Текст книги "Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа"

Пасха

Весь следующий день после моей морской прогулки с массажистом вестей от любимого не поступало.

Нашему роману оставалось жить два дня, при условии, что он не умер еще вчера.

А потом была Пасха. Я решила поехать в театр. Если любимый захотел проститься со мной короткой смс-кой «sorry», то я предпочитаю сказать «до свидания» при личной встрече. И мне плевать, что он об этом думает. Я приеду весёлая и красивая. Я не буду выяснять отношения. Не буду спрашивать, что это такое случилось с ним позавчера, не буду говорить о том, что так болит у меня внутри, и произносить какие-то важные слова. Я поздравлю с праздником и пожелаю всего хорошего. Я уважаю наши отношения, которые длились полгода, и выбираю для них достойный финал. Достойный финал – в данном случае – это напоследок хотя бы посмотреть в глаза друг другу.

План был простой. Прийти на праздничный обед к маме. Посидеть два часа. Потом вернуться домой, переодеться, привести себя в надлежащий для последней встречи с любимым мужчиной вид и поехать в театр. Провести там не больше получаса – вполне достаточно для прощания – дальше вызвонить по телефону какого-нибудь давнего проверенного товарища и отправиться с ним в пешую прогулку по городу с остановками в попадающихся по дороге кафе и ресторанах, с целью выпить за Пасху и окончание моего последнего романа.

Позвонил Витя Жуков, старый знакомый, крепко женатый, кстати, знакомый, с двумя детьми, и поздравил с Пасхой. Он звонит и поздравляет меня с каждым праздником вот уже много лет. Мы встречались несколько раз на пьяных кухнях общих знакомых, у меня был роман с его холостым другом, кратковременный такой роман, ничего не значащий. Друг из моей жизни исчез, а Витя остался – в виде ежепраздничных поздравлений по телефону. Пару раз он заявлял во хмелю о том, что хотел бы не только звонить, но и встречаться со мной в приватной обстановке, и получал неизменный ответ, что с женатыми мужчинами я не встречаюсь. На том всё дело и заканчивалось. До следующего праздника.

Позвонил Витя, поздравил с Пасхой и сказал, что разводится с женой. Спросил, не соглашусь ли я с ним встретиться. Я согласилась. Давний товарищ для вечерней прогулки по городу и распитию спиртных напитков нашёлся сам. Мы договорились о встрече у театра в шесть часов вечера. Таким образом, я сразу обозначила себе лимит для бесслёзного прощания с любимым.

Я сегодня увижу его в последний раз. Господи, что сделать, как вытащить эту тонкую болевую иглу, что сидит внутри? Обмануть себя, рассредоточить на мелочи. Придумать какое-то действие, отвлекающий манёвр, приносящий мнимое облегчение. Нужна простая механика. Может, снова начать курить? И при каждом болевом приступе хвататься за сигарету. Что хуже: через пять лет свободной от никотина жизни снова стать курильщицей или умереть на улице от разрыва сердца?

Праздничный обед у мамы прошёл хорошо. Пара бокалов шампанского придали лёгкость моему существованию. В приподнятом настроении я вернулась домой, чтобы вскоре отправиться в театр. Я наполнила квартиру живой и задиристой музыкой, я по крупинкам выстраивала себя – обманно здоровую, обманно весёлую, обманно лёгкую…

Перед выходом позвонила Василисе.

– Вася, привет! С Праздником тебя!

– Привет, и тебя!

– Вася, до которого часа вы сегодня репетируете?

– А мы не репетируем. У нас выходной из-за Пасхи.

– Да что ты? А я к вам в гости собралась…

– Нет, сегодня репетиций нет.

С размаху головой об столб. Смешная расфуфыренная девочка. Прощаться с любимым она поехала. Любимый твой в Москве сегодня.

Стоило выстраивать себя целый день, чтобы разлететься на кусочки от собственной глупости. Ну как ты не подумала о том, что в Пасху нельзя работать? Но ведь есть график репетиций, сегодня в нем стоит рабочий день. Дурила ты самонадеянная, график репетиций, по которому ты живёшь, составлялся месяц назад, и сто раз успел поменяться. Кто же работает в Пасху?

Витя Жуков ждал меня у театра в шесть часов. Я приехала нарядная и весёлая. Он взял меня за руку и повёл в ресторан.

Ресторан был дорогим, с тёмными залами и золотыми стенами, на верхнем этаже бизнес-центра. Из окна открывалась широкая панорама куполов и крыш. Мы смотрели на город с небесной высоты, напыщенный официант разливал по бокалам шампанское, рядом гулял корпоративный банкет менеджеров.

После первого бокала от любимого пришло сообщение:

«С праздничком!»

Шаг к примирению. Куда шагать, когда осталось два дня, один из которых ты проводишь в Москве, а я – в пафосном ресторане пью шампанское с Витей Жуковым?

«И тебя!» – ответила я ему.

Витя рассказал, что чувствует себя в последние дни довольно погано. Через шестнадцать лет брака выяснилось, что они с женой стали чужими друг другу людьми. Неделю назад он выехал на съёмную квартиру и подал документы на развод.

Я смотрю на Витю. Я никогда не смотрела на него как на мужчину, теперь я пытаюсь настроить правильный ракурс.

– Ты самый светлый и позитивный человек, которого я знаю, – говорит мне Витя.

«А он вполне ничего себе», – думаю я за вторым бокалом. Мужская харизма присутствует. Это тебе не двадцатипятилетний юнец.

– Как я давно мечтал об этой встрече. Чтобы мы вот так сидели с тобой и разговаривали, Катюнька…

«И зарабатывает он прилично», – продолжаю я себя уговаривать. Я не зациклена на деньгах, я просто хочу чувствовать себя защищённой.

– Квартиру, машину, я всё оставляю жене. Себе я еще заработаю.

«И благородный» – делаю пометку.

– Мне кажется, – вступаю я в беседу, – всё у вас с женой наладится. Вы просто устали, это нормально за 16 лет. Я никогда не была замужем, мне трудно судить. Но я думаю, что людям, которые существуют столько времени в тандеме, нужна передышка. Хорошо, что ты снял квартиру, поживёте отдельно, поймёте, насколько вы нужны друг другу…

– Я не вернусь в семью. Я в этом уверен.

– Витя, не беги впереди паровоза. Отпусти ситуацию. Время всё расставит по местам.

– Время уже всё расставило. Я хочу, чтобы ты была со мной, – Витя берет меня за руку.

– Витя, подожди, я просто не готова вот так, с разбегу…

Завтра – последний день моего романа с любимым. Самое время начинать новый.

– Я подожду. Подожду, сколько надо. Я не тороплю тебя.

Он мне совсем не нравится, вот в чём беда. Мне нравится мой любимый. Надо совершить усилие. Работу над собой ещё никто не отменял. Без труда, как говорится, из пруда ничего не вынырнет. Значит, надо трудиться.

Я улыбаюсь Вите. Он обаятельный. Симпатичный. У него подтянутая фигура. Он благородный. Хорошо зарабатывает, а, значит, успешен. Он давно в меня влюблён. Если я буду умной, я буду жить за Витей как за каменной стеной.

Витя рассказывает, что скоро поедет с друзьями в Мюнхен на пивной фестиваль.

– О, – говорю я, – Германия – это хорошо. Я никогда не была в Германии, мне больше нравятся южные страны – Италия, Испания, Греция, но Германия, наверное, это тоже здорово.

– Да, тем более в этом году там будет проходить встреча нашего клуба.

– Какого клуба?

– Клуба защитников национальной идеи.

– Прости, какой идеи?

– Национальной.

– А что это за идея? Кем она сформулирована?

– А ты что, не знаешь?

– Нет.

– Ну, ты же в курсе, что я давно занимаюсь в кружке по реконструкции второй мировой войны?

– Да.

Я действительно знаю, что Витя уже несколько лет входит в какое-то сообщество, участвует в реконструкции каких-то боевых действий и даже снимается в художественных фильмах о войне, в массовых батальных сценах.

– Ну, вот. Когда я только начал этим заниматься, я прочёл большое количество литературы на эту тему, и, знаешь, оказалось, что всё, что нам вкладывали в мозги при советской власти на тему фашизма, это всё неправда.

– Как это неправда? Что неправда?

– Фашизм – это идея чистой нации, это – единственно верный путь для России.

Мне на минуту показалось, что я брежу.

– Посмотри, – говорит мне Витя, – что творится вокруг. Сколько черных немытых рож ты встречаешь на улицах. Русским здесь не остаётся места. Требуются радикальные меры для очищения нации.

– Витя, ты что, фашист? – я всё ещё не могла поверить.

– Я сторонник данной идеологии, скажем так. Я разделяю многие взгляды. Меня волнует национальный вопрос.

– А к евреям ты как относишься?

– Я считаю, что они засоряют нацию.

У меня закружилась голова. Всё это было слишком нелепо, чтобы быть явью.

– Я не хочу тебя расстраивать, но мой дед по матери, которого я горячо любила и продолжаю любить, еврей. Я очень горжусь им, и горжусь еврейской кровью, которая во мне течёт. Думаю, что нам это надо было выяснить раньше, чтобы ты во мне сейчас так сильно не разочаровывался.

Витя слегка смутился.

– Ну, я собственно, ничего не имею против этого… Ну, течёт и течёт. Я говорю про другое. Про то, что делается в России сейчас.

– Хорошо. Вот ты сказал про большое количество немытых рож вокруг. Я согласна, оно зашкаливает. Иногда у меня создается впечатление, что я нахожусь не в городе Петербурге, а в центре какого-то аула, и мне становится не по себе от этих жёстких чёрных глаз, оценивающих меня как козу на базаре. Но это вопрос не национальности. А людей – конкретных людей, их низкой культуры. Кто заполняет сейчас рабочие места у нас? Тёмные, необразованные массы из забытых богом деревень, где закрываются школы, и дети растут на улице. Они приезжают сюда общинами, живут коммунами и бараками, ходят по улицам в грязных шароварах, сплёвывают сквозь гнилые зубы шелуху от семечек и не знают русского языка. Национальные вопросы здесь не причём. Это вопросы образования и поднятия уровня культуры в южных республиках, создание рабочих мест и обеспечения человеческих условий для жизни.

– Их надо гнать отсюда, – говорит мне Витя.

– Но если у них на родине идет война, если их дети умирают с голода, потому что закрылся последний на всю округу завод, куда их гнать, скажи?

– Им не место среди нормальных людей, – давит свою линию Витя.

– Ты считаешь себя выше всех остальных людей только по причине того, что ты – русский?

– Да. Я – русский. И я горжусь этим.

– Насколько ты уверен в чистоте своей крови?

– Я уверен.

– С такой же уверенностью в собственной принадлежности к высшей непогрешимой расе немцы сжигали тысячи евреев в печах… Чтобы они не пачкали им белый свет.

– Ой, Катя, что ты об этом знаешь? Ладно, давай поменяем тему, какой-то у нас разговор не праздничный получается…

– Что я об этом знаю? Я знаю, что шестнадцатилетнюю сестру моего деда вместе с пятилетним племянником и престарелыми дедом с бабкой сожгли заживо в избе. Только за то, что они были евреями. Фаина отказалась уходить с партизанами в лес, не хотела бросать бабушку. И ее сожгли заживо. Вместе с бабушкой. Закрыли в избе и подожгли.

– Ну да, разные случаи бывали…

– Ты называешь это «разные случаи»?

– Лес рубят, щепки летят…

– Щепки?! Это жизнь человеческая, Витя! Представь на месте этой девочки свою дочь! Щепки!

И тут мне стало стыдно. Господи, о чём я говорю? С кем я об этом говорю? Что я доказываю? Деда, прости меня, что я всё ещё сижу за этим столом.

– Знаешь, Витя, нам лучше попросить счёт.

– Ты хочешь уйти?

– Да, я хочу домой.

– Катя, ну подожди, ну почему домой? Согласен, мы зря завели эту тему, ну прости меня, если я тебя обидел чем-то…

– Ты ничем меня не обидел. Я ненавижу фашизм. Я ненавижу национализм. При таких разногласиях, Витя, мы не можем дальше пить шампанское и делать вид, что ничего не случилось.

– Я очень тебя прошу: давай забудем.

– Мы не можем об этом забыть, это слишком важные для меня вопросы.

В полнейшем молчании мы вышли на улицу.

– Куда теперь? – спросил меня Витя.

– Я – к метро.

– Я поймаю такси.

– Нет, не надо.

– Катя, я тебя очень прошу: пожалуйста. Позволь мне тебя проводить.

– Я сама доберусь, спасибо.

– Нет, я тебя провожу.

Держит меня крепко за руку, другой машет проезжающим мимо машинам.

В такси мы тоже едем молча. За рулем сидит таджик. Я усмехаюсь:

– Ты как? Потерпишь? Или, может, выйдем, поймаем другую машину?

– Нет, мне нормально.

– А, ну слава Богу.

Молчим.

– Никогда не думал, что мои идеологические взгляды могут помешать общению с женщиной.

– Я тоже никогда не думала, что в двадцать первом веке мне придётся кому-то доказывать, что фашизм – это зло.

Молчим.

– Слушай, а как вы отмечаете 9 мая? У вас что, в этот день, траур?

– Знаешь что, – вспыхивает вдруг Витя, – вообще-то мой дедушка воевал, а бабушка почти до Берлина дошла…

– Ты ставишь сегодня ей это в вину?

– Нет. Потому что она заблуждалась. Мы говорили с ней, и она приняла мою точку зрения, она поняла меня. Моя бабушка, которая дошла до Берлина, меня поняла, а ты меня понять не хочешь!

«Твоей бабушке, – думаю я, – сейчас где-то под девяносто. Что там в возрастном маразме она могла понять из слов обожаемого внука?»

– Я не могу отвечать за идеологию твоей бабушки. Я могу отвечать только за свою собственную идеологию, которая состоит из одного единственного пункта: я ненавижу расизм и насилие.

Витя тяжело вздыхает:

– Да уж… Везёт как утопленнику…

Мы доезжаем до моего дома. Я поворачиваюсь к нему:

– Спасибо за шампанское.

– Мне очень жаль, что так вышло.

– Мне тоже жаль.

Я ухожу к подъезду.

– Яна! – звоню я подруге, придя домой, – Я пила шампанское с Жуковым!

Яна знает Витю. Когда-то на пьяных кухнях мы сидели все вместе.

– О! И как? – спрашивает Яна.

– Выяснилось, что он фашист.

– Кто?!

– Фашист.

– Как это?

– Очень просто. Мы поговорили и выяснили, что он – фашист. Расист. И националист.

Пересказываю ей вкратце нашу с Витей увлекательную беседу. Яна слегка потрясена.

– А с чего это вдруг он стал фашистом?

– Думаю, это случилось из-за ощущения собственной слабости. Страха перед жизнью. Потребности настоящего дела. Попытка самовыражения при неспособности создавать своё. Плюс отсутствие ума. Ничем другим я это объяснить не могу.

– Это страшно.

– Из таких слепцов и лепят фанатиков. Из фанатиков составляют армию. С помощью армии разжигаются войны.

– Здорово тебе повезло с кавалером.

– У меня ощущение какого-то театра абсурда, и я из зрительного зала попала почему-то на сцену, прямо в середину спектакля. Нужно говорить какие-то слова, подыгрывать партнерам, потому что зал ждет. А я не только слов не знаю, но и не собираюсь подыгрывать. Теперь при знакомстве с мужчинами у меня добавился еще один важный пункт фейс-контроля. Первый пункт – вы женаты? Второй – не фашист ли вы?

Мир сошёл с ума. Я устала от этой карусели.

Вечером ко мне пришёл в гости мой приятель Куликов. Он принес пасхальное яичко, банку фасоли и бутылку вина. Я сделала салат с креветками и авокадо, мы сидим у меня на кухне и говорим о ерунде. Разговоров о главном с меня в этот день достаточно.

Витя Жуков шлёт мне пьяные смс-ки с признаниями в любви.

Я никогда не буду любимой женщиной Вити Жукова.

Всего вам хорошего

На следующий день я поехала в театр. План приехать красивой и весёлой был снова нарушен. Я приехала только весёлой. С самого утра на улице лил беспроглядный дождь, и ветер, выламывающий из рук моих зонтик, не оставлял мне шанса предстать перед любимым безупречной. В такую погоду уважающие себя женщины дома остаются. Я дома остаться никак не могу, так как с завтрашнего дня начинаются прогоны. У любимого, чтобы попрощаться со мной не будет ни сил, ни времени.

В метро у меня прихватило сердце, и закружилась голова, на мгновение показалось, что сейчас упаду с эскалатора и переломаю себе кости. Не упала, обошлось.

По дороге от метро заряжаю себя музыкой:

«…Идут машины как носороги,

и лица людей прекрасны и строги.

А у меня – красивые ноги!..»33
  песня группы «Серебряная свадьба»


[Закрыть]

В театр приехала вымокшая, но в задиристом настроении.

Первый, кого увидела в коридоре, был Иван Кузнецов.

Расцеловались, расшаркались и разошлись. Господи, как это теперь неважно для меня. Куда всё уходит?

Посмеявшись с гримёрами в буфете, обменявшись любезностями с монтировщиками, расцеловавшись с режиссёром Андреем, поднимаюсь на второй этаж.

Стучу в дверь гримёрки любимого. Открывает. На лице в полсекунды растерянность и удивление. Понятно, что не ждал, понятно, что как снег на голову, ну, ничего, пережить можно.

– Привет, – говорю, – а я к вам. Себя показать, на вас посмотреть. Ну, ничего вроде, – демонстративно разглядываю его – жив-здоров…

Целует меня. Я не могу, когда он целует меня в своих приклеенных усах, он так смешно тянет ко мне губы, что напоминает какого-то мультипликационного персонажа, но никак не мужчину моей мечты. Он вообще никак не напоминает мужчину моей мечты, я об этом уже сто раз говорила, он даже мимо него не проходил, тем не менее, я почему-то так сильно его люблю.

Я сажусь на диван, он спрашивает, буду ли я кофе. Отвечаю, что буду. Он ставит чайник. Знаем, что как только мой кофе будет готов, сразу же позовут на сцену.

Он садится напротив меня, через стол. Смотрим друг на друга. Я улыбаюсь ему.

Ты вытрепал мне все нервы, любимый, но какое же счастье, что ты сейчас сидишь передо мной здоровый и трезвый.

Говорим о какой-то ерунде. Я рассказываю ему что-то второстепенное, он комментирует это с большим интересом. Обоим слегка неловко.

Потому что говорить мне надо о главном, о том, что я люблю его, о том, как больно мне с ним расставаться, о том, что я не прошу ничего, ничего от него не требую, просто я пока не знаю, что мне делать, как жить дальше с этой бедой, как с ней справляться.

Вместо этого я почему-то смеюсь над шотландскими юбками, рассуждаю на тему их преимуществ и недостатков, и мы оба вспоминаем какие-то пошлые шутки про килты.

Кофе готов, он ставит передо мной чашку. Я достаю из сумки диск с фильмом. Я купила его вчера.

– Я хотела посмотреть его вместе с тобой, – говорю, – но раз теперь не судьба…

Он усмехается.

– То посмотри его один. Я специально его купила для тебя. Это очень хороший фильм.

– Да, я много слышал. Спасибо.

Он убирает диск к себе.

Заходит, постучав, Василиса. Зовёт его на сцену.

Я улыбаюсь: примета с кофе не подводит.

Переливаю кофе в одноразовый стаканчик, беру с собой.

Мы вместе выходим из гримёрки.

Я знаю, что сюда больше никогда не вернусь.

Какое-то время я сижу в зале, болтаю с Наташей и Олей, наблюдаю за репетицией.

С завтрашнего дня начинаются прогоны.

– С самого утра? – спрашиваю.

– Нет, – только вечером. – Днём будут ставить декорации.

Значит, завтра мой любимый в первую половину дня свободен.

Он произносит со сцены текст, я любуюсь им: как же он органичен.

Оля говорит, что любимого скоро отпустят, это – последняя сцена с его участием на сегодня.

Я смотрю на часы: пора. Я не хочу дожидаться, пока отпустят любимого. Я не хочу, чтобы думали, что я уезжаю с ним. Не хочу ставить его перед выбором: брать меня с собой или не брать. Я ухожу раньше.

Целуюсь со всеми на прощание. Желаю ни пуха, ни пера.

Подхожу к режиссёру Андрею. Объясняю, что не смогу прийти на премьеру, у меня начинается новый проект. И мне очень, очень жаль, что я так и не увижу результата его грандиозного полугодового труда. Режиссёр Андрей целует меня, я желаю ему удачи. Говорю, что держу за него кулаки.

Выхожу из зала.

Выхожу из театра.

Иду по улице и думаю: вот и всё.

Включаю музыку, ту которая не раз вытаскивала меня из самых глубоких ям отчаяния.

До свидания, мой театр.

Нет никаких сил жить без тебя

Я приехала домой. Я делаю какие-то обычные дела: кормлю кота, убираю в шкаф одежду, завариваю чай, проверяю почту в интернете, отвечаю на письма. Но всё это время чувствую невидимую привязь. Телефон. Мне не выйти за пределы этого магнитного поля.

Я очень жду, что он мне напишет.

Завтра у него свободные полдня. Это наш последний шанс побыть вместе.

Но телефон мой молчит.

Напиши, напиши, напиши мне.

Я смотрю на часы, уже за полночь. Время кончилось: он спит.

Мне нечего больше ждать.

Я ложусь в постель, закрываюсь с головой одеялом. И засыпаю на удивление быстро.

Ночью мне снится какая-то муть. Я плачу во сне, понимая, что он уходит от меня.

Просыпаюсь среди ночи вся в слезах и жару. Лицо пылает, кружится голова, тело колотит дрожью, поднялась температура.

Зарываюсь лицом в подушку.

Мне снится, что он уходит.

Я раскидываюсь по кровати, мечусь, как пойманная в силок рыба. У меня болят руки, плечи, ноги. Я могу обмануть сама себя днём, я могу казаться себе сильной и безразличной, но тело моё до боли по нему скучает, до ломоты в суставах.

Я просыпаюсь измученная, рано утром.

Лежу без сна, зажмурившись в подушку.

Надо что-то делать, надо вставать, как-то начинать день, существовать.

Я хочу только одного. Я очень хочу к нему.

Если мне без него так плохо, так плохо физически, если без него у меня болят руки и ноги, плечи и голова, то плевать на гордость, я напишу ему сейчас, что не могу так, что нет никаких сил жить без тебя, напишу и приеду. И боль отпустит. Плевать на гордость. Плевать. Из чувства самосохранения мне плевать на гордость. Сейчас напишу. Надо только найти в себе силы встать с постели.

На телефон приходит сообщение:

«Как ты сегодня, мелодия?»

Я выдыхаю. Всё. Всё хорошо. Ты здесь, ты скоро будешь рядом.

Я сижу с этой новой вестью пару минут, привыкаю к ней, потом отвечаю:

«Я – сегодня – хорошо)».

Вру, как всегда.

«Свидимся, не?»

Эта частица «не» – боязнь отказа, он ставит её в конце, вроде как предугадывая, что я могу ответить «нет», он предполагает такой вариант, и дает понять, что готов к нему.

«Сегодня?» – спрашиваю я.

«Ну?» – раздражение от неизвестности.

«Да».

Это самое полное, самое насыщенное «да», которое я когда-либо произносила. Да. Да. ДА!!! Я К ТЕБЕ ПРИЕДУ, ЛЮБИМЫЙ МОЙ!!!

«Когда ждать, Катишь?»

«А когда ты начинаешь сегодня?»

Отчет о доставке сообщения не пришёл: не получено. Отправляю еще раз:

«А когда ты начинаешь сегодня?»

Не получено. Тишина.

Спустя десять минут приходит нетерпеливое:

«Так во сколь же?»

Я волнуюсь:

«До тебя не доходят смс. Во сколько у тебя прогон?»

Он отвечает:

«В семь».

Я смотрю на часы: время десять утра. В одиннадцать я выеду, в двенадцать у него. В шесть вечера за ним машина. У нас будет шесть часов. Я пишу ему:

«Я приеду к тебе в двенадцать».

«Приезжай, приезжай уже скорее, нет сил боле…»

Я шлю ему несколько улыбок в ответе.

Господи, как же я тебя люблю.

 
…
 

Когда я ехала уже в такси, мне прилетели отчеты о доставке моих двух смс.

Дважды заданный от нетерпения вопрос «Когда ты начинаешь?» пришел к любимому с опозданием на полтора часа. Зная, что я уже подъезжаю к его дому, он сильно удивился, и спросил меня:

«В каком смысле?»

«Скоро буду у тебя» – улыбнулась ему я в ответ.