Текст книги "Шотландская любовь"

Глава 25

Брайан Макдермонд впитал любовь к родине с молоком матери, и любовь эта постоянно поддерживалась разговорами о том, как счастливо они все заживут, когда свергнут англичан. Он сражался за Шотландию и готов был сражаться еще и еще. Но одно дело – война, и совсем другое – жизнь в шатком, хрупком мире.

Жить стало гораздо труднее. Разговоры о свободе прекратились, сменились тихим шепотом о том, как вынести бремя английского владычества. Ему запретили играть на волынке и забрали инструмент, но его клан оказался хитрее и спрятал для него еще один инструмент. И время от времени Брайан поднимался на утес над Лох-Мором и изливал душевную боль через звук.

Кое-кто намекал, что на него могут донести, что он рискует угодить в тюрьму или на виселицу. Но когда тоска делалась нестерпимой, когда пустота в душе не давала дышать, Брайан Макдермонд, презирая наставления трусов, брал волынку и играл дроку, оленям и орлам.

И там он встречался с Энн Имри, когда та, преступив все запреты, приходила послушать его волынку. Жена лэрда, женщина с нежной печальной улыбкой. На утесе над Лох-Мором они изливали друг другу душу, и Брайан Макдермонд узнал наконец, что есть нечто, помимо волынки, что может даровать ему умиротворение, – это его любимая.

Энн, черноволосая и кареглазая, улыбалась застенчиво и как бы неуверенно. Она была обычной девушкой из Инвернесса и приходилась лэрду дальней родственницей.

Они говорили о своих детях, о свободе, о тех законах, что призваны были задушить в шотландцах все шотландское. Не говорили они только о своих супругах.

И никогда не говорили они о том, что чувствовали друг к другу.

Приготовления к балу в честь прибытия мистера Лофтуса и Мириам в Гэрлох совпали с сильнейшим недомоганием мистера Лофтуса.

Уже три дня американец возлежал на постели в покоях лэрда и так мучился, что даже Элизабет, ухаживавшая за ним, была бледнее обычного. Хельмут нашел какие-то дела, требовавшие его присутствия вдали от больного, и даже обедал и ужинал в конюшнях.

Каким бы вредным ни был мистер Лофтус, таких мучений он не заслужил. Шона дважды вызывала из Инвергэр-Виллидж доктора. Доктор дважды приходил, осматривал мистера Лофтуса и дважды объявлял, что тот абсолютно здоров, если не считать приступа подагры и чрезмерной любви к тяжелой пище. Он посадил беднягу на строгую диету и предупредил, что, если тот нарушит предписания, последствия могут быть самые плачевные.

Спустя два часа Хелен была замечена на лестнице с графином виски и тарелкой бараньих отбивных под белым соусом.

Когда доктор пришел во второй раз, он наградил Шону таким взглядом, словно та пыталась отравить несчастного гостя. Из любви к Хелен она и слова не сказала, только сурово посмотрела на нее, предостерегая, чтобы та по доброте душевной больше не потакала прожорливости мистера Лофтуса.

Впрочем, она подозревала, что кто-то за ее спиной снабжает американца виски и едой, которую доктор категорически запретил.

Мириам ни капельки не расстроилась из-за болезни отца. Она прокомментировала его состояние так: «Папа, наверное, съел что-нибудь не то» – и больше не обращала на него внимания. Однако она принимала самое активное участие в подготовке к балу.

Два дня назад Шона сказала:

– У нас нет оркестра. Есть барабаны, волынка, флейта и скрипка – придется обойтись ими.

Интересно, эта глупышка хоть понимает, что они будут играть не вальсы для нее, а деревенские танцы? Официально вечер мог посвящаться Мириам, но на самом-то деле он подразумевался как праздник для жителей деревни и других гостей. А также как прощание последних Имри с Инвергэр-Глен.

Эта мысль чудовищно угнетала Шону.

Она решительно схватила книгу, в которой делала пометки, и удалилась на второй этаж в Фиалковую гостиную, названную так из-за дорогих французских обоев с узором из букетиков фиалок.

Когда она закрывала дверь, со стороны Ратмора донесся еще один взрыв. Уже несколько дней Гордон экспериментировал со взрывчаткой различной мощности. Когда в первый раз люди высыпали из замка, чтобы посмотреть на источник столь чудовищного звука – все, кроме мистера Лофтуса и Элизабет, – Шона хотела сказать им: не волнуйтесь, это просто Гордон.

Она не видела его с тех пор, как он оставил кошелек с деньгами у ее ног.

Разве он не должен по крайней мере изредка навещать Фергуса? Или он решил игнорировать и друга тоже?

В этот момент распахнулась дверь.

– Мне надо съездить в Эдинбург за подходящим платьем, – заявила Мириам.

– Вечер состоится через три дня, – ответила ошарашенная Шона, – на поездку нет времени.

– Мне нечего надеть.

Шона закусила губу, чтобы не сказать лишнее, и волевым усилием смягчила тон:

– Мириам, для жителей Инвергэр-Глен вы настоящая принцесса. Вы к простому ужину надеваете такие платья, которые привели бы их в благоговейный восторг. Нет необходимости покупать что-то еще.

Мириам недовольно поджала губки:

– Возможно, вы и правы. Кроме того, вряд ли в Эдинбурге найдется портниха, которая отвечала бы моим запросам.

Шона продолжала улыбаться только потому, что она урожденная Имри, и никому не под силу было вывести ее из равновесия, тем более такой козявке, как Мириам Лофтус.

– А вы что наденете?

Этот вопрос застал Шону врасплох.

– Я еще об этом не думала.

И правда, что она наденет? Единственное приличное платье, которое у нее осталось, – черное. Как же она устала от черного!

Мириам прищурилась:

– Вы же не станете надевать очередное черное платье?

Шона расправила плечи и вымучила улыбку:

– Мой траур только что закончился.

– Черный вам совсем не идет.

Шона не знала, что на это ответить.

– У меня есть платье, которое вам должно подойти. Оно мне велико, но я не стала его перешивать, потому что не собиралась его носить.

– В этом нет нужды. – Шона невероятным усилием воли сдержала улыбку.

– Я велю Элизабет, чтобы вам его принесли, – заявила Мириам, словно не слыша Шону.

Элизабет ей не служанка, но Шона не стала об этом говорить. К чему слова? Мириам все равно никого не слушает.

Мириам просто повернулась и вышла из комнаты. Шона в смятении проводила ее взглядом.

Неужели правила приличия обяжут ее надеть какие-то ужасные обноски этой американской девчонки? И свой последний праздник в Инвергэр-Глен она проведет одетая как пугало?

Гордость Имри сменяется унижением Имри.

Шона нахмурилась, еще несколько секунд смотрела на дверь и потом снова склонилась над записной книжкой. Она уже спланировала угощение – на него уйдет изрядная часть оставшихся денег, дай Бог, чтобы хватило прокормить мистера Лофтуса с его оравой в течение нескольких недель. Она договорилась, чтобы несколько женщин из деревни пришли и убрались в пиршественном зале и примыкающей к нему малой гостиной, так как гости будут главным образом веселиться в этих комнатах.

Волынщик, которого она наняла, отказался брать с нее деньги, сказав, что для него выступать в Гэрлохе – большая честь. Она едва не расцеловала Рори в ответ. Нет, конечно, она не стала смущать старика, но и слез благодарности сдержать не смогла.

Хелен постучалась и робко вошла в гостиную. Со вчерашнего дня, после визита доктора, они так по-хорошему и не разговаривали. Шона бросила взгляд на Хелен, отложила записную книжку на столик и принялась изучать компаньонку более внимательно. Что-то было не так. И судя по опухшим глазам, Хелен плакала.

– В чем дело? – спросила Шона.

Она позволила себе роскошь развести небольшой огонь в камине, и в комнате по этому случаю было очень тепло, а солнечный свет добавлял уюта.

Хелен села в кресло напротив и уставилась на свои колени.

– Хелен?

– Ты когда-нибудь чувствовала себя скверно из-за того, что наделала?

– Много раз. А в чем ты чувствуешь себя виноватой?

– Я сделала глупость, – поспешно ответила Хелен.

Шона выдохнула:

– Только не говори, что снова дала мистеру Лофтусу виски! Или лепешки! Ему же нельзя!

Хелен покачала головой. Она выглядела такой печальной, что Шона всерьез забеспокоилась. Она подалась вперед и положила руку на плечо подруги.

– Хелен, пожалуйста, расскажи мне все.

– Я думаю, история имеет свойство повторяться, тебе так не кажется?

Любопытный вопрос.

– Ты о чем?

– Ты говоришь себе, что больше не сделаешь того, что делала в прошлом, но при схожих обстоятельствах начинаешь вести себя точно так же, как и раньше. А как же все уроки, которые ты вынесла? Как же боль, которую ты испытала?

Шона откинулась на спинку кресла и посмотрела на Хелен долгим взглядом. Откуда та узнала? Она достаточно быстро возвращалась в Гэрлох – и после случая на фабрике, и из Ратмора. Она ни в чем не признавалась Хелен, но та, похоже, отчитывает ее за недостойное поведение!

Она, однако, это заслужила.

Хелен старше ее всего на несколько лет и во многих областях гораздо более зрелая, чем Шона. Возможно, так сложилось потому, что Хелен много лет ухаживала за больным отцом. Или потом, когда после его смерти осталась без гроша в кармане. По крайней мере в этом они похожи.

– Я чувствовала себя такой одинокой, – проговорила Шона. – Что, конечно, не извиняет моего безрассудства. Я с ним теряю голову. Вижу Гордона – и весь мир как будто исчезает.

Хелен как-то странно на нее посмотрела.

– Я не могу изменить прошлое, Хелен. Но ты права. Я могу изменить свое поведение в настоящем.

– А что бы ты хотела изменить в прошлом? Если бы могла?

Шона взяла со стола записную книжку и раскрыла ее, однако страницы расплывались перед глазами, и она ничего не могла разобрать.

– Семь лет назад ко мне подошел отец Гордона и сказал, что Гордон собирается сделать мне предложение, потому что они с Фергусом друзья и ему известно, насколько плохи наши дела. – Она заложила пальцем нужную страницу и закрыла книжку. – Понимаешь, у нас совсем не было денег. – Шона вздохнула. – Боюсь, сейчас мы в такой же ситуации. Генерал сказал, что Гордон женится на мне из жалости, но кроме того, этим он поставит крест на своей карьере.

– Судя по тому, что ты вышла за моего кузена, ты ему поверила.

Шона кивнула и отвернулась. Эту комнату обставляла мать – она любила все французское. Но нравился ли ей на самом деле узор на обоях? Или они оказались здесь лишь потому, что их привезли из Парижа? Эти букетики довольно милы, если не обращать внимания на то, что они местами выцвели до светло-сиреневого и голубого цветов.

– Ты вышла за Брюса назло Гордону? Чтобы доказать ему, что кто-то другой тебя хочет?

Она, потеряв дар речи, смотрела на Хелен. Эта мысль никогда не приходила ей в голову, хотя Фергус и спрашивал, к чему такая спешка со свадьбой. Она говорила, что это из-за того, что у них нет денег. Но без денег они остались еще тогда, когда умерли их родители. Она считала, что незачем откладывать, ведь Брюсу не терпелось сделать ее своей женой.

Неужели там было что-то еще?

Молчание затянулось. Шона понимала, что Хелен ждет ответа. Как же ей открыть правду? Наверное, надо просто заставить себя произнести горькие слова.

– Я полюбила Брюса. Я готова была прожить с ним всю жизнь. Мне хотелось сделать его счастливым.

Хелен молчала, ни словом не облегчая исповедь, но и не прерывая ее.

– Но к Гордону я испытывала совсем другие чувства. Не знаю, как объяснить.

Словами не описать того, что она чувствует к Гордону. С юности он занимал в ее сердце особое место, нишу, предназначенную для него одного. Когда он уехал учиться, она была безутешна. Когда вернулся – мир преобразился, заиграл красками. В его присутствии сердце ее всегда билось быстрее и даже дыхание выравнивалось в такт с его. Они могли разговаривать часами, спорить и соглашаться друг с другом. С Гордоном не существовало запретных тем и нелепых вопросов.

Возможно, в ее решении выйти за Брюса и содержалась толика мести. «Я тебе покажу, Гордон Макдермонд. Кто-то желает меня, и вовсе не из жалости. И не кто-нибудь там, а граф, мужчина при деньгах и с титулом. Так-то!»

Как она могла в этом себе признаться?

Чем оправдывала боль, которую испытывала? Даже если бы она проигнорировала слова генерала, какая-то часть ее вечно задавалась бы вопросом: а может, он сказал правду? Она не хотела милостей от Гордона. И не могла встать между ним и его будущим, и не могла потребовать больше, чем дала бы взамен.

Хелен нахмурилась:

– А как он отреагировал, когда ты сказала, что собираешься выйти за другого?

О Господи, Хелен знала, куда бить.

Шона встала и положила записную книжку на стол. Ей вдруг остро захотелось сбежать, спрятаться от вопросов Хелен.

– Но ты хотя бы рассказала ему о своих чувствах?

Шона оглянулась на свою компаньонку:

– А что он мог на это сказать?

Хелен откинулась на спинку кресла, вытаращив глаза.

– Ты так с ним и не поговорила? Не объяснила своих действий?

Шона покачала головой.

Семь лет она придерживалась принятого решения, изо всех сил старалась быть Брюсу хорошей женой и выбросить Гордона из головы. Но он проникал в ее сны – и в мысли, стоило только потерять бдительность.

– Ты была бы счастлива с ним, – сказала Хелен, не дожидаясь, пока Шона соберется с силами и ответит. – Счастливее, чем с моим кузеном.

Она махнула рукой, намереваясь возразить, сказать, что любила Брюса, но Хелен не дала ей такой возможности:

– Но вместо этого ты предпочла поверить генералу. Потому что так было проще.

Шона смотрела на Хелен, осознавая услышанное:

– Нет. Я поверила ему, потому что он сказал правду.

Хелен ничего не ответила, но это и не имело значения. Шона много лет лгала самой себе, и теперь стены лжи, которые она возвела вокруг себя, стремительно рушились.

– Какая теперь разница? Прошлого не вернешь, – горько заметила она.

– Возможно, ты не в силах переписать прошлое, Шона, но неужели ты собираешься повторить ту же ошибку?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Хелен покачала головой:

– Все ты понимаешь. Он там, совсем рядом. – Она указала в сторону Ратмора. – Ты когда-нибудь говорила ему, что чувствуешь? Что испытываешь прямо сейчас?

Шона отвернулась.

– Из твоего молчания я делаю вывод, что не говорила, – подытожила Хелен. – Не упусти свой шанс, Шона. Потому что когда-нибудь настанет день, когда ты снова захочешь переписать прошлое, но это будет уже невозможно. Не позволяй гордости помешать тебе.

– Дело не в гордости, – выпалила Шона. Ах, если бы только гордость… – Если бы речь шла о том, что сделала я, то я могла бы это исправить. Но дело в нем. – Слезы застили ей глаза, когда она посмотрела на Хелен. – Он меня не хочет.

– Откуда ты знаешь?

– Я здесь. А он там. Если бы он меня хотел, то пришел бы в Гэрлох.

– А ты его хочешь? Любишь его? Возможно, настало время сказать ему об этом.

Шона отвернулась, подошла к двери и сделала вид, что ее очень интересует резьба на двери.

Они никогда не произносили слова «любовь». То, что происходило между ними, не требовало слов, и любые клятвы показались бы насмешкой.

– А вдруг уже слишком поздно? – тихо спросила Шона.

– Слишком поздно только после смерти. А пока ты жива, у тебя есть возможность все исправить.

Правда ли это? Их все еще связывает похоть, может, потребность друг в друге. Но любовь? Вдруг уже слишком поздно для любви?

– А что ты натворила? – спросила Шона у Хелен, отчаянно желая сменить тему разговора. – Ты сказала, что скверно себя чувствуешь из-за того, что сделала.

Хелен улыбнулась:

– Уже не важно. – Она покачала головой. – Может, я поступила не очень мудро, но таких глупостей, как ты, не делала.

Последнее замечание уязвило Шону, однако с правдой такое часто случается.

Глава 26

– Святая Бриджит, – пробормотала Шона, глядя на свое отражение.

Хелен и Фергус умудрились перетащить в ее комнату зеркало матери, и теперь она разглядывала себя, потрясенная до глубины души.

– Я не могу никуда выйти в таком виде, – заключила она.

Платье Мириам, когда она впервые его увидела, вовсе не показалось старомодным. Да, цвет странный – какой-то оттенок старого красного вина, – но вроде бы наряд вполне приличный. Правда, она не рассчитывала, что будет смотреться в нем вот так. Платье полностью обнажало плечи и откровенно подчеркивало тот факт, что природа наделила ее… ммм… пышным бюстом, большая часть которого была выставлена на всеобщее обозрение.

– По-моему, очень смело, – заметила Хелен из-за ее спины.

– Я знаю. Слишком смело.

– Вовсе нет, – возразила Хелен, к ее удивлению.

Шона оглянулась через плечо на компаньонку.

– Шона, послушай, если мистер Лофтус купит замок, то тебе больше не представится случая потанцевать в Гэрлохе. Если же Фергус откажется его продавать и сделка не состоится, то тебе все равно не хватит денег на другую ассамблею.

Чистая правда. Хелен лучше всех знала, как тяжело ее финансовое положение.

– Это твой прощальный выход в свет в качестве Имри из Гэрлоха. Почему бы тебе не оставить о себе яркое воспоминание?

– Шокирующее?

– Нет. – Хелен торжественно оглядела ее с ног до головы. – Величественное. Это платье тебе в самом деле очень идет. Думаешь, Мириам предвидела это?

– Если я скажу «нет», получится, что она намеревалась вырядить меня как пугало. Так что давай сделаем вид, что она была очень любезна и я с благодарностью приняла ее щедрый дар.

Хелен одобрительно улыбнулась.

Платье и вправду было красивое. Обтягивающее талию, с глубоким декольте, украшенное полосами переливчатой ткани, которые лежали на плечах и ниспадали до локтей. Шона понятия не имела, что носят сейчас в Америке, но Инвергэр-Глен такого платья никогда не видал, это точно.

– Шона, все эти годы ты вела себя как примерная вдова, – сказала Хелен. – Может, пришло время чуть-чуть шокировать публику?

Неужели Хелен забыла все, что Шона рассказала ей несколько дней назад, и теперь хочет, чтобы она полуголой объявилась в пиршественном зале?

Судя по огоньку в ее глазах – да.

– Кроме того, ты можешь привлечь внимание одного выдающегося шотландца.

– Уж лучше я, чем Мириам. – Шона поглядела на Хелен. – Она же помолвлена, разве ей не следует сохнуть по своему суженому?

Хелен эта реплика развеселила. Шона чуть-чуть смутилась – и чуть-чуть надулась.

– Не думаю я, что ей есть какое-то дело до жениха. Эту партию организовал мистер Лофтус. Полагаю поездка – в некотором роде утешительный приз для нее. Как и Гэрлох. Мистер Лофтус планирует преподнести его дочери в качестве свадебного подарка.

Это просто ужасно!

– И я уже молчу о том, что она еще вполне может убедить его, что есть более подходящая кандидатура на роль ее мужа.

– Человек с титулом, – уныло подтвердила Шона. – Первый баронет Инвергэр.

– Или лэрд Гэрлох.

Уже во второй раз за последние пять минут она теряет дар речи. Хелен что, никогда не угомонится?

– Фергус? Разве может она им интересоваться?

А вдруг Фергус той ночью в пиршественном зале не шутил? Нет, она никак не может стать родственницей Мириам Лофтус!

Шона наконец обрела способность говорить:

– Правда я похожа на кого-то другого?

– Нет, ты похожа на Шону, нарядившуюся на бал. – Хелен улыбнулась и тронула ее за плечо. – Дай, я поколдую над твоими волосами. – Она мягко повела ее к туалетному столику.

Слава Богу, разговор о Мириам Лофтус исчерпан.

Гордон знал свои ошибки наперечет. Одна из них – предвкушение, которое он испытывал, шагая по направлению к Гэрлоху.

Шона прислала ему приглашение на званый вечер. Будь у него хоть капля здравого смысла, он бы отказался. Но на обратной стороне карточки она написала: «Гордон, спасибо за щедрость». Кроме того, она пригласила и Рани, и хоть Рани отказался, Гордона такой жест порадовал. А Рани вообще не любил многолюдных сборищ, и его нетрудно понять.

Шона всегда была мастерицей по части словесных перепалок и умела всадить шпильку в самый подходящий для этого момент. Однако эта фраза излучала уязвимость, а само приглашение – щедрость натуры.

Может, он и дурак и зря идет в Гэрлох, тем более по такому случаю. Получается, он обязан вместе со всеми праздновать прибытие американцев в замок, принадлежавший древнему клану? А Имри просто покорно уйдут, пересчитывая монетки? Что-то подобная картина не вязалась в его сознании ни с Шоной, ни с Фергусом.

Нет, Шона скорее будет кричать и ругаться, и у нее в глазах снова запылает гордость Имри.

«У меня нет денег». Когда она произносила эти слова, глаза ее оставались сухими, а на лице лежало выражение стоического терпения. Что ей довелось пережить за эти семь лет?

Возможно, гордость Имри не так несгибаема, как ему казалось. И он в любой момент может предложить ей руку и сердце.

Он едва не споткнулся от внезапно пришедшей в голову мысли. Примет ли Шона его предложение? Нет, во второй раз он не поставит себя в такое положение. Он уже уяснил: отказ неприятен. Нет, более того: своим отказом она ранила его, и ему потребовались годы, чтобы исцелиться.

У него есть дела и поважнее, чем заявляться в Гэрлох в роли глупого воздыхателя. Он не такой. Она же ясно дала ему понять, что желает видеть его разве что в своей постели – и еще в качестве кредитора.

Он не будет плясать под дудку Шоны Имри. Он вообще ни под чью дудку плясать не собирается – только сегодня он сообщил об этом трем банкирам (он не ошибся с первым своим предположением), которые вновь объявились на фабрике.

– Мы представляем консорциум заинтересованных покупателей, сэр Гордон, – объявил старший из них. – Ваше открытие вызвало у нас глубокий интерес.

Сама фабрика им была не нужна – они жаждали заполучить взрывчатку, которую разработали Гордон и Рани. За нее предлагали немыслимые деньги, целое состояние: когда они озвучили свое предложение сегодня, Гордон чуть не поперхнулся. Он и мечтать не мог о таком богатстве.

– Но если мы будем поставлять взрывчатый порох на рынок сами, то заработаем не меньше! – возразил Рани.

Больше всего Гордона беспокоил не тот факт, что кто-то желает выкупить его открытие, а та настойчивость, которую эти люди проявляли в погоне за взрывчатым порохом.

– Здесь замешана армия? – спросил он и прочел ответ на их удивленных лицах еще раньше, чем старший заговорил:

– Нет, военное министерство тут ни при чем.

– Вы хотите заполучить взрывчатку так сильно, что готовы на воровство? – спросил Рани.

Все трое, судя по их виду, страшно оскорбились. Рани только пожал плечами.

Хотя Гордон и не давал им никаких обещаний, они посещали фабрику уже трижды. В первый раз разговаривали с ним, во второй – с Рани, а в третий, сегодня днем, настояли на беседе с ними обоими.

Когда они уехали, Рани сказал:

– Друг мой, англичане, заприметив что-то, так просто не уходят. Они берут что хотят.

Возможно, Рани говорил о своей родине и бесчинствах империи, творимых в Индии. В этом они похожи. Он, может, и бывший офицер Короны, и получил титул баронета за заслуги, однако в душе он шотландец, им и останется.

Нижний двор заполонили экипажи и повозки – сегодняшнее празднество имело успех. Вдоль дороги, почти на милю от замка, установили факелы, которые должны были зажечь, когда на горы опустится ночь.

Даже в темноте Гэрлох будет блистать.

И Шона Имри тоже.

Однако она изменилась, разве нет? Стала более молчаливой и сдержанной, спокойное, безмятежное выражение лица полностью скрывало мысли, бродившие у нее в голове.

Будь у него в руках какой-нибудь волшебный предмет, он загадал бы лишь одно желание: пусть прошлое вернется. Он снова стал бы просто Гордоном, он шагал бы через лощину из одного дома в другой, никого не таясь. Он засунул бы гордость куда подальше и просил бы Шону стать его женой.

«Пойдем со мной», – сказал бы он с акцентом их общей родины. А если бы она сказала «нет», он попросту не принял бы отказа и умыкнул ее, как делали это его дикие, сильные предки.

Они бы построили свой дом где-нибудь неподалеку. «Это наш дом, мы выстроили его сами», – говорили бы они случайным прохожим и родственникам, приехавшим погостить.

Но нет. Они оба служили прошлому, истинные сын и дочь Шотландии.

Через четверть часа прическа Шоны была готова. Хелен потребовалось столько шпилек, что она даже сходила за своими. Кроме того, Хелен припудрила ей лицо и нанесла на губы бальзам.

– Это чтобы ты не забывала улыбаться, – заявила она. – Только не слизывай его!

– Я умею себя вести в обществе, – ответила Шона, чувствуя себя ребенком.

Наконец-то она полностью готова к выходу. Она прошла в другой конец комнаты, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Какое чудо: у женщины в зеркале на щеках играл румянец. Что за пудру использовала Хелен? Она заколола волосы Шоны над ушами и позволила им свободно ниспадать на плечи.

Шона едва не расплакалась.

– Ты превратила меня в красавицу, – сказала она дрожащим голосом.

– Ты всегда была очень красивой, только слишком печалилась и не замечала этого, – возразила Хелен.

– А еще ты сделала меня заметной.

Хелен кивнула:

– Никто не пропустит твоего появления, Шона Имри Донегол. Ты выглядишь, как и подобает графине Мортон.

– Правда?

Если бы у нее осталось хоть что-то из подаренных Брюсом украшений, она непременно надела бы это сегодня, но все драгоценности за последние два года послужили более важной цели, чем простое украшательство.

Понравится ли она Гордону? Ах, какая глупость даже думать об этом.

Она повернулась к Хелен:

– Давай, теперь я тебе помогу собраться.

Хелен покачала головой:

– Я не создана для балов.

Шона уселась на кровать, отбросив шаль и веер.

– Тогда я тоже не пойду.

– Шона, ты и без меня со всем прекрасно справишься.

– Знаю, но я хочу, чтобы ты немного себя побаловала. С тех пор как мы сюда приехали, ты только и делаешь, что выполняешь чьи-либо просьбы и пожелания. Я считаю, тебе нужно хорошенько потанцевать, поплакать под волынку и даже пропустить глоток-другой виски.

– Нет, правда, я с большим удовольствием посижу в комнате и почитаю книгу.

– Тогда я займусь тем же самым.

Хелен нахмурилась:

– Шона, я серьезно.

Шона только улыбнулась:

– Сколько тебе потребуется, чтобы собраться?

– Ты правда без меня не пойдешь?

Она покачала головой.

В дверях Хелен обернулась:

– Знаешь, ты действительно очень упряма.

Шона улыбнулась еще шире:

– Я знаю.

Хелен ушла, а она встала, расправила складки на платье и направилась не к зеркалу, а к окну. Смеркалось. Вечер вступал в свои права над Нагорьем. Через несколько часов станет совсем темно, но пока что Шона прекрасно видела вереницу карет и повозок, подъезжающих к Гэрлоху.

Когда стемнеет, зажгутся фонари и тени запляшут в листве деревьев. А звезды засияют так ярко, что будет казаться, словно небо придвинулось ближе, чтобы взглянуть на их праздник.

Сегодня, приветствуя гостей Гэрлоха, заиграют волынки. Сегодня их заунывные песни расскажут об иных временах, столь же смутных и полных отчаяния. Мир укрывал Нагорье, будто теплое одеяло, но внешний мир не так спокоен.

Многие из сегодняшних гостей прошли свои войны. Кто-то, как Фергус, вернулся со шрамами, которые заметны всем. Другие, как Гордон, внешне невредимы, но пережили не меньше.

Как бы она жила, если бы с ним что-то случилось?

А если во время одного из этих дурацких взрывов что-то пойдет не так? Ей хоть кто-нибудь сообщит?

Шона прижала кончики пальцев к прохладному стеклу и закрыла глаза. В этот вечер, когда прошлое, казалось, шло рука об руку с настоящим, она страстно молилась за двух своих любимых мужчин.

А вот и она, дар Божий, испытание для его гордости и воли.

Свет падал из-за ее спины, и она явилась, как тень в красноватой дымке, но Шону Имри он узнал бы где угодно. Даже лежа в гробу, если бы она пришла его оплакать. И последние осколки его души устремились бы к ней, дабы отблагодарить за искренние слезы.

Сегодня он должен либо оставить ее навсегда – либо вернуться к ней и любить до самой смерти всем сердцем. Сейчас не время для сомнений и вопросов. Он должен действовать наверняка.