Текст книги "Шотландская любовь"

Глава 13

Фергус стоял у окна западной башни. Это место было его тайным убежищем. Отсюда он мог окинуть взглядом все земли Имри, воссоздать в воображении картины прошлого: как клан уходит на север, на войну или в захватнический поход, как возвращается домой. А кто-то так и оставался лежать в далеких землях, и только щиты их соратники приносили домой – в память о чьей-то потерянной жизни.

Отсюда он видел лес, который, как гигантская ладонь, укрывал лощину – пальцы тянулись к Лох-Мору. Сейчас деревья намекали на скорый приход зимы: зелень смешалась с цветами золота и ржавчины. Тут и там виднелись островки дрока – укрытие для перепелов, лакомство для оленей, скачущих по склонам. С другой стороны Гэрлоха открывался вид на серо-желтое с черным основание Бан-Ломонда.

Природа щедро одарила красками этот день. Небо было ослепительно голубым, без единого облачка – воплощенное совершенство. В лучах послеполуденного солнца озеро блестело серебром. На горизонте небо темнело – предвестник не грозы, но надвигающейся на эту часть мира ночи.

И в России, и в Индии этот вид служил ему своего рода путеводной звездой. После ранения, когда боль выдрала все мысли из головы, он представлял себе это место. Корабль нес его домой, а он лежал с закрытыми глазами и упрямо улыбался, представляя, как снова увидит дом.

Шона этого не понимает. Не понимает, что у него ничего не осталось, кроме Гэрлоха. Кем он станет, если у него отнять родовое гнездо? Он перестанет быть лэрдом клана Имри, хранителем своих земель. У него нет денег даже на себя. От войны ему остался на память Крест Виктории за «выдающуюся отвагу и верность долгу перед лицом врага» – и смешная пенсия, десять фунтов в год. Вряд ли десяти фунтов хватит, чтобы содержать Гэрлох в порядке. Не хватит их и чтобы прокормить семью.

Он совершенно не разбирался в земледелии, но это и не имело значения, здесь под слоем земли толщиной в дюйм – только камень. Он мог бы по примеру других лэрдов заняться разведением овец, но на какие деньги их купить?

– Я так и думал, что ты здесь.

Он оглянулся и посмотрел на Гордона:

– А я-то и забыл, что ты знаешь про это место.

– Твоя нора? Решил уйти под землю, как лис?

– По-моему, самое время. По Гэрлоху шастают американцы во главе с Шоной, которая только и ищет, на кого бы спустить собак. – Он медленно повернулся к другу.

Гордон не ответил – он вообще редко отвечал, когда речь шла о Шоне.

Они с Гордоном облазили весь Бан-Ломонд, а сколько раз они инсценировали великие битвы прошлого, в которых участвовал клан Имри! Он воображал себя древним лэрдом и бросался на «врага» с деревянным мечом и криком на гэльском: «Не бойся ничего!» Гордону ничего не оставалось делать, кроме как брать менее величественные роли – англичан или захватчиков из чужих кланов.

С тех пор как Гордон вернулся из школы, все изменилось. Они с Шоной не отходили друг от друга, и только слепой мог не заметить, что они чувствуют.

– Элизабет – та самая сестра милосердия, о которой ты мне рассказывал? – спросил Гордон.

Фергус увидел в глазах Гордона знакомое непреклонное выражение «я буду ждать вечно». На лице командира оно могло быть пугающим, на лице друга – только раздражало.

– Да, – поморщился он.

Гордон не ответил, он просто ждал.

Фергус отвернулся к окну. Интересно, ему когда-нибудь надоест вид Лох-Мора?

– Что между вами произошло?

– А ты как думаешь?

– Я только что говорил с твоей сестрой, и мне порядком надоело смотреть, как Имри демонстрируют свою фамильную гордость.

Фергус улыбнулся:

– А разве это гордость? Я думал, это молчаливость Имри.

Гордон взорвался смехом, звук прозвучал раскатисто и громко под сводами маленькой башни. Фергус тоже не смог сдержать улыбки.

– Да когда это Имри были молчаливыми? – проговорил наконец Гордон.

Фергус пожал плечами.

– Так что случилось? – Гордон не отставал.

– Я влюбился, она – нет. – Он понял вдруг, что любит ее улыбку, голос, смех. – Она все твердила мне, что им велено не сходиться с пациентами. Я ответил, что я не пациент и мы не сходимся, просто сидим в саду. Она сказала, что не может принять цветы, которые я сорвал и хотел ей подарить.

Фергус перевел взгляд на сводчатый потолок над их головами: он был покрыт резным узором – молодой месяц в окружении звезд.

Гордон молчал. Когда, черт подери, он научился этому нечеловеческому терпению? Конец истории, еще более жалкий, Фергус пересказал побыстрее – пока не потерял самообладания:

– Она вернула все мои письма. Я слышал, что из порта отошел корабль с несколькими сестрами милосердия на борту, и подумал, что она одна из них.

– Ты так и не выяснил наверняка? – Гордон не скрывал изумления.

– Выяснил – вчера, когда она объявилась в Гэрлохе собственной персоной.

– Ты с ней говорил?

Фергус покачал головой.

– И что ты намерен делать дальше?

Он понятия не имел. Но Гордон, слава Богу, не стал добиваться ответа.

– Сегодня меня привело к тебе совершенно другое дело, – произнес он. – Мне нужен управляющий на фабрику, и я сразу подумал о тебе.

– Боже правый, почему я?

– Ну тебе же нужно чем-то заниматься.

– Правда? – Фергус снова посмотрел в окно. – Что я знаю об управлении фабрикой боеприпасов?

– Думаю, то же, что о командовании орудийным расчетом. Или о героизме.

Фергус не сдержался и прыснул:

– Я не собирался геройствовать, Гордон. Просто парни попали в беду.

– Если мне не изменяет память, ты в одиночку спас двенадцать человек.

Фергус скрестил руки на груди и прислонился к окну.

– Помню только, что у меня душа в пятки ушла от ужаса. Единственное, о чем я думал, – это что пушки стреляют до ужаса громко, а еще жалел, что не умею бегать быстрее.

– Фергус, на фабрике мне нужен человек, которому я доверяю. Почему бы тебе не взять это на себя?

Фергус улыбнулся ему и поднял свою трость:

– А ты не заметил, что я хромой?

– Ты, черт возьми, не лошадь! Живой, и слава Богу. Ну припадаешь на одну ногу, ну и что?

Фергус ощутил, как гнев в душе вспыхнул и погас, как будто у него не хватало сил поддерживать этот огонь.

– Это поэтому ты не хочешь начистоту поговорить со своей сиделкой? – спросил Гордон. – Потому что считаешь себя калекой?

– Да. – Фергус отвернулся. – И не пытайся убедить меня, что я не прав. Сколько мне зубы ни заговаривай, рана моя никуда не денется.

Гордон, не говоря больше ни слова, повернулся и ушел.

Ну и отлично. Со старыми друзьями всегда такая проблема: они видят слишком много и слишком хорошо.

* * *

Гордон наверняка помчался к своей ненаглядной Мириам извиняться за ее плохое поведение, подумала Шона. «Вы должны извинить графиню Мортон. Она сегодня редкая зараза». Неплохое объяснение, да? Гораздо лучше правды: «Графиню Мортон терзают воспоминания о прошлом. Ей сейчас так больно, как будто с нее заживо сдирают кожу, и она хочет, чтобы все остальные страдали не меньше».

Гордон сделал ей больно, и может сделать еще больнее. Способна ли она ранить его с той же легкостью? Даже если и так, она об этом никогда не узнает. Возможно, он храбрее ее, но ведь он же воевал…

Она тоже воевала – правда, с самой собой.

Шона схватила шаль и поспешила прочь из гостиной. Надо найти Мириам и извиниться. Она вела себя непозволительно грубо и теперь должна попросить прощения. Не потому, что это правильно. Не потому, что мама учила ее быть радушной и любезной хозяйкой. Нет, она будет пресмыкаться перед Мириам только потому, что ей крайне необходимо продать Гэрлох мистеру Лофтусу.

Гордон порадуется, но в этот момент ее мало волновали радости полковника сэра Гордона Макдермонда. Ей будет гораздо легче продать Гэрлох и навсегда покинуть Инвергэр-Глен, если Гордон и дальше будет смотреть на нее с плохо скрываемым презрением.

Она ведь не вынесет, если он станет ухаживать за Мириам.

Шона отогнала эту мысль.

В пиршественном зале никого не было. По правде говоря, ей следовало пойти и узнать, не нужно ли чего-нибудь гостям, посмотреть, что еще следует сделать. Вновь осмотреть содержимое кладовых. Поволноваться. В последнее время она вообще только и делает, что волнуется.

Что же предпринять, если она снова увидит Гордона вместе с Мириам?

Она улыбнется и притворится, что это ее ни капельки не трогает. Попросту заткнет ту часть себя, которая тоскует по всему, что происходило в этом же самом месте в совсем другое время.

– Какой привлекательный мужчина! – ошеломила ее Мириам.

Шона стояла в пустом зале. Голос Мириам доносился из малой гостиной – из-за высоты потолков слышимость здесь была прекрасная.

Шона посмотрела на коридор, потом снова – на дверь в гостиную. Надо уходить. Прямо сейчас, пока она больше ничего не услышала.

– Он, пожалуй, даже стоит того, чтобы мы торчали в этой забытой Богом стране, Элизабет.

– Я думала, вы помолвлены, мисс Лофтус, – ответила Элизабет.

– Ты знаешь, почему мы в Шотландии, Элизабет?

– Потому что дедушка и бабушка вашего отца родом из этих мест.

– Мы в Шотландии, Элизабет, потому что я согласилась выйти за Роберта Симмонса, протеже моего папеньки. А Гэрлох – это мой свадебный подарок. Я бы предпочла десяток платьев и пару-тройку изумрудов. Что, скажите на милость, я буду делать с огромным плесневеющим замком? Ну а пока почему бы не развлечься, раз уж есть такая возможность?

– Вы правы, мисс Лофтус. Предупредить вашего отца, что вы к нему заглянете?

– Бедненький, ему плохо?

– Он отдыхает, но просил, чтобы вы с ним немного посидели. Ему вас не хватает.

– Неудивительно. Во всем доме я одна могу похвастаться красотой и шармом.

– Вы правы, мисс Лофтус.

Ей показалось, или в голосе Элизабет она и впрямь услышала тень сдерживаемого гнева?

– Графиня была бы ничего, если бы только следила за собой, как думаешь? Какие же у нее унылые платья: все черное, как будто она боится других цветов.

– Я так понимаю, у нее недавно закончился траур.

– Мало того, она еще и ужасно скучная особа. Только и твердит что о Гэрлохе и Шотландии. Рядом с ней мне постоянно хочется зевать.

– По-моему, она просто хочет побольше рассказать вам о Гэрлохе, мисс Лофтус.

– А привидения? – Мириам рассмеялась. – Неужели она думает, что мы поверим в привидения? У нее вообще есть хоть какой-нибудь здравый смысл?

– Мисс Лофтус, но это же Шотландия.

Голоса сделались громче. Шона подошла к камину и нажала на кирпич над краем каминной полки, справа. Часть стены открылась без единого звука. Шона скользнула внутрь и потянула вниз железное кольцо для факела, чтобы закрыть дверь.

Триста лет назад в замке были устроены на случай появления врагов Верхний двор, колодец в кухне и сеть потайных ходов, соединявших покои лэрда с важнейшими помещениями – библиотекой и пиршественным залом. Лабиринт тайных коридоров начинался на западе и постепенно спускался к востоку, повторяя рельеф местности.

Шона десятки раз пользовалась этими ходами, она знала тайные коридоры не хуже своей спальни. Иногда на выходе из тоннеля ее ждал Гордон. Она брала его за руку, и они со смехом убегали к месту своих свиданий.

Она никогда не боялась темноты, никогда не думала, что во мраке может скрываться нечто, что могло бы причинить ей вред. И это хорошо, потому что единственным источником освещения здесь служила узкая полоска света, очертившая выход в пиршественный зал.

Звук скребущих по камню лапок напомнил о том, что она нерадивая хозяйка. Пока была жива мать, грызунов и паразитов нещадно уничтожали, этот процесс требовал десятка служанок, немалой дозы яда и постоянной уборки.

Нужно было приказать помыть полы в кухне, поставить плошки с водой под ножки кроватей. Запах пыли говорил о том, что она не довела свое дело до конца. Нужно было вымести каждую комнату, выбить гобелены, висевшие на стенах, аккуратно оттереть картины в резных золоченых рамах. А здесь, в потайном ходе, который обычно содержался в чистоте и порядке, – здесь она вообще ничего не сделала.

У американцев хватит денег нанять слуг, которые будут содержать в порядке каждый уголок Гэрлоха. Возможно ли, чтобы она, проклиная своих «спасителей», чувствовала к ним еще и благодарность?

Она ощутила дуновение ветерка на щеке – этот коридор сообщался с другими тайными ходами.

Шона привстала на цыпочки и посмотрела сквозь отверстие на пиршественный зал. В дверях стояла Мириам – стояла и смеялась. Наверняка над ней, Шоной. Что она высмеивала на этот раз – ее прическу, речь, нос?

Нет, определенно эта женщина ей не нравится.

Колкости на свой счет она еще могла простить, но зачем же наговаривать на замок и всю страну?

Мириам Лофтус просто юна и испорченна. Она в чужой стране, среди иностранцев.

Неужели и она в свое время вела себя подобным образом, считая, что ей простят все, что она сделает или скажет?

– Нет, ну ты можешь представить что-нибудь глупее и примитивнее? Привидения! Она несчастное создание, если и вправду верит в такие вещи.

А во что верит сама Мириам? В деньги? Или, может, в лесть?

– Я не в состоянии тебе передать, что она мне сказала. Я-то думала, у графини манеры будут получше. – Мириам рассмеялась, и этот тихий журчащий звук втек прямо Шоне в позвоночник. – Но должна признать, мысль об обнаженном Горди меня раздразнила!

Нет, это уже слишком.

Набросив на голову шаль, Шона взялась за кольцо для факела и потянула его вниз. Когда «дверь» отворилась, Шона выскочила в пиршественный зал, вытянув вперед руки со скрюченными пальцами, и завопила на гэльском что было мочи.

Мириам только взглянула на нее – и завизжала.

Этот миг стоил того, чтобы сотворить такую глупость.

Мириам обхватила себя руками и с открытым ртом рухнула на колени. Она тоненько повизгивала, а Шона смотрела на нее в изумлении.

Элизабет опустилась на колени рядом с Мириам и принялась нежно поглаживать ее по спине.

По крайней мере пол чистый.

Шона сняла шаль и осталась стоять, с удивлением глядя на Мириам.

– Ой, ну зачем же устраивать истерику, – сказала Шона.

Но вряд ли кто-то расслышал ее слова за рыданиями Мириам. Элизабет бормотала что-то утешительное; Хелен, которая только что откуда-то примчалась, тоже. Гордон стоял в дверях, и выражение его лица было очень странным.

В основании ее позвоночника разливался холод, вверх по спине поднимался жар.

– Что вы ей кричали? – спросила Элизабет, обмахивая лицо Мириам ладонью.

Мириам сидела бледная как полотно.

– Что с ней такое?

Элизабет посмотрела ей в глаза:

– Она очень впечатлительная.

Слишком впечатлительная – однако этого Шона говорить не собиралась, тем более что все смотрели на нее, как будто она совершила нечто ужасное. Ну да, она повела себя не очень-то зрело, но не настолько же…

– Рецепт лепешек, – проговорил от двери Гордон.

Элизабет моргнула.

– Что, простите?

– Шона выкрикивала рецепт лепешек, – сухо пояснил Гордон и, мельком взглянув на Шону, вошел в комнату.

– Это первое, что пришло мне в голову, – сказала Шона в свое оправдание. – Мне не каждый день приходится говорить на гэльском.

Пришел Фергус – наверное, чтобы довершить ее унижение. Он что-то сказал Гордону, и тот изложил ему события последних минут. Гордон выглядел как человек, сдерживающий смех. Но Фергусу явно было не до шуток.

Шона, устыдившись, попятилась к выходу из комнаты. Взгляд Фергуса мог бы пригвоздить ее к месту, однако у нее не было никакого желания оставаться в пиршественном зале. Мириам почти что донесли до одной из скамеек, и теперь уже Гордон – Гордон! – ее утешал.

Совсем недавно он вел себя с Шоной почти грубо – но с дражайшей Мириам проявил себя как сама любезность. Желает ли она что-нибудь выпить? Принести ли ей нюхательной соли? Может, проводить ее в комнату?

– Она не верит в призраков Гэрлоха, – проговорила Шона и поморщилась от собственного тона – она чуть ли не хныкала – и от идиотского объяснения.

Что на нее нашло?

Хелен подошла к ней. Взгляд ее был полон смущения. Что она скажет своей компаньонке? Что впала в детство? Что не сдержалась, когда Мириам стала ругать Гэрлох? Нет, хуже того, призналась, что Горди ее возбуждает!

Она же правда не знала, что Мириам такая пугливая.

– Я просто пошутила, – сказала Шона.

Но ее окружали лишь каменные лица. И при этом все молчали.

Она выскользнула из комнаты, но никто ее не остановил. Все толпились вокруг Мириам, и ближе всех был Гордон.

Глава 14

Всю дорогу домой Гордон посмеивался.

Его, конечно, мучила совесть: слишком уж развеселил инцидент, который стоил мисс Лофтус таких переживаний. Но достаточно было одного взгляда на Шону, когда ее поймали с поличным, как ему вспомнилось множество других эпизодов их общего прошлого.

В последний раз она вот так, широко распахнув глаза, признавала собственную оплошность лет в пятнадцать.

В юности Шона имела привычку мотать головой, отрицая его слова, наставления родителей и всего общества в целом. Но с годами научилась смотреть на людей с таким неумолимым презрением, что несчастный, которому доставался подобный взгляд, сразу понимал, о чем думает мисс Имри. Она никогда не следила за словами, не выбирала те, что будут приличными в данных обстоятельствах.

Он думал, что прежней Шоны больше нет, но оказалось, она просто прячется. И вот сегодня он снова ее увидел. Вдобавок ко всему она не потеряла способности ранить его словами: «Да, ему было хорошо со мной в постели. Ты славный учитель». Эти слова раздражали, как острый камешек в ботинке.

У крыльца его дома стояла карета. Гордон никого не ждал, разве что Рани передумал и решил переехать в Ратмор.

Спешившись, Гордон передал поводья подошедшему конюшему мальчику.

– У вас гость, – сообщила миссис Маккензи от входной двери. Ее круглое лицо раскраснелось. – Судя по всему, какой-то важный человек, – добавила она, проходя следом за ним в дом. – Ну очень важный, сэр Гордон. Я проводила его в гостиную.

– Ему придется подождать, пока я приведу себя в порядок. – Гордон посмотрел в сторону гостиной, как будто мог увидеть посетителя сквозь стену. – Он сказал, по какому делу прибыл?

Миссис Маккензи покачала головой.

– А визитную карточку дал?

Она снова покачала головой.

– Тогда с чего вы взяли, что он важная птица?

Гордон снял шляпу, перчатки и пальто и оставил их на стуле в передней.

– Он военный, сэр Гордон, и у него больше медалей, чем у генерала.

Право слово, важная персона, к тому же эмиссар вооруженных сил – это последний человек, которого ему хотелось сейчас видеть.

Гордон подумал было передать ему с миссис Маккензи, что он уехал в отдаленные места на год или два, но потом решил, что, если откажется встретиться с этим человеком сейчас, они просто пришлют кого-нибудь другого.

– Вы предложили нашему гостю что-нибудь выпить или съесть, миссис Маккензи?

Гордон, пребывая в рассеянности, даже не понял, что своим вопросом обидел экономку.

– Предложила чай с печеньем, – отрывисто проговорила та.

Гордон кивнул, зная, что нужно извиниться: напрасно он предположил, что миссис Маккензи могла быть невнимательна к гостю, и направился к комнате, в которой его ждал визитер.

Он замер на пороге. Человек, сидевший в этот момент в мягком кресле, очень напоминал внешностью отца. Если бы у генерала Макдермонда был наставник – или даже кумир, – это был бы генерал Хорас Абботт. Высокий, худой, с сединой в волосах и раскатистым голосом, будто созданным, чтобы отдавать приказы, Абботт являл собой такое впечатляющее зрелище, что Гордон помедлил у дверей.

Должно быть, военное министерство немало обеспокоено.

Миссис Маккензи оказалась абсолютно права. Генерал Абботт был одет по форме и носил на груди несметное множество медалей.

«Съешь всю кашу, милый, и я дам тебе печеньица», – прозвучал в голове Гордона голос давно умершей матери. Ему показалось вдруг, что медали – это армейский эквивалент печенья. Значит, чем больше медалей, тем лучше проявил себя «мальчик», тем послушнее он был? Спасибо, хоть не кого-то из подчиненных отца прислали по своему делу. Нет, этот человек подчинялся принцу Джорджу, герцогу Кембриджу, который стал главнокомандующим несколько лет назад. А посему генерала Абботта старательно обхаживали, часто восхваляли и бесконечно боялись.

– Я не собираюсь возвращаться в армию, – заявил Гордон, не дав своему гостю начать разговор. – Если вы приехали за этим, мне жаль, что вам пришлось проделать такой долгий путь напрасно. Если же вы прибыли, чтобы принести свои соболезнования, считайте, они приняты.

– Я здесь не для этого.

Гордон в этом сильно сомневался.

– А для чего же?

– У меня к вам очень важное дело, Гордон. Иначе я не стал бы вторгаться в ваше убежище.

Гордона обеспокоило то, что генерал Абботт обратился к нему по имени, а подобное обращение подразумевало приятельские отношения, в которых они, разумеется, никогда не состояли. Но еще больше его тревожило то, что генерал улыбался. Улыбка генерала Абботта никогда ничего хорошего не сулила.

– Я вышел в отставку, – прохладно сообщил ему Гордон, закрыв дверь с чуть большим нажимом, чем требовалось.

Он не сел, а стал медленно прохаживаться перед креслом, от камина к окну и обратно. Абботт ни слова не сказал, не призвал его ни сесть, ни успокоиться, ни выслушать – еще один сигнал, что это не обычный визит. Генерал Абботт слыл тираном и деспотом. Подчиненные боялись его, потому что он этого требовал, очевидно, не видя разницы между уважением и ужасом.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина, прерываемая только звуком шагов Гордона.

Потом он заговорил:

– Это не убежище, генерал. Это мой дом.

– Прошу прощения, Гордон. Я просто повторил слово, которое обычно использовал ваш покойный отец.

– Мой отец рассматривал Ратмор как место, где можно отдохнуть между войнами. Я считаю иначе.

Абботт кивнул.

– Зачем вы приехали? – спросил Гордон.

Он больше не служил под начальством Абботта и не боялся, что, если он не угодит великому генералу, его отошлют с каким-нибудь богопротивным поручением в самую задницу.

– Задать вопрос и передать просьбу.

С чего это вдруг Абботт стал говорить загадками? Раньше им не приходилось много общаться, потому что чин полковника не ввел его в высший эшелон британской армии. Однако ему приходилось слышать речи Абботта, и отец немало о нем рассказывал.

– Так спрашивайте, генерал. И что за просьба?

– Мне известно, что вы втайне разрабатываете формулу новой взрывчатки.

Гордон остановился – не от удивления, а от того, что генерал подтвердил его догадки. Потом снова начал ходить.

– Это отец вам рассказал.

Абботт кивнул:

– Он был не прав?

– Он был не прав в том, что рассказал вам. Он не оправдал моего доверия. Но он не ошибся.

Абботт подтянулся в кресле, приняв начальственную позу.

– Для каких целей вы хотите использовать подобную взрывчатку?

– Вы за этим явились сюда, генерал? Убедиться, что я пущу взрывчатку на благо британской армии?

– Можно и так сказать. И что вы чувствуете по этому поводу?

– Это меня настораживает.

– Армия была добра к вам.

– Армия распоряжалась мной с умом. Я бы не стал называть это добротой.

Генерал поглядывал на него с опаской, как на гончую, которую воспитывал с раннего возраста и которая вдруг стала скалить зубы.

– Отец говорил, в вас бродит некое бунтарство.

– Правда? – Наверное, это одно из проявлений зрелости: ему стало плевать, какого мнения о нем оба генерала.

Абботт молчал, явно не заботясь о том, что уже почти стемнело, а дороги в этих краях извилисты и опасны для ночных путешествий и в округе нет ни одной гостиницы, где бы генерал мог остановиться на ночлег. Правила приличия велели Гордону предложить генералу переночевать в Ратморе.

– Я разрабатываю формулу взрывчатого пороха, генерал, чтоб вы знали. Но не для войны.

– Вы очень хорошо воевали, Гордон.

Он отвернулся и посмотрел в окно, проклиная про себя генерала.

– Я был солдатом. Я сражался там, куда меня посылали, и где сражался – побеждал. – Он посмотрел на гостя через плечо. – Потому что не хотел умирать.

– За это вы получили титул баронета.

Ему снова стало смешно.

– И за то, что придумал, как стрелять из ружья более метко.

Генерал Абботт склонил голову в знак согласия.

– Чайная ложка изобретательности, генерал, в попытке спасти ведро крови.

– Вы очень остры на язык, молодой человек.

Гордон улыбнулся:

– Напротив, сэр, я очень прямой и говорю открыто: я не хочу быть солдатом. Я не хочу больше воевать. – «И не хочу больше быть сыном своего отца».

– А Содружество? Оно в безопасности?

Эти несколько слов воскресили в его памяти все те предрассудки, предвзятость и несправедливость, с которыми ему пришлось столкнуться, будучи шотландцем на службе британской армии. Хотя последняя битва между Англией и Шотландией состоялась сто лет назад, обе стороны до сих пор с подозрением относились друг к другу. Британские бойцы отпускали при появлении горцев замечания типа «солдатики в юбках». Часть его, шотландская часть, рассматривала англичан как народ-победитель, с которым приходится мириться и считаться. Он никогда не чувствовал себя частью армии в целом – но чувствовал себя душой и сердцем Девяносто третьего полка хайлендеров.

Абботту этого не понять, но он, несомненно, видит в его национальной принадлежности угрозу.

Гордон принужденно улыбнулся и кивнул:

– Для Содружества я угрозы не представляю, генерал. Оно в безопасности.

– Нас интересует, как ваше изобретение будет работать. Хотелось бы посмотреть.

А вот это сюрприз. Герцог Кембридж передовым человеком не слывет, напротив, он известен своими крайне консервативными взглядами. Любопытно, Абботт говорит и от его лица? Или только за себя?

– Я организую демонстрацию.

– Искренне на это надеюсь.

Это что, угроза? Если и так, то хорошо замаскированная, поданная в вежливых выражениях и с тоненькой, как лезвие, улыбочкой.

– Вы должны остаться на ночь, – сказал он, неловко проявляя гостеприимство.

– Боюсь, вынужден отказаться. – Улыбка Абботта сделалась более искренней. – Здесь неподалеку живут мои друзья. Они меня ждут.

Еще один сюрприз.

Гордон прошел к двери, отворил ее и отодвинулся, освобождая путь.

– Хотелось бы посмотреть на ваше изобретение, – повторил Абботт.

– Я буду иметь в виду, генерал.

– Вы не намерены сотрудничать, полковник?

– Я ушел из армии и предпочитаю обращение без чина.

Абботт, казалось, собирался еще что-то сказать, но потом передумал, кивнул и молча прошел мимо Гордона.

Пока Гордон провожал генерала Абботта до кареты, его не оставляло чувство, что военное министерство не остановится на этом в своих попытках склонить его к сотрудничеству. Эта мысль, как ни странно, его только позабавила.

Отец пытается дергать за ниточки, даже лежа в могиле. Иначе зачем он рассказал Абботту про взрывчатый порох?

Ничто не заставит его изменить решение и выбранный путь – ничто и никто. Ни генерал Абботт, ни отец. Ни даже Шона Имри Донегол, которая для его душевного покоя представляет гораздо большую угрозу, нежели любой эмиссар военного министерства.