Текст книги "Опасное наследство"

Рядом с Августой на переднем ряду сидел Эдвард – грузный, краснолицый мужчина средних лет. Недавно у него появились какие-то пятна на коже, придавшие ему еще более неряшливый вид. Он не отличался ни умом, ни трудолюбием, и за семнадцать лет работы в банке узнал очень мало о финансах. На работу приходил в десять часов, после полудня уходил на обед и редко возвращался. За завтраком пил херес и весь день пребывал в полупьяном состоянии. Во всех делах он полагался на своего помощника Симона Оливера. Невозможно было даже представить его старшим партнером.

Эмили, жена Эдварда, тоже сидела на переднем ряду, рядом со своим мужем, что было редким явлением. Теперь они почти всегда жили отдельно: Эдвард в Уайтхэвен-Хаусе со своей матерью, а Эмили в загородном доме, лишь изредка приезжая в Лондон на такие мероприятия, как похороны. В свое время она была симпатичной девушкой с большими голубыми глазами и детской улыбкой, но время наложило на нее свой отпечаток и прорезало лицо морщинами разочарования. Детей у них не было, и Хью подозревал, что они ненавидят друг друга.

За Эмили сидел Мики Миранда, как всегда дьявольски галантный, в сером пальто с воротником из черной норки. Хью опасался его с тех пор, как узнал, что это он убил Питера Миддлтона. Мики до сих пор был неразлучен с Эдвардом, и именно он стоял почти за всеми южноамериканскими инвестициями, которые банк осуществлял в последние десять лет.

После долгой скучной службы процессия направилась на кладбище под безжалостным сентябрьским дождем. Сотни экипажей, мешавшие друг другу, целый час вынуждены были медленно следовать за катафалком.

Когда гроб с телом Джозефа опускали в могилу, Августа стояла под одним зонтом с Эдвардом. Несмотря на седые волосы под большой черной шляпой, выглядела она великолепно. Хью задавался вопросом: уж не смягчится ли ее сердце сейчас, после потери мужа и спутника всей ее жизни? Но на лице ее застыло все то же суровое выражение, походившее на выражение лица мраморной статуи римского сенатора, без всяких признаков горя или сожаления.

После похорон в Уайтхэвен-Хаусе прошли поминки для всего большого семейства Пиластеров, включая партнеров с супругами и детьми, близких деловых знакомых и давних приближенных, таких как Мики Миранда. Для совместной трапезы Августа распорядилась сдвинуть два длинных стола в гостиной.

Хью уже год или два не посещал этот дом и заметил, что его интерьер снова переделали, на этот раз в модном арабском стиле. Дверные проемы заменили мавританскими арками, все предметы мебели украсили декоративными решетками, стулья и кресла обили тканью с красочными абстрактными узорами, а в гостиной установили каирскую ширму и подставку для Корана.

Августа усадила Эдварда в кресло отца во главе стола, что, на взгляд Хью, было немного бестактно – так еще сильнее подчеркивалась его неспособность пойти по стопам покойного. Пусть Джозеф и отличался некоторой безрассудностью, но дураком он отнюдь не был.

Но, поставив себе очередную цель, Августа, как всегда, принялась неукоснительно добиваться ее. Ближе к концу трапезы она заявила со свойственной ей прямотой:

– Теперь нужно как можно скорее назначить старшего партнера, и, очевидно, им будет Эдвард.

Хью даже вздрогнул. Он прекрасно знал, что в своей слепой любви к Эдварду Августа не потерпит никаких возражений, но тем не менее это ее заявление застало его врасплох. Он подумал, что нельзя оставлять это высказывание без возражений, но не мог придумать, в какие слова облечь свои мысли.

Наступила тишина, и Хью догадался, что присутствующие ждут, пока выскажется он, как главный противник Августы.

– Я считаю, партнерам будет лучше обсудить этот вопрос завтра, – сказал он дипломатично.

Но Августа не хотела так просто отпускать его.

– Я буду благодарна вам, молодой Хью, если вы позволите мне самой решать, о чем мне говорить в моем доме.

– Если вы так настаиваете, – Хью поспешно собирался с мыслями. – Пока ничего очевидного нет, и вы, дорогая тетушка, не знаете всех тонкостей вопроса, поскольку никогда не работали в банке. И, если уж на то пошло, вообще никогда не работали…

– Да как ты смеешь…

Хью в ответ тоже повысил голос:

– Старший по возрасту из партнеров теперь дядя Сэмюэл…

Тут ему показалось, что он звучит слишком агрессивно и продолжил чуть тише:

– Я уверен, что все мы согласимся с тем, что это будет самый мудрый выбор. Он опытный банкир, пользующийся уважением в финансовой среде.

Дядя Сэмюэл склонил голову в знак признательности, но ничего не сказал.

Никто не возразил Хью, но и никто не поддержал его. Никто не хотел противопоставлять себя Августе. «Трусы, – подумал он цинично. – Хотят, чтобы я отдувался за них».

– При этом дядя Сэмюэл в прошлом уже отклонил подобное предложение, – продолжил он. – Если он отклонит его и на этот раз, то следующий по возрасту партнер – Молодой Уильям, который также пользуется авторитетом в Сити.

– Но это выбор не Сити, а семейства Пиластеров, – нетерпеливо прервала его Августа.

– Партнеров Пиластеров, если быть точным, – поправил ее Хью. – Но как партнерам требуется поддержка семейства, точно так же им требуется и поддержка более широкого финансового сообщества. Если мы потеряем доверие, нам конец.

– Мы имеем право выбирать, кого захотим! – Августа явно теряла терпение.

Хью решительно покачал головой. Ничто его не раздражало до такой степени, как эти безрассудные речи.

– Никаких прав у нас нет, одни обязанности. Нам доверили свои миллионы фунтов другие люди. Мы не можем поступать так, как нам хочется. Мы должны действовать так, как мы обязаны действовать.

Августа попыталась воспользоваться другим аргументом:

– Эдвард – сын и наследник.

– Но это не наследственный титул! – возмущенно возразил Хью. – Он достается самому лучшему.

Теперь возмутилась Августа:

– Эдвард ничуть не хуже других!

Хью обвел взглядом всех присутствующих по очереди, намеренно задерживаясь на глазах каждого.

– Кто из присутствующих может по совести, положа руку на сердце, заявить, что Эдвард среди нас самый способный банкир?

Наступила долгая пауза.

– Южноамериканские облигации Эдварда принесли банку большие доходы, – сказала Августа.

– Да, за последние десять лет мы продали немало акций южноамериканских предприятий, и этими делами заведовал Эдвард, – признал Хью. – Но это опасные деньги. Люди доверяют этим акциям, только потому что доверяют Пиластерам. Если правительства этих стран откажутся платить по своим долгам, все эти акции и обязательства рухнут, а с ними рухнет и репутация банка. Успех Эдварда основан только на нашей репутации, но из-за него теперь она в руках грубых деспотов и генералов, которые даже читать не умеют.

Хью разгорячился, но ведь он сам неустанно трудился ради репутации банка, тратил много сил и ума, и его раздражало, что Августа желает все это разрушить.

– А ты продаешь североамериканские облигации, – сказала она. – Риск есть всегда. В этом и заключается банковское дело.

Она произнесла это торжествующим тоном, как будто бы поймала его на лицемерии.

– Соединенные Штаты Америки – современное государство с демократической формой правления, богатыми природными ресурсами и не имеющее врагов. После отмены рабства оно развивается ускоренными темпами, и ничто не мешает ему развиваться и дальше лет сто. По сравнению с ним южноамериканские государства – это куча враждующих между собой стран, правительство в которых может быть свергнуто в любой момент. Да, риск существует в обоих случаях, но на севере он гораздо меньше. Банковское дело заключается в том, чтобы минимизировать риск.

На самом деле Августа совершенно не разбиралась в банковском деле.

– Ты просто завидуешь Эдварду, как и всегда.

Хью удивился молчанию других партнеров. Он понял, что она уже поговорила с ними заранее. Но не могла же она убедить их признать Эдварда старшим партнером? Внутри его нарастало беспокойство.

– И что же она вам наговорила? – спросил он прямо, осматривая каждого по очереди. – Уильям? Джордж? Гарри? Давайте, выкладывайте. Вы же обсудили это заранее. Чем она вас подкупила?

Все в замешательстве заерзали на своих местах. Наконец Уильям сказал:

– Никто никого не подкупал, Хью. Просто Августа ясно дала понять, что если Эдварда не сделают старшим партнером…

– Продолжай, я слушаю…

– Тогда они заберут свой капитал из банка.

– Что? – поразился Хью.

Забрать свой капитал из семейного банка считалось самым тяжелым грехом; так поступил его отец, и за это его не простили до сих пор. То, что Августа была готова пойти на такой шаг, доказывало всю серьезность ее намерений. Но удивительно даже не это, а то, что партнеры банка готовы ей уступить.

– Вы же передаете правление в ее руки! – воскликнул Хью. – Если вы пойдете на поводу у нее в этот раз, то она будет угрожать вам и дальше. Если вы захотите сделать то, что ей не нравится, ей будет достаточно пригрозить забрать свою долю капитала, и вы сдадитесь. С таким же успехом можно было назначить старшим партнером и ее!

– Не смей говорить о моей матери в таком тоне! – взорвался Эдвард. – Следи за своими манерами!

– К черту манеры! – грубо прервал его Хью.

Он понимал, что, теряя самообладание, теряет и поддержку, но слишком рассердился и не мог остановиться.

– Вы разрушаете великий банк. Августа упряма, Эдвард глуп, а все остальные трусливы, чтобы поставить их на место.

Он встал, шумно отодвинув стул и бросив салфетку на стол, словно перчатку.

– По крайней мере одного человека вам не удастся запугать.

Остановившись, он понял, что у него на языке вертятся слова, от которых его жизнь сильно изменится. Все сидевшие за столом внимательно следили за ним. Выбора у него не было.

– Я ухожу из банка, – сказал он.

Прежде чем выйти из гостиной, он перехватил взгляд Августы, на лице которой отражалось победное выражение.

Тем же вечером к нему заехал дядя Сэмюэл.

Сэмюэл был уже стар, но по-прежнему отличался безобидным тщеславием, проживая вместе со своим «секретарем» Стивеном Кейном. Из всех Пиластеров только Хью посещал их дом, который располагался в немного вульгарном районе Челси. Казалось, что настоящие хозяева в этом эстетском жилище – кошки. Однажды, когда они приговорили бутылку хереса, Стивен признался, что у него единственная жена из Пиластеров, которую нельзя назвать вредной каргой.

Когда слуга сообщил о прибытии Сэмюэла, Хью находился в библиотеке, куда обычно удалялся после обеда. В руках он держал книгу, но не читал, а задумчиво смотрел в огонь камина, размышляя о будущем. У него достаточно денег, чтобы прожить в комфорте до конца дней и не работая, но теперь он никогда не станет старшим партнером.

Дядя Сэмюэл выглядел усталым и озабоченным.

– Почти всю жизнь я ссорился со своим кузеном Джозефом, – сказал он. – Жаль, что теперь ничего не изменишь.

Хью предложил ему выпить, и Сэмюэл попросил портвейна. Хью позвал дворецкого и приказал открыть бутылку.

– Ну, как ты, переживаешь? – спросил Сэмюэл.

Он единственный интересовался чувствами Хью.

– Я был в ярости, но сейчас в отчаянии, – ответил Хью. – Эдвард совершенно не подходит для старшего парнера, но ничего поделать нельзя. А ты как?

– Чувствую примерно то же самое. Наверное, и мне стоит подать в отставку. Забирать капитал я не буду, по крайней мере, сейчас, но через год точно уйду. Я уже сказал им об этом после твоей речи. Не знаю, нужно ли мне было заявить об этом раньше. В любом случае мое решение ни на что бы не повлияло.

– И о чем же они говорили после меня?

– Ради этого я и приехал к тебе, дорогой мальчик. Сожалею, что исполняю роль посланника врага. Они попросили убедить тебя не уходить.

– Чертовы идиоты.

– Да, они такие. Но тебе нужно принять во внимание следующее. Если ты немедленно подашь в отставку, то об этом сразу будет известно в Сити, как будет известно и о том, что стало причиной твоей отставки. Люди скажут, что если Хью Пиластер считает Эдварда неподходящим руководителем банка, то он, скорее всего, прав. И тем самым банк утратит доверие.

– Что ж. Раз у банка слабое руководство, то люди не должны доверять ему. Иначе они потеряют свои деньги.

– Но что, если твоя отставка послужит причиной финансового кризиса?

Хью об этом не подумал.

– Такое возможно?

– Думаю, что да.

– Разумеется, мне бы этого не хотелось.

Из-за кризиса могли пострадать и вполне благополучные предприятия, точно так же как кризис, вызванный крахом «Оверенда и Герни», разрушил фирму отца Хью в 1866 году.

– Возможно, тебе стоит остаться до конца финансового года, как и мне, – продолжил Сэмюэл. – Это всего лишь несколько месяцев. Тем временем люди привыкнут видеть во главе банка Эдварда, и ты сможешь уйти без лишней шумихи.

Вошел дворецкий с потвейном. Хью взял в руки бокал и задумчиво поднес его к губам. Каким бы отвратительным ни казалось ему предложение Сэмюэла, он был склонен принять его. Он прочитал целую лекцию об ответственности банкиров перед своими вкладчиками и финансовым сообществом, и ему нужно следовать своим словам. Если банк пострадает из-за его горячности, то он ничем не лучше Августы. Кроме того, у него будет время подумать над тем, чем заняться потом.

Хью вздохнул.

– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Я останусь до конца года.

Сэмюэл кивнул.

– Я так и думал. Ты поступаешь правильно – как всегда.

II

Одиннадцать лет назад, перед тем как окончательно покинуть высшее общество, Мэйзи посетила всех своих многочисленных богатых знакомых и убедила их пожертвовать деньги на Женскую больницу Саутуарка Рейчел Бодвин. В результате ей удалось собрать значительную сумму, на доходы от инвестиций которой и содержалась больница.

Финансами заведовал отец Рейчел, единственный мужчина из управляющих больницей. Поначалу Мэйзи хотела распоряжаться инвестициями сама, но выяснилось, что банкиры и биржевые маклеры отказываются воспринимать ее серьезно. Она могла бы попытаться настаивать на своем, но у них с Рейчел и без того было полно хлопот, так что они согласились на помощь мистера Бодвина.

Мэйзи была вдовой, но Рейчел до сих пор официально считалась супругой Мики Миранды, и он не давал ей развода, хотя они давно уже не виделись друг с другом. Десять лет Рейчел поддерживала тайную связь с братом Мэйзи Дэном Робинсоном, который стал членом парламента. Все трое жили в доме Мэйзи в пригородном Уолуорте.

Больница предназначалась для женщин из рабочего класса и находилась в Саутуарке, почти в центре города. Они арендовали четыре вытянутых здания близ собора Саутуарка и снесли внутренние стены на каждом этаже. Вместо больших отделений с многочисленными кроватями в них размещались небольшие уютные палаты на два-три места.

Небольшой, но удобный кабинет Мэйзи располагался у главного входа. Его украшали два изысканных кресла, цветы в вазе, слегка потертый коврик и яркие занавески. На стенах висел знаменитый плакат «Легендарная Мэйзи» – единственное напоминание о цирковом периоде ее жизни. На письменном столе царил порядок, и все папки с записями аккуратно хранились в шкафу.

Сейчас напротив Мэйзи сидела босая женщина в лохмотьях на девятом месяце беременности. В глазах ее застыло отчаянное выражение голодной кошки, зашедшей в первый попавшийся дом в поисках еды.

– Как вас зовут, дорогуша? – спросила Мэйзи.

– Роуз Портер, мадам.

Посетительницы всегда обращались к ней «мадам», как будто бы она была знатной дамой. Она давно уже перестала настаивать на том, чтобы ее называли просто Мэйзи.

– Хотите чаю?

– Да, спасибо, мадам.

Мэйзи налила чай в простую фарфоровую чашку, добавив молока и сахар.

– Вы, я вижу, устали.

– Я шла всю дорогу от Бата, мадам.

От Бата до Лондона была сотня миль.

– Это целая неделя пешком! Бедняжка! – воскликнула Мэйзи.

Роуз залилась слезами.

Такое было не редкостью, и Мэйзи привыкла к слезам, позволяя посетительницам выплакаться вволю. Присев на ручку кресла, она обхватила Роуз за плечи и прижала к себе.

– Я понимаю, что вела себя дурно, – всхлипывала Роуз.

– Вовсе нет, – возразила Мэйзи. – Мы все женщины, и мы понимаем друг друга. Здесь мы не читаем проповедей. Это дело священников и политиков.

Понемногу Роуз успокоилась и принялась пить чай. Мэйзи вынула из шкафа папку и села за письменный стол. Она записывала сведения о каждой женщине, попадавшей в больницу, и часто эти записи бывали весьма полезны. Если какой-нибудь консерватор читал в парламенте очередную лекцию о том, что все незамужние матери – проститутки или что все они бросают своих детей, она возражала ему тщательно задокументированными фактами. Также эти данные помогали ей в выступлениях, которые она проводила по всей стране.

– Расскажи, что произошло с тобой, – обратилась она к Роуз. – Как ты жила до того, как забеременела?

– Я работала кухаркой у миссис Фриман в Бате.

– И там ты познакомилась с твоим молодым человеком?

– Он подошел ко мне и заговорил на улице. У меня тогда был выходной во второй половине дня, и я купила себе новый желтый зонт. Я знаю, что выглядела слишком хорошенькой. Желтый зонт меня и погубил.

Мэйзи приходилось по крупицам вытаскивать из нее признания. История ее была типична. Молодой человек работал драпировщиком, то есть принадлежал к небедному сословию рабочего класса. Некоторое время он ухаживал за ней, и они даже говорили о женитьбе. По вечерам, в сумерках, они сидели в парке на лавочке и обнимались в окружении таких же парочек. Заняться чем-то серьезным возможностей почти не представлялось, но все же раза три-четыре они оставались наедине, когда ее хозяйка уходила или когда его домовладелица напивалась. Потом он потерял работу и в поисках новой переехал в другой город, написав ей пару писем. Затем он окончательно исчез, а она обнаружила, что беременна.

– Мы попытаемся связаться с ним, – сказала ее Мэйзи.

– Я думаю, он разлюбил меня.

– Посмотрим.

Как ни странно, в таких случаях часто выяснялось, что мужчина все-таки не против женитьбы, даже если сначала он сбегал из страха перед беременностью подружки. Шансы у Роуз были высоки. Ее молодой человек уехал в поисках работы, а не потому что разлюбил Роуз; он даже не знал, что будет отцом. Мэйзи всегда старалась найти их и привезти в больницу, чтобы они своими глазами увидели своего ребенка. При виде беспомощного младенца, плода их любви, у многих наворачивались слезы на глаза, и они горячо извинялись перед своими подругами.

Роуз поморщилась.

– В чем дело? – спросила Мэйзи.

– Спина болит. Наверное, из-за ходьбы.

Мэйзи улыбнулась.

– Это не спина. Это твой малыш просится наружу. Пойдем, я уложу тебя в кровать.

Она провела Роуз наверх и передала ее сестре.

– Все будет хорошо, у тебя родится замечательный малыш, – успокоила ее Мэйзи.

Потом Мэйзи прошла в другую палату и остановилась у кровати женщины, которую называли «мисс Никто», потому что она напрочь отказывалась сообщать о себе какие-либо сведения. Это была темноволосая девушка лет семнадцати, в богатом нижнем белье, говорившая с акцентом высшего среднего класса. Мэйзи подозревала, что она еврейка.

– Как чувствуете себя, дорогая?

– Превосходно. Я так благодарна вам, миссис Гринборн!

Эта девушка была полной противоположностью Роуз – могло даже показаться, что они родом из разных уголков земли, – но они оказались в одном и том же затруднительном положении и, если бы не больница, обеим предстояло бы рожать в самых неподходящих условиях.

Вернувшись в кабинет, Мэйзи продолжила писать письмо редактору «Таймс».

Женская больница

Бридж-стрит

Саутуарк

Лондон, Юго-Запад

10 сентября 1890 года

Редактору газеты «Таймс»

Уважаемый редактор!

Я с большим интересом прочитала письмо доктора Чарльза Уикхема, в котором он доказывает неполноценность женского организма по сравнению с мужским.

Утром она не знала, как продолжить это письмо, но встреча с Роуз Портер придала ей вдохновение.

К нам в больницу только что поступила молодая женщина в известном положении, проделавшая пешком весь путь от Бата до Лондона.

Редактор скорее всего удалит выражение «в известном положении» как вульгарное, но Мэйзи не собиралась исполнять для него обязанности цензора.

Я отметила, что доктор Уикхем отослал свое письмо из клуба «Коуз», и задалась вопросом: сколько членов клуба смогли бы повторить такую пешую прогулку?

Конечно же, мне, как женщине, никогда не выпадала честь посетить клуб и посмотреть, как он устроен изнутри, но я часто вижу, как у его входной двери джентльмены подзывают кеб, чтобы преодолеть расстояние длиной не более мили, и смею утверждать, что, на мой взгляд, большинство из них находятся далеко не в той форме, чтобы без одышки пройти от Пиккадилли до Парламентской площади.

И уж определенно они не могли бы вытерпеть двенадцатичасовую смену на фабриках Ист-Энда, как это делают тысячи английских женщин ежедневно…

Ее прервал стук в дверь.

– Входите, – сказала Мэйзи.

В кабинет вошла женщина в богатом платье и с большими голубыми глазами, не выглядевшая ни больной, ни беременной. Это была Эмили, супруга Эдварда Пиластера.

Мэйзи встала и обменялась с ней поцелуями. Эмили Пиластер числилась среди прочих покровительниц больницы – кружка женщин различного происхождения, негласной руководительницей которых считалась Эйприл Тилсли, ныне владелица трех лондонских борделей. Они передавали больнице поношенную одежду, старую мебель, остатки трапез со своих кухонь и различные принадлежности вроде бумаги и чернил. Иногда они находили работу для молодых матерей. Но главнее всего было то, что они давали Мэйзи и Рейчел моральную поддержку без всяких обязательных молитв, лицемерных проповедей и гневных обличений незамужних распутниц.

Мэйзи чувствовала отчасти и свою вину за тот злополучный визит Эмили в бордель Эйприл во время маскарадной ночи, когда бедняжке не удалось соблазнить собственного мужа. С тех пор Эмили и Эдвард жили отдельно, ненавидя друг друга, как это бывает во многих богатых семьях.

На этот раз Эмили казалась необычно взволнованной, глаза у нее горели. Она села в кресло, потом снова встала, проверила, плотно ли закрыта дверь, и восторженно сказала:

– Я влюбилась.

Мэйзи не была уверенна, что это такая уж отличная новость, но тем не менее решила поддержать подругу.

– Замечательно! И кто же этот счастливец?

– Роберт Чарльзуорт. Он поэт и пишет статьи об итальянском искусстве. Живет он в основном во Флоренции, но снимает коттедж в нашей деревне. Ему нравится английский сентябрь.

У Мэйзи сложилось впечатление, что Роберт Чарльзуорт имеет достаточно денег, чтобы хорошо жить, не работая по-настоящему.

– Звучит, как будто он неискоренимый романтик.

– Ах да, он такой сентиментальный! Он бы тебе понравился.

– Разумеется! – отозвалась Мэйзи, хотя на самом деле терпеть не могла состоятельных сентиментальных поэтов.

Впрочем, если Эмили счастлива с ним, то почему бы и нет? Она этого заслуживает.

– Так вы что, уже стали любовниками?

Эмили покраснела.

– Ах, Мэйзи, ты всегда задаешь такие неудобные вопросы! Конечно, нет!

После той маскарадной ночи было удивительно, что Эмили вообще что-то смущает. Тем не менее Мэйзи привыкла, что остальные считают ее самой опытной и раскрепощенной – в основном за то, что она предпочитает говорить начистоту. Многие женщины готовы пойти на что угодно, если им это нравится, лишь бы об этом не говорили вслух. Но у Мэйзи не хватало терпения придумывать вежливые и тактичные фразы. Если она что-то хотела узнать, то так и спрашивала напрямую.

– Но ты же не можешь стать его женой, ведь так?

Ответ Эмили ее удивил.

– Поэтому я и пришла к тебе. Ты знаешь о том, как аннулируют брак?

– Боже милосердный! – воскликнула Мэйзи и немного по-думала. – Ты хочешь получить развод на том основании, что брак не был консумирован, то есть осуществлен практически?

– Да.

Мэйзи кивнула.

– Да, мне известно об этом.

Не удивительно, что Мэйзи обратилась за юридической помощью к ней. Женщин-юристов не существовало, а юрист-мужчина немедленно доложил бы обо всем Эдварду. Мэйзи же защищала права женщин и изучила брачное законодательство.

– Тебе нужно обратиться в отделение Высокого суда по делам о наследствах, разводах и по морским делам. И нужно доказать, что Эдвард – импотент при любых обстоятельствах и не по твоей вине.

Лицо у Эмили вытянулось.

– Ах, вот как. Но мы ведь знаем, что это не так.

– К тому же тот факт, что ты не девственница, тоже может послужить препятствием.

– Значит, надежды нет, – грустно произнесла Эмили.

– Единственный способ – это заставить Эдварда сотрудничать. Как ты считаешь, с ним можно договориться?

Эмили просветлела.

– Да, можно.

– Если он подпишет показание под присягой о том, что является импотентом, и согласится не оспаривать аннулирование брака, то никто не будет настаивать на проверке.

– Ну, тогда я придумаю, как заставить его подписать эту бумагу. – На лице Эмили отразилось упрямое выражение, и Мэйзи вспомнила, насколько неожиданно упорной бывает эта женщина.

– Только будь осторожна. Сговор между мужем и женой в таких вопросах считается незаконным. Этими делами заведует отдельный чиновник Высокого суда.

– А потом я смогу выйти замуж за Роберта?

– Да. Отсутствие консумации – повод для полного развода по церковному праву. До слушания дела пройдет около года, и потом еще будет период ожидания около полугода, прежде чем развод признают окончательно, но в итоге тебе позволят выйти замуж вторично.

– Ох, лишь бы Эдвард согласился.

– Как он к тебе относится?

– Он меня ненавидит.

– Ты думаешь, он захочет избавиться от тебя?

– Я думаю, ему все равно, пока я ему не докучаю.

– А если ты ему будешь докучать?

– То есть если я специально стану ему мешать?

– Это я и хотела сказать.

– Наверное, можно попробовать.

Мэйзи была уверена, что Эмили сумеет надоесть любому, если как следует постарается.

– Чтобы составить документ для подписи, нужен юрист, – сказала Эмили.

– Я попрошу отца Рейчел, он адвокат.

– Правда попросишь?

– Конечно.

Мэйзи посмотрела на часы.

– Сегодня я с ним уже не встречусь, потому что нужно отвезти Берти в Уиндфилд перед началом учебного года. Но завтра могу встретиться.

Эмили встала с кресла.

– Мэйзи, ты самая лучшая подруга для любой женщины.

– Скажу тебе еще вот что – Августе не понравится то, что ты затеваешь. Она просто взбесится от злости.

– Я не боюсь Августы, – сказала Эмили.

На церемонии в Уиндфилдской школе, как и на любом мероприятии, Мейзи Гринборн привлекала многочисленные любопытные взоры. Тому было несколько причин. Все знали ее как вдову необычайно богатого Солли Гринборна, хотя у самой у нее денег было мало. Она также получила скандальную славу в роли «прогрессивной женщины», борющейся за женское равноправие. Недоброжелатели распускали слухи, что она специально подговаривает горничных заводить незаконнорожденных детей. Кроме того, когда она привозила Берти в школу, ее всегда сопровождал Хью Пиластер, красивый банкир, оплачивающий обучение ее сына. Самые сообразительные и циничные родители, конечно же, подозревали, что Хью – настоящий отец Берти. Но главной причиной было то, что в тридцать четыре она оставалась достаточно миловидной, чтобы вскружить голову любому мужчине.

Сегодня она была одета в бордово-красное платье с коротким жакетом; на голове красовалась алая шляпка с пером. Она осознавала, что выглядит беззаботной красавицей. В действительности же эти совместные с Хью посещения школы разбивали ей сердце.

Хью уже одиннадцать лет знал, что он отец Берти. Получив кое-какие намеки в разговоре с Беном Гринборном, он отправился к ней и заставил рассказать всю правду. Она не стала ничего скрывать. С тех пор он делал для Берти все, разве что официально не объявлял его своим сыном. Берти до сих пор верил, что его отцом бы скончавшийся добряк Солли Гринборн, и рассказать ему правду означало бы нанести ненужную душевную рану.

Полное имя мальчика было Хьюберт, и, называя его Берти, они делали небольшой комплимент принцу Уэльскому, которого близкие знакомые также называли Берти. Мэйзи давно не встречалась с принцем. Теперь она была не дающей балы светской красавицей и не женой миллионера, а скромной вдовой из южного Лондона. Такие женщины не входят в круг друзей принца.

Она назвала своего сына Хьюбертом прежде всего по созвучию с именем Хью, но потом ее стало тяготить это напоминание, и это было еще одной причиной, по которой она предпочитала называть мальчика Берти. Ему она говорила, что Хью когда-то был лучшим другом погибшего отца. К счастью, особого сходства между Берти и Хью не наблюдалось. Берти скорее походил на отца Мэйзи – высокий, стройный, атлетического телосложения, усердный студент. Мэйзи гордилась им.

Во время редких встреч Хью усердно играл роль вежливого друга семьи, но испытывал те же разрывающие сердце страдания, что и она.

Судя по словам отца Рейчел, Хью в Сити считали гением. И в самом деле, когда речь заходила о банках, глаза его начинали сверкать и весь он оживлялся. Мэйзи догадывалась, что ему очень нравится работа и он готов говорить о ней бесконечно. Но когда разговор переходил на другие темы, связанные с повседневной жизнью, Хью замыкался и казался нелюдимым. Ему не нравилось говорить о своем доме, о своей социальной жизни и тем более о своей жене. Единственное, чем он был готов делиться с нею, – так это рассказами о троих своих сыновьях, которых он любил до безумия. Но всякий раз в его тоне слышалось сожаление, и Мэйзи подозревала, что Нора не такая уж любящая и заботливая мать. Их совместная с Хью жизнь в браке давно не доставляла ему никакого удовольствия.

Сегодня Хью красовался в серебристо-сером твидовом костюме, идеально подходящем под цвет его тронутых сединой волос. С годами он немного располнел, но сохранил озорную улыбку, временами оживлявшую его лицо. Из них вышла бы неплохая пара, но они не были парой, и от этого им становилось еще грустнее на душе. Взяв его под руку, Мэйзи подумала, что готова продать душу ради того, чтобы находиться рядом с ним каждый день.

Вместе они помогли Берти распаковать чемодан в его комнате, а потом он приготовил им чай. Хью привез огромный пирог, которого хватило бы на весь шестой класс.

– В следующем семестре сюда приедет мой Тоби, – сказал Хью, попивая чай. – Ты не против приглядывать за ним?

– С удовольствием, – ответил Берти. – Уж я прослежу, чтобы он не бегал купаться в Епископскую рощу.

Мэйзи нахмурилась, и он поспешил добавить:

– Извините. Плохая шутка.

– Здесь до сих пор говорят о том случае? – спросил Хью.

– Да, каждый год директор произносит целую речь о том, как утонул Питер Миддлтон, и запугивает новичков. Но они все равно бегают купаться.

После чая они попрощались с Берти. Мэйзи было грустно расставаться со своим сыном, и она до сих пор относилась к нему как к малышу, хотя ростом он уже был выше ее. На станции они купили билет в первый класс до Лондона и сидели в купе одни.