Текст книги "Люцифер. Том 1"

– Вот удачное сравнение. Судя по слухам, барон Тугут очень походит характером на Тиверия.

– Да, это скрытный и коварный человек, хотя был искусным министром, который никогда не останавливался ни перед какими средствами для достижения цели. Его упрекали в деспотизме, но разве Бонапарт также не деспот и, пожалуй, еще хуже него. Я поступил на государственную службу в тысяча семьсот девяносто третьем году по ходатайству графа Вольфсегга и главным образом благодаря знанию французского языка. Лени была тогда еще совсем крошкой.

– Вы были во Франции?

– Я прожил там с графом более двух лет, с осени тысяча девятьсот восемьдесят девятого до марта тысяча девятьсот девяносто второго, и никогда не забуду этого времени. Хотя наша молодежь утверждает, что никогда не бывало хуже, чем теперь, но они ошибаются. Вот если бы они видели, как двадцать пять миллионов людей ходили на головах, как это было во время французской революции, то наверняка пришли бы к иному заключению.

– Разумеется, – отвечал Цамбелли, – эта заря новой мировой эпохи должна была действовать одуряющим образом на современников…

– Брожение было не только в городах, но и в отдаленных замках и хижинах, – продолжал Армгарт. – Совершенно незнакомые люди при встрече на улице бросались друг другу в объятия. Всем казалось, что наступил золотой век свободы, братства и вечного мира. Много перемен переживает человек, но воспоминание об этих днях никогда не изгладится из его памяти. До сих пор, когда видишь хорошенькую женщину, то так и хочется назвать ее citoycnne и заключить в свои объятия!

Цамбелли, улыбаясь, протянул руку секретарю и невольно взглянул в ту сторону, где сидела Магдалена; но стул ее опустел, так как она незаметно вышла из комнаты. Старик говорил без умолку, так как вино заметно развязало ему язык. Но как различить, где правда, где притворство в этой полупьяной болтовне старого дипломата, который недаром славился своей хитростью. Неужели эта девочка любит графа? Сначала эта мысль казалась Цамбелли невозможной, но теперь он почти верил этому. Ему случалось видеть в жизни подобные примеры.

– Французские солдаты своими рассказами поддерживают у нас традиции великой революции, – сказал Цамбелли. – Четыре года тому назад они были в Вене.

– И опять явятся сюда в будущем году, – сказал Армгарт. – Разве вы сами не убеждены в этом?

– Я не приверженец политики графа Стадиона, – ответил уклончиво Цамбелли. – По моему мнению, Австрии необходимо во что бы то ни стало поддерживать дружбу с Бонапартом и предоставить ему перестроить мир по своему усмотрению. Из многих европейских народов должен составиться один народ, и новый Карл Великий…

– Скажите лучше, Юлий Цезарь, – заметил Армгарт. – Он и его клевреты управляют миром. У нас в Вене немало людей, которые служат интересам Франции.

– Вы правы, – сказал Цамбелли, – всем известно, что планы и приготовления нашего правительства сообщаются Бонапарту. Даже вновь испеченные короли, баварский и виртембергский, имеют здесь своих шпионов.

– Которые получают самое скудное содержание, – возразил Армгарт. – Мы знаем, как плохо оплачивается служба у этих карточных королей.

– Быть может, сам император платит щедрее, – пробормотал Цамбелли, но тотчас же раскаялся в своих словах, потому что лицо его собеседника приняло какое-то особенное торжествующее выражение.

«Что это значит! – подумал Цамбелли. – Уж не попал ли я в ловушку!..»

В это время послышался внезапный крик, а затем стук экипажа, который остановился перед домом. Цамбелли поспешно взял свою шляпу, довольный тем, что может прервать разговор, который начал принимать неприятный для него оборот.

– К вам приехали гости, – сказал он, раскланиваясь перед хозяином дома. – Позвольте мне проститься с вами.

– Зачем? Это наши молодые люди вернулись из путешествия. Они, верно, замерзли и не откажутся выпить рюмку вина. Останьтесь с нами, и мы вчетвером проведем отличный вечер. Господин Геймвальд будет очень рад видеть вас.

Это приглашение было крайне неприятно Цамбелли, так как ему приходилось встретиться лицом к лицу с Эгбертом, и тогда неизбежно должны были обнаружиться их настоящие отношения.

Между тем шум в доме все более и более увеличивался; прислуга бегала взад и вперед по лестнице; немного погодя в соседней комнате послышался говор и какая-то странная суета.

– Уж не случилось ли какого-нибудь несчастья! – воскликнул Цамбелли, выискивая предлог, чтобы избавиться от пожатия рук и уверений Армгарта.

Но тот как будто нарочно удерживал его.

– Интересно было бы знать, – сказал он, положив руку на плечо Цамбелли, – во что обойдется будущая весенняя кампания Бонапарту, предполагая, что он вернется целым и невредимым с Пиренейского полуострова?..

– Вероятно, недешево, – ответил Цамбелли с нетерпением, отворяя дверь и быстро спускаясь по лестнице. Но в коридоре он столкнулся почти лицом к лицу с Эгбертом, который, стоя среди слуг, отдавал приказания и торопил своего управляющего, чтобы тот скорее шел за доктором.

– Честь имею кланяться – сказал Цамбелли, протягивая руку удивленному Эгберту. – Вы не ожидали меня видеть?

– Шевалье Цамбелли! В моем доме!

– Мне необходимо было переговорить с вами. Я ждал вас несколько часов у господина секретаря.

– Слишком много чести! Вы, вероятно, по делу. Чем могу я служить вам?

– Мы поговорим об этом в другой раз. Вы только что вернулись из путешествия, и вдобавок у вас, кажется, больные в доме. Надеюсь, что не случилось ничего дурного с вами и вашим другом?

– С нами лично ничего не случилось; но мы переехали нашим экипажем нищую.

– Что, она опасно ранена?

– Она в обмороке. К счастью, это случилось у самого дома и мы могли внести ее сюда. Она из Гмундена, вы должны знать ее… Это черная Кристель.

У Цамбелли сжалось сердце, но в комнате было так темно, что Эгберт не мог видеть выражения его лица.

– Как же, помню. Это сумасшедшая девушка, которая вечно бродит по лесу, – сказал он спокойным голосом. – Но как могла она попасть в Вену! Не обмануло ли вас случайное сходство с нею?

– Взгляните сами.

Цамбелли нехотя последовал за Эгбертом в комнату, где на мягком диване лежала неподвижно черная Кристель в своей разорванной коричневой юбке и стоптанных башмаках. На коленях перед нею стояла Магдалена, тщательно обмывая рану на лбу несчастной девушки.

– Ну что, разве я ошибся! – сказал Эгберт, стоя в дверях.

Итальянец покачал головой.

– Как это случилось? – спросил он.

– На улице такой туман, что кучер мог не заметить ее при быстрой езде. Услышав внезапный крик, мы выскочили из экипажа, но уже было поздно, так как мы нашли ее полумертвою на мостовой. Она ушибла голову и плечо, но кажется, неопасно, хотя в этих случаях кто поручится за исход?

Эгберт подошел к больной вместе с Цамбелли.

Магдалена робко поднялась на ноги и уступила им свое место.

– Позвольте мне испробовать один способ лечения, который я видел в Милане, – ответил Цамбелли и с этими словами начал водить руками по воздуху над головой и грудью Кристель. Затем он положил правую руку ей на сердце и, казалось, прислушивался к ее дыханию или шептал что-то на ухо; только она неожиданно раскрыла глаза и пробормотала: «Это ты, Витторио!» – но так тихо, что только одна Магдалена, стоявшая ближе других, слышала это. После того Кристель снова впала в бессознательное состояние. – Не беспокойтесь, господин Геймвальд. Перевяжите ей раны и оставьте ее в покое. Я ручаюсь, что она проснется здоровая.

– Вы магнетизировали ее? – спросил Эгберт.

– Я верю в этот способ лечения, – сказал уклончиво Цамбелли, – потому что видел, как один знаменитый врач применял его с большим успехом.

– Благодарю вас за оказанную помощь, шевалье, – сказал Эгберт.

– Я исполнил обязанность простого человеколюбия, – ответил Цамбелли, – и тем охотнее, что мне вдвойне жаль эту бедняжку. Ее отец в тюрьме.

– За что?

– Я расскажу вам это в другой раз. Но пока девочка не должна знать об этом.

– Будьте спокойны, я позабочусь о ней.

– Что вы хотите делать с нею?

– Она останется в моем доме. Я не хочу, чтобы она стала бродягой.

Цамбелли хотел возразить, но удержался. Какое право имел он мешать доброму делу своими размышлениями?!

– Спокойной ночи, – сказал он, укутываясь в свой плащ и дрожа как в лихорадке.

– Что с вами, шевалье? – спросил Эгберт, провожая его по лестнице.

– Мне представилась ужасающая картина! Ваш экипаж мог совершенно раздавить ее.

– Благодаря Богу этого не случилось. Она вне опасности.

– Спокойной ночи, – повторил Цамбелли, выходя на улицу.

Глава II

В сером доме еще долго шли толки между прислугой о колдуне, который таким странным образом воскресил нищую. Даже Эгберт и Гуго чувствовали некоторое смущение, так как не могли дать себе ясного отчета в виденной ими сцене.

Между тем мнимый колдун шел по пустынной улице, направляясь к центру города. Кругом был непроницаемый туман и только изредка виднелся слабый отблеск фонарей. Цамбелли был недоволен собой и испытывал странное беспокойство; страх придавал ему крылья; его пугали фигуры, которые чудились ему в тумане и распадались вновь при его приближении. Наконец мало-помалу мысли его пришли в порядок, и он пошел более медленным шагом.

Он спрашивал себя: разумно ли было с его стороны оставить девушку в доме ненавистного ему человека, к которому он чувствовал хотя и необъяснимое, но сильное отвращение с первой минуты их знакомства. С тех пор появились и довольно основательные причины, которые еще более усилили эту неприязнь и должны были рано или поздно повести к борьбе между ними не на жизнь, а на смерть. Если бы поздние размышления могли исправить дело, то с каким бы наслаждением Цамбелли вырвал Кристель из рук своего врага. Но что оставалось ему делать в тех обстоятельствах, в которые он был поставлен! Увезти ее с собой? Но этим он мог только возбудить против себя лишние подозрения.

«Положим, я был магнитом, который притянул ее из леса, – сказал про себя Цамбелли, – но этого никто не знает, и она никому не откроет своей тайны. Чем я виноват, что эта нищая влюбилась в меня и прицепилась ко мне как репейник. Будь она проклята! Да, наконец, куда я мог увезти ее? С тех пор, как я в Вене, меня окружают шпионы Стадиона. Они, вероятно, подозревают меня в тайных сношениях с французами? Разве недостаточно ясны были намеки секретаря? Он чуть ли не в лицо сказал мне: ты союзник Андраши и слуга Наполеона. Они хвастаются своим патриотизмом и бескорыстием, но разве они сами не креатуры Англии! Они получают английское золото, я – французское, какая разница между нами? И я даже считаю себя честнее их. Что привязывает меня к их императору Францу или к Австрии? Я итальянец, и великий Наполеон, освободитель Италии, мой соотечественник. Они все пигмеи перед ним… Но, во всяком случае, моя тайна открыта и слухи обо мне дошли до секретаря…

Какое счастье, что я нигде не показывался вместе с этой девочкой! Тогда она привлекла бы всех шпионов, и мне негде было бы укрыться от них. Если бы даже ее заперли в тюрьму, как бродягу, то на допросе она, вероятно, наговорила бы много лишнего по своей неопытности и, пожалуй, запутала бы меня. Беда невелика, если она сама погибнет; это случится рано или поздно, но я не имею никакого желания пропадать из-за нее. Таким образом, едва ли не всего безопаснее, если она останется в доме Эгберта. Полиция не решится войти в жилище богатого, всеми уважаемого бюргера, а сама Кристель будет настороже с Эгбертом и даже с графом Вольфсеггом и не проговорится при них. Да, наконец, кто же мешает мне следить за нею? Они не посмеют отказать мне от дома… Я могу выдать некоторые вещи, которые они тщательно скрывают. Не подлежит сомнению, что у графа какие-то особенные дела с Армгартом. Люди эти живут на широкую ногу. Я слышал, что секретарь проигрывает большие деньги в карты. Дочь получила хорошее воспитание и носит дорогие платья. Все это, разумеется, не из служебных доходов отца и не из взяток. Шкатулка Вольфсегга, вероятно, служит главным источником. Старик Армгарт хотел уверить меня, что тут замешана любовь. Но какой отец будет так цинично относиться к позору своей дочери! Как мог я поверить этому. Если Антуанетта и маркиза предполагают нечто подобное, то, вероятно, на основании ложных слухов, которые старик намеренно распространяет, чтобы скрыть истину. Но где же истина? Не наводит ли граф справки у секретаря относительно намерений и планов министра? Нет, граф настолько дружен со Стадионом, что может узнать от него все, что ему угодно. Оба одинаково ненавидят Наполеона и мечтают о его низвержении. Какую тут роль может играть секретарь? Ведь он то же, что простой писарь. Нет, не политика, а нечто другое привлекает графа в дом Армгарта… Вероятно, какая-нибудь семейная тайна, и я должен узнать ее. Они оба были в Париже во время революции, и, судя по тону, которым говорил Армгарт, им весело жилось там. С этого времени начинается их дружба и, может быть, сообщничество… Я недаром приехал сюда; помимо честолюбия и надежды составить себе карьеру, теперь еще предвидится возможность удовлетворить мою месть. Гибель графа поможет мне завоевать руку и сердце Антуанетты».

Размышляя таким образом, Цамбелли незаметно прошел предместье и достиг внутреннего города, где в узких улицах при сильном тумане он должен был постоянно обращать внимание, чтобы не попасть под экипаж или не столкнуться с каким-нибудь пешеходом. Освещенные окна домов, стук быстро несущихся экипажей, шум и говор толпы, наполнявшей улицы, настолько развлекли Цамбелли, что вскоре внешний мир окончательно поглотил его.

Витторио родился в епископальном городе Триенте, где итальянский элемент соприкасается с немецким и где старинный замок Цамбелли в течение ста тридцати лет составлял собственность его рода. Замок этот, построенный во вкусе Палладио[1]1
  Палладио – знаменитый архитектор, соорудивший в Венеции Дворец дожей и несколько великолепных зданий в городе Виченце.


[Закрыть] и резко отличавшийся от окружающих зданий своим мрачным видом, пользовался дурной славой у местных жителей. Они говорили, что в нем обитают привидения, и, если кому из них случалось проходить мимо в полночь, тот крестился и читал молитву. В народе замок был известен под именем «чертова дворца», он получил это прозвище благодаря деду Витторио, который был алхимиком и считался заклинателем духов. Неизвестно, имел ли он какие-нибудь сношения с нечистым, но в результате оказалось, что, занимаясь своей таинственной наукой, он дошел до полного разорения. Отец Витторио до некоторой степени поправил свое состояние, женившись на богатой немке из Мерана, но опять запутался в делах, так как семья его увеличивалась из года в год и требовала больших затрат. Наконец ему удалось пристроить некоторых из своих сыновей на службу; один получил духовное звание, а старшему должны были перейти по наследству немногие уцелевшие поместья, обремененные долгами, с обязательством дать приданое двум сестрам. Таким образом Витторио, младший из сыновей, остался без всяких средств к существованию и только благодаря ходатайству своего дальнего родственника был принят в Мальтийский орден. Но в это время орден доживал свои последние дни. Несколько месяцев спустя по прибытии Витторио Цамбелли на остров Мальта явился Наполеон и принудил последнего гроссмейстера Гомпеша к сдаче сильной крепости, много раз напрасно осаждаемой турецкими войсками. Рыцари рассеялись по свету; большинство сочло себя свободными от данного обета; в их числе был и Витторио, которого еще не успели посвятить в рыцари с соблюдением всех необходимых формальностей. Очутившись вторично без денег и положения в свете, молодой рыцарь поступил на австрийскую военную службу. Но и тут счастье не улыбнулось ему. Его отправили в гарнизон в небольшую трансильванскую крепость на турецкой границе. Два или три раза участвовал он в стычках с неприятелем, но таких незначительных, что трудно было отличиться или приобрести славу. Товарищи не любили его, так как он казался им слишком вежливым и благовоспитанным, а начальник не терпел его за злой язык. В те времена Витторио еще не привык к притворству и по своей горячности выказывал такую же необдуманность в речах, как и в действиях. Ему приходилось не раз драться на дуэли благодаря разным любовным приключениям; водились за ним и карточные долги.

Но все это скоро наскучило Цамбелли. Он тяготился однообразной гарнизонной службой среди малообразованных людей в полуварварской стране. К этому примешивалось еще тяжелое чувство разочарования и оскорбленного самолюбия, так как ему казалось, что недостаточно ценят его заслуги и отдают преимущество людям ничтожным из-за их богатства или знатного происхождения. Таким образом, Цамбелли только выжидал удобного случая, чтобы уйти с военной службы, и подал в отставку вслед за заключением Пресбургского мира, хотя враги его утверждали, что он был вынужден сделать это, чтобы избежать постыдного увольнения.

После этого Витторио на некоторое время смешался с безыменной массой, как он выражался, а затем неожиданно появился в Милане при дворе итальянского вице-короля под предлогом ведения процесса своей семьи о ломбардских поместьях. Здесь ему больше посчастливилось, чем у венгерских и австрийских магнатов. Он был окружен людьми, из которых большинство было обязано своим возвышением революции и войне; это были такие же искатели приключений, как и он сам, с теми же взглядами и убеждениями. Женщинам нравилась его красивая меланхолическая наружность; мужчины хвалили его за отсутствие каких-либо предрассудков и решительный способ действий. Они с любопытством слушали его рассказы о Молдавии, Валахии и Сербии, вечных битвах между христианами и турками, о цыганских деревнях, замках венгерских магнатов и т. п. Рассказы эти представляли тем больший интерес, что в это время все были убеждены, что Бонапарт вскоре поведет свою армию в эти страны и даже, быть может, в Константинополь.

Однако несколько месяцев спустя Цамбелли вернулся в Вену. Никто не мог понять, почему он так неожиданно оставил Милан и не искал службы у вице-короля Евгения. Сам Цамбелли отвечал уклончиво на все вопросы по этому поводу.

– Я скиталец по свету, – говорил он в подобных случаях. – Меня не удовлетворяют почести, и никакое место не привязывает меня. Что такое счастье или спокойствие? Я никогда не испытывал ничего подобного. Судьба бросает меня из одной страны в другую, помимо моего выбора или желания. Хотя ничто особенно не печалит меня, но я постоянно чувствую себя несчастным и недовольным…

Подобные фразы подчас вызывали насмешливую улыбку у слушателей, так как в них была немалая доля рисовки и преувеличения, но тем не менее они обаятельно действовали на публику. То же недовольство и разочарование в большей или меньшей степени испытывал каждый в ту несчастную переходную эпоху.

Приверженцы старых порядков были недовольны падением многих династий, притеснением дворянства и отменой светской власти папы. Роптали и поклонники революции, мечтавшие о свободе и равенстве. Они пережили тяжелые минуты, когда вслед за уничтожением директории Бонапарт захватил власть в свои руки и, сделавшись императором, создал вокруг себя новый двор и новое дворянство. Госпожа Ролан погибла вслед за Марией-Антуанеттой; якобинский клуб окончил свое существование, как и общество Трианона. Наступила пора общей апатии и бездействий, скучного и бесцельного существования, которое, казалось, не имело будущности.

Но помимо этой неопределенной скорби, которую более или менее ощущало все тогдашнее общество и которая была прямым следствием неосуществившихся идеалов, Витторио Цамбелли испытывал еще мучения бедности и неудовлетворенного честолюбия.

Между тем люди, знавшие его в былые времена, сравнивая его прежнее положение с настоящим, завидовали его счастью и удивлялись его успехам в свете. Витторио можно было встретить в самых знатных домах Вены. Никто не знал, как он проник сюда, и каждый считал своим долгом пригласить его. Но тем не менее многие подозрительно относились к Цамбелли, так как было известно, что он впервые появился в салонах французского и русского посланников. Одни говорили, что он подкуплен Россией и разрабатывает проекты покорения турецкой империи; другие, отрицая это, утверждали, что он на жалованье у Бонапарта и доставляет ему подробные сведения об австрийском вооружении, переменах в войске, планах и действиях Tugendbund'a. Все эти предположения, в свою очередь, служили поводом к разным толкам и шуткам, и какой-то остряк распространил слух, что так как оба императора – русский и французский – очень дружны и преследуют одни и те же цели, то они содержат сообща Цамбелли как любовницу, которая порознь обошлась бы слишком дорого для каждого из них.

Витторио уже несколько лет вращался в высшем столичном обществе как равноправный член его, и наконец все привыкли к этому; но дурная слава осталась за ним. Хотя существовавшее против него обвинение не подтверждалось никаким осязательным фактом, но тем не менее все считали его опасным человеком, искателем приключений и шпионом. Подобное мнение, разумеется, не вредило ему в глазах массы, которая всегда поклоняется успеху, а тем более в эпоху сильных государственных переворотов, где скромные добродетели, самоотверженность и честность теряют значение, а мужество, хитрость и военные доблести неизбежно поднимаются в цене.

Однако денежные дела Цамбелли были далеко не в таком блестящем положении, как гласила молва, и это служило для него источником больших огорчений, особенно в присутствии тех, которым, подобно графу Вольфсеггу, были известны его стесненные обстоятельства. Но перед людьми менее близкими он умел окружать себя кажущимся богатством и казаться расточительным, одевался по последней моде и держал превосходных лошадей. Цамбелли не имел никакой официальной службы, и потому знакомых, естественно, занимал вопрос о его средствах к существованию. Но Франция или Россия снабжала его, или же крупная и большей частью счастливая карточная игра составляла источник его доходов, оставалось тайной для всех.

Цамбелли, пробираясь между экипажами и людьми, вышел наконец из лабиринта узких улиц, отделяющих собор Святого Стефана от улицы Graben и остановился перед великолепной колонной, воздвигнутой Леопольдом I в память избавления Вены от чумы. Но кроме двух фонтанов, с правой и левой стороны памятника, невозможно было различить что-либо в сером тумане. Фонари, далеко расставленные друг от друга, освещали улицы на расстоянии нескольких шагов, и только время от времени вспыхивал наподобие молнии красноватый отблеск факелов в руках слуг, стоявших на подножках придворных и дворянских карет.

– Наконец-то я нашел вас, шевалье Витторио, – сказал какой-то человек, подходя к нему.

– Это вы, Анахарсис?

– Как видите. Я был на вашей квартире в надежде застать вас.

– Это было крайне неосторожно с вашей стороны. Вас легко могли узнать! Секретарь французского посольства – лицо довольно известное в Вене.

Они говорили вполголоса на французском языке и, как бы не довольствуясь этой предосторожностью, отошли от колонны, где они могли обратить на себя внимание прохожих, и пошли медленным шагом вдоль улицы Graben.

– Вы уж слишком трусливы, шевалье. Сколько раз нас видели вместе в обществе! Пожалуй, еще можно было бы бояться, если бы опять наступил грозный тысяча семьсот девяносто третий год. Ну а теперь что могут отнять у вас!

– То, что и для вас имеет цену. Каждый из нас дорожит своей головой, – ответил Цамбелли.

– Вы бы не боялись смерти, если бы пережили революцию. У вас еще поются оперные арии, тогда как мы знаем только одну песню – «Марсельезу».

– Однако приступим к делу, мой дорогой друг, – сказал Цамбелли, которому не нравилось грубое обращение бывшего якобинца, хотя он не показывал этого из боязни рассердить его, так как Анахарсис был правой рукой генерала Андраши. – Вы говорили мне, что совсем отреклись от политики.

– Да, политика капризная дева и годится только молодым людям. Повозившись с нею, я состарился и поседел раньше времени и бросил ее. Все, что теперь совершается, пустяки сравнительно с тем, что сделано Великой французской революцией. Теперь нас занимают только деньги, вино и женщины. Но у вас еще молодые ноги, шевалье, и вы можете гоняться за политикой.

– Однако вы до сих пор не сообщили мне: нет ли каких известий из Парижа?

– Как же, есть, и притом самые благоприятные для вас. Несколько часов тому назад прибыл сюда курьер из Парижа к графу Андраши с депешами от императора, который теперь уже должен быть за Пиренеями. Радуйтесь, Испании наступил конец. Маленькому капралу стоит только махнуть своей серой шляпой, и испанцы со своими монахами улетят к черту, как воробьи.

– Вы говорили, что получены благоприятные для меня известия, – сказал Цамбелли, который в этот вечер уже вдоволь наслушался политических разглагольствований и с нетерпением ожидал момента, чтобы перейти к делу.

– Да, правда!.. Я должен вам сказать, что ваши донесения получены и одобрены. Талейран в восхищении от вашей прозорливости…

– Телейран! – повторил Цамбелли тоном обманутого ожидания.

Анахарсис засмеялся; его широкое лицо с густыми бровями, большим ртом и толстыми губами приняло лукавое выражение.

– Вы, кажется, недовольны… Это вполне естественно, потому что в известном деле вы действительно оказали большую услугу.

Каких только унижений не выносит честолюбец ради достижения своих целей! Эта похвала из уст плебея, принимающего на себя роль покровителя, показалась крайне оскорбительной Цамбелли, но на лице его не видно было и тени досады или неудовольствия.

– Французский император, – продолжал бывший якобинец, – вполне разделяет мое мнение относительно ваших способностей. Его величество приказал добавить к сегодняшним депешам несколько слов, крайне лестных для вас. Генерал Андраши желает сам передать вам их вместе с брильянтовым кольцом, которое дарит вам французский император. Но что всего лучше – его величество хочет видеть вас и лично познакомиться с вами.

– Со мною!.. Французский император…

– Разумеется, вы не ожидали ничего подобного! Я уверен, что вы понравитесь Бонапарту; недаром в вас обоих течет итальянская кровь. Еще немного, и шевалье Цамбелли…

– Тише, ради бога! Не называйте меня…

– Извольте, больше не назову ни одного имени! Вы станете графом, герцогом или даже маршалом… Ну, а мы, старики, пережившие тысяча семьсот девяносто третий год, не нуждаемся в этих кличках и не скинем наших деревянных башмаков.

«Потому что других и носить не умеем», – подумал Цамбелли, а вслух добавил:

– Вы не уступаете Аристиду в бескорыстии.

– Вам нечего насмехаться над нами, милостивый государь. Мы трезвее вас смотрим на жизнь. Император может наградить вас почетом, титулами, маршальским жезлом, крестами, а нам он должен платить чистым золотом. Бескорыстие, умеренность, справедливость и другие добродетели умерли с Робеспьером. Деньги и женщины…

– Он хочет меня видеть? – прервал Цамбелли, возвращаясь к занимавшему его вопросу. – Когда приказано мне явиться к нему?

– Не сегодня и не завтра. В данный момент Испания больше интересует его, нежели Австрия. Погодите немного, мой дорогой друг, дойдет и до вас очередь, и тогда вы отправитесь в Париж.

– Но отпустят ли меня отсюда?

– Господа австрийцы вряд ли охотно расстанутся с вами. Вам, конечно, придется обмануть их и придумать какой-нибудь ловкий способ, чтобы выбраться из Вены.

– Могу ли я вполне рассчитывать на хороший прием в Сен-Клу?

– Вы можете вторично услышать все это от Андраши, если вам недостаточно моего ручательства.

– Вы не поняли меня, Анахарсис. Я ни минуты не сомневался в вашей дружбе и в том, что вы говорите. Но Бонапарт не отличается постоянством. Если он спровадит меня, то после этого мне нельзя будет показаться ни в Париже, ни в Вене.

– Когда мы шли на Тюильри, – ответил презрительно якобинец, – в памятный день шестнадцатого августа тысяча семьсот девяносто второго года, никто из нас не знал, удастся ли нам взять его приступом, или мы все сложим наши головы. Разве можно останавливаться перед такими соображениями!

– Каждый поступает по-своему.

Они дошли до улицы Herrengasse. Цамбелли остановился.

– У вас тут дела, шевалье? Значит, мы должны расстаться?

– Да!

– В таком случае я не задерживаю вас. До свидания. Приходите послезавтра в красную комнату гостиницы «Kugel». Только принесите с собой докладную записку. Нам хотелось бы иметь более подробные сведения об известном вам деле.

– Я употреблю все старания, чтобы угодить вашему императору, – ответил Цамбелли.

– Только не забывайте: наши личные интересы должны быть на первом плане. До свидания. Нет, подождите. Чуть было не забыл…

При этих словах Анахарсис вынул из кармана узкую полоску бумаги.

– Это из префектуры полиции… Подробные сведения о личности Веньямина Бурдона. Советую вам проверить их. Право, смешно вспомнить этого доброго Жана Бурдона. Теперь он уже не захохочет по-прежнему.

Секретарь французского посольства исчез в тумане, и Цамбелли остался один на улице.

– Дерзкий, назойливый плебей! – проговорил он ему вслед, но чувство досады вскоре сменилось радостным ощущением, когда он припомнил, что удостоился внимания самого Бонапарта. Разве похвала такого человека не равносильна одобрению сотен тысяч людей! Если даже Анахарсис усилил краски, чтобы придать себе больше значения, то факт был налицо: сделан новый шаг к достижению счастья.

«Вольфсегги не всегда будут смотреть на меня свысока, – думал Цамбелли. – Теперь они пренебрегают мной, но если я вернусь сюда в свите Наполеона, то, быть может, и не покажется таким безумием, если Витторио посватается к графине Антуанетте».

Размышляя таким образом, Цамбелли незаметно для него самого дошел до городского дома графа Вольфсегга в конце Herrengasse. У главного входа горел фонарь. Цамбелли при свете его прочел записку, данную ему Анахарсисом. Содержание ее опять возбудило в нем прежние мысли и сомнения, и он готов был вернуться назад, однако пересилил себя и взошел на крыльцо. Но слуги пришли в странное замешательство, когда он спросил их, может ли он видеть графа Вольфсегга или маркиза Гондревилля, и, видимо, затруднялись с ответом. Но когда Цамбелли спросил: принимают ли дамы? – то услышал, к своему величайшему удовольствию, что дамы дома и готовы принять его, по крайней мере графиня Антуанетта.

«Мужчины, вероятно, решают на словах или на бумаге участь Бонапарта, заседая в какой-нибудь из отдаленных комнат, – подумал Цамбелли, – маркиза не решится выйти к постороннему человеку в домашнем платье, и мне, быть может, удастся пробыть наедине несколько минут с Антуанеттой». Вся кровь бросилась ему в голову от этой мысли, и он почти бегом взбежал по лестнице.