Текст книги "Люцифер. Том 1"

Часть II

Глава I

Позвольте мне войти, Жозеф. Надеюсь, что вы не забыли проветрить комнаты.

– Войдите, фрейлейн Армгарт. Посмотрите, как все вымыто и прибрано у нас, не хуже чем у герцога. Вы спрашиваете, проветрены ли комнаты? Верно, думаете, что я опять накурил. Покойник Геймвальд, которого вы не знали…

– Пожалуйста, не занимайте меня рассказами о старом докторе. Вы уже достаточно напели мне о своем молодом господине.

– Напел! Да разве поют в мои годы!.. Однако не угодно ли вам войти, фрейлейн?

Молодая девушка тотчас же воспользовалась приглашением и последовала за стариком, который провел ее по всем комнатам, важно выступая перед нею в своем коричневом фраке с золотыми пуговицами, напудренных волосах с косичкой и черных башмаках с блестящими пряжками.

– У вас маленькая трубка, Жозеф, я ничего не имею против того, чтобы вы курили, но мне всегда бывает досадно, когда приятель господина Геймвальда начинает дымить из своего длиннейшего чубука. Тогда остается только отворять окна, чтобы не задохнуться.

– Он пруссак и лютеранин. Те всегда курят без памяти…

– Куда делись молодые господа, Жозеф? Я не понимаю, какое можно находить удовольствие под открытым небом в половине ноября, да еще при таком ветре, тумане и дожде!

– Господин Эгберт хотел показать господину Гуго свое поместье и лес. Они, вероятно, ходят на охоту, катаются верхом…

– Неужели им не надоело путешествие! Благоразумные люди сидят осенью по домам. Здесь в городе все знают господина Эгберта, и ему бояться нечего, но в лесу с ним легко может случиться несчастье. Как это ему не приходит в голову!

– Ведь они оба взрослые люди, фрейлейн, – ответил, улыбаясь, старик. – Нельзя же их вечно держать на помочах. Вот, например, покойная госпожа Геймвальд, уж какая была превосходная женщина, настоящий ангел, но все-таки не умела воспитывать своего сына как следует. Господин Эгберт едва не сделался неженкой, трусом, маменькиным сынком, а в наше время разве годятся такие люди! По моему мнению, женщины не должны воспитывать мужчин.

– Вы не можете судить об этих вещах, Жозеф. Вы старый холостяк и вдобавок ненавидите женщин.

– Что вы такое говорите, фрейлейн! – возразил старик, и его добродушное полное лицо осветилось ласковой улыбкой, которая явно показывала, что он далеко не был равнодушен к красоте фрейлейн Армгарт.

– Ну, успокойтесь! – сказала она, со смехом положив свою маленькую ручку на плечо старика. – Я не думаю упрекать вас, потому что давно потеряла надежду обратить вас на путь истины, равно как и вашего господина.

– Разве он похож на меня!.. Но что же это я до сих пор не попросил вас сесть. Тысячу раз прошу у вас извинения, фрейлейн, – сказал старик, придвигая стул молодой девушке.

– Нет, благодарю вас. Мама ждет меня, я зашла сюда на одну минуту, чтобы посмотреть, все ли готово к приезду господ.

– Вы видите, все в порядке – полы, оконные рамы, шкафы; нигде не найдете ни одной пылинки.

Молодая девушка еще раз обошла комнаты, поправила занавеси на окнах и с помощью Жозефа переставила кресла в одной комнате.

– Как вы находите господина Эгберта, Жозеф? – спросила она. – Не замечаете ли вы, что он стал совсем другим после своего последнего путешествия?

– Пожалуй, что так. Граф Вольфсегг сделал доброе дело, выгнав его из родного гнезда. Разве вы не согласны с этим, фрейлейн? Господин Эгберт стал гораздо добрее и набрался храбрости.

– На что ему храбрость! Он ведь не солдат.

– Но может стать солдатом, фрейлейн! Бонапарт также не готовился к военной службе, а теперь он император, да еще какой могущественный. Если же у нас опять будет война, то без храбрости…

– Ну а мне кажется, – возразила молодая девушка, прерывая старика, – что господин Эгберт попал в общество знатных людей и заважничал. Вдобавок его приятель, которого он подобрал в Праге, окончательно испортил его. Это ветреник и лгун!

– Зачем вы браните его, фрейлейн Магдалена? Я видел собственными глазами, что вы помирали со смеху, когда господин Шпринг рассказывал свои забавные истории.

– Он хороший комедиант и умеет смешить. Но разве подобных людей выбирают в друзья? Нет, Жозеф, поверьте мне, ваш господин изменился не в лучшую сторону во время путешествия, и вы еще наплачетесь с ним.

Старый Жозеф ясно видел причину неудовольствия молодой девушки; недаром прожил он тридцать лет в доме Геймвальдов, принимая сердечное участие во всем, что прямо или косвенно касалось их. Пророчество молодой девушки не пугало его, потому что он никогда не был так доволен своим молодым господином, как в настоящее время. Ему нравилось, что Эгберт стал жить, как другие люди, и пользоваться преимуществами независимого состояния, молодости и здоровья. Прежняя застенчивость сменилась в нем спокойной уверенностью; присутствие посторонних людей уже не пугало его. До этого Эгберт тяготился делами и по возможности откладывал их в долгий ящик, а теперь с увлечением занимался ими и даже с большим участием стал относиться к общественным интересам.

Старик, радуясь такой перемене, вполне сознавал, что она не может быть особенно приятна молодой девушке, так как Эгберт уже не проводил с нею длинных вечеров, занимаясь музыкой, чтением и разговорами. До последнего времени Магдалена была для Эгберта самым близким существом, к которому он относился с безграничным доверием. Он делился с нею всем, что занимало его, – своими надеждами, планами, горем и радостями. Мало-помалу ее собственные интересы отодвинулись для нее на задний план, и она стала жить его жизнью и его интересами. Но теперь эти светлые и хорошие отношения должны были прекратиться сами собою. Эгберт, вернувшись из своего путешествия, обошелся с нею почтительнее прежнего, но так холодно, что сердце ее сжалось от боязливого предчувствия чего-то недоброго. Встречаясь с нею на лестнице или в саду, он, видимо, избегал проницательного взгляда ее больших серых глаз, как будто у него была тайна, которую он не хотел или не мог сказать ей. Эта мысль не давала покоя бедной девушке и настолько поглощала ее, что она не в состоянии была скрыть своего горя перед старым слугой, который искренно жалел ее и старался утешить по-своему.

– Вы напрасно придаете этому такое значение, фрейлейн, – сказал Жозеф. – Господин Эгберт еще очень молод, вы также, а жизнь долга. Немало будет в ней всяких бурь и ливней; не всегда же светит солнце. Когда человек вдоволь помыкается по свету, натерпится всяких бед, тогда он вдвойне наслаждается спокойным креслом и огнем в камине. Вот если бы старый Геймвальд был жив, он это доказал бы вам гораздо лучше, чем я, простой и неученый человек. Только буря и заставляет нас ценить настоящим образом пристань, всегда говаривал покойник своей жене.

– Не всегда корабли достигают пристани; мы знаем, как часто разбиваются они о подводные камни, – ответила Магдалена с печальной улыбкой, выходя в другую комнату.

Жозеф не пошел за нею в надежде, что она скорее успокоится, когда останется одна.

На церковной башне пробило четыре часа. Короткий ноябрьский день подходил к концу, и уже наступали сумерки. В доме и на улице царила мертвая, подавляющая тишина. Магдалена стояла у окна в глубокой задумчивости, прижав свое пылающее лицо к холодному стеклу; слеза незаметно скатилась с ее ресниц. Она оглянулась и увидела знакомую комнату. Разве не все осталось в ней так, как прежде, в счастливые дни недавнего прошлого!

Уже пятый год жила Магдалена со своими родителями в верхнем этаже серого дома, который старик Геймвальд купил вместе с заброшенным садом и устроил по своему вкусу. После его смерти верхний этаж большого дома остался не занятым, и вдова Геймвальд по настоятельной просьбе графа Вольфсегга решилась стдать его Армгарту, секретарю тогдашнего австрийского министра графа Кобенцеля. Сверх ожидания между жильцами и хозяевами вскоре установились самые дружеские отношения. Общество образованного и умного Армгарта и его веселой жены было большой находкой для госпожи Геймвальд при ее печальном настроении духа, и она с радостью видела возрастающую привязанность Эгберта к хорошенькой Магдалене, в надежде назвать ее со временем своей дочерью.

Между тем наступил печальный и тяжелый 1805 год; французы заняли австрийскую столицу, и жителям пришлось испытать всевозможные неприятности от победителей. Общая беда и опасность, как это всегда бывает, еще более способствовали сближению Геймвальдов с их жильцами. В доме отведена была квартира одному французскому полковнику по фамилии Л'Эпинас и его двум адъютантам. Господа эти имели мало общего с прежними французскими шевалье, представителями старинных дворянских родов, которые были настолько же храбры в битве, насколько рыцарски вежливы в своем обращении с женщинами. Это были грубые люди, обязанные своим возвышением революции и большею частью отличавшиеся ненасытной жаждой крови и добычи. Тем не менее между полковником Л'Эпинасом и обитателями серого дома мало-помалу установились хорошие отношения. Л'Эпинас был вполне доволен судьбой, если у него был хороший обед, бутылка вина и он находил поклонника своим геройским деяниям. Такого поклонника он нашел в лице Эгберта, который с особенным благоговением относился к участнику знаменитых наполеоновских сражений при Лоди и Арколе, в Египте, на Дунае и при Ульме и с замиранием сердца слушал его бесконечные рассказы. Перед юношей открывался новый мир, полный ужасов и чудес. Рассказы ветерана были для него своего рода Илиадой; в его воображении проносились те же поэтические картины войны, которые изобразил великий Шиллер в своем «Валленштейне».

Но не так легко было ладить с двумя товарищами полковника, особенно с Армандом Лойзелем, который в качестве победителя не считал нужным церемониться с женщинами и самым нахальным образом ухаживал то за пятнадцатилетней Магдаленой, то за ее красивой матерью. Не проходило дня, чтобы Лойзель не поссорился из-за этого с Эгбертом или отцом Магдалены и даже со старым Жозефом, так что уже не оставалось иного выхода, как удалить молодую девушку из дома. Но, к счастью, в это время французам отдан был приказ выступить из Вены к Аустерлицу, и обитатели серого дома были наконец избавлены от непрошеных гостей. Они опять зажили прежней мирной жизнью. Теперь уже ничто не мешало обеим матерям составлять по-прежнему планы относительно будущности своих детей и мечтать об их соединении. Этот брак был особенно выгоден для Армгартов при их ограниченных средствах; но после неожиданной смерти госпожи Геймвальд родители Магдалены сделались крайне осторожны и сдержанны в своем обращении с Эгбертом, чтобы не обнаружить своих тайных надежд. В своих разговорах с родными и знакомыми Армгарт постоянно говорил, что предоставит своей дочери полную свободу устроить жизнь согласно ее желанию.

– Ну а если она вздумает поступить на сцену? – возразил однажды Армгарту его приятель, зная, что Магдалена чуть не выучила наизусть драматические сочинения Шиллера, которые Эгберт подарил ей в день ее рождения.

– Мы ничего не имеем против того, – ответил Армгарт, который считался масоном в кругу своих знакомых. – Высший промысел управляет людьми; никто не может знать, какая судьба ожидает его, и борьба в этом случае не приводит ни к каким результатам.

Благодаря подобным разговорам у знакомых и даже родных Армгарта сложилось мнение, что он и жена его так гордятся красотою Магдалены, что, несмотря на богатство Эгберта, считают его неподходящим женихом для своей дочери, потому что он сын бюргера, и надеются выдать ее за графа или барона.

Но каковы бы ни были планы родителей Магдалены относительно ее будущего, это нисколько не мешало сближению молодых людей. После смерти матери Эгберт невольно искал существо, которое могло бы восполнить понесенную им потерю. Таким образом, незаметно для него самого, Магдалена заняла в его сердце место любимой матери. Она знала все его привычки и слабые стороны и, несмотря на свою молодость, всегда могла помочь ему добрым советом при своем трезвом отношении к жизни. Незнакомые люди большею частью считали их братом и сестрой, и нередко случалось, что вслед за минутами нежных излияний с его стороны наступали легкие ссоры и она делала ему выговоры тоном опытной пожилой женщины. Так прожили они несколько счастливых месяцев в заоблачном мире влюбленных, чуждом забот и всего, что отравляет существование большинства людей. С возвращением Эгберта из путешествия для Магдалены прошла пора покоя и безмятежного счастья, но еще никогда не чувствовала она так своего горя, как в этот темный ноябрьский вечер, когда она пришла в комнаты Эгберта под предлогом осмотра. Ей хотелось еще раз взглянуть на знакомые картины, фарфоровые вазы, дорогие старомодные часы, зеркала, ковры и другие красивые вещи. Но все это постепенно исчезало при наступающих сумерках, принимая неясные полуфантастические очертания. Она уже никогда не войдет больше в эти комнаты, по крайней мере с теми чувствами, от которых еще недавно так радостно билось ее сердце. Да ей и не следует быть тут: девушке неприлично входить в комнату молодого человека…

Почему же прежде ей не казалось это неприличным? Что случилось, что ее дружба к Эгберту представляется ей теперь совершенно иной, чем прежде?

Но тут неожиданный свет из соседней комнаты прервал нить печальных размышлений и заставил ее опомниться. Она оглянулась; Жозеф зажег четыре восковые свечи в одном канделябре и, не довольствуясь этим, начал вставлять свечи в другие подсвечники.

– Что значит эта иллюминация, Жозеф? Нам достаточно было бы и одной свечи.

– Все для вас, фрейлейн. Я знаю, что вы любите, когда все сияет огнями.

– Да, любила, но не теперь, – ответила Магдалена сквозь слезы.

Старику стало жаль молодую девушку.

– Лишняя свечка никогда не мешает, – сказал он, – а тем более, когда ждешь гостей.

– Каких гостей? – спросила она взволнованным голосом, стоя у дверей прихожей.

– Неужели вы забыли, моя дорогая фрейлейн Армгарт, что завтра тринадцатое ноября.

– День моего рождения! – сказала она, краснея.

– Да, моя милая фрейлейн, вот уже в пятый раз как в нашем доме празднуется этот день, несмотря на нынешние тяжелые времена! Чего не натерпелись люди в последние годы! Везде война, пожары и убийства! Помните ли вы ту страшную историю об убитом французе, которую недавно рассказывал господин Эгберт? Она была потом напечатана во всех газетах. При таких порядках приходится дорожить каждой минутой, проведенной с друзьями, потому что никто не поручится за то, что случится в будущем году. Как могло вам прийти в голову, фрейлейн, что господин Эгберт не вернется сюда к тринадцатому ноября!

– Так вы думаете, что он приедет? – спросила Магдалена, и ее хорошенькое лицо просияло от счастья.

– Разумеется. Рано утром я получил от него записку, в которой он пишет, что непременно приедет сегодня вечером, только не знает, в котором часу. Я уверен, что господин Эгберт явится нарочно в такое время, когда фрейлейн будет спать, чтобы сделать ей сюрприз. Поэтому я советую вам лечь сегодня пораньше в постель и заснуть крепким сном…

Старик не докончил своей фразы, потому что в эту минуту кто-то позвонил у парадной двери.

– Кто бы это мог быть? – воскликнул Жозеф с недоумением.

– Не посланный ли от Эгберта? Не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья?

Старый слуга со свечой в руке и Магдалена поспешно вышли в коридор.

– Могу ли я видеть камердинера господина Геймвальда? – спросил снизу сильный и звучный голос, а вслед за тем на лестнице появился незнакомый человек в черном плаще. Увидев стройную, прилично одетую молодую девушку, он снял шляпу и бросил на нее долгий пристальный взгляд. Но взгляд этот так неприятно подействовал на Магдалену, что она невольно содрогнулась.

– Доброй ночи, Жозеф, – сказала она, поднимаясь на лестницу, ведущую в верхний этаж.

Старик вежливо поклонился ей и сделал несколько шагов навстречу незнакомцу.

– Прошу извинения, что я побеспокоил фрейлейн, – сказал незнакомец заискивающим голосом. – Я хотел повидаться с господином Эгбертом Геймвальдом… Мы встретились с ним месяца два тому назад в замке графа Вольфсегга.

Магдалена, услыхав фамилию графа Вольфсегга, остановилась.

– Мы дали друг другу слово возобновить наше знакомство в Вене…

«Опять новая дружба, о которой Эгберт не счел нужным сообщить мне, – подумала Магдалена. – Интересно было бы знать, кто он».

– Однако из нас двоих я исполняю первым данное обещание: но, кажется, господина Геймвальда нет дома, – сказал незнакомец, обращаясь к Магдалене.

– Он в своем поместье, – ответил сквозь зубы Жозеф, которому посетитель сильно не нравился, тем более что ему приходилось из-за него стоять в холодном коридоре.

Грубое обращение старика рассердило Магдалену. Разве может вести себя так слуга, который дорожит честью своих господ! Какое мнение может себе составить этот незнакомый господин о самом Эгберте, встретив в его доме подобный прием. Она сочла нужным вмешаться в разговор.

– Господин Геймвальд, вероятно, давно посетил бы вас, если бы ему не мешало множество дел. Но с кем я имею честь говорить?..

– Я шевалье Витторио Цамбелли, – ответил незнакомец с глубоким поклоном.

Титул шевалье оказал свое действие на Жозефа, и лицо его тотчас приняло более любезное выражение.

– Не угодно ли вам войти, сударь? – спросил он после некоторого колебания.

Цамбелли отклонил это предложение и, обратившись к Магдалене, сказал:

– Я знаю, фрейлейн, что господин Геймвальд очень занят, и потому не думаю претендовать на его внимание.

– Он приехал сюда с одним приятелем, которому хочет показать город и окрестности. Теперь они в одном поместье за Гицингом.

– Вероятно, это тот самый молодой человек, который был с господином Геймвальдом в замке – он, кажется, пруссак…

– Господин Шпринг, – пояснил Жозеф.

– Я очень жалею, что не застал господина Геймвальда, но, с другой стороны, благодарю судьбу, потому что это доставило мне возможность познакомиться с фрейлейн Армгарт.

Однако, несмотря на такое любезное заявление, Цамбелли был, видимо, смущен отсутствием хозяина дома и стоял в нерешительности.

– У меня важное дело к господину Геймвальду, – сказал он после некоторого молчания.

Жозеф ничего не ответил. Он мог пригласить Цамбелли в кабинет, чтобы написать письмо Эгберту; но не решился на это, зная, что его молодой господин не любил, чтобы посторонние люди входили без него в его комнаты. Этому немало способствовало и то обстоятельство, что незнакомец, несмотря на свой дворянский титул, внушал старому слуге какое-то странное недоверие, смешанное с физическим отвращением.

Что же касается Магдалены, то первое неприятное впечатление, произведенное на нее Цамбелли, совершенно рассеялось благодаря его любезности и красивой наружности. От ее женских глаз не ускользнули и некоторые детали его модного костюма.

– Если шевалье не сочтет это навязчивостью с моей стороны… – сказала она.

– Можете ли вы предполагать это, фрейлейн! – воскликнул Цамбелли.

– В таком случае я попросила бы вас, шевалье, зайти к моему отцу. Он друг господина Геймвальда, и вы можете переговорить с ним о вашем деле… Но если это тайна… – добавила, краснея, молодая девушка.

– Напротив, я с благодарностью принимаю ваше приглашение, фрейлейн, тем более что я не знаю, удастся ли мне побывать на днях у господина Геймвальда. У меня столько дел по службе…

Разговаривая таким образом, Цамбелли прошел мимо озадаченного старика и очутился на лестнице возле Магдалены.

– Я уже давно желал познакомиться с господином Армгартом, – продолжал Цамбелли. – У нас очень немногие пользуются такой хорошей репутацией, как ваш отец, моя дорогая фрейлейн. Если бы вы слышали, как граф Вольфсегг восхвалял его ум и ученость.

Армгарт, несмотря на занятость, был, видимо, польщен визитом знатного гостя и учтиво приветствовал его, говоря, что слышал о нем как об искусном политике и достойном ученике Маккиавелли. Цамбелли скромно поблагодарил хозяина дома, ответив, что хотя и преклоняется перед умом великого флорентийца, но не считает себя вправе называться его учеником, так как профан в политике.

Магдалена по приказанию отца поставила перед гостем тарелку бисквитов и бутылку венгерского и уже хотела удалиться, но Цамбелли стал так настоятельно упрашивать ее удостоить его своим присутствием, что она принуждена была остаться. Она взяла шитье и села у своего рабочего столика, между тем как ее отец усадил гостя на диван, налил две рюмки вина и первый выпил за его здоровье.

Любезное обращение хозяина дома сразу ободрило Цамбелли, который начинал чувствовать известную неловкость среди незнакомых ему людей. Не менее успокоительно подействовала на него и окружающая уютная обстановка, которая, несмотря на простоту и отсутствие украшений, указывала на известный достаток и присутствие заботливой хозяйки. Стол был накрыт белоснежной скатертью; полы, мебель, подушки на диване – все было чисто до педантизма, бумаги, книги, дела сложены самым аккуратным образом.

Ничто не ускользнуло от глаз Цамбелли, который теперь обратил все свое внимание на хозяина дома. Это был человек небольшого роста, с седыми, коротко подстриженными волосами, бледным и умным лицом, на котором изредка появлялась лукавая насмешливая улыбка. «Он человек не глупый и себе на уме», – подумал о нем Цамбелли.

– Простите меня, что я оторвал вас от работы, – начал Цамбелли. – Когда я пришел сюда, то мне казалось, что я имею сообщить господину Геймвальду нечто очень важное, а теперь вижу, к стыду моему, что это не более как простое известие. Недаром говорят, что все зависит от нашего настроения, а между тем нет ничего более изменчивого и безотчетного, чем наше настроение…

Армгарт молча слушал своего гостя, с лукавой улыбкой вертя в руках золотую табакерку.

– Не угодно ли? – спросил он, раскрывая ее.

– Нет, благодарю вас. Но откуда у вас такая превосходная табакерка?

– Это подарок его императорского величества. Вот и собственный портрет его, сделанный на эмали, – ответил с гордостью секретарь.

– Какая художественная работа! – продолжал Цамбелли, рассматривая табакерку. – Но интересно было бы знать, по какому случаю вы удостоились милости его величества, хотя я не сомневаюсь, что подарок был вполне заслуженный.

– По случаю дипломатических переговоров в Линевилле; я был там с моим начальником, графом Людвигом Кобенцелем.

– В Люневилле! Вы, кажется, были тогда в самых близких и дружеских отношениях с графом Вольфсеггом?..

– Нет, вы ошибаетесь! Я всегда считал себя только его слугой, – ответил Армгарт.

– Не случалось ли вам встречать в Люневилле одного француза, Жана Бурдона, которого недавно постигла такая ужасная смерть?

– Разумеется, встречал и был искренно огорчен, когда услышал о его печальной участи от господина Геймвальда. Какой это был прекрасный человек!.. Я чувствовал к нему глубокое уважение, да и не я один – все относились к нему таким образом.

– Душевно рад, что нашел в вас человека, искренно расположенного к несчастному Бурдону; это по крайней мере послужит для меня оправданием, что я осмелился побеспокоить вас своим посещением. Вам известно, какую важную роль пришлось играть господину Геймвальду в этой таинственной драме. Мы все были убеждены, что преступление совершено наемными убийцами Бонапарта наподобие того, как в старину разные монархи Италии пользовались кинжалом bravi для уничтожения своих противников.

– Не открылось ли что-нибудь? – спросил с живостью Армгарт, поднимаясь со своего места, между тем как работа выпала из рук Магдалены.

– Открыто новое обстоятельство, которым опровергаются все наши предположения. У одного крестьянина близ Гмундена, который пользуется незавидной репутацией, найден кошелек убитого. Убийца сам выдал себя, в пьяном виде показав золотую монету своим приятелям. Это возбудило подозрение; в его хижине был немедленно произведен обыск и там под кучей хвороста и всякого тряпья найден кошелек Бурдона, наполненный золотыми монетами.

– Какая странная случайность! – воскликнул Армгарт.

Тон, с каким были сказаны эти слова, не особенно понравился Цамбелли, так как в нем был легкий оттенок сомнения.

– Само собою разумеется, – продолжал он, – что преступник упорно отнекивался и уверял, что нашел кошелек чуть ли не за целую милю от места убийства. Но кто же поверит этому! Как мог очутиться кошелек с золотом в открытом поле!

– Они все оправдывают себя таким образам. Надеюсь, что этот крестьянин арестован?

– Он содержится под строгим надзором в Линце, хотя барон Пухгейм, у которого преступник был когда-то арендатором, горячо заступался за него, утверждая, что он не в своем уме и потому стоит вне закона.

– Это будет запутанное уголовное дело, и, вероятно, господина Геймвальда призовут в качестве свидетеля, – заметил Армгарт.

– Я, собственно, и пришел сюда, чтобы предупредить его об этом, – возразил Цамбелли.

– Ну, Эгберт, вероятно, не ожидает, что у него будет столько хлопот! Всякому неприятно иметь дело с правосудием, а тем более человеку, ни в чем не виновному. Но эта новость, во всяком случае, будет крайне приятна французскому посланнику, так как смерть Бурдона послужила поводом к разным неблагоприятным слухам в Вене.

– Неужели? Между тем это событие само по себе не имеет особого значения, хотя я не должен был бы говорить этого, – продолжал Цамбелли с особенной интонацией в голосе, – зная, что Жан Бурдон был вашим другом и поверенным графа Вольфсегга.

– Да, но только в денежных делах и главным образом относительно лотарингских поместий Гондревиллей.

– Разве у них еще есть поместья во Франции? Я думал, что они уже давно проданы как национальное имущество.

– Или, быть может, куплены на австрийские дукаты, – заметил Армгарт. – Разве во время революции существует разница между моим и твоим, собственностью и кражей? Теперь так же легко похитить корону, как купить замок. Все перемешалось в общем вихре, который сносит с лица земли людей, дома и государства. Но такой порядок вещей не может продолжаться, и рано или поздно это должно кончиться.

– Тогда свет опомнится и вернется к прежним порядкам.

– Надеюсь, не во всем. Многое должно разрушиться навсегда.

– А до этого? – спросил Цамбелли.

– Еще долго будет неурядица. Несомненно, властелину мира должно быть крайне неприятно, что молва приписывает ему такое незначительное происшествие, как гибель путешественника на большой дороге.

– Я не понимаю, каким образом могут люди доходить до таких нелепых предположений. Они всегда останутся слепы, и ничто не исправит их от суеверий и предрассудков.

– Я вполне разделяю ваше мнение, шевалье, и убежден, что хотя бы философы трудились целое столетие, но у них еще будет вдоволь работы. Благодаря болтовне газет это убийство наделало порядочный переполох в Вене и привело генерала Андраши в дурное расположение духа. Но теперь, вероятно, все успокоятся, когда узнают, что это не политическое убийство и что оно совершено с целью грабежа полоумным человеком. Кстати, вы были тогда в замке, скажите пожалуйста, как отнесся граф Вольфсегг к этому событию?

В ожидании ответа Армгарт опять налил вина в обе рюмки. Цамбелли показалось, что он это сделал с той целью, чтобы скрыть от него выражение своих глаз.

– У графа Вольфсегга, – ответил, улыбаясь, Цамбелли, – непроницаемое выражение лица, как говорит Гораций в своей оде, а на груди тройной панцирь. Впрочем, вы знаете это лучше меня, так как уже много лет знакомы с ним. Граф искусный дипломат и превосходный шахматный игрок. Кто остается победителем на шахматной доске, тот может одерживать и более важные победы. Жаль только, что граф совсем удалился от государственных дел.

– У него большие поместья; он должен заниматься ими, а, с другой стороны, всем известно, что он не мог вести дела совместно с бароном Тугутом и графом Кобенцелем. Одному он казался слишком рьяным и свободомыслящим, другому – чересчур податливым и плохим патриотом.

– Граф живет теперь в свое удовольствие, занимаясь чем ему вздумается, – сказал Цамбелли. – Вы, кажется, знакомы с ним, фрейлейн?

– Да, граф Вольфсегг иногда удостаивает нас своим посещением, – ответила она, краснея.

Армгарт слегка нахмурил брови.

«Я напал на больное место», – подумал Цамбелли, и в голове его возник ряд вопросов: какие дела могли быть у графа в этом доме? Чем объяснить его дружбу с белокурым Эгбертом и отношения с Армгартами? Еще недавно Антуанетта в разговоре с ним упомянула о поездках своего дяди в Вену, которые не особенно нравились ей, а маркиза несколько раз выражала свое неудовольствие, что граф Вольфсегг дружит с мещанами. Цамбелли не обратил тогда на это особого внимания, но теперь, припоминая различные обстоятельства, он все более и более приходил к убеждению, что тут есть тайна, которой он может со временем воспользоваться против графа, если только ему удастся открыть ее.

Хозяин дома прервал нить его размышлений, заговорив с ним о политике. Магдалена не слушала их. Неожиданный гость, на минуту заинтересовавший ее своей своеобразной и изящной наружностью, перестал занимать ее, несмотря на его ум и образованность. Она ожидала от него чего-то необыкновенного и увидела, что он ничем не отличается от остальных людей. Теперь все ее помыслы были поглощены Эгбертом, который мог приехать с минуты на минуту. С напряженным вниманием прислушивалась она к шуму экипажей на темной улице, ожидая, что какой-нибудь остановится перед их домом и она опять увидит дорогие черты любимого человека, услышит его знакомый звучный голос.

– Рука руку моет, – продолжал Армгарт, обращаясь к своему собеседнику. – Это меткая пословица. Мы многим обязаны графу Вольфсеггу. Он всегда был милостив к нам, особенно с тех пор, как моя Лени выросла и похорошела.

«Что это значит, что он выставляет таким образом свою дочь? – подумал Цамбелли. – Не хочет ли он уверить меня, что тут скрывается любовное приключение и что граф, несмотря на свои годы, ухаживает за этой девочкой, что она его возлюбленная!»

Цамбелли взглянул на Магдалену, которая сидела в полумраке, наклонившись над своей работой. Белокурые локоны почти скрывали ее лицо; но вся фигура молодой девушки при необыкновенном изяществе форм поражала грацией и миловидностью, тем более что она, по-видимому, сама не сознавала этого.

«Нет, она слишком невинна, чтобы быть сиреной», – подумал Цамбелли и, обращаясь к Армгарту, сказал:

– Если я не ошибаюсь, господин секретарь, то вы прежде служили у графа Вольфсегга, а затем уже перешли на государственную службу?

– Да, к сожалению. Хотя это было для меня повышением, но, перейдя от Мецената к Тиверию, я сразу почувствовал разницу между ними.