Текст книги "Мирное небо"

Я попыталась объяснить Еве, что не все родители одинаковые. Все чувствуют по-разному. Я – это не норма, я – это крайность. Она слушала, и постепенно начала соглашаться со мной, ведь родители Леры уехали, и оставили ее одну. А вдруг что-нибудь случилось бы на этой вечеринке, или другой, которые она закатывает почти каждый день? А мама одной одноклассницы Евы не стала сдавать для нее кровь, когда та попала под машину, и разорвала бедренную артерию, вследствие чего потеряла много крови. Ее мама больше всего на свете боялась больниц и иголок, а от вида крови падала в обморок. Тогда ее мама сказала, что пусть кровь берут из донорского банка. Не зря ведь она налоги платит, из которых идут деньги в оплату тем людям, которые эту самую кровь в их банки сдают. Она вспомнила еще не один случай. Я объясняла ей, что все это нормально, ведь никто не умер, и даже не был на грани этого. Просто все люди устают, и все подвержены страхам.

– Но ведь ты не боялась? – опять начала настаивать Ева. – Ведь ты, не задумываясь, сказала, что поделишься со мной печенью. И так же, не задумываясь, пошла к нему просить о помощи. Ведь он не знал обо мне, и тебе пришлось выдать свой секрет под страхом того, что он захотел бы вмешаться в твою жизнь, и участвовать в моей жизни. Ведь ты же этого не хотела? Потому и не рассказала ему обо мне?

– Да, все так и было. Но не надо всех со мной сравнивать.

Лицо Евы вдруг смягчилось, она посмотрела на меня своим самым любящим взглядом, так она смотрела на меня когда была маленькая.

– Мамочка, – Ева подошла ко мне и обняла, – ничья мама из всех моих знакомых не бросила бы свою жизнь, пусть и на десять месяцев, чтобы поехать жить в Лейпциг. Все мамы моих подруг вечно твердят, что и так на них жизнь положили, и больше ничего для них не сделают. Вероятно мне досталась лучшая мама на свете. Пусть ты циничная грубиянка, но ты моя, и я ни на кого тебя не променяю.

– Я сейчас расплачусь, давай сменим тему, – говорила я крепче прижимая Еву к себе. – Так что мне сказать твоему папаше?

– Зови его в гости.

– Малыш, тут такое дело, мы с ним случайно переспали, – Ева кинула на меня укоризненный взгляд. – Мне не хотелось бы изображать счастливое семейство, и я не хочу снова завязывать с ним отношения. Но мне будет трудно это сделать если он будет рядом, поэтому, я не хотела бы с ним встречаться. Ты не против, если вы как-нибудь сами?

– Против. Но я готова миллиарды раз сгореть заживо ради твоего счастья.

6
Мама

Ева

Моя мама главный человек в моей жизни. Она говорит, что наши жизни неразделимы, но чувствует это только она, потому что родила меня. Когда я вырасту, и у меня будут собственные дети я это пойму. Но мама ошибается, я это тоже чувствую. Наши жизни не разделимы. Я знаю, что она любит меня больше всего на свете, но это не только знание, я чувствую это на подсознательном уровне.

В моей памяти отложилось очень много разных воспоминаний, и многие из них очень ранние, из трех, четырехлетнего возраста. Вот одно из первых. Я сижу в песочнице на детской площадке (на мне почему-то разные сандалики) и леплю пасочки из песка. Что такое пасочки я не знала, и мама сказала мне, что это такой кекс, называется пасхальный кулич, и делается он к определенному празднику. Я думала, что праздник этот крайне редкий, потому что мы никогда его не праздновали. Я сижу в песочнице и леплю пасочки. Рядом со мной сидит Антон, местный мальчишка-забияка. Он уже всех достал, вечно бьется, дергает девочек за волосы, бросается в прохожих собачьими какашками и ломает мои пасочки. На одной из лавок, которые стоят по периметру детской площадки, сидит мама и пристально меня бдит. Мама Антона вечно сидит, уткнувшись в очередную книжку. Краем глаза я вижу, как к маме подходит деда, он наверно вернулся с работы, в руке у него три мороженых. Слышу, как мама начинает чихвостить дедушку.

– Папа! Ты когда-нибудь уймешься? Я тебе вчера двадцать раз сказала – никакого мороженого, разве ты не слышал, как она кашляет?

– Но она так просила, – пытается оправдаться деда.

Тут из подслушивания меня вырывает Антон, он выхватывает у меня из рук лопатку и начинает разносить ею мои пасочки. При виде деда я смелею, он никогда меня не ругает, что бы я ни сделала. С дедом можно все. И вот я встаю, хватаю свою лопатку и со всей дури резко дергаю ее на себя. Потеряв равновесие, Антон падает от неожиданности. Обалдев от моей борзоты он решает дать мне сдачи, кидается на меня и со всей дури кусает меня за руку выше запястья. От боли и обиды я захожусь слезами. В долю секунды ко мне подлетает мама и спрашивает что произошло, так как будучи занятой ссорой с дедой упустила момент, когда Антон меня укусил. Мама пытается меня успокоить.

– Котенок, золотой, что случилось? Ты ударилась?

Я убираю ладошку с места укуса, к которому инстинктивно ее приложила, и вся честная песочница видит как из ран, оставленных зубами Антона сочится кровь.

– Кто это сделал? – я вижу, как мамины глаза наливаются кровью.

Тебе хана, думаю я, указывая пальцем на Антона. И тут мама превращается в дикую пантеру, которую мы с дедом недавно видели по телевизору в программе «В мире животных». Она становится на четвереньки, выгибается в спине, и в один прыжок оказывается рядом с моим обидчиком. Я с любопытством наблюдаю за этим, даже перестаю реветь, забыв о боли в руке. Мама, глядя ему в глаза, берет его руку и кусает ее. Антон таращит на мою маму глаза, пытаясь не заплакать, ведь взрослые так не поступают. Просто он не знает, что моя мама Чайка. Он не выдерживает и начинает реветь. К нам подбегает деда и пытается унять маму. Я уже давно поняла, что это бесполезно, деда видимо нет, хотя живет с мамой уже бесконечно огромное количество лет. К нам подскакивает чья-то мамаша и накидывается на мою маму, кричит, что она совсем сумасшедшая. Наконец и мама Антона отрывает глаза от книги и видит, что что-то происходит. Подходит к нам и начинает ругаться с мамой, та мамаша, что подскочила первой, поносит маму вместе с мамой Антона. Моя мама кричит на них какими-то странными словам, которых я раньше никогда не слышала. Может она говорит на другом языке? Но это явно не русский, не английский и не немецкий, эти языки и я знаю, а тот, на котором сейчас говорит мама нет.

– Вера! Прекрати материться, здесь же дети! – говорит деда, дергая маму за руку.

– Ой, да брось! Эти дети наслышались от своих папаш алкоголиков еще и не такого!

– Сомневаюсь, – бурчит себе под нос деда.

Я вспоминаю о боли в руке и опять захожусь слезами. Ко мне присаживается деда и разворачивает мороженое. Второе дает ревущему рядом Антону. А ему-то за что?! думаю я, ведь пострадала я! За эту выходку деда получает вдвойне, от моей мамы и от мамы Антона, так как у того «все горло красное». Деда бормочет что-то о том, что хотел как лучше, берет меня на руки и уходит домой.

С того момента со мной перестают играть все дети на детской площадке, и в садике тоже, потому что почти все они из моей группы. Через неделю мама устраивает в детском саду праздник без повода. Вот она готовит на кухне всякие вкусности, деда сидит с ней. Я выглядываю из коридора.

– Котлетки жирноваты получились, – замечает деда.

– Вот и отлично, – говорит мама, – пусть эти тупоголовые суки вместе со своими такими же тупоголовыми отпрысками обосрутся.

– Вера, ну нельзя так.

– Как нельзя папа? Что хочу, то и думаю! А так как они, значит можно? Это же надо, запретить детям общаться с Евой! Тупые овцы! Твари! Стадо! Следить надо за своими детьми, оторвать свои целлюлитные жопы от дивана перед телевизором и наблюдать за тем, во что превращается твой ребенок. Воспитывать! А эта идиотка Ира ничего вокруг себя не видит, живет в своих глупых любовных романах, потому что муж ее последний раз трахнул видимо тогда, когда они зачали этого кретина недоделанного Антона. Еще и назвали по-дебильному, Антон-гандон.

– Нормальное имя, – сказал деда сквозь смех.

Потом он заметил меня и, глядя на маму, приложил палец к губам. Я забралась на руки к деду. Мама была злая, из глаз ее летели молнии.

– Может у меня день рождения? – спросила я маму.

Я никак не могла понять, что у нас грядет за праздник, ведь уже все столы заставлены всякими угощениями. А может это тот праздник, на который делают настоящие пасочки?

– Нет, котенок, день рождения у тебя еще не скоро, в августе, а сейчас май.

Какая бы мама злая ни была, со мной она всегда разговаривала очень нежно, ну конечно за исключением тех моментов, когда злая она была по моей вине.

– А что же тогда за праздник? – не унималась я.

– Давай назовем его день примирения. Только говорить об этом никому не будем, ладно?

– А кто с кем мирится?

– Я с мамами твоих друзей из садика.

– Ты сделала им что-то плохое?

– Просто я им не нравлюсь. Они считают мои методы воспитания слишком радикальным. Это значит, что они считают, что я учу тебя странным вещам, и выбираю для этого плохие способы, непринятые в обществе. Они боятся, что их дети (уверена, что про себя мама добавила слово тупоголовые) общаясь с тобой, наберутся от тебя хоть капли ума.

Мама подошла ко мне, обвела обеими ладонями мое лицо, она часто так делает и до сих пор, и поцеловала меня в кончик носа.

– Сегодня мы помиримся с мамами других детей, и они снова будут играть с тобой, я тебе обещаю.

Обещание мама сдержала, как и всегда. Вечером в садике все дети уплетали мамины вкусности, а мамы остальных детей еще и пили что-то коричневое и плохо пахнущее, наливая в стаканы с компотом из сухофруктов втихаря из пакета под столом. Все они больше не кричали на маму, а весело разговаривали с ней.

– Ну как прошло? – спрашивал деда маму, когда мы возвращались домой из садика.

Он тащил пакеты с пустыми подносами и тарелками.

– Эти лицемерные мыши вылакали весь твой праздничный коньяк.

– Вера, не говори так при Еве.

– А что я сказала? Что они лицемерные? Так и есть. Пусть знает о том, что это такое. Лицемерие это страшно. Из-за него я перестала доверять людям.

В понедельник в садике со мной снова все играли, и на детской площадке тоже. Забияка Антон больше не лез ко мне. Да и вообще больше ни к кому не лез. Наверное, мама не зря укусила его.

Много позже я начала понимать, как много мама глотала из-за меня. Ради меня она часто была нормальной, а для моей мамы быть нормальной это чуть ли не извращение. Моя мама была и остается Чайкой, пришельцем в этом мире. Теперь, в России она спокойно может жить, и даже почти примирилась с нынешним обществом. Сейчас она может плюнуть в лицо любому, кто попытается втиснуть ее в общественные нормы. Она ненавидит рамки и правила, она говорит, что они не дают ей быть собой. Мама откровенно презирает общество. Когда я спрашивала ее о том, что это самое общество ей такого сделало, она всегда отвечала разными словами, но суть была одна.

– Нам диктуют совершенно все, какими мы должны быть и как должны думать. У нас есть определение каждому слову. А что мне делать, если я чувствую это слово по-другому? У меня есть два выхода, или согласиться с обществом, или думать по-своему и быть изгнанной из этого общества. Есть еще и третий вариант – лицемерие. Когда ты думаешь по-своему, но вслух соглашается с обществом, а так недолго и запутаться, отделяя мух от котлет. Я выбираю думать по-своему.

– Но ведь ты часто соглашается с моими учителями, а потом поносишь их последними словами. Выходит, ты все же лицемеришь?

– Да, – твердо сказала мама. – Иногда приходится идти наперекор себе. У меня же есть ты, а ты не выбирала моей позиции и не должна страдать из-за меня.

Тогда я была во втором классе, и тогда мне впервые стало жаль маму, ведь это и правда страшно, изображать из себя кого-то, кем ты на самом деле не являешься. Мама прогибалась, а я знаю, как она этого не любит.

– Я выросла в СССР, а там общественные нормы были основой, все строилось на этом, вся жизнь. Это сейчас можно все, а тогда было проще сказать что можно, потому что нельзя было практически все. Я задыхалась в Союзе. Как будто мне не хватало кислорода в комнате, и мне хотелось выбежать из нее на свежий воздух. Вдохнуть, набрать полные легкие. Мне тогда казалось, что если такое чудо случится, то я, вдыхая воздух, взлечу над землей как воздушный шарик. Так много мне нужно было вдохнуть, так сильно мне было нечем дышать. Я жила на парах, в клетке. Сейчас многие ругают нынешнее государство и плачут по СССР, который уже не вернуть, но я в какой-то степени рада тому, что происходит сейчас. Конечно обидно, что развалили такую страну. Огромную. Державу! Мы были крупнейшим государством в мире, и занимали одну шестую часть суши. У нас все было свое и гораздо лучшего качества, чем сейчас, у всех была работа и крыша над головой. Но мы не были свободны. Мы были рабами, заложниками той стабильности, которой так кичились. А на самом деле, люди просто ленивые свиньи. Мы хотим, чтобы государство все за нас сделало, в то время как мы лежа на диване потягиваем пивко. Бесполезно ругать правительство, надо научиться наконец самим отвечать за свою жизнь и прийти к самостоятельности. Ведь в любой стране можно как развернуться, так и подохнуть с голоду. Все зависит от человека, а не от государства. Конечно хорошо когда это государство тебя поддерживает. Но какую цену ты должен заплатить за эту поддержку? Мы должны были платить своими жизнями, своей индивидуальностью, а эта цена слишком велика для меня. Она просто непосильна. Я уже заплатила своей жизнью. Ты спрашиваешь, что такого мне сделало общество? Оно обокрало меня. Если бы оно не диктовало так много правил, в которые моя мама так рьяно верила, моя жизнь была бы другой. Возможно, мама даже любила бы меня.

Однажды я попросила подробнее рассказать маму про СССР.

– Я уже не раз говорила о преимуществах, ты хочешь услышать о недостатках?

– Да. Ты ведь говоришь, что именно в СССР тебе было тяжело жить, что тебе было нечем дышать. Так чем Советский Союз так сильно отличался от нынешней России?

– Двумя словами и не скажешь, – мама задумалась, а спустя несколько минут продолжила. – Мы жили как в аквариуме, у всех на виду. Смысл того социализма был в равенстве. Равенство было разным, но главным образом финансовое и социальное. А чтобы оно существовало и исправно работало за каждым человеком нужно пристально следить. Все были в курсе всего, у людей не было личной жизни. Прежде чем что-то сделать, человек думал о том, как же он будет выглядеть в глазах окружающих, потому что ничего утаить было невозможно. Были четкие правила, как люди должны жить, как они должны думать, нам диктовали исключительно все. Общество создали так, что бы каждый следил за другом, соседом, коллегой, прохожим в парке, и докладывал в соответствующие инстанции о нарушении всех правил. Были рабочие профсоюзы, и если вдруг мой муж пропил зарплату вместо того, что бы отдать ее мне, я спокойно могла пойти к нему на работу, обратиться в профсоюз с этой, казалось бы, такой личной проблемой, и профсоюз вынес бы ее на обсуждение. Профсоюз устроил бы ему головомойку, опозорил бы на всю организацию в которой он работает, и даже мог больше зарплату ему не давать, а выдавать ее теперь мне. И для того чтобы этого избежать, ему нужно было бы доказывать совершенно чужим людям то, что он так больше не будет, и объяснять причины того, почему так вообще вышло, почему он пропил зарплату. И если профсоюз решал эти причины уважительными его прощали. Это о личном. А еще меня возмущало то, что человек не мог двигаться. Все творческие или неординарные люди подвергались всяческим гонениям. Все ими созданное должно было быть одобрено обществом и вписываться в рамки морали, а если нет, то человек становился изгоем. А таких людей было не так уж и мало, Чаек было полно, просто люди становились лицемерами, притворяясь, что согласны с обществом. Или они просто врали сами себе, пытаясь вогнать себя в общепринятые рамки. Некоторые не выдерживали и покидали страну, что, кстати говоря, было сделать не так-то просто. Из Союза уехало много гениев, потому что их идеи не принимали всерьез. А потом, спустя несколько лет мы узнавали, что очередной русский ученый на чужбине изобрел что-то новое и важное, очередной русский писатель, художник или композитор написал свой шедевр. Ведь обрати внимание, как снизилось количество действительно достойных произведений после образования СССР. В Союзе все были равны, а значит и таланты должны быть одинаковы у всех, в Союзе любой неординарный ум считался выскочкой, а равенство не предусматривает выскочек. Несомненно, плюсов было много, но эта идеальная система предполагала жесткий контроль. Мы были рыбами в аквариуме от того, что все следили за всеми. И если о тебе сказали плохо, ты непременно должен меняться, иначе тебе просто житья не дадут. Мы были огромным стадом овец, которому не нужны были пастухи с собаками, мы сами отлично справлялись с удержанием стада, понимаешь? А обо мне часто говорили плохо, потому что я все время галопом и спотыкаясь бежала прочь из этого стада. Я никогда не вписывалась в нормы, а соответственно была ненормальной, а ненормальных принято лечить, и меня пытались излечить от самой себя. Ты не представляешь насколько это ужасно. Мне не было места вообще нигде, дома мама как коршун требовала от меня нормальности, все живущие в нашем районе следили за мной, так как знали, что я могу что-нибудь выкинуть. Мне когда-то было так плохо, меня в очередной раз не поняли, и я не знала куда же мне пойти, чтобы меня наконец оставили в покое. Я сидела на качелях в соседнем районе и рыдала от боли. Ко мне подошла какая-то тетка и начала заваливать вопросами «девочка, как тебя зовут? что случилось? где ты живешь? давай я отведу тебя домой» и так далее. Это было нормально и в порядке вещей слышать вопрос «где ты живешь», все прямо на гавно исходили, что бы залезть в чужую жизнь.

После этого рассказа я наконец поняла маму. Она и для сегодняшнего общества была неординарной и ненормальной, а для того уж точно. Мама очень рьяно оберегает свою свободу и право на личное мнение, и я даже не представляю как она выжила в Советском Союзе.

Как-то, будучи еще в садике, я спросила у мамы, что такое безотцовщина. Увидев, как лицо мамы становится жестче я уже пожалела о том, что спросила. Но слово не воробей, пришлось отвечать, с чего это вдруг я задаю такие вопросы, и кто назвал меня так. Я сразу поняла, что мама в курсе дела, и раз меня так назвали, то небезосновательно.

– Воспитательница сказал одному мальчику, что бы тот не обижал меня, потому что меня уже и так жизнь обидела, я – безотцовщина. Так что это такое?

Когда мама объяснила мне смысл этого слова я была очень удивлена. Есть у меня отец! Это деда. Просто он старше, чем другие папы, и называю я его другим словом. Я искренне считала, что деда мой отец. Мама хотела было объяснить мне, что такое инцест, во избежание еще большей неловкости, чем быть безотцовщиной, но, подумав, сказала, что мы потом это обсудим, когда я буду постарше.

В садике же, узнав, что я безотцовщина ко мне все начали подходить и спрашивать герой ли мой отец. На что я опять обратилась к маме.

– С чего это он должен быть героем? – непонимающе спросила мама.

Я ей все объяснила. В нашей группе был только один мальчик, у которого не было отца, он у него погиб в Чечне, уже после окончания войны, и был героем. Правда что такое Чечня и война я тогда тоже не знала. «Лучше тебе никогда не узнать, что это такое» говорила мама. Я ей верила, если она сказала, что мне лучше этого не знать, значит так и надо, и я больше не думала об этом. Однако воспитательнице все же досталось от мамы. Обо всем этом я спрашивала у мамы пока она одевала меня, забирая из садика. Когда мама уже начала прикрывать глаза, чтобы летящие из них молнии не задели меня, на свою беду показалась та самая воспитательница. Я не слышала, что именно она ей сказала. Мама подошла к ней очень близко, взяла ее за запястье и сильно сжала его, а потом прошипела ей что-то прямо в ухо. Воспитательница побледнела, а потом вскрикнула, вырывая свою руку из маминой. После этого я больше не слышала слова безотцовщина.

Мы шли с мамой домой, и я все же спросила ее.

– Мам, ведь деда мой отец?

Мама остановилась, присела передо мной на корточки и обвела ладонями мое лицо.

– Нет, котенок, деда тебе не отец. Он мой отец, а тебе он приходится дедушкой.

– А где же тогда мой отец, если он не погиб в Чечне?

– Для того чтобы получился малыш, такой как ты, нужны мама и папа, но при этом им не обязательно жить вместе.

– А почему бы ему тогда не приходить в гости?

– Потому что он этого не хочет. У нас ведь есть деда, разве тебе чего-то не хватает, малыш?

Мамино лицо было добрым и очень нежным, весь яд она спустила на воспитательницу. И правда, чего мне не хватает? Все у меня есть, и мама, и деда. Зачем мне какой-то отец, который будет приходить в гости? Съест еще все конфеты. Мама не особо любит сладкое, а деда всегда мне оставит. Не нужен мне никакой отец.

Однажды я починила утюг, мне было восемь лет. Из своей комнаты я услышала, как мама матерится. Почему-то всегда она считала, что я не слышу ее брани, или как она разговаривает с дедой или тетей Дашей. Я зашла на кухню и спросила что случилось. Она сказала, что там что-то щелкнуло, и утюг погас.

– Там наверное контакт отошел, – резюмировала я.

Мы дождались пока утюг остыл, мама принесла дедовы отвертки и изоленту. Я раскрутила утюг, да, проводки отошли. Раз, два и все готово. Я включила утюг в розетку и загорелась зеленая лампочка. Мама смотрела на меня так, как если бы сам Иисус спустился с небес и починили бы ей утюг.

– Так что там говоришь было? – медленно спросила мама.

– Контакт отошел.

– Я понятия не имею что это такое, – с улыбкой сказала мама.

Я не знала, как ей это объяснить, и объяснила так, как умела. Я подошла к маме, взяла ее ладонь и прижала к своей груди, туда, где сердце, а свою ладонь я прижала к маминой груди. Когда-то мама пыталась объяснить мне, что такое любовь, и не смогла. Потом она просто сделала тот же жест, две руки – от сердца к сердцу, и тогда до меня дошло. То, что идет от сердца к сердцу, подпитывает тебя. Потом мы могли просто обходиться этим жестом вместо слов «я люблю тебя».

– Контакт, – сказала я, то убирая ладонь с маминой груди, то возвращая ее назад. – Контакт отошел.

Мама кивнула головой.

– Теперь понимаю. А где ты этому научилась?

В этот момент домой пришел деда, зашел на кухню и начал выкладывать купленные продукты.

– Папа! Ева только что починила утюг! Сказала контакт отошел.

Мама была очень удивлена, но к выражению ее лица примешалось что-то еще, она была очень взволнована. Деда оставил продукты и тоже удивленно на меня посмотрел.

– У одной моей одноклассницы папа учитель физики в нашей школе. Он столько всего интересного знает! Это он мне рассказал о том как работает техника и электричество.

Я начала взахлеб рассказывать о цепях, напряжении и прочем, рисовать на салфетке схемы и уравнения. Когда я закончила, мама сказала только одну фразу, и ту не мне.

– Деда, у тебя остались какие-нибудь Валюшкины книги по физике и математике?

– Целых восемь коробок. Не думал я, что они могут когда-нибудь пригодиться!

Деда удалился в кабинет и рылся в старых бабушкиных коробках.

Мою бабушку звали Валя, но мама иногда называла ее Валюшка. Мама говорила, что та жутко не любила, когда ее так называли, и сейчас наверно в гробу переворачивается, слыша эту интерпретацию своего имени. Мама издевалась над ней даже после ее смерти и говорила, что ей это никогда не надоест. В такие моменты я всегда думала, как можно не любить свою маму? Ведь она тебе самый близкий человек на всем белом свете, и никто никогда не будет любить тебя сильнее, чем мамочка.

Деда вернулся на кухню в пыльной жилетке и положил передо мной несколько книг. Я проглотила их за считанные дни. Так выяснилось, что у меня талант к точным наукам. Математику и физику я обожала больше всего. А потом узнала о безграничности космоса, и о том, что все это можно свести воедино. Что может быть лучше?

Я обожаю цифры. Я смотрю на них и вижу формулы, а видя формулы, я вижу конечный результат. Просто посмотрев на расчеты, перед моими глазами появляется предмет, который эти расчеты описывают. Мама впадает от этого в эйфорию, говорит, что я гений. Но для меня все это совершенно нормально, и ничего особенного в этом я не вижу. Но вот мамин талант к языкам поражает меня так же, как ее мой талант к точным наукам. Для нее же это пустяковое дело, как пирожки испечь. Пирожки печь я тоже не умею. Я знаю три иностранных языка, английский, немецкий и испанский, и лишь испанский я выучила намеренно. Остальные языки для меня как родные. Когда я была маленькая мама с дедой всегда говорили на трех языках, специально для того чтобы я иностранные выучила наравне с русским. Наш с мамой мозг устроен совершенно по разному, но, несмотря на это, нет никого во всем свете ближе друг другу, чем мы с мамой.

Мама всегда старалась развивать мой талант. Она искала во мне и другие таланты, но их не оказалось. «И не нужны нам другие. Когда ты сконструируешь, лунный лифт всем будет глубоко плевать, умеешь ли ты что-то еще» говорила мама. Она не жалела денег на моих репетиторов и учителей. А те дали мне очень много. Однажды она водила меня в музей физики и пыталась найти для себя хоть что-то, что она хотя бы могла понять, не говоря уже о чем-то интересном. Мы бродили по нему не один час, я увлеченно беседовала со всеми сотрудниками, кто хоть что-то понимал. Мама стояла рядом и терпеливо слушала, не понимая ни единого слова.

Когда мне было двенадцать лет мы провели месяц в Женеве. Далеко не один раз мы ездили в одно и то же место – смотреть на большой адронный коллайдер. Меня тянуло туда из-за людей, они столько всего знали, и все это мне хотелось впитать и объять. Маме было откровенно скучно, но она за все время ни слова не сказала. По вечерам она расспрашивала меня о том, что за сегодняшний день я узнала нового. Я рассказывала, захлебываясь словами, с замиранием сердца. В эти моменты я видела, что мама безгранично, как космос, счастлива. Она не понимала смысла того что я говорю, ей были важны мои эмоции. Мама говорила, что из них мы и состоим. И она смотрела на меня как на подлинник ценнейшей картины. Иногда я видела, как она ловит мои эмоции, как бабочек в сачок, и переставала говорить. Из нас обеих лились бурные водопады любви и эмоций, и мы просто наслаждались этими моментами. То чувство, когда тебя рвет на части от любви, я узнала благодаря маме. Что такое безграничная благодарность я узнала тоже благодаря ей. Можно было даже не прикладывать руки к сердцу, все и так было ясно как белый день.

Когда я была в восьмом классе, нам задали написать сочинение на тему «Кто такая моя мама». Я опущу свои сложности в написании сочинения в принципе, но еще сложнее мне было рассказать о том, кто же она такая. Мама очень многогранна, и я боялась пропустить любую из этих граней.

На первый взгляд мама закрытая. Она общительная пока ей это интересно. Если собеседник начинает ее напрягать, то она откровенно говорит ему об этом и уходит. Никто он любит правду. Все ищут ее, но когда находят она им не нравится. Моя мама это человек всегда говорящий правду. Логично, что она мало кому нравится. У нее очень мало друзей, вообще весьма узкий круг общения, но те люди, которые приняли ее со всеми причудами, имеют в знакомстве самого удивительного человека, которого лично я встречала в своей жизни. Вполне возможно, что еще встречу, но пока мама единственная в своем роде.

Матерные слова впервые я услышала от мамы, она закрывала мне уши в тот момент, потому что просто не могла содержаться. Вообще, моя мама жуткая грубиянка и хулиганка. Но дайте ей возможность выразить нежность, как вы очаруетесь бесповоротно. Нежности в маме ровно столько же, сколько и грубости, просто нежность она показывает далеко не всем. Не все ее заслуживают.

Моя мама самая чувственная женщина из всех. Это я могу сказать с полной уверенностью. Иногда я вижу, как она смотрит на работы Климта, Ван Гога, Мане, Ренуара (и многих других) и замираю. Я вижу, как ее рука сама тянется к полотну, ей хочется потрогать, так глубоко она почувствовала то, что хотел сказать художник. Она смотрит на картину, и здесь ее больше нет, она в другом мире, она способна в него погрузиться, отдаться ему. Ей хочется коснуться выпуклости красок как к живому существу, и в это прикосновение она вложила бы кусочек своей души.

Иногда я прошу маму рассказать о том времени, когда я была совсем маленькая, или когда мама была мною беременна. Когда она начинает об этом говорить, то за ней хочется записывать, так красиво, чувственно, до отвращения по-настоящему и живо у нее получается. В такие моменты она не матерится и не бранится. В такие моменты я вижу в ней ее художественный талант, глубоко зарытый бабушкой. Деда всегда читал мне сказки, но те же самые сказки мама читала совсем по-другому. В ее устах персонажи оживали. Когда она начинает рассказывать что чувствовала, когда я была у нее в животе, когда она меня бесконечно долгие шестнадцать часов рожала, когда все же родила и впервые взяла на руки, когда она рассказывает все это я узнаю новые слова. Нет, слова эти я уже много раз слышала, но из нее они звучат по-новому. Она плачет, когда рассказывает мне о таких вещах, потому что невозможно сдержать слез, так это волнительно и трогательно. Она становится оголенным высоковольтным проводом, который входит в контакт даже с веществами в составе воздуха. Я тоже в такие моменты плачу. Я не знаю, как маме удается так чувствовать. Иногда я завидую ее мужчинам, тем, которых она любила. Но думаю, ни один из них так и не смог разглядеть в ней всего этого, или оценить, иначе сейчас она не была бы одна.

Моя мама очень увлекающийся человек. Мне нравится подглядывать за ней, когда она работает. Она просто не замечает весь тот свинарник, среди которого сидит. Она бездумно бросает фанатики от конфет на пол, хотя никогда не сделала бы так в другой ситуации. Просто сейчас она увеличена. Мама любит свою работу, а во все, что она любит она кидается с головой. Погрузившись в текст, она не видит и не слышит ничего вокруг. Мне кажется, она не заметила бы, даже если бы за окном началась война. Когда она работает вид у нее отсутствующий здесь, и присутствующих где-то там. Между бровей морщинка, волосы куда зря, из-за уха торчит карандаш, выражение лица меняется каждую минуту, рот приоткрыт, она тихо вслух читает на том языке, с которого переводит. Бывает, она прерывает чтение и начинает разговаривать сама с собой все на том же языке, задавать себе же какие-то вопросы, и на них же отвечать. Пишет она при этом всегда по-русски. Однажды, сидя в своей комнате за уроками я услышала, как мама кричит что-то. Что именно она говорила понять я не могла, так как она говорила по-французски, но я услышала свое имя. Я решила сходить к маме и посмотреть, что там происходит. Я открыла дверь в кабинет и уставилась на маму.