые отъезжали в школу.

Ну разумеется, ей некуда деться от этих воспоминаний, а чего она еще ожидала? Она же в Гэрлохе…

Шона оделась и посмотрела на свое отражение в зеркале. Лицо бледное от бессонницы. Распустила косу, расчесала волосы и собрала их сеткой на затылке.

Она чувствовала себя разбитой и была совсем не в духе – не лучшее состояние для встречи с кем-либо. Сторонясь кухни и столовой, Шона вышла в центральный коридор, очень надеясь на то, что ни с кем не столкнется. Иногда лучше просто скрыться на время, чем сказать что-то такое, о чем потом придется жалеть.

Шона вошла в библиотеку и подошла к маленькому круглому столику, на котором стояла масляная лампа, зажгла ее и прошла к дальнему стеллажу. Просунув руку между двумя древними томами, она нащупала в стене маленькое железное колечко и потянула за него. Вся секция беззвучно открылась.

В детстве она часто пользовалась этим убежищем, она так хорошо его знала, что в тот момент, когда ступила под своды тайного хода, годы как будто слетели с нее. Здесь она не была графиней Мортон, нет – только Шоной Имри, юной, бесшабашной и безрассудной, вечно влюбленной. Она потянула за кольцо с внутренней стороны двери, и стеллаж медленно встал на место. Держа лампу высоко над головой, Шона двинулась по пути, который знала как свои пять пальцев.

Никто не мог заметить ее исчезновения. Никто не мог уговорить ее остаться в Гэрлохе и вести себя, как подобает хозяйке. В этот момент ей хотелось быть подальше от всех: от толстяка мистера Лофтуса и его дочурки-принцессы, от Фергуса, с его вечно недовольным видом, и Элизабет, которая явно подогревала его недовольство. Она не хотела видеть ни великана с бесстрастным взглядом, ни даже Хелен, которая в последнее время взялась следить за ее манерами.

«А Гордон там будет?»

Вопрос Мириам со вчерашнего вечера отдавался у нее в ушах. Разве девочке не подобает больше печься о своем будущем муже? Она не должна флиртовать, и Гордон зря ее к этому подталкивает.

Шона прошла мимо входа в кладовую и на пересечении двух коридоров повернула направо. Если пойти налево, попадешь в конюшни. Лампа распространяла желтоватый свет, выхватывая из мрака детали, которые Шона хорошо помнила. Семь лет назад коридор этот казался гораздо короче, но ведь тогда она спешила навстречу Гордону. Подхватив юбки одной рукой и держа в другой светильник, она почти бегом бежала к озеру.

Запах влажной земли напоминал о тех временах. Шона провела рукой по холодной и грубой стене. Коридор постепенно расширялся. Пахло Лох-Мором. Ход вел к уступу над озером, дверь его была надежно скрыта от глаз нагромождением камней.

Триста лет назад ее предки создали систему потайных ходов, чтобы в случае, если Гэрлох будет захвачен врагами, остатки клана могли уйти невредимыми. Последнее средство спасения. Сколько раз она стремилась этой дорогой к Гордону?

Теперь же она просто хотела постоять на утесе над Лох-Мором, полюбоваться волнами, может быть, проститься с детством, девичеством и Гэрлохом.

По мере приближения к выходу земляной пол делался ровнее – идти становилось легче. Шона поставила светильник на землю и сняла тяжелый деревянный засов, укрепленный поперек окованной железом двери. Потом подняла светильник и одной рукой отодвинула задвижку, запиравшую дверь, удивилась попутно, как легко та открывается.

Когда отец впервые показал ей тайные ходы, она спросила, специально ли их предки замаскировали этот выход камнями.

«Возможно. Это было бы умно с их стороны, но наверняка я не знаю», – ответил он.

В течение трехсот лет члены семьи лэрда передавали друг другу знание об этой системе тайных ходов – семейная тайна Имри из Гэрлоха.

А теперь ее узнают американцы.

Если бы ей не вздумалось изображать привидение, мистер Лофтус никогда бы не узнал, что эти ходы существуют.

Шона решительно отогнала эту мысль.

Лох-Мор очертаниями напоминал слезу, как ей говорили. В широкой части скалы образовывали пляж, в узкой, на утесе, стоял Гэрлох. На краю уступа росли высокие вязы, их ветви висели над водой, словно деревья жаждали сбежать.

Предки хорошо все предусмотрели. Даже если бы озеро разлилось, чего за всю историю Гэрлоха ни разу не случалось, тоннель все равно находился бы выше уровня воды и не пострадал бы.

Шона затушила лампу, поставила ее на камень – и легко нашла тропу. С этой стороны озера стоял густой лес. Воздух под ветвями дышал прохладой. Пурпурные герани поднимали головки над опавшей листвой. Шона удивилась, увидев их. Для сентября сейчас была удивительно теплая погода. Пронзительные ветра начнутся позже.

В воздухе нежно жужжали насекомые, а на тропинке вышагивал одинокий дрозд. Он помедлил, одарил Шону проницательным взглядом – и продолжил свою утреннюю прогулку.

Шона не удержалась от улыбки.

Сквозь кроны деревьев просачивался солнечный свет и танцевал на ее плечах. Она шла дальше. Лес постепенно редел, и наконец открылась поляна. Посреди нее, как неограненный драгоценный камень на земляной насыпи, стояла старая хижина.

Время обошлось с домиком без всякой жалости. Соломенная крыша посерела и местами сгнила, ставни на единственном окне висели криво, но дверь, как ни странно, выглядела крепкой. Интересно, сохранились ли внутри шаткая кровать, ветхий стол, два колченогих стула?

Воспоминания нахлынули на Шону и затопили, словно поток.

Гордон боялся щекотки. Она бы в жизни не подумала, что он боится щекотки. Но когда она в очередной раз потянулась к его ступне, он низким басом завопил в знак протеста.

Когда Шона со слезами вспоминала, как отец перед сном целовал ее в лоб, мать заключала в благоухающие духами объятия, Гордон обнимал и утешал ее. В те минуты, когда боль потери была так сильна, что из-за слез она не могла говорить, Гордон всегда был рядом.

Они сидели, скрестив ноги, на узкой койке и играли в гляделки. Тот, кто отвернется первым, проиграл. На тарелке лежала последняя лепешка – приз для победителя.

Те дни наполняли смех и слезы. Гордон был ее лучшим другом, любовником, ее любовью.

– Графиня прячется? – весело поинтересовался Гордон.

Шона вздрогнула, но не обернулась.

– Пришел сказать, как гнусно я себя вела? – спросила она, продолжая смотреть на хижину. – Не стоило беспокоиться. Я уже извинилась за свое поведение.

– Решила нанести визит прошлому?

Шона сжала кулаки и повернулась к Гордону.

Нет, Господь все-таки шотландец, и он испытывает ее.

Полковник сэр Гордон Макдермонд, первый баронет Инвергэр, стоял перед ней во всей красе. Она в жизни не видела никого прекраснее. Он был одет в военную форму горцев из Девяносто третьего полка хайлендеров: килт в темно-голубую и изумрудно-зеленую клетку, красно-белые чулки, перевязанные красными лентами до щиколоток, мундир из красной шерсти, украшенный золотыми эполетами, манжетами и пуговицами. На поясе висела сумка из звериной шкуры, отделанная треугольниками более светлого меха. Вместо медвежьей шапки – Фергус говорил, что это жутко неудобная вещь, требующая хлопотного ухода, – он надел «шотландскую шапку» – длинный вязаный колпак с темно-голубыми лентами, свисавшими ему на спину.

Ряд медалей подтверждал его безудержную храбрость, улыбка – безграничное обаяние.

Шона не удержалась – вспомнила ощущение его плеч под пальцами, изгибы рук, бедер. Неужели его образ так и будет стоять у нее перед глазами?

– Ты уже видела меня в форме, – сказал он с явным шотландским акцентом.

Шона кивнула, не имея сил сказать что-либо вслух.

Тысячу лет назад такие люди, как он, пришли на эту землю и сделали ее своей. Такими были первые лэрды Гэрлоха – и его собственные предки. Он горец до мозга костей.

Он улыбнулся шире. И на мгновение, на единственный краткий миг, она попала в прошлое семилетней давности, когда Гордон вернулся из первого похода.

– Нравится? – Он привязал поводья лошади к ближайшему суку и направился к ней уверенным шагом.

– Что ты тут делаешь? – спросила Шона. Она чувствовала, что категорически не готова к словесным баталиям. Девушка из ее воспоминаний вела бы себя совсем иначе – она уже давно бросилась бы Гордону на шею и зацеловала бы до беспамятства.

Мириам сочтет его шикарным образчиком мужчины. Да, вот это та самая мысль, которая позволит сдержать натиск прошлого.

Шона нахмурилась.

– Идешь в Гэрлох? Продемонстрировать Мириам свои великолепные ноги?

Гордон остановился и прикрыл глаза.

– Ты что, нюхаешь меня?

Он открыл глаза.

– Прекрати!

Его губы изогнулись в усмешке.

– Я серьезно.

– Мне так нравится, как ты пахнешь.

Как и всегда. Однажды он спросил, чем от нее пахнет, и она сказала, что это духи, которые мама заказывает во Франции. Брюс ей тоже такие покупал. Но потом они закончились, а новый флакон ей оказался не по карману – духи стоили слишком дорого.

– Давай иди, покажи себя Мириам во всей красе. – Она выдавила улыбку.

Как странно, что они здесь – и говорят о другой женщине. Тут они признавались друг другу в своих чувствах.

Они вместе постигали искусство любви. Гордон, от природы любопытный и изобретательный, придумывал такие вещи, которые она потом так и не решилась предложить Брюсу. Здесь они учились целоваться. Они сидели на кушетке, и она позволяла ему трогать ее грудь. Она до сих пор помнила то удивительное чувство, которое охватило ее, когда Гордон впервые ее коснулся. Так нежно и с таким интересом.

Она много раз думала, что зачала, но благодаря инструкциям Мэг этого не случилось. Она много раз говорила себе, что быть с Гордоном – опасно и глупо, но любовь к нему была такой естественной, такой сильной, такой неотъемлемой частью ее жизни, что она просто не могла устоять.

Гордон шагнул вперед и провел пальцем по лицу Шоны – прикоснулся к щеке, скуле, задержался на подбородке. Это нежное легкое касание она ощутила всем телом, до кончиков пальцев ног. Гордон подался вперед, и теплое дыхание окутало ее кожу там, где он только что прикасался пальцем. Так нежно и легко, что ей вполне могло это показаться, он тронул губами ее висок – призрачный поцелуй, тихое эхо их прошлых поцелуев.

– Ты ревнуешь, Шона?

Она отступила на шаг, желая увеличить дистанцию между ними.

– Ну разумеется, нет, – ответила она, не желая признавать очевидное. – Однако она скоро выходит замуж. Тебе следует знать.

Он по-прежнему улыбался, но что-то изменилось в его взгляде, он стал прохладнее. Юноша, которым Гордон когда-то был, никуда не ушел, но гораздо большую роль играл мужчина, которым он стал – бесстрастный, умеющий скрывать свои чувства. Перед ней теперь был военный, способный смотреть на поле битвы и оставаться совершенно спокойным.

– Ты здесь прячешься? – спросил он, отстраняясь.

– Нет, с чего бы мне? – Она пригладила юбку. Сегодня утром она вместо кринолина надела две юбки и теперь жалела об этом. Женский доспех ей бы не помешал.

– Тебя все простили? Снова приняли в лоно семьи?

– Они не моя семья. Я, конечно же, не имею в виду Фергуса и Хелен. Но американцы мне точно не родня.

Уголки его губ снова дрогнули.

– Ты так и не ответила на мой вопрос. Прячешься и ждешь, пока все забудется?

Он всегда умел говорить напрямую. Они разговаривали на любые темы, кроме двух: о его отце и его будущем. Уже в детстве Гордон знал, какое будущее ему предначертано: сначала военная академия, потом армия.

Только раз они коснулись этого вопроса.

– А что ты хочешь, чтобы я сделал, Шона? – спрашивал он. – Уехал в Америку? Бросил свою страну?

– Ты правда туда хочешь?

Тогда он не ответил, а позже Шона поняла, что задавала глупый вопрос. Как и все мужчины его рода, он должен был играть определенную роль. Такова была его судьба. Сыну генерала Макдермонда ничего другого не оставалось, кроме как пойти по стопам отца.

– Я с ней чувствую себя на десять лет старше. – Грусть в ее словах никак не вязалась с суровым тоном.

– Ты про Мириам?

– Она про Гэрлох доброго слова не сказала. – Шона и сама удивилась. Как сильно ее слова похожи на нытье. А уж того, что Мириам говорила про нее, она Гордону в жизни не скажет.

Он широко улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. От его взгляда замерло сердце. Господи, ну какой же он красивый!

– Так, значит, ты решила продемонстрировать ей выдающиеся достоинства Гэрлоха?

– Ты веришь в призраков?

Он покачал головой:

– Я знаю, что веришь ты. Для меня этого достаточно.

Не дожидаясь ответа, Гордон отвернулся и вошел в хижину. Шона проследовала за ним к двери, но ей хватило ума не заходить внутрь. Если там все осталось по-прежнему, ее поглотят воспоминания, если же нет, она станет сожалеть о переменах.

Воспоминания могут причинять боль. Она знала это лучше других.

Тосковал ли он по ней, когда она уехала? Скучал ли так же сильно, как скучала она? Даже на брачном ложе она закрывала глаза и пыталась представить Гордона. Брюс обращался с ней ласково, но он не был молод и красив, как Гордон.

Однако больше всего ее угнетало то, что он нисколько не интересовался, приятны ли ей его действия или нет. Конечно, она никогда не решилась бы заговорить с ним об этом. Он просто исходил из того, что она всем довольна. Никогда не спрашивал, где ее поцеловать, готова ли она к соитию. По большому счету это не имело особого значения, так как он нечасто посещал ее спальню. В последние три года их брака Брюс вообще чувствовал себя настолько плохо, что ни о каком супружеском долге не могло быть и речи.

И конечно, сейчас на нее нахлынули воспоминания только потому, что у нее уже пять лет не было мужчины.

– За что тебе дали титул? – спросила она.

Он оглянулся, и удивление, отразившееся на его лице, вызвало у нее улыбку.

– Тебя раньше об этом не спрашивали, да?

Он покачал головой:

– Это скучно. Героизм и смелость ни при чем.

Где он научился так самоуничижительно шутить?

Шона молчала, с любопытством ожидая его ответа, и уже решила, что он не станет отвечать, однако Гордон заговорил:

– Я экспериментировал с орудиями. Мне показалось важным увеличить точность боя. Зачем стрелять из мушкета, если не уверен, что попадешь в цель? Я пробовал разные диаметры стволов и техники зарядки, у меня кое-что получилось, и я научил этому своих людей.

Шона молчала, подозревая, что это не конец истории. Наверное, за эти годы он научился скромности. Хотя нет, в детстве он тоже не хвастался своими подвигами. В этом по крайней мере Гордон остался прежним.

Однажды он сломал руку: лошадь сбросила его, – но он тут же снова сел в седло. Эту историю она услышала не от Гордона, а от Фергуса.

– И начальство узнало о твоих достижениях, – подытожила она.

Его улыбка превратилась в усмешку.

– Ну естественно.

А его отец? Удивился ли он такому повороту дела? Ответа на этот вопрос она не знала.

– Значит, ты получил дворянский титул за умение убивать.

Слова еще не успели слететь с ее губ, а улыбка Гордона уже исчезла.

И где она только научилась такой жестокости?

– Возможно, – ответил он.

Как же ей хотелось взять свои слова обратно, заново пережить последние секунды, смягчить этот его взгляд.

Стыд обжег ей кожу. В этот момент ей страстно захотелось оказаться кем-нибудь другим.

– Гордон… – Она протянула к нему руку.

Он оглянулся и посмотрел на нее с непроницаемым видом.

– Прости меня. Зря я это сказала.

– Если ты так думаешь, то не зря, – сказал он ровным тоном.

Внезапно она остро возненавидела все то притворство, которое построила за эти годы, тот груз тяжелых мыслей, который постоянно носила с собой.

Этого человека она не знала, но когда он был мальчишкой – любила. Нет, даже не мальчишкой – он был молодым мужчиной на пороге становления, тем, кто он есть сейчас. Она делилась с ним своими тайнами, отдавалась ему душой и телом, обожала его.

Она не успела больше ничего сказать, Гордон вышел из хижины. Шона осталась одна. Рука ее безвольно упала.