Текст книги "Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа"

Сбежать. Вторая попытка

Мы не виделись месяц. По разным причинам. Отмены репетиций. Его отъезды в Москву. Приезд жены с детьми сюда. Его простуда. Моя простуда. Мой день рождения. Естественно, без него. Его отъезды в Москву. Месяц, целый месяц. Я стала забывать, как он выглядит.

Через сорок пять дней – закончатся репетиции, они сыграют премьеру, он уедет домой, наш роман закончится. Зачем ждать сорок пять дней? С такой интенсивностью отношений роман надо заканчивать сейчас.

Последней каплей были два моих смс, оставшихся без ответа. Я нарушаю неустановленные правила: шлю ему сообщения, когда он в Москве. Вламываюсь в сердце семьи. Вынуждаю его к двуличности.

Скажем так, он гоняет с сыном по квартире новую машину, или они строят на полу железную дорогу, а тут приходит смс от питерской любовницы: «соскучилась, милый». Некомфортно. Неловко перед сыном. Хоть он пока и не умеет читать.

Или сидят они всей семьёй за торжественным обедом, жена разливает половником борщ по тарелкам, младший сын болтает ногой и стучит вилкой, старший думает, как бы слинять к компьютеру, любимый улыбается от полноты семейного счастья, и тут бренчит телефон смс-кой. Он бегло прочитывает, прячет телефон в карман. Жена хмурится: от кого? Он морщится: да, по работе прислали, завтра репетиция не в десять, а в одиннадцать. Настроение у него портится. Не к месту присланное «скучаю, милый» заставило соврать жене, а значит, нарушить семейную идиллию.

Я посылаю это сообщение по двум причинам.

Во-первых – неустановленные правила не установлены. Никто мне не запрещал писать на московский номер. А если бы запрещал, то неизвестно, чем бы всё это обернулось. Вокруг меня и так всё пространство опутано колючей проволокой: туда не ступи, того не делай, током убьёт. Вполне возможно, что на очередное ограничение я взорвалась бы многоступенчатой тирадой и хлопнула бы дверью. Так что неустановленные правила не установлены. А во-вторых – это мой маленький бунт. Я не хочу нарушать семейную идиллию, у меня нет цели врезаться ракетой в домашний очаг, но мне не нравится, когда меня выкидывают за борт. Не я начала эту женатую историю. (Я постоянно буду апеллировать к этому факту!) Если ты затеваешь роман на стороне, значит, готов к тому, что придется вертеться и подпрыгивать, стараясь и тут погладить, и там за ушком почесать.

В принципе, смс-ка – среди бела дня – не преступление. Я никогда не пишу ему по ночам. Окончи обед, пойди в ванную, может же человек после обеда пойти в ванную, вытащи украдкой телефон, быстро набери «я тоже, детка», не забудь закрыть защёлку на двери, не забудь закрыть защёлку! Забыл?! – А что ты тут делаешь? – Да эти все пишут, из театра… теперь репетиция не в одиннадцать, а в двенадцать. Задолбали уже.

Вот видишь? Ничего сложного…

А может, телефон лежит в спальне, на тумбочке у кровати. А любимый – за семейным обедом. И жена зашла в спальню затем, чтобы забрать с этой тумбочки его чашку, из которой он два дня назад пил чай, взять и помыть, наконец-таки, и налить ему туда компоту после обеда… А тут его телефон – пилип – «скучаю, милый»… И…

«И полетели ножи, и! стаи упреков…»

Она возникает на пороге кухни: можно тебя на минутку? И он, ничего пока не понимая, но чувствуя, всё, привет, не для того она меня зовёт, чтобы по голове погладить, хмурится на всякий случай, встаёт из-за стола… Она выводит его в коридор: не скажешь, что это?

И – телефоном об стену…

И он – вспоминая меня с нежностью: твою мать, Катя, какого рожна…

Но это, если она не очень умная. Или не очень сдержанная.

Но я верю в то, что она не дура. Мой любимый взял себе в жёны первоклассную женщину. Да и прожить с ним семнадцать лет бок о бок никакая дура бы не смогла.

Поэтому, когда она, потянувшись за чашкой на тумбочке, читает смс в телефоне мужа «скучаю милый», то, ни секунды не медля, нажимает функцию «удалить сообщение» и улыбается прекрасному дню за окном: скучаешь, сучка? – ну скучай, скучай…

И возвращается на кухню в прекрасном настроении.

В общем, мне не ответили. Я затаила обиду: какого чёрта, милый, а? Ты воспитываешь меня или болт забил?

Потом он приехал, я выказала фи, он не заметил или не захотел заметить, я опять выказала, он опять не заметил, и я подумала, ну что я, как последняя зануда, нужу, нужу – а почему ты мне не ответил? – а почему ты посмотрел на меня не так? – а почему сказал не то? Ну, разве так можно? Только настроение у обоих портится. А, если настроение портится, тогда зачем всё это? И пропустила мимо: всё хорошо, всё нормально…

Через неделю ситуация повторилась. Не то, чтобы я специально активизирую писательско-телефонную деятельность, когда он в Москве, просто было Прощеное Воскресение. И подумалось искренне и чисто: я много на него обижаюсь, я многое требую, пусть, не вслух, не в открытую, но я требую, я сержусь, я пытаюсь от него сбежать с первым встречным… много нервного, сердитого, больного во мне сидит. А всему причиною – любовь. Но любовь – светлое чувство. Все тёмное, что я испытываю, испытываю я от эгоизма собственного, от этого вечного «дай, дай, дай!», а не от любви. И вот думая про всё это, пишу ему в Прощеное Воскресенье: «Прости меня, милый». На московский телефон. Потому что он в Москве. Пишу и жду ответа. Какого? Да банального. «И ты меня прости». Дело не в прощении. Дело в сигналах: тук-тук, я у тебя есть, тук-тук, а я – у тебя.

А ответа снова нет. Нет, нет и нет.

И, по-моему, это уже хамство. Вернее, хамство, это когда не отвечают на смс посторонним людям. Пишет тебе кто-нибудь по работе: «Наконец-то я узнал твой номер, как дела?» Или приходит сообщение от одноклассника бывшего: «С добрым утром, Катя, хорошего тебе дня!» Вот не отвечать на такие сообщения – это хамство. Хотя – одноклассник бывший, разбудивший своим приветствием меня на час раньше будильника, раздражает до аллергии своей навязчивостью, а как выглядит этот кто-то по работе – я вообще слабо помню. Но я – отвечаю. Потому что человек проявил ко мне внимание, а я – не сволочь, чтобы из-за такого пустяка как полное к нему равнодушие – его обижать.

А не отвечать на сообщения – любимого и близкого – это значит, открытым текстом указать на его место в твоей жизни: вот там оно, твое место, за дверью, на коврике, и не маячь перед глазами.

Нет, любимый, я на коврик не пойду, но за дверь – выйду.

И не только за дверь, я спущусь вниз по лестнице, открою подъезд, выйду на улицу, и пойду долго-долго, далеко-далеко, только вы меня и видели.

Я сойду с этого поезда.

Я не ответила на три его сообщения по приезду.

Я не выношу, когда кто-то один в отношениях – будь то дружба, любовь, секс, что угодно – берёт на себя смелость наказывать другого за проступки. Как школьная училка с указкой в руках: это кто у нас тут хулиганит? Иванов? Останешься сегодня без мультиков.

Нет, ребята, я до такого не опускаюсь. Вы – не школьники, я – не училка. Если голова самостоятельно не варит, значит, нам с вами – в разные стороны.

Я – не учу. Я пытаюсь сойти с поезда, поэтому игнорирую. И плачу, глядя за дождливое весеннее окно. Потому что отказываться от любви – очень больно.

И он замолчал. Три его сообщения без ответа, и – здравствуй, свобода!

Я иду по солнечной улице – весна! – в наушниках – тынц-тынц – оптимистические ритмы! Я – свободна от него, я – счастлива! Я смотрю на трёхлетних детей и не сжимаюсь внутренне от собственной вины перед ними. Я не сплю с их папой, я – свободна! Я смотрю на целующиеся парочки и думаю: скоро и я буду целоваться на улицах! Я прохожу мимо цветочных ларьков – боже, как давно мне не дарил любимый мужчина цветов! Всё есть, всё будет! И я сяду в красивую машину, и поеду на залив, и буду сидеть в ресторане, а после – целоваться у самого моря, все это будет скоро, потому что я – сво-бод-на-я!

А ночью, когда выключаю свет, взбиваю подушку, прячу нос под одеяло, думаю: хоть бы мне ещё разок рядом с ним поспать… Плевать, что я не могу заснуть, когда мы вместе, мне бы обнять его, уткнуться в его спину, поцеловать в плечо…

И так это всё нагнетается как-то, нагнетается… И я всё чаще думаю: мне бы поспать с ним рядом ещё, хотя бы разок… Просто полежать вместе, пусть даже спиной друг к другу. Когда он такой, каким его не знает почти никто. Или вообще никто не знает.

И – мысль неотступная – весь следующий день: если он мне ещё раз напишет, я отвечу. Напиши мне, напиши мне, напиши мне четвёртое сообщение… Не пишет.

Вечером я смотрю свой любимый фильм «Мужики!». Я думаю, если сердце растревожено, то чего его жалеть? Я надрываю его талантливым фильмом: пусть работает. Я плачу через каждые десять минут, потому что нервы мои расшатаны как никогда. Болевой порог – очень низкий. Я плачу за девочку, которая смотрит на отца, что возник перед ней через тринадцать лет. Я плачу за отца, который жил тринадцать лет и не знал, что у него есть девочка. Я плачу, когда собака несётся за машиной во весь опор, потому что на ней уезжают ее хозяева. Я плачу навзрыд в финале, когда немой цыганёнок, кидается в центр собачьей драки и из последних сил прорывается сквозь неё – криком: «Мужики!».

Плачу в голос, на удивление своему коту, потому что плачем выходят из меня моя тоска, моя боль, моё очередное фиаско…

Выключая компьютер, просматриваю почту, и вижу письмо от него: «С тобой всё в порядке, я надеюсь?»

Ты волнуешься за меня. Ты стучишься, хоть тебе и не открывают. Ты долбишься в закрытую дверь. Значит, я нужна тебе.

Я не училка, я тебя не наказываю. Я попыталась от тебя сбежать, не получается пока.

И следующим вечером, в восемь часов, я иду по улице Маяковского, смотрю на солнце, садящееся за крыши, и слышу в воздухе запах весны. Ещё снег лежит повсюду, а в восемь вечера уже светло, и солнце отражается в витринах так, будто уже апрель, или даже май. И думаю: какое счастье! Как же хорошо жить на свете, когда такая весна! И я пишу тебе сообщение. Ну, почему я должна себя сдерживать, когда в душе моей поют птицы? Я пишу тебе: «Как же хорошо, что Весна!» И получаю ответ.

Соскочить с поезда опять не получилось.

***

Я до сих пор не понимаю, как так вышло, что держит меня около этого немолодого, тяжёлого человека.

Яна говорит, что я получаю от него нечто такое, что мне необходимо, поэтому и терплю эти американские горки – виражи и перепады.

Я пытаюсь вычислить, что же я получаю.

Статус? У меня нет статуса. Я – тайная, скрываемая от всех женщина по ту сторону морали. Никто кроме Яны и Ани не знает о моем подпольном романе с народным артистом.

Я не получаю никакой материальной выгоды, ну вот не малейшей.

Я не получаю досуга – он работает целыми днями.

Никто не возносит меня в этих отношениях, так что тщеславие мое здесь тоже не греется.

Перспективы в продолжении – нет, планы на будущее исключены.

Тогда что? Что тогда?

Какая-то иррациональная любовь к нему – всей моей сутью, всей внутренней силой. Замешанная, как мне кажется, на ощущении боли, его боли.

Мой мудрый, тонкий, тёплый человек, я знаю, какими бесами ты раздираем.

Это цена, которую ты платишь за свой дар.

Талант – это аномалия, выход за норму, глупо судить его по законам нормы.

Талант – это не только свет, это сила неконтролируемая, неподвластная, которая накрывает тебя темнотой и несет в неизвестность.

Отсюда – алкоголь, запои, психиатрические больницы, срывы, страхи, попытки убежать от себя. Это то, с чем приходится жить постоянно.

Я слышу эту темень нутром своим, я слышу борьбу твою с ней, и временные победы, и очередные капитуляции, и заглаживаю, зацеловываю, зашёптываю твои страхи: пусть будет всё хорошо у тебя, пусть всё у тебя будет хорошо, Господи, помоги ему…

Я тебя люблю

Когда мы собираемся по утрам, я хожу мимо него голая: в душ, из душа, за расчёской, косметичку в комнате забыла, чайник поставить… Он целует меня коротко, проходя мимо. В шею, в спину, в плечо, куда попадает, и дальше идёт по своим делам.

«Я тебя люблю» – «Я тоже тебя люблю».

Фантазия

Вот странное дело, я не знаю, как бы хотела, чтобы дальше развивались события. Можно представить себе, что у него начинается новый проект в Петербурге, скажем, съёмки в каком-нибудь сериале еще на полгода, и наши отношения продолжатся в том же режиме… Но я не хочу так больше. Я не хочу еще полгода жить в этой яме, с жаркими встречами раз в неделю и длинными бессмысленными днями, полными одиночества в пустой квартире. Отношения без будущего.

Можно представить – ну, фантастический совсем вариант берём – что он зовёт меня за собой в Москву, снимает мне там квартиру, и наши отношения продолжаются в этом же примерно ритме, но уже на его территории. Я не хочу. Я не хочу жить в любовницах, в тайных, преступных любовницах, ни на что не иметь право: ни на совместное время, ни на совместный выход, ни на общего ребёнка. Я не хочу. Эта яма еще глубже предыдущей.

Могли ли бы мы жить с ним вместе? Я не могу себе этого представить. Не могу представить наш совместный быт. Мне кажется, его просто не может существовать в природе. Почему? Я не знаю.

Я не могу себе представить, как мы живём в одной квартире, вместе просыпаемся, завтракаем, я отправляю его на съёмки, потом сажусь за работу. Днём приезжаю к нему, потому что соскучилась, увожу его со съёмочной площадки, и мы обедаем вместе. Вечером – он перед телевизором, смотрит передачу о новонайденной цивилизации на территории инков, я, отвлекаясь от интернета, выключаю компьютер. Залезаю к нему на диван, подбираюсь неторопливым лазутчиком, произвожу захват. Осторожно целую в шею, за ушком. Шепчу ему всякие глупости. Он отмахивается от меня, ворчит:

– Ну, отстань… Интересно же, дай посмотреть.

Я забираюсь к нему под футболку, перебираю пальцами по животу… Он замирает, не реагирует. Продолжает смотреть телевизор, но больше меня не гонит.

Спустя пять минут поворачивается к экрану спиной… Я нащупываю под собой пульт, незаметно нажимаю на кнопочку: толстая тётенька-ведущая сменяется музыкальным каналом…

– Не отвлекайся! – требует он, и я больше не отвлекаюсь…

А ночью, во сне, он опять держит меня за руку.

Отпуск мы планируем провести вместе. Большую часть времени – с его детьми, но и для нас двоих найдется дней десять у моря.

Его мальчишки все время приходят к нам и чувствуют себя как дома. Вся квартира переворачивается вверх дном, возмущаться бесполезно. Старший меня немного ревнует, нам иногда бывает сложновато друг с другом, но это до той поры, пока я не вытащу из него рассказ про девочку из параллельного класса, которая ему нравится.

Зато с младшим общий язык давно найден, он мне тоже рассказывает про девочек, и гораздо охотнее, их у него целая куча, и они ему нравятся все.

Мы часто болтаем по телефону с женой моего любимого, она к нам тоже заходит. Хотя нет, это уже из области совершенной фантастики. Я постоянно зову её в гости, но она каждый раз находит предлог, чтобы не идти. Всё-таки есть определенная черта, которую переступить трудно. Я понимаю и не настаиваю. Хотя сама у неё бываю часто.

Мы почти дружим.

А как иначе? Как можно требовать расстаться с человеком, когда за плечами столько лет совместной жизни, когда корнями уже проросли друг в друга? Это так же абсурдно, как если б кто-нибудь потребовал от меня, чтобы я перестала общаться со своей мамой, или, скажем, с сестрой.

Жена была с ним бок о бок семнадцать лет, не только в достатке, но и в нищете, когда в кино его не снимали, и в профессии ничего, совсем ничего, не складывалось, терпела все его нервные срывы, подставляла плечо, вытаскивала из запоев, спасала ему жизнь, ночевала в больницах, а я приду такая – без году неделя – и скажу любимому: давай-ка, прекращай общаться со своей бывшей, хватит! Нет, так не будет…

Значит, с его женой мы дружим. Я говорю ей по телефону:

– Твоего младшего атаковали девчонки, закидывают его подарочками в детском саду, целоваться лезут… Он весь купается в женском внимании, но одну какую-то выбирать не торопится, предпочитает, чтобы его любили все сразу.

– В папу пошёл, – комментирует она, – это у них фамильное. Как байки начинает всей группе рассказывать, так даже воспитательница рот открывает.

– Талантливый мальчик растёт.

– А что ты сегодня делаешь? – спрашивает жена моего любимого, – Давай-ка, приезжай к нам сегодня обедать. Я в духовке такую рыбу запекаю, закачаешься…

И я приезжаю в их общий дом, привожу мальчишкам подарки, а к обеду бутылку вина. Мы садимся с ней где-нибудь после еды – в гостиной или на террасе – попиваем винцо и перемываем любимому косточки.

– Знаешь, дорогая, – говорит она мне, – ты его не балуй слишком, а то на шею залезет.

– Да я стараюсь, – отвечаю, – Но ты же знаешь, с ним по-другому не получается…

– Кстати, – говорит она, – у меня тут кое-кто появился… Хочешь, фотографию покажу?…

Могли бы мы с ним жить вместе? Да, собственно, почему бы и нет? Оказывается, я вполне способна себе это представить.

Только этого не случится никогда.

***

«Почему ты меня никогда не хвалишь, а? Не за что?…»

«Не знаю… Наверное, не умею. Может, предпочитаю доказывать хорошее отношение на деле, а не на словах?..»

***

Женщина-дура любит ушами. Я – женщина-дура.

Когда я с тобой, я знаю, вижу и чувствую твою любовь. Когда я одна, мне нужно. Мне нужно, чтобы ты говорил мне: «девочка», «хорошая», «красивая», «моя»… Мне эти слова как солнце в дождливый день. Насколько ярче будут краски в моей жизни вместе с ними.

Но ты ведь – мужчина. Ты понимаешь, что если дашь слабину, тебя сразу позовут жениться. Надо будет реагировать, объяснять, что жениться ты не можешь. А тебе поставят в упрек: «А как же любовь? А ты же мне говорил…» Потом вообще не отмахаешься. Поэтому лучше молчать.

Я веду тонкую линию кончиками пальцев по твоему лицу.

Я говорю тебе: «Я тебя люблю».

Ну почему я должна молчать, только из-за того, что кто-то не хочет жениться? Почему я должна гасить себя, когда мне так ценно всё, что со мной происходит? Я хочу проживать свою жизнь так, как я хочу. С теми эмоциями, которые я испытываю, не пряча их за зубами, не вуалируя, а закрепляя и утверждая:

Я Тебя Люблю.

Ты закрываешь глаза. Ты улыбаешься – едва-едва, чтобы я лишнего ничего про тебя не подумала. То есть, даёшь понять: я тебя услышал, мне нравится ход твоей мысли. И всё. Не более того. Глаза закрыты. Тебя нет.

Я говорю тебе дальше: «Ты – самый Красивый, самый Умный, самый Талантливый».

Я осторожно вкладываю в тебя каждое слово. Чтобы ты знал об этом, и, когда тебе будет трудно в какие-то минуты, когда проблемы и сомнения возьмут за горло, ты вспомнил их: ты – самый Красивый, самый Умный и самый Талантливый. И, может быть, они станут той каплей, которая поверх других снова вытолкнет тебя на поверхность.

Ты лежишь, закрыв глаза. Тебя нет. Ты вышел. Но уголки губ слегка подрагивают в улыбке: тебе нравится ход моих мыслей. Ну, и слава Богу.

***

Вышел новый фильм. Я была на нём со своим приятелем Куликовым. Как бы я хотела посмотреть его с тобой. Как бы я хотела видеть, как ты радуешься талантливому кино. Как бы я хотела разделить с тобой эту радость. Как бы я хотела. Но я лишена даже такой малости, как совместный поход в кино. Я лишена даже такой малости.

Уходить

– Ты не хочешь вернуться к тому, как всё было? – спрашиваю Яну, – Чтобы он приезжал, и не требовалось принимать какие-то решения.

– Нет. Слишком много крови я потеряла, чтобы откатывать ситуацию назад, – отвечает мне Яна, – нет уж, я не сойду с этой дистанции. Либо всё, либо ничего.

***

После того телефонного звонка, когда мужчина Яны сообщил, что собирается разводиться и подумывает, не уйти ли ему в монастырь, они не виделись полтора месяца.

Общались редко, по деловым каким-то вопросам, она переоформляла на себя подаренную им машину, он помогал и советом, и деньгами, бумаги нынче – дорогое удовольствие.

Потом Яна вспомнила, что он ей предлагал отдать свой дорогой планшет. Тогда планшет ей был не нужен, и она отказалась, а сейчас он очень даже пригодился бы для новой работы.

Она позвонила, напомнила, он сказал: не вопрос, завтра тебе привезу. И привёз. Посидели у него в машине минут пять, поговорили ни о чём, Яна взяла планшет, позволила поцеловать себя в щеку, и разъехались, каждый в свою сторону.

– Нет, – говорит мне Яна в телефон, – я не сойду с дистанции. Я этот шаг уже сделала, я не вернусь на прежние позиции. Либо всё, либо ничего.

Потом выяснилось, что планшет, конечно, хорош, но работать на нем очень неудобно, не зря он его отдал, а нельзя ли, спросила Яна, позвонив, купить ей другой планшет, а этот она вернет? Он сказал: не вопрос, завтра встречаемся в магазине. На следующий день они встретились в магазине и купили ей новый планшет, гораздо лучше, чем тот, который был ему возвращён. Потом посидели в кафе пятнадцать минут, выпили по чашке кофе, и опять разъехались.

Ни слова о том, что происходит. Что было, что будет, что есть. Как будто и не звучало никаких разговоров про уход из семьи, как будто не ставил никто ультиматумов, как будто и не спали никогда вместе.

– Я не сойду с дистанции, – ответила мне Яна на вопрос, который я не задавала, – слишком много уже я пережила. Не будет как раньше. Или всё, или ничего. Компромиссы меня теперь не устраивают.

А через две недели он приехал к ней и остался ночевать.

– Ты знаешь, я решила не затрагивать никакие такие темы. Просто отпустила ситуацию и всё…

Про отношения они не говорили, но Яна, не удержавшись, спросила у него перед сном, спал ли он с кем-нибудь за время их разлуки.

– Да, вписался по пьянке в одну групповушку, – ответил он Яне, – нажрались, ну, и перетрахались все.

Сказал, взбил подушку, улегся под одеяло, обнял Яну и заснул.

А Яна, провалявшись без сна, через час выскользнула из-под его руки, пошла в ванную, еще раз встала под душ, еще раз надраила себя мочалкой, еще раз почистила зубы. Потом вышла на кухню, села за стол, налила себе виски и сидела до пяти утра, пока бутылка не закончилась.

***

– Ты знаешь, – говорит мне Яна, – я закрыла себя на эту тему. Я спрашиваю себя: а какое Я имею отношение к этим чужим проблемам, к жене, детям, к групповушкам по пьяни? Почему МЕНЯ все это беспокоит? Пусть это беспокоит его жену. Я не хочу больше в этом участвовать. Я вне процесса.

Он ей звонит пару раз в неделю, иногда приезжает. Яна не хочет об этом рассказывать. Всё вернулось на прежнюю колею, разговоры про обязательства, отношения и решения больше не ведутся. Только что-то сломалось внутри у женщины, которую зовут Яна, ей перестало быть интересно: все тропинки-пути настолько исхожены, что набили оскомину, жизнь превратилась в серый тягучий туман, выход из которого есть только один – через кабинет психотерапевта.

Яна записалась к нему на приём в следующую пятницу.