Текст книги "Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа"

Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

За четыре года до нашей встречи. Одна актриса – глядя на меня – другой: «Я поняла, на кого Катя похожа. На Иру Дмитриеву, жену Ивана Кузнецова. Правда?».

Другая актриса: «Да, похожа».

За полтора года до нашей встречи. Летним вечером сидим киношной компанией в сквере на Петроградке. Пьем вино. Мимо проходит какая-то пьяная гопота. Один останавливается. Всматривается в меня. Кричит: «Вы – актриса! Я вас узнал! Вы снимались в фильме «Завтра будет вчера!» Все мои смеются: «Да из Дома-2 она! Ее только вчера выпустили!»

В фильме «Завтра будет вчера» главную роль сыграла Ирина Дмитриева.

За десять дней до нашей встречи. Незнакомая мне актриса, идущая по театру: «А вы похожи на Ирину Дмитриеву, да? Одно лицо» Я, смеюсь: «Не знаю. Вот появится на репетициях её муж Иван Кузнецов, мы у него спросим».

На самом деле – не похожа. Но то, что трижды меня с ней сравнили, воспринимаю как-то знаково для всей этой истории.

Знала о нём не много. Снимается в хороших фильмах. Получал за свои роли престижные премии. Счастливо женат на актрисе Ирине Дмитриевой. Растит с ней двоих детей. Идеальная семья.

***

Иван. Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Приехал очень худой издёрганный человек. Совершенно не похожий на свои фотографии. Глаза тоскливые. Лицо серое, измождённое. Видно, что пьющий. Сильно пьющий.

Когда улыбается, тебя озаряет солнце. Такая улыбка – Божий Дар. Знает об этом. Поэтому иногда кажется, что солнце в себе включает автоматически. Путем нажатия внутренней кнопки.

Как-то надо вообще объяснить, с чего все началось, кто я такая. Я – пишу сценарии для фильмов. Сценарист – называется моя профессия, терпеть не могу, когда про меня говорят «сценаристка».

Я работаю дома, и, когда сатанею от отсутствия воздуха, новых людей и свежего общения, подряжаюсь на работу в театр. В качестве помощника режиссёра. Выхожу в социум. Общаюсь. Репетирую. Выпускаю спектакль. Потом с него ухожу. Передаю коллегам. И снова сажусь придумывать истории для фильмов.

Эту работу мне обещали с ноября. Она состоялась в августе. То есть, девять месяцев ожидания. До этого я два года сидела дома, сочиняла истории.

«Чайка» Чехова. Грандиозный проект. Выделены большие деньги. Известный режиссер. Новое прочтение. Вся история рассказывается через Тригорина. Все герои – через его глаза.

Тригорин – популярный писатель, модная в обществе персона, живет с известной актрисой Аркадиной. К своим сорока пяти годам понимает, что больше того, что он делает, он сделать не сможет. Его беллетристика, его популярность и его женщина – вот стены той комнаты, в которой он останется до конца жизни. Трагедия человека, который выше головы не прыгнет. Разлад мечты с действительностью. Конфликт потенциала с результатом.

Константин Треплев, сын Аркадиной – начинающий писатель – задуман режиссером как отражение Тригорина, его парафраз и антагонист одновременно, как надежды, с которых все начинается и крушение этих надежд. Попытка выйти за пределы комнаты, которая не удалась.

Тригорин и Треплев – две центральные фигуры постановки.

Треплев – Иван Кузнецов, Тригорин – московская знаменитость.

Знаменитость перевозят на репетиционный период в Питер, снимают квартиру в центре города, платят большой гонорар.

Репетиции продлятся полгода.

Знаменитость

Начало сентября, еще лето, вокзал, 8 утра.

Я встречаю московскую знаменитость у вагона поезда.

– Здравствуйте, меня зовут Катя. Я – помощник режиссёра.

Веду к машине.

Рядом со мной идет невысокого роста, щуплый, сдвинувший кепку на глаза человек. Глаза – тревожные. Бегают по сторонам. Движения нервны, отрывисты. Дергается. Я – чувствуя его нерв – подчеркнуто ласково вещаю про то, что все – хорошо. Уже полным ходом идут репетиции, спектакль получается, погода у нас хорошая, режиссёр чудесный…

– Когда квартиры будем смотреть? – перебивает меня резко.

– Сегодня. Вот сейчас в гостиницу вас отвезу, вы отдохнёте немного и поедете с администратором смотреть квартиры…

– Покажешь? – жестко хватает меня за локоть, заглядывает в глаза, – квартирку-то покажешь? Заедешь сама? Навестишь, а?

Локоть убираю.

– Думаю, что… нет. Нет, спасибо.

– Что ж так? Приедешь, может, вечерочком?

– Еще раз спасибо, но вряд ли.

Так, проблема, подумала я. Придётся ставить на место.

***

Едем в машине. Он – на заднем сидении, я – рядом с водителем.

– Ну что, – спрашивает он меня, сверкая жёсткими глазками, – понабрали в проект питерских дешёвых артистов?

У меня аж дыхание перехватило, как будто дубиной пополам перешибли. Смотрю на него внимательно, обернувшись: это кто вообще такой?

– Вы считаете, что в Питере – дешёвые артисты?

– Ну, а как? Московских артистов им не потянуть, решили сэкономить. Не зря спектакль в Питере-то ставят. Назови-ка мне у вас хороших артистов, а? Не знаешь? Правильно, потому что все хорошие артисты давно в Москву переехали…

Я, растерявшись от этой наглой, прущей на меня дури, всё еще не могу дать ему отпор. Начинаю как курица вспоминать имена.

– Хорошие артисты?…

– Ну, давай!

Все имена вылетели из головы напрочь. Называю столпов.

– Алиса Фрейндлих…

– Ещё!

– Олег Басилашвили.

– Он разве питерский? Не знал…

– Ну, привет. Конечно, питерский. БДТ. Михаил Боярский. Михаил Светин. Сергей Мигицко. Юрий Ицков. Андрей Краско, царство ему небесное. Георгий Штиль.

Я разозлилась.

– Артур Ваха. Игорь Дмитриев, покойный. Андрей Толубеев. Светлана Крючкова. Игорь Скляр. Наталья Данилова. Андрей Зибров. Наталья Суркова…

– Ну ладно, ладно… Ладно, говорю.

Сделал паузу.

– Я к вашим питерским хорошо отношусь. С Хабенским дружим, эти выходные у меня дети, между прочим, у Пореченковых дома проводят…

– Это уже не питерские, это как раз московские артисты.

Смотрю на него внимательно: надо же с этим типом кто-то дружит, кто-то ходит в гости к нему, приятные беседы за чаем водит… Кому-то он в жизни нужен. Жена, наверное, его любит. Трудно поверить. Жена-то у него вроде нормальная…

– А вы сами-то – московский артист, да? – в моей интонации столько сарказма, что он слегка теряется.

– Я? – пожимает плечами, – Да как сказать? Я вообще-то со Львова, режиссуре учился в Одессе, Щуку окончил в Москве… Вот и думай: московский я или какой?

Голос уже компромиссный, миролюбивый, назад откатывает, понял, какую дрянь сморозил, тем не менее, слово не воробей, ложечки нашлись, но осадочек остался…

Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Я, честно сказать, расстроилась, когда узнала, что Треплева будет играть Кузнецов. Новый проект – это всегда волнующие перспективы. Роль Треплева – хороший материал, о нем грезят многие. На нее могли бы пригласить красивого, успешного, харизматичного интеллектуала. Не женатого. В моей личной жизни была бы открыта новая страница. Кузнецов со своей женой и двумя детьми – это не страница, это закрытая книга с дамским романом, абсолютно меня не волнующая. Я не читаю дамских романов.

Что же касается московской знаменитости, приглашенной на роль Тригорина, то это даже не книга, это талмуд на монгольском языке, понимаешь, что может быть и интересно – какому-нибудь специалисту, но ты это читать никак не собираешься.

Так что проект волнующими перспективами не блистал изначально.

Сначала была тема женатого режиссёра Андрея. Целый месяц в театре – до появления двух главных актеров – работал, что называется, эмоциональный контакт. Долгие, волнующие взгляды. Глаза – голубые озера, в которых солнце играет лучами.

Красивый. Умный. Женат уже много лет.

Его старшему сыну – пятнадцать, младшему – год и семь.

Зачем мне режиссёр Андрей? Мне режиссёр Андрей не нужен.

Но как он на меня смотрит! Сердце томится волнующими перспективами…

Появился Иван.

В первый же день опоздал на репетицию. Когда пришёл, стало ясно, что пил, гулял, не выспался. Тело перетряхивает в похмельном ознобе. Пьёт много кофе. Курить выходит одну за другой. Позже выяснилось, что это обычное утреннее состояние.

Во второй половине дня пришёл в себя. Разговорился. Заулыбался. Обаяния – море. Застревает на мне своими глазами, смотрит долго, внимательно, как будто удивляется. Просто налюбоваться на меня не может.

У меня внутренний ступор: это что? Зачем? Или мне кажется?

Я повторюсь: для меня этот дамский роман – с женой-красавицей и двумя детьми – неинтересен в принципе.

Может, он на всех так смотрит, может, у него привычка так на людей смотреть, а я тут себе воображаю, бог знает что?

Тем не менее, забирает. Хочется чаще попадаться ему на глаза. Чтобы больше на меня смотрел. Вот ведь, а!

После окончания первой репетиции решено устроить маленький банкет. В ресторан, который заявлен – из театра мне надо как-то добираться. Потом – как-то добираться из ресторана до дома. Рабочий день длился двенадцать часов. Завтра рано утром – опять в театр. Я звоню Ивану, который переодевается в гримерке, даю информацию, говорю, что есть машина, которая его отвезёт в ресторан. Он спрашивает, еду ли я. Отвечаю, что нет. После пары секунд размышлений он сообщает: тогда я тоже не поеду.

Это что? Какая связь? Я не знаю.

Но домой возвращаюсь почему-то счастливая.

На следующий день, у него в гримёрке, во время перерыва. Я, Иван и режиссер Андрей.

Иван:

– А давайте сегодня после репетиции ко мне поедем? Камин затопим, вина выпьем… У меня дома – обалденный камин… Катя, поедешь?

Режиссер Андрей:

– Но-но-но! Ты Катю не трогай.

Иван:

– Понял.

Я смеюсь. Но хочется протестовать: чего это ты тут раскомандовался? Пусть трогает…

Каждое утро, проснувшись, звоню ему: по будильнику он не просыпается, поэтому опаздывает на репетиции. Трубку тоже не берёт. Звоню раз, звоню два. Звоню уже двадцать минут. Долго-долго слушаю гудки, прижав телефон к уху, умываюсь, одеваюсь, готовлю завтрак. Неудобно собираться на работу и одновременно слушать гудки.

Начинаю злиться: какого чёрта, я не обязана это делать, пусть сам просыпается, как хочет, это его проблема, а не моя.

Неожиданно слышу его глухое «Алё!».

Я, выдыхая: «Ванечка, доброе утро. Просыпайся, пожалуйста».

Почему – Ванечка? Потому что хочется приласкать. Хочется, чтобы просыпаться ему было тепло…

Заглядываю в гримерку, зову на репетицию. Они сидят с режиссёром Андреем. Иван:

– Вот Катя заходит, а я удивляюсь: как можно с каждым разом быть всё красивее и красивее?…

То есть, идет уже откровенный флирт.

Жена снимается в Белоруссии, младший сын – с ней, старший – за городом, у родителей. Иван живет один. И будет жить один еще несколько месяцев.

Разговариваю с директором театра. Тема – Иван пьет, опаздывает на репетиции. Директор объясняет: бухает из-за жены, они разводиться собираются, он уже давно об этом говорит. Я потрясена: как разводиться?

– Да года два уже. Находятся в состоянии перманентного развода. Только это не причина, а – оправдание. Ему просто нравится бухать.

Так, ребята. Это все меняет. Собираются разводиться – это уже не дамский роман, это уже драма. А драма – жанр многогранный, интересный.

Мы много разговариваем. Он рассказывает о Китае, где был два месяца назад, о съемках в кино, о своих друзьях. Рассказывает о детстве, о сложных отношениях с отцом, о том, что хочет снять фильм про это. О том, как подростком попал в дурную компанию, все дни проводил на улице, чудом не оказался в тюрьме. Он много говорит, я много слушаю.

Я понимаю, чем больше он мне расскажет, тем ближе мы друг другу станем.

Ощущение покинутого мужчины. Мужчины, оставленного женщиной. Мужчины, на которого забили болт. Это так не вяжется с его звездным имиджем. С образом избалованного жизнью красавчика.

Я вижу, как он несчастен. Как после репетиций он не хочет возвращаться в пустую квартиру. Квартира – съемная, очень большая. Детей – нет, жены – нет, он бродит по ней один. Через месяц или два они переедут: закончился договор аренды. Часть вещей уже вывезена, остальная – упакована. Ваня ходит вечерами по огромной квартире, захламлённой коробками, и не может найти себе места. Неприкаянность свою заливает коньяком до трех ночи.

Иногда к нему приезжают друзья-актеры и устраивают попойки.

Каждое утро – не может встать. Каждое утро – похмелье. Каждое утро – проклятье. Литр кофе и пельмени на обед.

«А что такого? Пельмени – это всегда вкусно».

Хочется сварить ему геркулесовую кашу.

Отвечай за меня

Вечер. Начало сентября. Мы идем по Невскому с режиссёром Андреем. Мы выпили вина после репетиции, Оля-гримёр отмечала день рождения.

После вина нам легко и свободно, и как-то немного задиристо.

Все пустяки кажутся пустяками.

Недавно был дождь. Машины играют огнями на мокром асфальте. Он провожает меня до метро. Предлагает зайти к нему на чашку кофе: жена с детьми уехали на юг. Я отказываюсь: нет. Стоим у входа.

– Ну почему, почему? Объясни, почему? Что тебе мешает?

– Год и семь.

– Что-что?

– Год и семь. Твоему ребенку. И еще мешает твоя жена.

– Но к тебе-то сейчас какое это имеет отношение?

– Прямое.

– Какое, скажи, какое?

– Я не хочу, чтобы потом мне было плохо от того, что ты не со мной.

– А ты не влюбляйся. Тогда не будет плохо.

– Ты хочешь, чтобы я осталась к тебе равнодушной? Переспала с тобой чисто механически?

– Нет, я так не хочу.

– Не испытывая ничего, просто технически, ради галочки?

– Нет, нет.

– Тогда возьми себе проститутку. Так честнее будет.

– Нет! Я так не хочу!

– А как ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты влюбилась. Но чуть-чуть. А ты не можешь влюбиться, но не очень сильно?

– Нет. Извини. Здесь – либо влюбиться, либо не влюбляться. Одно из двух. Мы не на рынке: любовь не измеряется в граммах. Если я влюбилась, неси за меня ответственность, будь добр. Если не готов – не трогай меня.

***

– Ну почему, почему, почему я всё время должен нести за кого-то ответственность? – возопит через год один мой знакомец, рассказывая о только что начавшемся своём романе, – Ты знаешь, сколько этой ответственности я несу по жизни? Я устал, я ни за кого не хочу больше отвечать.

– Ты должен отвечать за свои поступки. Никто тебя от этой ответственности не избавит.

– Ну, за какие поступки? У нас была-то с ней пока всего одна ночь! За что я должен отвечать?

– За то, чтобы человеку, который пошёл за тобой, не было плохо.

– Да, – неожиданно соглашается он, – я должен за это отвечать. За это должен отвечать каждый.

Такое кино

– Катя, что ты будешь делать в выходной день? – спрашивает меня Иван во время перерыва.

– Спать буду. У меня за две недели образовался недосып как за целый год.

– А потом?

– Потом – не знаю.

Улыбаюсь ему.

– Приезжай ко мне, – предлагает Иван, – посидим, поболтаем. Я тебе какой-нибудь фильм хороший поставлю.

– Тогда, может, лучше сходим в кино?

– Хочешь в кино? Хорошо, давай в кино.

В выходной день я сплю до полудня. Проснувшись, жду звонка. Звонка нет. Прождав часа три, сама набираю его номер. Он не отвечает. Еще часа три жду, что он перезвонит.

Он перезванивает через четыре. Страшно извиняется: весь день спал.

Кино? Хочешь в кино? Ну, пойдём.

Я смотрю на часы: семь вечера. Пока соберусь – будет восемь. Час – в пути. Надо найти хороший фильм на девять вечера. В одиннадцать он закончится. Час – в пути. В двенадцать я дома. Завтра – на работу. Нет, в кино уже поздно.

– Приезжай ко мне, – говорит Иван, – чёрт с ним, с кино. Пожалуйста, приезжай. Я затоплю камин. Что ты пьешь? Вино? Налью тебе вина. Мы просто посидим. Мне это очень нужно.

В голове у меня сумбур. Если ехать – значит, оставаться. Просто так мы не посидим, это ясно. Если оставаться – значит, делать шаг. Делать шаг – я не готова. Я не знаю, что там дальше за этим шагом, женатым и с двумя детьми. Обрыв?

– Нет, Ванечка, я все-таки не поеду. Поздно.

– Приезжай, прошу тебя, приезжай.

Мы препираемся еще минут пять. Он уговаривает, я пытаюсь удержать равновесие. Он уговаривает. Я побеждаю. Кладу трубку. Никуда не еду.

И думаю: а почему?

Потому что боюсь.

Вспоминаю один из самых важных и ярких романов в своей жизни. С очень известным человеком. В два раза старше меня. Там тоже было страшно делать шаг. Я сделала. Пожалела об этом хоть на секунду? Нет. Потому что это был один из самых важных и ярких романов в моей жизни. Быть может, не надо бояться?

Думала-гадала, но в глубине души понимала: от меня уже тут мало что зависит.

Я в игре по самую маковку, мне уже не выпрыгнуть.

И закрутилось.

Мы ходим по театру как ни в чём не бывало. Но между нами теперь – невидимый провод, по которому бежит электричество. Когда встречаются глаза – загорается лампочка.

Ток бежит от одного к другому, и легкие разряды прорезают воздух.

Далеко не разойтись – провод не растягивается – сразу возвращаешься обратно, боишься потерять подпитку. Оборачиваешься, а там – глаза. И лампочка включается.

Были еще какие-то люди. Администраторы, техники, осветители, декораторы, гримеры, костюмеры, художники, актеры и актрисы, режиссёр Андрей, московская знаменитость. Немало было людей вокруг. Но все они уже не играли никакой роли.

– Когда возвращается Ира? – спрашиваю у Ивана.

– Через два месяца.

Значит, моему новому роману отпущено два месяца. Ну что ж, не так уж и мало.

Знаменитость

Режиссёр Андрей продолжает стрелять в меня глазами. Но выстрелы его теперь не достигают цели. Какой мне теперь режиссёр Андрей? Куда мне теперь режиссёр Андрей? Он, чувствуя охлаждение, усиливает атаку. Мне это мешает. Меня раздражает, что он все время норовит втиснуться между мной и Иваном. Отойдите, режиссёр Андрей, не видите – вы лишний?

Лишний и московская знаменитость. Он постоянно отвлекает меня от основной темы – Ивана. Требует внимания, капризничает, ругается по пустякам. Знаменитость, успокойтесь уже. Вы здесь – самый главный, вы здесь – самый талантливый. Не мешайте мне, пожалуйста, роман крутить.

Знаменитость – и вправду – талант. В совместных сценах он делает Ивана как мальчишку. Органичный как кошка, смотришь, как он играет – и чувство восторга захватывает. Легко, непринуждённо – выходит человек на сцену – и моментально становится другим. Иван долго мучается, хмурится, ходит из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, ищет зерно. Знаменитость зерна не ищет, знаменитость – сам есть зерно.

Когда он на сцене, кажется, от него идет свет.

Биополе какое-то создается, новая энергия. Уникальный случай.

– Аня, – говорю я по телефону подружке Аньке, – я тринадцать лет работаю с актерами, дружу с ними, общаюсь, наблюдаю, хожу на спектакли… Я видела самых разных – от Машкова до Абдулова, от Хабенского до Джигарханяна. Но такого я никогда не встречала. Это самый талантливый человек из всех, кого я знаю. Я готова под этими словами подписаться. И этот талант он абсолютно видимый, ощущаемый, кажется, его можно даже потрогать…

Я подхожу к нему, когда он выходит со сцены. Я его немножко побаиваюсь, потому что знаменитость – человек непредсказуемый, настроение у него летает как качели, вверх-вниз, может и по голове ненароком вдарить.

Я побаиваюсь, и потому с трудом подбираю слова:

– Знаете… Я хотела вам сказать, что вы – супер. Честное слово. Вот смотришь, что вы делаете, и понимаешь: это просто здорово. И хочется потом подойти, и погладить вас… чтобы вам хорошо было…

Робко глажу его по рукаву театрального пальто.

– Просто погладить вот так, прикоснуться к таланту…

Улыбаюсь.

Смотрит на меня, вижу, что доволен. Это хорошо. Потому что я искренна.

Знаменитости – 50 лет. У него жена и двое детей. Что же у вас у всех по двое-то, сговорились?

Знаменитость – ростом с меня, худенький, кепочку на самый лоб надвигает, глаза из-под нее бегают по сторонам, быстро сканируя окружающих. Подходящее слово – «шустрый». Похож на небольшого норного зверька. Говорит быстро, сквозь зубы, неразборчиво. Ощущение, что язык у него гуляет сам по себе, живет отдельной жизнью. Понять из всего, что говорит, можно процентов двадцать. От этого необычайно внимательно слушаешь. Каждый раз при разговоре задаюсь вопросом: почему он так? Не знать, что большую часть из сказанного мне просто не разобрать, он не может. И ведь умеет же говорить по-другому: на сцене, как и в кино, вся эта невнятность исчезает. Единственный ответ, который приходит на ум: ему плевать. Плевать слышит его кто-нибудь, понимает ли. Он – говорит. Понимать – не его задача. Ради тебя он стараться и выговаривать согласные не намерен, велика честь. Ну, на то он и знаменитость.

Его амплуа – целая вереница всевозможных мерзавцев. Что-то знает он про них такое, что позволяет ему делать их особо изощрёнными. Уникальными подлюгами, от которых мороз по коже. Прищуром глаз, изгибом брови, особой интонацией. Все настолько тонко, на полутонах, изысканно точно делается, что сыгранные злодеи народом любимы больше, чем побеждающие их герои.

Злодеев много, злодеи – все разные. Сыгранные чудаки и неврастеники в этой веренице меркнут, в силу своего малого количества. Хочется из противоречия прикинуть на него что-то совсем иное, на первый взгляд вообще несвойственное. Трудно представить его героем-любовником: внешность не романтическая. Так написать бы ему какую-нибудь серьезную драму, трагическую любовь маленького человека, такую, чтобы на разрыв. Без всяких там чудачеств и комедийных ноток. Ну, или хотя бы загнать в какой-нибудь «Осенний марафон», пусть бегает от жены к любовнице, разрываясь между чувством и совестью… Вот что я ему написала бы, думаю. Он бы здорово это сыграл.