Текст книги "Люцифер. Том 1"

Несмотря на вновь учрежденную милицию и на брожение умов, поощряемое графом Стадионом, венские бюргеры по-прежнему боялись вездесущих полицейских шпионов. Они охотно пожертвовали бы всем своим имуществом для дорогого отечества, если бы это можно было сделать без огласки. Среди них было очень мало таких, которые имели достаточно мужества, чтобы высказать то, что они чувствовали, хотя постоянная забота о будущем мешала им наслаждаться настоящим. Большинство присутствующих в этот вечер в гостинице «Kugel» были ее постоянными посетителями, а потому неожиданное появление двух молодых людей в их святилище произвело между ними некоторый переполох. Несмотря на приличное платье и вежливые манеры новых гостей, многие искоса посматривали на них, и таким взглядом, который, казалось, почти с упреком говорил: «Зачем вы пришли сюда; вам здесь делать нечего!» Но общее недоверие тотчас же рассеялось, когда один из бюргеров, приглядевшись к Эгберту, назвал его фамилию, и в зале послышался одобрительный шепот.

Между тем оба друга были так заняты своим разговором, что не обратили никакого внимания на то впечатление, которое произвело их появление.

– Ну, может быть, вино развяжет тебе язык, – сказал Эгберт, – и ты опять будешь изображать из себя дельфийского оракула.

– Ты, видно, вспомнил сапог Бурдона и мое предсказание?

– Да, этот сапог обеспечил нам приглашение к графу.

– И случай познакомиться с разными знатными людьми, князьями, дипломатами и, главное, с твоей богиней. Поэтому ты не должен пренебрегать моим пророческим даром. Вот, например, чем ты представляешь себе этот дом, в котором мы находимся в данный момент? Ты ответишь мне: обыкновенной гостиницей, и называют ее «Kugel», и она только вывеской и названием отличается от других подобных ей гостиниц. Но ты не изучал философии, как мы, уроженцы Северной Германии, и слишком поверхностно смотришь на вещи.

С этими словами Гуго наклонился к своему приятелю как будто для того, чтобы чокнуться с ним, и шепнул ему на ухо:

– Это картежный дом, и тут идет азартная игра в фараон.

– Откуда ты мог узнать это? – спросил Эгберт с видимым недоверием. – Не из Шекспира ли?

– Нет, англичане никогда не предавались особенно карточной игре, хотя вообще азартные игры существовали еще в древности в виде бросанья костей и тому подобное. Что же касается настоящего времени, то у нас положительно водворился демон игры. Горе тому, кого он заберет в свои когти. Если даже этот человек только секретарь и…

– Неужели ты говоришь серьезно? – спросил Эгберт, прерывая его.

– За этими комнатами, которые отличаются такой почтенной бюргерской обстановкой, – продолжал Гуго, понижая голос, – находится красная или голубая зала, где царит фортуна и щедро награждает своих любимцев. Надеюсь, ты сам убедился теперь, что господин, которого мы преследовали, зашел сюда не для утоления жажды.

– Может быть, у него свои дела?

– Разумеется, и он желает скрыть их от непосвященных. Ты, белокурая голова, вечно живешь в заоблачном мире, ухаживаешь за тяжело раненными на большой дороге, даешь приют нищим, мечтаешь о звездах и богинях, владеешь рапирой не хуже Лаэрта, но тебе недостает критического взгляда на вещи. Ты никогда не вникаешь в сущность дела. В этом отношении я поставлен в лучшие условия, чем ты. В качестве будущего актера я на свободе изучаю характеры, чтобы потом изобразить их на сцене. Кстати, я должен заметить, что с первого взгляда почувствовал особенную симпатию к секретарю.

– Я уже говорил тебе, что это примерный чиновник, которым не нахвалятся его начальники, и даже граф Вольфсегг удостаивает его своим знакомством.

– Все это я вижу собственными глазами, и, пока карета ехала по старым колеям, колеса были целы. Но, к несчастью, этот человек на старости лет сбился с дороги. Он начал играть и незаметно дошел до крупных сумм. Скажи, пожалуйста, нет ли у него на руках какой-нибудь кассы?

– Нет, насколько мне известно.

– Ну, так он наделал долгов, чтобы вырваться из пропасти, – продолжал Гуго, – и не в состоянии заплатить их.

– Неужели он будет продолжать игру при этих условиях! Что стоит ему сказать одно слово мне или графу Вольфсеггу, чтобы выйти из затруднительного положения?

– Ты, разумеется, готов каждому помочь своими деньгами. Но не все такие бессовестные люди, как я. У Армгарта есть чувство чести.

– В этом случае оно совершенно неуместно. Разве он имеет право подвергать бедности и позору свою семью?

– Ты забываешь, Эгберт, что им овладел демон игры. Занимая у тебя деньги, он должен будет обещать тебе исправиться, но он не может исполнить этого.

Эгберт задумался. Воображение рисовало ему участь Магдалены в самых печальных красках.

– Завтра я поговорю с Армгартом, – сказал он. – Пока еще не случилось такого несчастья, которого нельзя было бы исправить.

– Искренно желаю тебе успеха, потому что было бы, право, жаль, если бы красивые и умные глаза Магдалены испортились от слез и бессонных ночей.

– Этого никогда не случится, – сказал с уверенностью Эгберт, – пока…

– Пока у тебя есть хотя один гульден, не так ли? – сказал Гуго, прерывая его. – Но я боюсь совсем другого… Смотри, чтобы эти глаза не стали проливать слез о белокуром Эгберте.

– Разве я чем-нибудь огорчал Магдалену и у ней есть повод жаловаться на меня?

– Ты не имеешь привычки думать о завтрашнем дне и, вероятно, никогда не задавал себе вопроса: возможно ли, чтобы вы оба прожили спокойно несколько лет друг возле друга без всяких желаний и забот? Ты краснеешь, но ведь это только начало, кто же поручится, каков будет конец? Положим, женское сердце не легко разгадать, потому что оно не живет по определенным правилам, но в данном случае здравый смысл прямо говорит, что молодая девушка влюбилась в молодого человека…

– Ты сердишь меня подобными шутками.

– Если это шутка, то тебе и сердиться нечего. А разве Магдалена не права? Если бы я был женщиной, то вполне разделял бы ее вкус. Сделай одолжение, не красней от скромности. Любая девушка не задумываясь согласилась бы выйти за тебя замуж, зная заранее, что всегда будет иметь над тобой перевес. Я не думаю восставать против любви, но в каждом замужестве для жены настолько же важна привязанность мужа, как и власть, которую она будет иметь в доме, а ты в этом отношении был бы примерный муж. Но, к несчастью, для того, чтобы состоялся брак, необходимо согласие обоих заинтересованных лиц. А мы знаем, что у тебя на уме. Скажи, пожалуйста, ты не замечал, как часто из-за тебя хмурится хорошенькое личико Магдалены?

– Я не настолько тщеславен, чтобы приписывать это себе.

– Все оттого, что ты ничего не чувствуешь к ней, так что тебе и дела нет до того, любит ли тебя Магдалена или нет.

– Магдалена! С чего ты это взял? Она любит меня, как брата и преданного друга.

– Тебе, конечно, всего удобнее отрицать факт, тем более что в твоем сердце водворился другой образ.

– Не говори мне о графине! Еще в таком месте!.. – воскликнул Эгберт, ударив стаканом по столу с такой силой, что стекло разлетелось вдребезги.

– Браво! Точно таким образом великий Бонапарт разбил однажды фарфоровую чашку у графа Кобенцеля. Тогда у нас была еще республика.

Слова эти были сказаны на ломаном немецком языке полным человеком с французской кокардой на шляпе, который незаметно подошел к молодым людям.

– Около вас пустое место, позвольте присесть, – продолжал толстяк и, не дожидаясь ответа, тяжело опустился на стул.

Молодые люди с удивлением смотрели на незнакомца. У него было красное сияющее лицо, седые волосы торчали; удар сабли оставил глубокий шрам на его лбу; густые изогнутые брови нависли над впалыми серыми глазами. Широкий подбородок и толстые чувственные губы показывали сильное развитие животных инстинктов и частое удовлетворение их. В петлице его длинного серого сюртука виднелась красная ленточка ордена Почетного легиона. Из кармана красного бархатного жилета висела цепочка с печатью; шея его была повязана белым галстуком с распущенными концами á la Robespierre.

– Иоган, bon garçon, – крикнул он кельнеру, – дай сюда лучшего токайского.

– Кажется, он и без того угостился как следует, – шепнул Гуго своему приятелю.

Возле них за столами имя француза повторялось с разными комментариями. Это был месье Анахарсис Лепик, главный секретарь французского посольства, проживавший в Вене со времени Пресбургского мира, человек, известный своими приключениями и мошенническими проделками.

Эгберт, видя, что на них обращено общее внимание, охотно удалился бы от навязчивого гостя, но он не решился встать из боязни ссоры с французом, который мог принять это за личное оскорбление, тем более что был в крайне возбужденном состоянии.

Прислуга гостиницы обходилась с ним как с почетным гостем и поспешно исполняла его приказание.

– За ваше здоровье, господа, – сказал Лепик, поднимая стакан.

Молодые люди ответили ему легким поклоном.

– Ваша Вена прекрасный город! Вы можете гордиться ею; здесь есть все, что хочешь: вино, музыка, красивые женщины! Первый город Париж, второй – Вена! Анахарсис Лепик всегда говорит правду, и вы можете верить ему. Но было бы еще лучше, если бы вы устроили революцию. Это очищает кровь.

– А я до сих пор думал, – возразил Гуго, – что революция – кровопускание.

– Кровопускание! – повторил с хохотом Лепик. – Совершенно верно! Случалось ли вам читать Марата? Император не любит вспоминать о прошлом. Революция убивала людей гильотиной, а Бонапарт расстреливает картечью. Оба эти способа довольно сильны и их неудобно применять одновременно. Но вы мне все-таки не ответили: почему у вас до сих пор нет революции?

– Вероятно, потому, что она не нужна, – сказал Эгберт, раздраженный высокомерием и наглостью француза.

– Где существуют высшие сословия в достаточном количестве, там всегда нужна революция. Liberté, egalité – что может быть выше этого! Извините, господа, старые воспоминания… – С этими словами бывший якобинец выпил большой глоток вина и добавил с усмешкой: – Детям, конечно, не годится делать то, что прилично для взрослых. Вы маленькая нация, а мы la grande nation.

– Дети растут, старики умирают. Это общий закон природы; лес служит в этом случае наглядным примером, – ответил Эгберт.

– Франция не умрет, – гордо заметил Анахарсис, выпрямляясь на своем стуле. – Она светило мира.

– А Наполеон правит им! – сказал Гуго. – Но вы, кажется, забыли трагический конец Фаэтона? У нас дети читают эту историю в школах.

– Она только и годится для школ. Неужели вы думаете, господа немцы, что французский император слеп и ничего не видит? Между тем нам известно, что вы опять готовитесь к войне. Но вы грустно ошибаетесь, и вместо предполагаемых вакханалий из вас будет un repas pour des corbeaux. Германия только и годится для этого…

– У нас теперь мирное время, – сказал Эгберт, делая над собой усилие, чтобы казаться спокойным, – и мы, немцы, пока не подали ни малейшего повода к неприязни Наполеону или, лучше сказать, вашей великой нации, а следовательно, и ваши рассуждения совершенно лишние. Вдобавок, позвольте вам заметить, что вы поступаете вразрез с прославленной вежливостью французов, так как, живя в нашем городе, позволяете себе выражения, которые не прошли бы безнаказанно, если бы мы не соблюдали правил гостеприимства.

– Не прикажете ли вы считать это вызовом на дуэль? – спросил Анахарсис с громким смехом. – Я совсем забыл, что у вас, аристократов, чувствительные уши. Но вы мне нравитесь, молодой человек… Люблю храбрых людей. Недалеко время, когда мы все будем братьями и составим один народ под властью Наполеона. Не сердитесь, но я слышу опять запах крови. Кто сражался в Вандее и на всю жизнь остался с таким значком на лбу, – он указал на свой шрам, – у того верное чутье на этот счет. Да, наконец, все это в порядке вещей. Что такое наша жизнь, как не постоянная битва! Le verre á la main, vive la guerre!.. Однако вас можно пожалеть, среди вас много изменников.

Последняя фраза настолько заинтересовала Эгберта, что он решил остаться еще на некоторое время с пьяным французом, несмотря на свою антипатию к нему. В голове его блеснула мысль, которая, несмотря на свою дикость, показалась ему логически возможною: Анахарсис явился в общую залу совершенно неожиданно и в возбужденном состоянии; не был ли он перед этим в игорной комнате, где Армгарт проигрывает свои последние гульдены и, быть может, продает государственные тайны, чтобы продолжать игру? «Если мое предположение не что иное, как фантазия, то нужно убедиться в этом, – подумал Эгберт, – француз настолько пьян, что, пожалуй, все выболтает».

– Побежденные вечно ссылаются на измену, чтобы оправдать свою неудачу, – сказал Эгберт.

– Позвольте вам заметить, молодой человек, что Бонапарт еще накануне сражения при Аустерлице получил подробный план расположения русских войск. Вы не назовете мне ни одного великого государственного человека, который бы до известной степени не был мошенником, и нет ни одного главнокомандующего, у которого не было бы шпионов. Вот посмотрели бы вы, как они совещаются там… Но почему вы не пьете?

– Мы только что допили наши стаканы. Сейчас налью опять, месье Лепик, – ответил Эгберт, едва сдерживая свое волнение. – Пью за дружбу и мир между Францией и Австрией!

– Охотно отвечаю на ваш тост, – сказал француз, выпивая залпом стакан вина. – Мне весело живется в вашем городе, тем более что я наконец выучился трудному немецкому языку и теперь хорошо знаю его. Здешнее вино мне также по вкусу, и если бы меня не ограбили сегодня…

– Кто вас мог ограбить? Разве эта гостиница – притон разбойников?

– Этому Цамбелли везло необыкновенно, и он не спускал с меня своих фальшивых глаз… Никогда не играйте, молодой человек! A la guerre comme á la guerre! Если бы ваш граф Стадион знал то, что я знаю…

Последняя фраза, несомненно, относилась к Армгарту. Эгберт вскочил с места. Он решил во что бы то ни стало пробраться в игорную комнату. Может быть, ему еще удастся спасти отца Магдалены от позора и гибели.

– Что вас как будто тарантул укусил! – воскликнул француз. – Видно, и на вас имя Цамбелли производит свое действие. Это ловкий плут и далеко пойдет, хотя ему настоящее место на гильотине. Теперь он обрабатывает старого дурака…

У Эгберта потемнело в глазах. Он поднял руку, чтобы ударить француза, прежде чем он назовет Армгарта. Но их тотчас окружили, и Гуго успел вовремя удержать своего приятеля за руку. В соседней комнате также все поднялись со своих мест. Причиной этого не могла быть ссора Эгберта с Лепиком, потому что ее видели только сидевшие рядом, и, вероятно, большинство присутствующих не обратили бы на нее никакого внимания, если бы в этот момент не раздался резкий и протяжный свист во дворе.

– Полиция! – раздалось в толпе. – Она, верно, узнала, что тут делается в дальних комнатах, и разорит их гнездо.

– Тут где-нибудь спрятались заговорщики!

– С чего вы это взяли? Граф Стадион либеральный человек, ему не чудятся везде заговоры и якобинцы, как нашему прежнему министру.

– Тише, нас могут услышать…

Разговаривая таким образом и передавая друг другу свои соображения, почтенные бюргеры столпились в первой зале. Одни стояли посредине комнаты, другие бросились к окнам в надежде увидеть любопытное зрелище ареста игроков или заговорщиков.

Анахарсис поспешно надел свою шляпу. Он сразу протрезвел и хотя не мог еще вполне совладать со своим телом, но голова его была так свежа, как будто он не выпил ни одной рюмки.

– Ну как мне не пожаловаться на судьбу, – сказал он со смехом Эгберту, медленно застегивая свой длинный сюртук. – Мало того, что мне пришлось потерять горсть империалов, меня еще, вероятно, запишут в красную книгу венской полиции. Вот видите, молодой человек, как вознаграждается на свете добродетель и воздержание. Но все же я считаю за честь и удовольствие, что познакомился с вами.

Эгберт не имел ни времени, ни желания отвечать на любезность француза и, оставив его с Гуго, отошел от них в надежде узнать что-нибудь об Армгарте. Между тем толпа все увеличивалась, так как публика нижнего этажа устремилась наверх при первом известии об аресте игроков.

Эгберт остановился в нерешимости, машинально прислушиваясь к говору толпы, но тут неожиданно увидел Цамбелли в нескольких шагах от себя.

Лицо его было спокойно, как всегда, и не выражало ни малейшего смущения или заботы.

– Позвольте вам задать один вопрос, шевалье, – сказал Эгберт, подходя к нему.

– Я к вашим услугам.

– Не можете ли вы сказать мне, где Армгарт? Остался ли он с игроками или вышел вместе с вами?

– Мне очень трудно ответить на ваш вопрос, потому что я не был там, где вы предполагаете.

– Ради бога, говорите правду, шевалье. Дело идет о счастье и спокойствии честного семейства.

– Я не думал нарушать ни того, ни другого.

– К чему эти увертки, шевалье? Вы отлично понимаете, о чем я говорю. Я не выпущу вас отсюда, пока вы не ответите на мой вопрос.

– И вы думаете, что это вам удастся? – спросил презрительно Цамбелли.

– Не дальше как час тому назад вы обыграли вашего знакомого Анахарсиса Лепика!..

– Значит, и здесь у меня есть двойник, как в Гмундене. Спокойной ночи, я очень занят.

– Вы не желаете отвечать мне?

– Напротив, очень желаю, – возразил Цамбелли с ударением. – Я к вашим услугам завтра, послезавтра, когда вам угодно, только не теперь. Я не актер и не люблю выступать на сцене при многочисленной публике.

Эгберт не счел возможным удерживать долее Цамбелли, тем более что его помощь явилась бы слишком поздно даже в том случае, если бы Армгарту удалось ускользнуть из рук полиции.

Вне себя от досады и беспокойства, Эгберт направился вместе с Гуго к двери, выходившей на парадную лестницу.

Здесь поджидал его невзрачный человек небольшого роста, который, по-видимому, уже давно стоял тут, прислонившись к стене.

– Господин Эгберт Геймвальд? – спросил он вполголоса, слегка прикасаясь рукою к его плечу, когда молодые люди поравнялись с ним.

– Да, меня зовут Геймвальдом, и я живу в собственном доме на известной вам улице, – ответил он с досадой, думая, что имеет дело с полицейским, которому отдан приказ арестовать его.

Маленький человек улыбнулся.

– Вы ошибаетесь относительно моих намерений, – сказал он. – Я надворный советник Браулик. Не угодно ли вам следовать за мной, но так, чтобы не обратить общего внимания. Мой экипаж ждет нас внизу.

– Я готов, но мне хотелось бы знать, куда мы поедем.

Надворный советник поднялся на цыпочки и таинственно прошептал на ухо Эгберту:

– Я повезу вас к министру, графу Стадиону.

– Меня к министру! – воскликнул Эгберт, спускаясь с лестницы со своим провожатым.

– Его милость граф Вольфсегг недавно говорил о вас с министром. Если не ошибаюсь, то по поводу этого происшествия, убийства французского путешественника…

«Ну, старая история о сапоге Бурдона, – подумал следовавший за ними Гуго. – Она положительно приносит нам несчастье».

– Но, разумеется, министр приглашает вас к себе в такой поздний час не по этому делу, – сказал надворный советник. – Он желает узнать, о чем вы беседовали сегодня вечером с секретарем французского посольства.

«Значит, мы на каждом шагу окружены шпионами», – подумал с досадой Эгберт и, обращаясь к своему спутнику, сказал:

– Господин министр, вероятно, извинит меня, если мои показания не будут иметь того важного значения, которое вы приписываете им; господин Лепик не сообщал мне никаких тайн.

– Мы с вами не можем знать, что важно или не важно в политике, – ответил Браулик с усмешкой. – Все зависит от окраски. Граф решит это лучше нас.

Эгберт молча пожал руку своему приятелю, садясь рядом с надворным советником в экипаж, стоявший в тени у церковной ограды.

Гуго, оставшись один, был в сильном недоумении. Конечно, он окажет услугу своему приятелю, постаравшись узнать что-нибудь о судьбе несчастного Армгарта; но как это сделать, не навлекая на себя подозрения в соучастии и не повредив делу? Если секретарю удалось вырваться из рук полиции, то он может погубить его своими расспросами…

Не зная, на что решиться, Гуго ходил взад и вперед перед гостиницей в надежде услышать что-нибудь от выходившей толпы. Но ему недолго пришлось прогуливаться, потому что он вскоре увидел самого секретаря, который пробежал мимо него как помешанный со всеми признаками испуга и отчаяния. Воображению Гуго представился образ несчастного игрока, который ищет исхода своему несчастью в самоубийстве; но он утешал себя мыслью, что Армгарт выберет для себя самый медленный, но любимый способ бюргеров лишать себя жизни повешением.

Решив таким образом занимавший его вопрос, Гуго пустился бежать за шмыгающей впереди тенью несмотря на то, что его беспрестанно задерживали попадавшиеся навстречу экипажи и пешеходы.

Несчастный секретарь летел опрометью, несмотря на свои годы, и несколько раз сворачивал с дороги, как будто чувствуя, что его преследуют, но Гуго все-таки нагнал его в нескольких шагах от Schottenthor и схватил за руку.

– Ну, гнался же я за вами, почтеннейший, как будто на охоте! – сказал Гуго. – Если бы наша знать еще содержала скороходов, то это была бы отличная должность для нас обоих.

Лицо секретаря исказилось от ужаса. Он хотел вырваться из рук Гуго, но тот удержал его.

– Хотя, разумеется, вы лучше меня знаете город, – продолжал Гуго, – но, мне кажется, мы идем дальней дорогой.

– Оставьте меня в покое, милостивый государь. Я сумею один вернуться домой.

– Вы – может быть, но не я. Вы или Эгберт должны сопровождать меня и довести до дому. Но так как Эгберт отправился к министру…

– Какой бес овладел вами?

– Я только что хотел задать вам тот же вопрос. Но успокойтесь, господин секретарь, нам все известно, мы сами с Эгбертом были сегодня вечером в гостинице «Kugel»…

– Ради всех святых, не говорите об этом, – прервал секретарь, боязливо оглядываясь.

– И удивляемся только одному, – продолжал Гуго невозмутимым голосом, – что вы спасены и на свободе.

– На одну только ночь! – ответил Армгарт, подавляя стон. – Прочь!.. Все кончено! Сжальтесь, отпустите меня; Дунай недалеко!.. Моя бедная жена… Скажите Эгберту…

– Почему вы сами не хотите сказать ему, что проиграли несколько сот гульденов?

– Я опозорен. Мое имя записано в полицейских книгах…

– Вас, вероятно, накрыли во время игры и записали ваше имя?

– Полиция интересовалась не одной только игрой в фараон.

– Но ведь обыск произведен не в вашем доме! Получите строгий выговор и только. Выговор спрячьте в карман; Эгберт заплатит ваши игорные долги, а у начальства похлопочет граф Вольфсегг.

Последняя фраза, казалось, еще больше увеличила отчаяние секретаря.

– Ради бога, не задерживайте меня! – проговорил он взволнованным голосом. – Только моя смерть может все загладить. Неужели вы хотите быть моим палачом?

– Ну, видно, дело серьезнее, чем я предполагал, – сказал Гуго. – Тут еще что-то кроется…

Армгарт дико засмеялся.

– Времени осталось немного, – сказал он. – Завтра меня арестуют и тогда – Çа ira! A la lanterne! He лучше ли мне самому покончить с собой?

– Вы боитесь завтрашнего дня, – ответил Гуго, обдумывая что-то. – До утра еще целых восемь часов, а вы, австрийцы, медленный народ.

Мимо них проезжал наемный экипаж.

Гуго позвал извозчика.

– Не угодно ли, господин секретарь, мы с вами достаточно путешествовали пешком.

Армгарт машинально последовал приглашению и сел в экипаж рядом с Гуго.

– Ну, живее! – крикнул Гуго извозчику. – Получишь золотой, когда приедем на место.