Текст книги "Человек из Санкт-Петербурга"

– Ты борешься за свою страну, а тебе всаживают нож в спину всякие там социалисты и революционеры. Ты отстаиваешь интересы своего класса, но тебе мешают либералы. Ты делаешь все для семьи, но даже здесь тебя подстерегает предательство. Шарлотта! Но почему именно она? Почему?

Он задохнулся, словно ему не хватало воздуха.

– Что за проклятая жизнь, Томсон! Что за проклятая жизнь!

– Мне необходимо побеседовать с ней, – сказал Томсон.

– Мне тоже, – поднялся Уолден. Посмотрел на свою потухшую сигару и отшвырнул ее в сторону. – Пойдемте в дом.

В вестибюле Уолден остановил проходившую мимо горничную.

– Не скажете ли, любезная, где сейчас леди Шарлотта?

– Думаю, у себя в спальне. Пойти и проверить?

– Да. Передайте, что мне необходимо увидеться с ней в ее комнате немедленно.

– Слушаюсь, милорд.

Томсон и Уолден остались ждать в холле. Уолден огляделся – мраморные полы, резная балюстрада лестницы, лепной потолок, безупречно выдержанные пропорции: все это теперь совершенно обесценилось для него. Мимо молча и потупив глаза проскользнул лакей. Вошел мотоциклист, направившись прямиком в «Октагон». Притчард ненадолго появился в холле, чтобы забрать со столика корреспонденцию и доставить на почту, как, вероятно, сделал и в тот день, когда Шарлотта отправила свое предательское письмо Максиму. Горничная вернулась.

– Леди Шарлотта готова принять вас, милорд.

Уолден и Томсон поднялись наверх.

Спальня Шарлотты с окнами, выходившими в парк, располагалась на третьем этаже в центре дома. Комната была залита светом и обставлена самой современной мебелью с нарядной обивкой. «Давненько я сюда не заглядывал», – машинально подумал Уолден.

– У тебя очень злой вид, папа, – сразу заметила Шарлотта.

– Поверь, у меня есть на то серьезная причина, – сказал Уолден. – Мистер Томсон только что сообщил мне ужаснувшую меня новость.

Шарлотта нахмурилась.

– Леди Шарлотта, где Максим? – спросил Томсон без околичностей.

– Откуда мне это знать? – невозмутимо ответила Шарлотта, но заметно побледнела.

– Только не делай, черт возьми, вид, что тебя это не касается! – рявкнул Уолден.

– Как ты смеешь повышать на меня голос!

– Прошу прощения.

– Вероятно, вам лучше довериться мне, милорд, – вмешался Томсон.

– Что ж, пусть будет так. – И Уолден сел у окна, подумав: «Мне же пришлось еще и извиняться!»

К его дочери обратился Томсон:

– Леди Шарлотта! Я – полицейский и располагаю доказательствами вашей причастности к заговору с целью убийства. Поверьте, как и для вашего отца, главной заботой для меня теперь становится не допустить, чтобы это зашло еще дальше, то есть сделать все от нас зависящее, чтобы вы не отправились в тюрьму на весьма длительный срок.

Уолден вытаращил на Томсона глаза. В тюрьму? Он, конечно же, просто пугает ее… Но нет, тут же осознал граф, буквально парализованный страхом. По сути, он прав – Шарлотта преступила закон…

– Нам, возможно, удастся скрыть вашу причастность к этому делу, – продолжал Томсон, – но лишь при условии, что мы сумеем предотвратить убийство. Если же преступник добьется своего, мне не останется ничего другого, как привлечь вас к суду, и обвинением для вас тогда будет соучастие в убийстве. Теоретически вам может грозить смертная казнь через повешение.

– Нет! – Возглас вырвался у Уолдена помимо воли.

– Именно так, – тихо подтвердил Томсон.

Уолден спрятал лицо в ладони.

– Вы должны спасти себя от столь печальной участи, – сказал Томсон, – как и пощадить чувства родителей. Ваша обязанность сейчас – сделать все от вас зависящее, чтобы мы нашли Максима и спасли жизнь князю Орлову.

«Этого просто не может быть, – в отчаянии думал Уолден. – Я, видимо, просто схожу с ума. Мою дочь нельзя повесить. Но если Алекса убьют, Шарлотта станет одной из его убийц. Нет, суда над ней допустить невозможно. Кто у нас сейчас министр внутренних дел? Маккенна. – Уолден был с ним едва знаком. – Тогда должен вмешаться сам Асквит и предотвратить… Вот только захочет ли премьер-министр помочь?»

– Скажите, когда вы видели Максима в последний раз? – приступил Томсон к допросу.

Уолден смотрел на Шарлотту в ожидании ее реакции. Она стояла позади кресла, вцепившись обеими руками в спинку так, что побелели костяшки пальцев, но лицо оставалось спокойным.

– Мне нечего вам сказать, – ответила она после паузы.

Уолден громко застонал. «Зачем она продолжает упрямиться, после того как ее полностью изобличили? Что творится у нее в голове? Она кажется сейчас такой чужой. Когда же я успел потерять ее?»

– Вам известно, где сейчас находится Максим? – задал новый вопрос Томсон.

Шарлотта молчала.

– Вы предупредили его о принятых нами здесь мерах безопасности?

Ничто не отразилось на ее лице.

– Чем он вооружен?

Молчание.

– Отказ отвечать на мои вопросы только усугубляет вашу вину. Хотя бы это вам понятно?

Уолден сразу уловил перемену в тоне Томсона и вскинул на него взгляд. Теперь полицейский был разгневан всерьез.

– Позвольте мне вам кое-что растолковать, – сказал он. – Вы, вероятно, рассчитываете, что отец сумеет оградить вас от правосудия. Не исключено, что и сам он питает подобную иллюзию. Но если Орлов погибнет, клянусь, я лично прослежу, чтобы вы предстали перед судом за убийство. Подумайте об этом хорошенько!

И Томсон вышел из комнаты.

Его уход только расстроил Шарлотту. При постороннем ей с большим трудом, но удавалось держать себя в руках. Оставшись наедине с отцом, она чувствовала, что опасность сорваться многократно возросла.

– Я спасу тебя, если смогу, – печально произнес он.

Шарлотта сглотнула комок в горле и отвернулась. «Уж лучше бы он дал волю ярости, – думала она. – С этим бы я как-нибудь справилась».

Он тоже смотрел в окно, когда обратился к ней снова.

– Видишь ли, я чувствую себя в ответе за все, – с болью проговорил он. – Твоя мама была моим выбором, я стал твоим отцом и воспитывал тебя. А потому ты – целиком мое творение, что бы сейчас ни совершила. Но для меня непостижимо, как такое могло произойти. Действительно непостижимо. Быть может, ты мне все объяснишь?

– Я попытаюсь, – сказала Шарлотта.

Ей очень хотелось, чтобы он все понял, и она была уверена, что сумеет с ним объясниться, если только подберет нужные слова.

– Я не хочу, чтобы ты добился успеха, втягивая Россию в войну. Потому что в таком случае миллионы ни в чем не повинных русских людей будут бессмысленно убиты или искалечены.

Он казался искренне удивленным.

– Так вот в чем все дело? – спросил он. – Неужели только из-за этого ты сотворила столько ужасных глупостей? И это та цель, которую поставил перед собой Максим?

«Вероятно, он все-таки меня поймет», – подумала Шарлотта, несколько приободренная.

– Да, – кивнула она и с энтузиазмом продолжила: – Кроме того, Максим стремится к тому, чтобы в России началась революция, а даже ты, вероятно, согласишься, что она необходима. И, как он считает, она разразится, стоит народным массам узнать, что Алекс в Лондоне пытается отправить их воевать.

– Неужели ты полагаешь, что я хочу войны? – спросил он, не веря своим ушам. – Неужели думаешь, будто я стремлюсь развязать войну? Что она принесет мне лично хоть какую-то выгоду?

– Разумеется, нет. Но ты допустишь ее под давлением обстоятельств.

– Под давлением обстоятельств ее допустят все, даже твой Максим, который, как ты сама только что сказала, хочет революции в России. И если война неизбежна, то мы должны в ней победить. Разве и в этом для тебя заключено зло? – Он говорил теперь почти умоляюще.

Она все еще отчаянно пыталась все ему разъяснить.

– Не знаю, зло это или нет, но убеждена, что сама по себе война – источник неисчислимых несчастий. Русские крестьяне ничего не знают о мировой политике, да она их и не касается. Но их будут убивать, рвать их тела на части снарядами только потому, что вы с Алексом смогли договориться!

В ее глазах стояли слезы.

– Неужели ты не видишь, насколько это неправильно, папа?

– Но взгляни на это с точки зрения Великобритании, которая, между прочим, должна совпадать с твоей личной. Представь себе, что на фронт офицерами отправляются Фредди Чалфонт, Питер и Джонатан, а под их началом солдатами пойдут твой конюх Дэниел, его подручный Питер, наш сапожник Джимми, лакей Чарлз и Питер Доукинз с домашней фермы? Разве тебе не захочется, чтобы им оказали помощь? Разве в таком случае ты не будешь рада, что вся российская нация встала на их сторону?

– Конечно, буду, но только если русские люди пойдут на это по своему выбору. Но ведь так не получится, верно, папа? Выбор за них сделаете вы с Алексом. Вы должны работать не покладая рук, чтобы предотвратить войну, а не победить в ней.

– Если Германия нападет на Францию, мы обязаны будем вступиться за союзников. А для Великобритании господство Германии в Европе обернется настоящей катастрофой.

– Разве может случиться катастрофа, сравнимая по масштабам с самой войной?

– Так что же, нам теперь вообще никогда не воевать?

– Только если на нас нападут.

– Если мы не начнем сражаться с немцами на территории Франции, совсем скоро нам придется вступить с ними в битву здесь.

– Ты в этом уверен?

– Такое развитие событий весьма вероятно.

– Вот только когда это произойдет, нам и следует браться за оружие.

– Послушай меня. В пределы этой страны никто не вторгался уже восемьсот пятьдесят лет. А почему? Потому что мы шли воевать с другими народами на их земле, не допуская никого на свою. И именно это позволило вам, леди Шарлотта Уолден, родиться и вырасти посреди мира и процветания.

– Так сколько же раз нам пришлось воевать, чтобы предотвратить другую войну? И если бы мы не лезли с оружием в руках на чужие земли, стали бы там воевать вообще?

– Ответа на этот вопрос не знает никто, – сказал он устало. – Теперь я жалею, что мы мало занимались с тобой историей. Нам следовало больше разговаривать на подобные темы. Будь у меня сын, я бы непременно это делал. Но Бог ты мой! Я и вообразить себе не мог, что международной политикой заинтересуется моя дочь. И теперь мне приходится расплачиваться за ошибку. И какой ценой! В одном могу заверить тебя, Шарлотта: сумма человеческих страданий не сводится к той прямолинейной арифметике, которую преподает тебе Максим. Почему ты не веришь мне? Я лишился твоего доверия?

– Да.

– Но Максим хочет убить твоего кузена. Тебе и это безразлично?

– Алекса он собирается всего лишь похитить, а не убить.

Уолден покачал головой.

– Он уже дважды покушался на жизнь Алекса, а один раз чуть не убил меня. На его совести много загубленных жизней в России. Он не похититель, Шарлотта. Он – убийца.

– Не верю ни одному твоему слову.

– Но почему же? – опять спросил он, стараясь не терять терпения.

– Ты сказал мне правду о суфражизме? От тебя я узнала о горькой судьбе Энни? Или это ты просветил меня, что в так называемой демократической Великобритании большинство людей до сих пор лишены права голоса? Ты объяснил мне, в чем суть интимных половых сношений?

– Нет, я ничего этого тебе не объяснил.

К своему ужасу, Шарлотта увидела, что его щеки мокры от слез.

– Ты права. Скорее всего как отец я наделал слишком много ошибок. Просто не сумел предвидеть, насколько быстро все в мире изменится. Я, например, совершенно не представлял, какую роль в обществе к тысяча девятьсот четырнадцатому году будут играть женщины. Теперь я сам кажусь себе совершеннейшим неудачником. Но прошу поверить мне в главном: что бы я ни делал, диктовалось только любовью к тебе. Я и сейчас люблю тебя больше жизни. И плакать меня заставили не твои радикальные политические взгляды, а твое предательство, пойми. Я готов землю грызть, чтобы спасти тебя от суда, даже если вы сумеете убить беднягу Алекса, потому что ты моя дочь, то есть самый главный человек на всем свете. Ради тебя пусть идут к дьяволу и правосудие, и моя репутация, и сама Англия! Я готов ради тебя на любое преступление, и совершу его, не колеблясь ни секунды. Ты для меня превыше принципов и политики, ты – превыше всего. Вот что такое настоящие семейные узы. И потому мне так больно, что ради меня ты не сделала бы ничего подобного, верно?

Как бы ей хотелось сказать ему сейчас «нет»!

– Пусть я тысячу раз не прав, но разве ты не можешь быть верна мне просто потому, что я твой отец?

«Но ты мне даже не отец», – подумала она потупившись, не в силах смотреть ему в глаза.

С минуту они оба молчали. Потом Уолден утер слезы, поднялся и пошел к двери. Вынул ключ из замочной скважины, и она услышала, как он повернулся в замке, но уже снаружи. Ее заперли.

Она бросилась на кровать и разрыдалась.

Это был еще один совершенно провальный званый ужин, которые Лидия устраивала два вечера подряд. Теперь она вообще оказалась единственной женщиной за столом. Сэр Артур, такой веселый за обедом, выглядел мрачнее тучи, поскольку вся его крупномасштабная операция с целью поймать Максима закончилась ничем. Шарлотта и Алекс сидели под замком в своих спальнях. Бэзил Томсон и Стивен соблюдали в отношении друг друга холодную учтивость, но и только, потому что Томсон установил связь между Шарлоттой и Максимом, пригрозив отправить дочь Уолдена за решетку. Одним из гостей стал Уинстон Черчилль. Он привез текст договора, и они с Алексом подписали его, но никто не спешил праздновать дипломатический успех, понимая, что, если Алекса убьют, царь откажется ратифицировать соглашение. Черчилль заявил, что необходимо как можно скорее отправить князя домой. В ответ Томсон пообещал разработать безопасный маршрут и организовать массированную охрану с тем, чтобы Алекс мог двинуться в путь уже завтра. После ужина за неимением развлечений все рано отправились спать.

Но Лидия знала, что ей заснуть не удастся. Ни одна проблема не была решена. Всю вторую половину дня она провела словно в полудреме под воздействием лауданума, помогавшего ненадолго забыть, что Максим находится прямо здесь, в ее доме. Завтра утром Алекс уедет. Только бы удалось уберечь его от опасности в остававшиеся до отъезда несколько часов! Она размышляла, нет ли у нее способа уговорить Максима выждать всего лишь день? Можно ведь пойти к нему и солгать, что у него будет отличная возможность расправиться с князем завтра вечером. Но нет, его так просто не проведешь. Этот план никуда не годился. Однако стоило в голове зародиться мысли о свидании с Максимом, как она больше уже ни о чем не способна была думать. Выйти из этой комнаты, рисовало ей воображение, миновать коридор, подняться по лестнице, пройти еще одним коридором, сквозь детскую – в двери стенного шкафа, а там…

Она зажмурилась и натянула простыню поверх лица. Все так опасно! Лучше вообще ничего не делать, а лежать неподвижно, как в параличе. Оставить в покое Шарлотту, оставить в покое Максима, забыть об Алексе, забыть о Черчилле…

Но ее мучила неизвестность: что произойдет дальше? Шарлотта может пойти к Стивену и заявить: «Ты мне не отец!» Стивен может убить Максима. Максим может убить Алекса. Шарлотта может пойти под суд как убийца. «Максим может прийти сюда, в мою спальню, и поцеловать меня».

Нервы у нее снова разыгрались не на шутку, вновь начала подкрадываться головная боль. Да еще и ночь выдалась душная. Действие лауданума ощущалось уже слабо, но за ужином Лидия выпила столько вина, что по-прежнему была одурманена. По необъяснимой причине ее кожа обрела какую-то сверхчувствительность, и стоило ей пошевелиться, как даже тончайший шелк ночной рубашки, казалось, царапал грудь. Она чувствовала себя неуютно и душевно, и физически. «Хоть бы Стивен пришел ко мне сегодня, – подумала она с тоской, но тут же поняла: – Нет, мне этого не выдержать».

Присутствие в доме Максима даже сквозь закрытые веки слепило ее ярчайшим сиянием, не давая заснуть. Она откинула простынку, поднялась с кровати и подошла к окну. Открыла его пошире, но ветерок снаружи едва ли был прохладнее воздуха в спальне. Перегнувшись через подоконник и выглянув во двор, она увидела два фонаря, освещавшие портик при входе и полицейского, вышагивавшего вдоль фасада, чуть слышно похрустывая башмаками по гравию.

Чем сейчас занят Максим? Мастерит новую бомбу? Заряжает пистолет? Точит нож? Или мирно спит, дожидаясь нужного момента? А может, бродит по дому, пытаясь найти способ усыпить бдительность охраны Алекса?

«Я ничего не могу сделать, – подумала она опять. – Ровным счетом ничего».

Она взялась за оставленную книгу. «Уэссекские стихотворения» Гарди. «Почему мне попалась под руку именно она?» И странным образом том открылся на той же странице, что и утром. Лидия включила ночник и снова перечитала поэтические строки.

Девушка солгала перед алтарем, предала свою душу адскому пламени, но сделала это во благо, чтобы скрасить последние дни прекрасного, но нелюбимого человека. Поставленная перед выбором, она пожертвовала собой. «И есть ли гуманность в этом мире, – вопрошал поэт, – если он заставляет нас принимать подобные решения? Принуждает решать задачи, не имеющие верного ответа как такового?»

«Как это тонко подмечено! – поразилась Лидия. – Если сама жизнь так устроена, то кто из нас способен совершать только правильные и разумные поступки?»

Голова теперь просто раскалывалась от боли. Она выдвинула ящичек и приложилась к склянке с лауданумом. Потом еще раз.

И направилась в сторону заброшенной детской.

Глава пятнадцатая

Определенно что-то пошло не так. Максим не видел Шарлотту с полудня, когда она принесла ему таз, кувшин с водой, полотенце и кусок мыла. Скорее всего у нее возникли проблемы, не позволявшие навещать его, – ее могли заставить уехать или же она поняла, что за ней скрытно следят. Ясно только одно: его она не выдала.

Впрочем, в ее помощи он больше и не нуждался.

Он знал, где скрывался Орлов и где взять оружие. Сам он не мог проникнуть в спальню князя, поскольку того слишком надежно охраняли. Значит, придется заставить Орлова покинуть убежище. И Максим уже придумал, как это сделать.

За воду и мыло он взялся не сразу, потому что, во-первых, крошечная комнатушка не позволяла ему даже вытянуться во весь рост, чтобы как следует помыться, и, во-вторых, ему вообще какое-то время было не до наведения чистоты. Но теперь от духоты он буквально пропитался потом, а перед выполнением миссии хотелось ощущения свежести. И потому он перенес умывальные принадлежности в детскую.

Это было странное ощущение – стоять посреди комнаты, где Шарлотта провела столько часов своего детства. Но ему пришлось усилием воли заставить себя не думать об этом. Не самое подходящее время для сантиментов. Он полностью разделся и помылся при свете свечи. Все его существо наполнилось волнующим предвкушением и ожиданием, и, казалось, сама кожа излучает сияние. «Сегодня победа будет за мной, – подумал он яростно. – И не важно, скольких мне придется при этом убить». Максим энергично растерся полотенцем. Его движения были резки, а где-то в гортани возникло ощущение, от которого захотелось орать. «Должно быть, именно это заставляет воинов издавать перед схваткой боевой клич», – заключил он. Бросив взгляд вниз, он обнаружил зарождавшуюся эрекцию.

А затем услышал голос Лидии:

– Надо же! Ты отрастил бороду.

Он порывисто повернулся и ошарашенно уставился в темноту.

Она шагнула к нему и попала в круг света, отбрасываемого свечой. Ее светлые волосы не были заколоты и ниспадали на плечи. На ней была белая длинная ночная рубашка с вышитым лифом и приподнятой талией. Руки обнажены и бледны. На устах играла улыбка.

Они стояли неподвижно, глядя друг на друга. Несколько раз она готова была что-то сказать, но слова не шли. Максим же ощутил, как кровь прилила к его чреслам. «Как давно… Как же давно, – подумал он, – не стоял я обнаженный перед женщиной!»

Лидия подалась вперед, но магия момента ничуть не нарушилась. Она подошла и опустилась перед ним на колени. Закрыла глаза и прижалась к его телу. И когда Максим посмотрел на ее незрячее сейчас лицо, пламя свечи отразилось от слез у нее на щеках.

Лидии снова было восемнадцать, а ее тело сделалось молодым, сильным, неутомимым. Только что закончилась просто обставленная свадьба, после чего они с мужем уединились в небольшом домике, снятом в деревне. За окном в саду беззвучно шел снег. Они занимались любовью при свечах. Она покрывала его тело поцелуями, а он все твердил: «Я всегда любил тебя, все эти долгие годы». Хотя они вроде бы впервые встретились лишь несколько недель назад. Борода щекотала ей грудь, а она даже не помнила, что он отрастил бороду. Она смотрела на его руки, ласкавшие ее повсюду, находившие самые потаенные места, и говорила: «Это ты! Это ведь ты со мной, правда, Максим? Максим!» Словно мог существовать другой мужчина, который делал бы то же самое, доставляя ей это долгое и постепенно нараставшее наслаждение. Длинными ногтями она расцарапала ему плечи, дождалась, пока выступила кровь, и, подавшись вперед, стала жадно слизывать ее.

«Ты как животное», – сказал он.

И они прикасались друг к другу не переставая и с нетерпением и были подобны на самом деле не животным, а двум детям, оказавшимся в одиночестве посреди лавки кондитера, переходя от одного соблазна к другому, разглядывая, ощупывая, пробуя на вкус и не веря, что им так сказочно повезло.

Она сказала: «Я так счастлива, что нам удалось сбежать от всех». Но эта фраза почему-то навеяла на него печаль, и тогда она попросила: «Вставь мне туда палец».

И печаль мгновенно пропала, сменившись на его лице гримасой похоти, а она вдруг заметила, что плачет, но только не могла взять в толк почему. Внезапно до нее дошло, что это всего лишь сон, и мысль о пробуждении навеяла ужас.

«Давай теперь сделаем все очень быстро».

Они кончили вместе, и тогда она смогла сквозь слезы улыбнуться ему со словами: «Мы так подходим друг другу».

Они действительно двигались синхронно, словно пара танцоров или две порхающие в любовной игре бабочки, и она сказала:

«Как же мне хорошо! Боже милостивый, как же хорошо! А я-то думала, что со мной этого уже никогда больше не произойдет».

И ее дыхание превратилось в сплошные всхлипывания. Он спрятал лицо у нее на плече, но она взяла его обеими руками и отстранила от себя, чтобы видеть. Теперь она поняла, что это вовсе не сон. Что все происходит наяву. Между гортанью и позвоночником словно туго натянулась струна, и каждый раз, когда она вибрировала, все ее тело начинало петь песню, состоявшую из одной ноты – ноты наслаждения, звучавшей все громче и громче.

«Смотри на меня!» – велела она, уже теряя контроль над собой.

«Я смотрю», – отвечал он, и нота становилась более звучной.

«Я порочна! – выкрикнула она, подхваченная новой волной оргазма. – Смотри же, насколько я порочна!»

А ее тело уже билось в конвульсиях. Струна натягивалась все туже и туже. Пронзавшее ее наслаждение становилось острее, пока она не поняла, что сейчас лишится рассудка. Но в этот момент на самой высокой ноте ее песнь оборвалась, струна лопнула, а она обмякла, потеряв сознание.

Максим осторожно уложил ее на пол. При свете свечи ее лицо выглядело умиротворенным, напряжение ушло. У нее был вид человека, умершего счастливым. Она побледнела, но дышала ровно. Максим понимал, что Лидия все это время находилась в полусне, вероятно, под воздействием наркотика, но ему было все равно. Он чувствовал себя утомленным, слабым, беспомощным, благодарным и бесконечно влюбленным. «Мы могли бы все начать сначала, – подумал он. – Она – свободная женщина, ей ничего не стоит бросить мужа и поселиться со мной в той же Швейцарии, а потом туда приехала бы и Шарлотта…

Нет, – поспешил оборвать Максим свои мысли. – Такое может привидеться только в опиумном сне». Он уже строил подобные планы девятнадцать лет назад в Петербурге, но оказался бессилен против воли власть имущих. «В реальной жизни это просто неосуществимо, – подумал он. – Они снова вмешаются и все разрушат.

Они никогда не согласятся, чтобы она стала моей.

Мне остается одно – месть».

Он встал и поспешно оделся. Взял в руки свечу, в последний раз посмотрев на Лидию. Ее глаза оставались закрытыми. Ему очень хотелось снова прикоснуться к ней, поцеловать в податливые губы. Но настало время ожесточиться сердцем. Все! Больше этого не будет никогда. Максим отвернулся и вышел из двери.

Он бесшумно прошел по ковровой дорожке коридора и спустился по лестнице. В дверных проемах от его свечи возникали пугающе причудливые тени. «Этой ночью я могу погибнуть, но не раньше, чем убью Орлова и Уолдена, – думал он. – Я встретил свою дочь, я возлег со своей женой, и теперь мне остается только расправиться с врагами, чтобы со спокойной совестью покинуть этот мир».

На лестничной площадке второго этажа Максим случайно наступил на жесткий пол, и его башмак издал громкий стук. Он замер на месте и вслушался. Здесь ковровая дорожка обрывалась, обнажив мраморную плитку. Он некоторое время выжидал, но из дома не доносилось никаких звуков. Тогда он снял обувь и пошел дальше босиком – носков у него не было.

Свет оказался потушен повсюду. «Может ли случиться, что в такой тьме кто-то все равно бродит по дому? Вдруг один из гостей среди ночи проголодается и пожелает поживиться съестным из буфета на кухне? Не взбредет ли в голову дворецкому, что он услышал смутный шум и ему надо сделать обход? Не приспичит ли в туалет телохранителю Орлова?» Максим до предела обострил слух, готовый задуть свечу и спрятаться при любом постороннем шорохе.

Только благополучно спустившись в холл, Максим достал из кармана начерченные Шарлоттой схемы дома. Держа свечу как можно ближе к бумаге, первым делом внимательно вгляделся в план первого этажа, а потом повернул в коридор справа от лестницы.

Так, миновав библиотеку, он попал в оружейную комнату.

Мягко прикрыв за собой дверь, огляделся. И чуть не подпрыгнул от внезапного испуга, когда жуткая тень головы какого-то чудовища вдруг упала на него. Он дернулся, и свеча погасла. Уже в темноте Максим сообразил, что на него нагнало страха чучело головы тигра, закрепленное на стене. Он снова зажег свечу. Охотничьи трофеи украшали все четыре стены комнаты. Здесь были и лев, и олень, и даже носорог. В свое время Уолден от души пострелял зверье в Африке. Кроме того, в специальной стеклянной витрине хранилось чучело какой-то огромной рыбины.

Максим поставил свечу на стол. Ружья были установлены в ряд вдоль стены. Там были три пары обычных охотничьих двустволок, винтовка «винчестер» и нечто огромное, что Максим про себя сразу окрестил «слоновым ружьем». Впрочем, он не знал, из какого оружия стреляют в слонов, да и слона-то никогда в жизни живьем не видел. Ружья были закреплены цепочкой с навесным замком, пропущенной через предохранительные спусковые скобы и крепившейся с противоположной стороны к кронштейну, привинченному к деревянной полке.

Максим задумался, как поступить. Ружье ему было необходимо. Он решил сначала, что сможет взломать замок, если найдет крепкий рычаг вроде отвертки, но потом понял, что гораздо легче вывинтить шурупы крепежного кронштейна, а потом просто пропустить цепочку вместе с ним сквозь спусковые скобы.

Он снова сверился со схемой, начерченной Шарлоттой. Рядом с оружейной располагалась цветочная комната. Взяв свечу, он прошел через соединявшую их дверь. Это было тесное и прохладное помещение с мраморными полами и каменной раковиной умывальника. Внезапно послышались шаги. Максим задул свечу и присел на корточки. Звуки доносились снаружи с покрытой гравием дорожки во дворе – наверняка один из охранников. Блеснул свет фонаря, делавшийся все ярче, а шаги приближались. Замерли они прямо напротив двери, а фонарем посветили в окно. И при более ярком освещении Максим разглядел над раковиной полку с крючками, на которых висели инструменты: садовые ножницы, секатор, небольшая тяпка и нож. Сторож подергал ручку двери, за которой притаился Максим. Она оказалась заперта. Затем шаги удалились, и свет фонаря померк. Какое-то время Максим ожидал. Как поступит сторож? Весьма вероятно, что он заметил блеск свечи в цветочной, но теперь думал, должно быть, что в окне отразился его собственный фонарь. Да и у любого из обитателей дома могла найтись вполне объяснимая причина зайти в комнату. Но охранник мог принадлежать к тому типу людей, для которых лучше лишний раз проверить, и, значит, способен был поднять тревогу.

Оставив дверь между комнатами открытой, Максим через оружейную вернулся в библиотеку, не смея зажечь свечу и ощупью передвигаясь в полной темноте. Он сел на пол позади большого кожаного дивана и медленно досчитал до тысячи. Никто так и не появился. К счастью, полицейский все-таки не был паникером.

Максим зашел в оружейную и запалил свечу. Окна здесь закрывали плотные шторы, каких не было в цветочной комнате. Осторожно проникнув туда, он снял с крючка нож, вернулся, закрыв дверь, и склонился над полкой с ружьями. Острием ножа он принялся выкручивать шурупы, крепившие кронштейн к краю полки. Дерево оказалось старым и неподатливым, но постепенно шурупы вылезли из своих отверстий, и больше ничто не мешало завладеть одним из ружей.

В комнате он, кроме того, обнаружил три комода. В первом из них была установлена целая батарея бутылок с виски и бренди в окружении чистых бокалов. Второй служил хранилищем для огромной кипы старых подшивок журнала «Конь и пес», поверх которых лежала большая тетрадь в кожаном переплете с надписью «Моя охота». Третий оказался заперт, и, как ни трудно было заключить, именно в нем держали боеприпасы.

Садовым ножом Максим легко вскрыл замок.

Из всех трех видов имевшегося под рукой оружия он предпочел бы «винчестер». Однако, перебирая коробки, не обнаружил патронов ни к нему, ни к «слоновому ружью», которые, очевидно, держали в качестве памятных сувениров. Придется довольствоваться обычной двустволкой. Все они были двенадцатого калибра, а заряды к ним содержали дробь шестого номера. Чтобы убить человека, стрелять придется с близкой дистанции: для полной уверенности – не более чем с двадцати ярдов. И у него будет только две попытки, а потом возникнет необходимость перезарядиться.

«Что ж, – подумал Максим, – мне и нужно уложить всего двоих».

У него по-прежнему не шел из головы образ Лидии, спавшей на полу в детской. Воспоминания о том, как они занимались любовью, лишь прибавляли ему сил и уверенности в себе. Фатализм, охвативший его в первые минуты, больше не возвращался. «С какой стати мне умирать? – думал он. – И кто знает, что может случиться, когда я убью Уолдена?»

Размышляя об этом, Максим зарядил ружье.

«А теперь, – подумала Лидия, – я должна покончить с собой».

Другого исхода для себя она не видела. Второй раз в жизни она пала на самое дно. И оказалось, что все годы постоянного самоконтроля ничего не значили, стоило вновь появиться Максиму. Жить дальше с осознанием того, что она собой представляет, казалось невозможным. Ей хотелось умереть, причем быстро.