Текст книги "Песня зверя"

– А еще помедленнее не могли?! – заорала я, когда они наконец пришли. – Мы тут так веселились, пока вас ждали, а вы все испортили!

– Берегли силы для обратной дороги, – мирно отозвался Давин.

Мак-Аллистер в темной глубине хижины вскочил на ноги:

– Ну что, нашли?

– В Фандине четыре дракона. У одного «больное крыло». Мы сами его не видели, но кузнец нам рассказал. Над его логовом вьются птицы. Кажется, это то, что мы ищем.

– Идем туда этой же ночью, – объявил Мак-Аллистер. – Объясните, как его найти.

Тарвил угольком на куске коры нарисовал карту, отметил заброшенную тропку, ведущую в лагерь, часовых, все постройки, хижины Всадников и место, где, по всей видимости, жил этот кай.

– Откуда ты знаешь, Эйдан, что это тот самый? – осторожно поинтересовался Давин. – Ты нам так и не рассказал, что именно собираешься делать. Может, подождем Нарима? Он появится со дня на день.

– Для начала Лара велит ему назвать свое имя, как она приказала Келдару тогда, в первый раз, – ответил сенай, набрасывая плащ на плечи. Давин подскочил от ужаса.

– Но ты же говорил, что едва не…

– Это не я едва не умер, это Келдар умирал, а я почувствовал его боль. На сей раз я подготовлюсь. Идем.

– Стойте! – закричала я, когда элимы побежали через деревню вслед за сенаем. – Могли бы меня спросить… – Но пока я взваливала на плечо сумку с доспехами, они были уже далеко, и, чтобы не упустить их из виду, мне пришлось пробиваться через стайку приставучих детишек-побирушек.

Мак-Аллистер пронесся пол-лиги до лагеря по колючим кустам и низкому лесочку так, словно за ним по пятам гнались все легионы Клана. Пока Давин с Тарвилом искали тропу в лагерь, мы прятались за скалой из растрескавшегося красного песчаника, глядя сверху на Фандин. В темнеющем небе то и дело вспыхивали острые языки сине-оранжевого пламени. Мой Клан называет такой огонь «знаком беды»: по нему сразу видно, что кай страдает, а значит, сожжет всякого, кто хоть на тысячу шагов приблизится к его логову. Раненый кай опаснее всего на свете.

– Прости, что потащил тебя с собой, – после долгого молчания тихо произнес Мак-Аллистер – словно прочитал мои мысли. – Если бы я мог обойтись без твоей помощи, не стал бы тебя звать.

Вдалеке закричал кай, эхо отдалось в красных скалах вокруг нас, и сенай поежился.

– Еще не поздно вернуться, – напомнила я. – Если когда-то они и были такими, как ты думаешь, теперь это не так. Это же убийцы. Разума у них нет. Тебя обманули. Нарим…

– И что же Нарим? – Темные его глаза вспыхнули, в них отразилось оранжевое пламя.

Я осеклась.

– Дождись его и спроси сам.

– Нет. – Он показал на утес – там как раз показался Давин и взмахнул руками, призывая нас поторопиться.

В густеющих сумерках мы взобрались по крутой тропе, если вообще можно назвать тропой уступ шириной в ладонь. С каждым шагом из-под ног сыпались обломки мягкого красного камня, крошечные обломки с еле слышным шуршанием падали к подножию скалы. Когда мы вжались в тесную нишу, где нас дожидался Тарвил, на западе уже гасли последние лучи.

– Обойдите логово под вон тем остроконечным утесом, – объяснял Тарвил. – Все, как я нарисовал. В долине всего три хижины Всадников, живут только в первых двух.

В ночи раздался кошмарный вой, долину осветила вспышка пламени. Лицо у Мак-Аллистера застыло, и я подумала, что кожа на скулах вот-вот лопнет, а под ней окажется сталь.

– Они не бродят на свободе… раненые? – спросил сенай, не отрывая взгляда от зловещих зарниц.

– Нет. Только если Всадник им велит. А так они лежат на одном месте, пока не умрут или не исцелятся. – Отвечая, я надевала доспехи. Свои Мак-Аллистер, конечно, не захватил.

Давин, разволновавшись, хотел было что-то сказать, но его оборвал еще один вопль – долгий, мучительный, убийственный. Когда он стих, я зашнуровала башмаки, и Тарвил протянул Мак-Аллистеру фонарь.

– Давай его мне, – велела я, запихивая волосы под шлем, чтобы ничто не выдавало во мне женщину. – А ты держись за мной, подальше от света. – Я повесила на пояс свернутый хлыст и нащупала кошелек, проверяя, со мной ли то, что я прихватила на всякий случай. Мак-Аллистеру не стоит знать, что у меня там. Еще разволнуется. И не возьмет меня с собой.

– Да благословит вас Единый, Властитель наших путей, – убитым голосом произнес Давин. – Мы ждем вас здесь.

Мак-Аллистер пожал руки Давину и Тарвилу и насмешливо поклонился мне, подняв бровь:

– Ну что ж, госпожа моя Лара, кем мы станем этому дракону – спасением или ужином?

И изящным жестом указал на тропинку: ведите, мол, госпожа моя Лара.

В тесной долине, окруженной крутыми утесами, гулял горячий зловонный ветер. В лагере держали только раненых каев, которым не нужен был простор. «Чем теснее, тем лучше», – говаривали в Клане. Наверно, это потому, что на воле больные каи прячутся именно в тесные пещеры, чтобы умереть или выздороветь.

Мы пробрались мимо обширных загонов; при каждой вспышке пламени перепуганные козы жались к ограде. За загонами у самых скал теснились деревянные сарайчики – кухня, кузня, кладовая, амбар, барак для кухарок и еще один – для загонщиков скота, которые пополняли стада коз. Лазарет для раненых Всадников стоял на другом конце долины, подальше от шумных вонючих загонов. Кое-где в окнах мерцали светильники. Два раба тащили к загонам тележку с отбросами.

Мы пропустили тележку, затаившись под деревом. Из кузни отсвечивало оранжевое пламя; за порог вышел здоровенный детина, помочился под кустом и вернулся обратно, захлопнув за собой дверь. Неподалеку от нас изгибалась сухая накатанная дорога; она вела к расщелине в скалах – главному входу в лагерь. Стража, скорее всего, стоит снаружи. Если в лагере нет заложников, внутри стеречь нечего. Слева виднелась задняя стена первой всаднической хижины. Вход ее был обращен к середине долины, где в кольце кровавиков держали драконов. Теперь нам предстояло или в открытую пойти по дороге за хижинами, или нырнуть в темноту в середине лагеря, где нас легко мог заметить какой-нибудь Всадник. Или дракон.

Я решила идти по дороге. И ошиблась. Едва мы ступили на нее, как из ущелья показалась кучка верховых. Скакали они так быстро, что мы не успели нырнуть в спасительную тень. Двое из них были Всадники и еще двое – просто люди из Клана. Все они горланили непристойные куплеты и были, похоже, изрядно пьяны. У каждого за спиной сидела женщина, еще две ехали на одном коне. То ли кромешные дуры, то ли нализались в стельку, – неужели не знают, что пьяный Всадник во время совокупления не может сдержать внутренний огонь? Да они же до утра не доживут. Замыкали шествие два слуги с факелами. Кавалькада едва не налетела на забор в каких-нибудь пятидесяти шагах от нас, женщины захохотали и завизжали, как свиньи. Мужчины спешились и передали поводья слугам. Я было подумала, что в суматохе нам удастся скрыться. Но тут один из слуг поднял факел и гаркнул:

– Стой, кто идет?

Думать было некогда. У нас не осталось ни секунды. Нельзя подпускать их близко. И тогда я схватила хлыст и развернулась спиной к Всадникам и лицом к Мак-Аллистеру.

– На колени, – шепотом велела я. – Делай, как я скажу. – И дважды щелкнула хлыстом, чтобы он не стал возражать. У меня, к несчастью, женский голос. Тот, кто носит доспехи Всадника, не может говорить женским голосом.

– Говори за меня, – прошипела я. – Скажи им, что тебя зовут Гер и что при тебе раненый кай из Гондара и сенайский жулик-картежник из Валлиора. Говори как Всадник.

Я снова щелкнула хлыстом – взметнулась пыль, – и Мак-Аллистер упал на колени. Взгляд у него остекленел.

– Проходите! – рявкнул он и добавил все, что я велела, – на наречии Всадников, тупо и нагло, то есть именно так, как требовалось. – Сначала разберусь с этой сенайской вошью, а потом приду к вам и погляжу, чем меня порадуют в этой дыре!

Да чтоб они сгорели, – пронеслось у меня в голове. Компания стояла и глазела, прихлебывая из пузатых мехов. Женщины непристойно висли на кавалерах.

– Придется все разыграть, – шепнула я, опрокинула Мак-Аллистера навзничь и стянула ему руки хлыстом.

– Чтоб тебе неповадно было, сенай! – заорал он. – Кого вздумал дурить – Всадника из Клана! – Он попытался встать, и в улыбке его я заметила тревогу. – Гляди не заиграйся, – шепнул он.

Я снова опрокинула его и выхватила кинжал.

– Ну и что мне с тобой сделать? – зарычал он и разразился такими затейливыми ругательствами, что я даже рот разинула: и представить себе не могла, что он их знает! – Посмотрим, как умеют работать сенайские ослы!

Я продолжала ему подсказывать, и играл он великолепно. Я обнажила меч и, дернув за хлыст, поволокла «пленника» от пьяных гуляк к тележке с дровами. Он помогал мне – перебирал ногами, словно пытался встать или брыкаться, а на самом деле отталкивался от земли, чтобы те не заметили, как трудно мне его тащить. Несколько раз он падал на спину, и мне приходилось действительно волочить его, пока он снова не упирался ногами. Щадить его я не могла, чтобы зрители ничего не заподозрили. Когда мы добрались до тележки, он с трудом поднялся на четвереньки, переводя дыхание, а я достала из сумки цепь, позаботившись, чтобы она блеснула в лунном свете. Зеваки заржали, засвистели и заулюлюкали.

– Спроси, как им это, – велела я. – Скорее. Давай развлекай их, тогда они не полезут.

– Сейчас, – он судорожно вздохнул, поднял глаза и увидел, что у меня в руках. – О боги…

– Говори!

– Ну как, нравится? – крикнул он, отчаянно мотая головой. – Нет… нет… нет, мне это не нравится совершенно точно… – прошептал он едва слышно.

Пьяницы загоготали, и я снова повалила его пинком, наступила ему на грудь и, развязав хлыст, защелкнула оковы на покрытых шрамами запястьях.

– По-другому никак. – Стараясь не смотреть ему в лицо, я продела цепь в железные кольца на оглоблях. – Сейчас мы пройдем между ними и хижинами, как будто я хочу найти свободную и поселиться там. По-другому никак.

Мне показалось, что Мак-Аллистер тащил тележку с дровами до пустой всаднической хижины часа два, а прошли мы всего полторы тысячи шагов. Тележка была громоздкая и тяжелая. Зрители провожали нас восторженным гоготом. Я приветственно подняла меч, не забывая время от времени ударять хлыстом в землю возле сеная. Один раз я задела его по щеке, потом по плечу, разорвав рубаху и заставив его глухо выругаться. В ответ на каждый удар он прилежно дергался, и я подозревала, что стонал он взаправду, хотя никогда никому бы в этом не признался. Когда мы миновали гуляк, они вспомнили о собственных развлечениях и двинулись к обитаемым хижинам, призывая меня побыстрее покончить со справедливым возмездием и присоединиться к ним.

– Скажи, пусть оставят тебе женщину, – велела я.

Он мотнул головой, задыхаясь.

– Не могу.

Я подняла над головой меч и покрутила его в воздухе. Мы не останавливались, пока не дошли до третьей хижины, и даже тогда я трижды огляделась, прежде чем снять с него цепи.

Он согнулся вдвое, свесив голову и опершись руками о край тележки.

– Спасибо Семерым, не полная, – прохрипел он.

– Пошли скорее. Всадники перепились и про нас не вспомнят, а слуги – нет. Они наверняка пойдут разузнать про вновь прибывших.

– Знаешь, Лара, ты очень находчивая, ты все замечательно придумала. Но в следующий раз лучше предупреждать. – Мак-Аллистер выпрямился, потянулся, разминая спину и плечи, и потер, скривившись, запястья. – По крайней мере успею вспомнить ругательства.

Старательно отводя глаза, я вытащила кай'цет из кошелька и положила его в мешочек на шее, чтобы руки у меня остались свободными. Потом натянула перчатки, убрала цепи в сумку и свернула хлыст. Мне совершенно не надо было глядеть Мак-Аллистеру в лицо, чтобы понять, каково ему от всего этого.

– Если бы ты не был таким слизняком и трусом, – фыркнула я, – подумал бы о том, как себя защитить. Лично я не собираюсь идти в пекло голышом. – И, не дав ему времени брякнуть очередную глупость, зашагала в темноту, направляясь к остроконечному утесу, про который говорил Тарвил. Мак-Аллистер молча пошел за мной. Я старалась обходить расщелины и трещины в оплавившейся земле. Вообще-то желтый огонек светильника Всадники могли и заметить, но мне совсем не улыбалось сломать ногу, оступившись в какой-нибудь колдобине. Я прибавила шагу. Надо было спешить.

Мы прошли от всаднической хижины тысячу шагов. Земля под ногами начала дрожать, и послышался приглушенный злобный рык кая. Слева полыхнуло сине-оранжевое пламя, и я остановилась, соображая, с какой стороны лучше обойти громадную груду булыжника. Я решила все-таки повернуть налево, и тут Мак-Аллистер подал голос:

– Ты велишь ему назвать свое имя, как Келдару?

– Если хочешь, велю.

– А потом… потом, что бы ни случилось, пожалуйста, беги. Если это не Роэлан, я тебя догоню.

– И как ты собираешься меня догонять? Да тебя же и туда надо на ручках нести. Я же тебя этой телегой совсем измотала.

– Я способен сделать все, что нужно. И вовсе не намерен погибать.

Я не ответила. Тогда он схватил меня за локоть и развернул лицом к себе. Это было совсем не вовремя: у следующей скалы снова вспыхнул синий огонь.

– Поклянись, что позаботишься о себе. Пожалуйста. Мне будет гораздо легче, если ты поклянешься, потому что ты сдерживаешь все клятвы, что бы ты о них ни думала. Тогда я не буду за тебя бояться.

Ох, где ему знать, как ловко я обхожусь со своими клятвами…

– Обещаю, – согласилась я. – И что нам теперь делать?

Кай прожег в земле глубокую яму. К нему пригоняли скот, животные падали в яму, а дракон не мог их оттуда достать ни когтями, ни зубами. Раненый кай ревел в ярости и лупил по земле хвостом, а трупы в яме воняли так, что меня едва наизнанку не вывернуло.

Мы залегли на скале, глядя на синие вспышки. Мак-Аллистер позеленел и прикрыл рот и нос рубашкой.

Я сразу поняла, что это не тот дракон. Он был совсем не старый. По наростам над глазами, конечно, нельзя судить точно, но я видела добрых полсотни драконов старше этого. К тому же его левое крыло, которое не складывалось и волочилось, подергиваясь, по земле, явно было сломано в битве совсем недавно. А элимы считали, что Роэлан – один из семерых старших драконов и что горб у него – ровесник его имени. А птицы, кружившие над ним, оказались попросту стервятниками, слетевшимися на запах падали.

– Не тот! – яростно шепнула я Мак-Аллистеру. Я попробовала объяснить ему, почему мы ошиблись. Пусть он одумается и откажется от этой затеи…

Мак-Аллистер помотал головой.

– Мы с таким трудом сюда пробрались. Давай все-таки проверим.

И этот человек называл меня упрямой! С хлыстом наготове – вдруг эта тварь управляется с левым крылом лучше, чем кажется, – я сползла со скалы и оказалась под носом у кая.

– Тенг жа нав вивир! – закричала я, и зверь, заметив меня, изрыгнул струю пламени и заревел так, что я испугалась, как бы у Мак-Аллистера череп не раскололся. Мой едва не треснул. Я подняла кровавик и начала подчинять себе зверя, стараясь сделать так, чтобы ни меня, ни Мак-Аллистера тварь палить не стала. Если зверюга почует во мне слабину, пламя коснется нас – и нам конец. Этот дракон был совсем не такой, как Келдар.

– Как твое имя, тварь? Говори! – рявкнула я. – Каким именем зовут тебя братья? Как называют тебя сестры? Какого слова боятся твои детеныши?

Он ни за что не желал меня слушаться. Он извивался и рычал, от вони у меня все плыло перед глазами, а он все хрипел и рокотал, будто живой вулкан, и так лупил хвостом по земле, что я еле на ногах стояла. Чудовищная голова нависла надо мной, алые глаза светились, будто два солнца из самых страшных моих снов, – проклятые кровавые глаза!

– А ну, говори! – снова приказала я.

Такого злобного и громкого рева я еще никогда не слышала. У меня подкосились ноги, пальцы сами собой разжались, и хлыст упал наземь. Мне было никак не подняться, казалось, во мне не осталось ничего, кроме этого рева. Даже когда тварь захлопнула пасть, гул не стих, а дракон все шарил, шарил кругом страшными своими глазами. Ноздри полыхнули. Голова нырнула вниз. Держи его. Надо было не выпускать его из-под власти камня. Я закричала, чтобы кай не смел палить, но не услышала собственного голоса – в ушах все еще звучал кошмарный рев. Я снова закричала и усилием воли заставила мышцы слушаться. Никогда еще от драконьего рева мне не было так худо. Теперь-то я поняла, каково было Эйдану. Эйдан…

Я подобрала хлыст, поднялась на ноги и снова выронила оружие – алая пасть с хрустом сомкнулась у самого моего лица. Дракон отдернул голову, расправил здоровое крыло и принялся молотить им воздух, отчаянно пытаясь взлететь. От боли и злости он окончательно обезумел. В ушах у меня по-прежнему звучал его рев.

Зверь изрыгнул длинную струю пламени. Я попятилась к скале и начала взбираться, не решаясь повернуться к нему спиной. Осторожно, осторожно. Следи, чтобы морда не приближалась. Следи, чтобы он не опускал голову, чтобы извергал огонь вверх, а не то превратишься в пепел… Но у меня было всего два глаза и совсем мало опыта. Здоровое крыло полоснуло ядовитым краем мою левую ногу. Оно рассекло кожаные доспехи, как бумагу, а плоть под ними – как воздух. Я отшатнулась, стараясь удержаться на ногах: падение – верная смерть. Больно было безумно, липкий желтый драконий яд разъедал мышцы. Нога подвернулась, и, разразившись ругательствами, которых все равно не было слышно из-за рева, я упала. Я бы так и съехала по склону в яму с гниющим мясом, если бы не плюхнулась прямо на колени к Эйдану Мак-Аллистеру.

Глава 23

Сенай поставил меня на ноги, но я все время норовила упасть – нога подламывалась, словно забыла, зачем она существует на свете. Дракон ревел. Мак-Аллистер прижал мою голову к груди, я щекой чувствовала, что он что-то говорит, и показала на уши – мол, ничего не слышу из-за драконьих воплей. Вот досада. А потом я подняла глаза и увидела, что по щекам у него, как слезы, текут багровые капли, смешиваясь с подтеками крови там, где осталась отметина от моего хлыста.

Под нами снова вспыхнуло пламя, и Мак-Аллистер потащил меня вверх по склону, знаками показывая, что надо поторопиться. Я страшно разозлилась – чего он руками-то размахивает, нет чтобы просто говорить громче! Когда мы перевалили за гребень, он обнял меня за пояс, я ухватилась за его плечо, и мы пошли назад по той же дороге. Поначалу мы мешали друг другу, и я заорала, чтобы он отпустил меня, но себя не услышала. Тогда он поднял пальцы – сначала один, потом два, потом снова один и опять два. Я поняла его: на счет «раз» он должен был шагать левой, а я – правой, а на счет «два» он делал шаг левой, а я не наступала на раненую ногу. «Раз-два» он отстукивал мне на ребрах. Получалось у нас неплохо, и вскоре мы уже добрались до загонов. Из первой всаднической хижины вывалилась темная фигура и ринулась навстречу реву и оранжевому пламени.

Мы отошли от бешеного кая уже изрядно, но рев и не думал стихать. Только ведь драконы никогда не ревут так долго без перерыва, и мало-помалу до меня начало доходить, что это у меня что-то не то со слухом. Я принялась тереть заложенные уши и трясти головой, чтобы хоть что-то услышать. Если я так и останусь наедине с ужасным жжением в ране и оглушительным шумом в ушах, я точно свихнусь. Мак-Аллистер схватил меня за руки и силой опустил их, а потом взял меня за подбородок обтянутыми перчаткой пальцами и заставил посмотреть ему в глаза. Он не улыбался, но мне сразу стало понятно, что все обойдется, если я не потеряю голову от страха. Легко ж ему говорить.

– Очень громко, – раздельно произнес он. – Очень близко. Пройдет. – Оказалось, что по губам читать проще простого. Потом он снова обнял меня и провел по бесконечной равнине к началу тропинки, где должны были ждать элимы. Да будь оно все проклято! Как они собираются вести меня по тропе?! Там же и одному почти что не пройти!

Они сидели на песке, привалясь спинами к утесу. Тарвил притащил мою сумку, запихнул в нее доспехи и хлыст и изъявил готовность так и нести ее всю дорогу назад. Мак-Аллистер обмотался перевязью с мечом. А меня взвалили, как мешок с зерном, на крепкие плечи Давина. И тогда начался самый страшный путь из всех, которые мне приходилось проделывать, – по земле, конечно.

Когда мы добрались наконец до Уайфедда, лицо и пальцы у меня онемели и в глазах двоилось – верные признаки отравления драконьим ядом. Меня положили на грязный пол, и надо мной закружился хоровод лиц – то бледных, то окровавленных. Губы у них шевелились, но разобрать я ничего не могла. Я изо всех сил старалась говорить спокойно, твердо решив не хныкать, будто удемская молочница. Надо было объяснить им, чтобы нашли у меня в сумке гиллию – ее листья остановят яд, пока он не разъел мышцы и кости. Но язык отказывался повиноваться, желтый свет то вспыхивал, то гас, а рев в ушах застил все. Наверно, кто-то дотронулся до моей ноги – было так больно, словно дракон откусил ее вовсе. Я закричала, но не услышала собственного крика.

Факел. Тряска. Что они делают? Странное чувство – то кругом стадо овец, и не выбраться, то вроде бы бьют дубинками, а я прошу отрезать ногу, а не то я сойду с ума, а потом по губам стекает прохладная вода, солнце светит сквозь листву, а постель такая мягкая, будто я упала с дракона прямо в облака. Облака – это прекрасно, только невыносимый рев в ушах и огонь, волнами пожиравший левую сторону тела, никуда не делись, и я падала… горела… падала с небес…

Похоже, я умерла. Ничего не болит. Почему мне не открыть глаз, что давит на веки – тяжкая сырая земля или золотые монеты, которые положили туда на похоронах братья по Клану? Только бы стих этот рев, и я сразу все пойму. Хорошо, что в царстве смерти я не одна. Меня баюкали духи – их прикосновения были нежны, но совсем бесплотны, и я плакала, не поднимая тяжелых замерзших век. «Добрый дух, молю тебя, скажи мне что-нибудь, – просила я, снова погружаясь во тьму. – Коснись меня рукой из плоти и крови, а не ледяным дуновением…»

Духи вняли мне, и, когда я снова вернулась к свету, живые руки прогнали прочь мой страх. Но это были не человеческие руки, нет, – они были очень странные на ощупь и такие холодные… Но их я не боялась. Они были добрые, я это знала.

На груди у меня лежало бремя, как и на веках, и чем дальше, тем тяжелее оно становилось. Во мне и вокруг меня сгущалась тьма, и я чувствовала, как растворяюсь в ней, теряя память и разум, как тону… А я так хотела жить.

Я схватила духа за руку и спросила: «Добрый дух, хочешь, я согрею тебе пальцы? Тогда ты станешь говорить со мной? Может быть, ты согласишься вернуть меня в мир живых? Нельзя мне умирать, у меня много дел, но мне никак не найти дорогу назад…»

И вот сквозь рев прорезались дивные звуки, подобные пению звезд, – короткая призрачная мелодия… слов я не разобрала, но музыка пронзила тьму, и меня охватили мир и покой. Мне больше не было страшно, но прощаться с жизнью я теперь вовсе не собиралась. Передо мной лежала тропа, и я мало-помалу начала выбираться на свет.

Запах дождя и зеленой травы. Где-то жарят ветчину. Рев стих. Я слышала только какое-то потрескивание и стрекотание насекомых, – наверно, цикады. Холодная тяжесть исчезла, и я осторожно открыла глаза, отогнав страшную мысль, что увижу потусторонний мир. Сказители Клана ничего не говорили о том, что во всаднических лагерях в загробной жизни жарят ветчину.

Сначала я растерялась. Над головой у меня было синее небо, облака и птицы, но птицы замерли на месте, а облака словно замерзли. В лицо мне не било солнце, хотя небо было совсем ясное. Я скосила глаза влево и в изумлении обнаружила окружавшие меня стены. Небо – я снова взглянула вверх – было нарисовано на потолке. Потолок был очень высокий. До самой стены простирался темно-зеленый ковер. Комната была огромная, как пещера кая, очень ярко раскрашенная и со странной мебелью. Вот длинный желтый диван с небрежно брошенным на него серым мохнатым покрывалом. А вот две каких-то штуковины в белых чехлах – кресла? И еще всякое в белых чехлах – на полу и на бледно-желтых стенах. Я лежала, спеленатая, как младенчик, на чем-то вроде кровати, только очень большом. В жизни не видела ничего более мягкого. Я осторожно повернула голову. Перед белым мраморным камином спиной ко мне сидел темноволосый человек в синей рубахе и черном жилете и чем-то ворошил в огне. Стрекот цикад оказался шумом дождя. Огромные распахнутые двустворчатые двери выходили прямо на вымощенную плитами террасу.

– Я умерла? – Проговорив это, я вздохнула с облегчением. Я услышала собственный голос – он прозвучал у меня в ушах, а не только в голове. К тому же мертвецы, должно быть, вопросов не задают.

Темноволосый человек резко обернулся. В руках у него была длинная вилка с тонким ломтиком недожаренной ветчины. Он так разулыбался, словно получил полкоролевства в награду.

– Ты пыталась, но ничего у тебя не вышло, – ответил он.

Он пристроил вилку на каминной решетке и подбежал к кровати, чтобы помочь мне сесть. Кровать была размером с мою родную палатку, и я никогда бы не поверила, что в мире столько подушек. Простыни из тонкого льна сверкали. Впервые вижу такую большую комнату.

Мак-Аллистер налил в хрустальный бокал вина и сунул его мне в руки.

– Подожди, я сейчас чего-нибудь посытнее раздобуду. – Перчаток на нем не было. – Ну, как ты себя чувствуешь? Наверно, как тухлый гриб. Ты правда меня слышишь? Я поерзала и сразу же почувствовала слабый, но чувствительный отклик в левой ноге. Мне приходилось видеть воинов, лишившихся рук и ног из-за драконьего яда, и я помнила свои безумные мольбы. В лицо мне бросилась кровь.

– Еще как слышу! А что мы делаем в этакой роскоши? – Я решила сначала спросить о насущных делах. Наверняка опять наделал глупостей. Этот дворец никак нельзя назвать заброшенной хижиной у проселка. – А вдруг нас хозяева поймают? Нам же руки поотрубают, как ворам!

– Не волнуйся. Хозяина не было дома очень долго. – Мак-Аллистер отвел глаза. – И он не возражает.

– Твой?! – Конечно, я знала, из какого он рода, но никогда не думала, что у него есть дом… дворец…

– Эм-м-м… – Он вернулся к камину, плеснул из медного котелка в миску жидкой каши и поставил ее на столик возле кровати. Ножки у столика были в виде птиц. Присев на краешек кровати и прикусив губу, как пятилетний малыш, он медленно и неловко понес к моим губам ложку. Ложка накренилась, и часть содержимого пролилась на постель. Мак-Аллистер вздохнул и смущенно рассмеялся.

– Пока никто не видел, выходило лучше.

Я забрала ложку из узловатых пальцев.

– Вот что, давай-ка я сама, а ты мне пока расскажешь, что, Вельи ради, мы тут делаем.

– А ты точно…

Я дала понять, что в состоянии держать миску и с ложкой управляюсь получше него самого, и он слегка успокоился.

– Ну, видишь ли, наши фандинские подвиги получили широкую огласку, и пришлось поскорее убираться. Один родич Тарвила раздобыл нам повозку с шерстью, но тебя надо было где-то спрятать. Мы были отсюда всего в полулиге, но я не знал… Ну, в общем, мой кузен, по всей видимости, за все это время ничего с этим домом не сделал.

Его кузен. Король Элирии. А я ведь думала, что Эйдан все врет насчет своего родства с королем.

– В самой усадьбе Тарвил обнаружил каких-то сторожей, но я совершенно уверен, что наведываться сюда им лень. Идти далеко, через весь парк… Со дня смерти моей матери здесь никто не жил. – Он потер уродливым пальцем крошечную дырочку на простыне. – Это домик для гостей – здесь можно было прятать осмотрительных друзей или несимпатичных родственников… Хорошо, что она не видит всю эту пыль, мышей, дыры на белье… Она следила, чтобы тут было уютно и удобно.

Всю жизнь я презирала таких, как Эйдан Мак-Аллистер. Я лучше знала жизнь, я была сильнее, тверже, ближе к реальному миру. Я-то прекрасно знала, как им живется, изнеженным и мягкотелым, а они про меня не понимали ничего. Какой же дурой я была! Где мне понять человека, выросшего в таком месте! Я никогда не задумывалась, что у сенаев тоже есть вилки, чтобы жарить ветчину, мыши, противные родственники, кровати, кресла и гостеприимные матери. И ведь, наверно, Мак-Аллистер не ругался, не швырял на пол посуду и не бил меня, когда я над ним измывалась, не только потому, что от природы кроток. И что делаю в таком роскошном доме я – я, которой элимская пещера казалась настоящим дворцом? Я оглядела себя: пусть отрепья напомнят мне, кто я есть. На мне обнаружилась мягкая белая сорочка – простая, с закрытым воротом, из такого тонкого расшитого льна, что казалось, будто это шелк. Под ней не было ничего. Я быстро подняла глаза.

Мак-Аллистер залился краской и отвернулся.

– Это элимы… Давин… все это… все это он. – Его чуть в пот не бросило.

Я осторожно поставила миску на столик и зажала рот подушкой, потому что из меня рвались совершенно неуместные звуки. Нельзя же являть миру правду о вздорной и злобной Ларе Всаднице, всегда готовой прожевать и выплюнуть любого встречного. Мак-Аллистер перепугался и забыл о своем смущении.

– Что слу…

Нет, мне не было больно. Я просто расхохоталась. В жизни так не хохотала. Он сначала снова покраснел, а потом тоже рассмеялся. Ох, знал бы он, какой чудный у него смех – как песенка…

– Ну а где эти маленькие паршивцы? – спросила я, когда снова смогла говорить. Я же прекрасно понимала, чьи руки мыли меня и расчесывали и десять раз на дню перевязывали гноящуюся рану. – И сколько я тут провалялась?

– Десять дней.

– Десять дней? И тебя до сих пор никто не узнал? Тут же всякий встречный-поперечный…

– Нет, Лара, меня теперь никто не знает. Кому в голову придет искать певца, пропавшего восемнадцать лет назад? Что толку? Элимы натаскали нам еды, когда возвращались с разведки, так что ни в деревне, ни в городе мне и не надо было появляться…

С разведки… Я сразу перестала смеяться.

– Ты что, до сих пор ищешь этого невозможного дракона?!

Он взглянул на меня так, что ответа не потребовалось.

– Послушай, хватит уже! Нам теперь и на десять шагов в лагерь не пробраться! Там же охрану теперь утроят! Об этом пора и думать забыть! – Я едва не зажала уши: лучше уж пусть вернется оглушительный рев, чем слушать, что он мне на это скажет!

– У меня нет выбора, но ты…

– Как это «нет выбора»?! Еще как есть! Выбор всегда есть! Ты только посмотри, ради чего ты стараешься? Вон, в Фандине у тебя на руках были оковы, а мне в кровь проник драконий яд, и мы оба могли умереть, или ты провел бы остаток жизни в компании твоего старого дружка Горикса! А ради чего? Да за просто так! Мы ничего не узнали, мы ничего не сумели…

Мак-Аллистер дернулся, словно его ударили, словно я снова связала ему руки, чтобы голым оставить на съедение волкам.