Текст книги "99 дней"

Конни вздыхает.

– Лиз, помоги мне с ней. Объясни, что Молли ничего не значит.

Раздается доброжелательный смех – Элизабет Риз тоже обсуждает меня и мое пошлое, отвратительное поведение, – но я снова и снова слышу последние четыре слова.

Молли ничего не значит.

Чувствую привкус металла во рту. Знаю, они правы, и это самое худшее – не надо мне было сюда приезжать, это было слишком.

– Уф, ладно, не втягивай в это Лиззи, – говорит Джулия, в ее голосе слышится отвращение. – Она этого не достойна, бла-бла-бла, даже при том, что она – развратная…

– Вы это сейчас серьезно? – перебивает ее рассерженный голос – Гейб. Я еще дальше вжимаюсь в полутьму ванной – сердце колотится сильнее, чем мгновение назад, если такое вообще возможно. Мне жаль, что он услышал их слова. – Сидите здесь и сплетничаете, как кучка чертовых бездомных кошек?

Джулия фыркает.

– Как кучка че…

– Я ожидал этого от тебя, Джулс, но… Какого черта, мам? Вообще тебя не узнаю.

Конни отвечает лишь через мгновение, в воздухе на это время повисает молчание.

– Габриэль…

– Молли была нашей семьей. Молли была здесь, когда умер папа. А я не… не хочу заострять на этом внимание, но для того, что произошло между нами, нужно было два человека, ясно? И Патрик – мой брат. Я по горло сыт этим дерьмом. Серьезно.

– Полегче, тигр, – нервно просит Джулия. Конни вообще ничего не говорит – а может, и говорит, я просто этого не слышу, ведь крепко прижимаю запястье ко рту, чтобы не зарыдать и не выдать себя.

Выскальзываю из ванной, когда слышу его шаги по коридору, и прикладываю палец к губам, заметив удивление и недоумение на его лице. Тащу его на кухню, прижимаю к стене и целую.

– Спасибо, – говорю ему, едва удерживая себя в руках.

Гейб качает головой и, переплетя свои пальцы с моими, сжимает руки.

– Идем, – говорит он и прикусывает мою нижнюю губу. – Ты слышала, что на улице вечеринка?

Около полуночи все постепенно начинает сворачиваться, ароматические свечи прогорают дотла, а Стиви Уандера сменяет Рэй Ламонтейн, тихо напевающий про Ханну и Джолин. Тесс недавно попрощалась с нами, ее волосы напоминали маяк на фоне черно-фиолетовой ночи. Вдалеке от костра холодно, по рукам и ногам ползут мурашки.

Гейб, оставшись, возможно, впервые за весь вечер один, расположился на садовом стуле, небрежно держа в руке почти допитую бутылку пива. Выгибаю брови. Их родители никогда не были строгими, а когда умер Чак, Конни вообще махнула рукой на дисциплину – хотя, будь он жив, мне кажется, они бы все равно придерживались правила «лучше дома, чем где-то еще». Но когда он выпрямляется, я понимаю, что он пьянее, чем разрешается для семейного междусобойчика.

– Привет, – говорю я ему, присев на край стула. – Мне, похоже, надо продумать альтернативный маршрут домой, да?

Гейб хмурится, изображая оцепенение, а потом улыбается.

– Мне… точно не стоит садиться за руль, – радостно говорит он, берет меня за руку и тянет к себе, тепло его тела проникает сквозь его футболку и мою. – Но я найду, кто тебя отвезет.

– Я могу взять твою машину, – предлагаю я. – А завтра верну ее перед работой или…

Гейб качает головой.

– Мне завтра открывать магазин, – сообщает он, а потом до него как будто доходит: – Уф, мне завтра открывать магазин, вот я дурак, с похмелья же. Так, давай посмотрим…

– Я могу ее отвезти.

Я цепенею и, резко повернувшись в темноте, вижу Патрика, убравшего руки в карманы, с тем же тяжелым, незнакомым взглядом, к которому я уже привыкла, словно мы ни разу не спали летом на сеновале и не признавались друг другу в самых кошмарных страхах. Он почесывает укус комара на локте.

Чувствую, что бледнею, сидя на стуле. Я целенаправленно избегала его весь день, хотела дать ему как можно больше пространства – насколько это было возможно после того, как появилась на его вечеринке.

– Патрик, – я сглатываю, – ты не обязан этого делать.

Но он уже развернулся в сторону подъездной дорожки, в руке бряцают ключи от машины.

– Ты идешь? – зовет через плечо.

День 28

Судя по часам на приборной панели, я сажусь в «Бронко» рядом с Патриком в половину первого ночи и копошусь с ремнем, пока не слышу знакомый щелчок, как и миллион раз до этого. Именно об этой машине я думаю, когда вспоминаю семью Доннелли: в которой возила нас Конни, в которую мы забивались утром, чтобы в полудреме добраться до школы. Мы даже забирались на крышу и смотрели на кометы.

– Спасибо, что выручаешь меня, – говорю я, сглотнув странный ком воспоминаний, возникший в горле, когда Патрик выруливает с подъездной дорожки. – Правда, не стоило этого делать.

Он следит за дорогой, приборная панель отбрасывает на лицо красный свет. На его носу рассыпалось несколько веснушек.

– Знаю, – вот и весь его ответ.

Мы едем в тишине до самого маминого дома, радио выключено. По обеим сторонам дороги к обочине жмутся деревья. Фары широкими белыми полосами прорезают темноту. Больше машин на дороге нет, только я и Патрик; открываю рот и снова беспомощно его закрываю. Что я могу сказать? Что могу сказать важного?

После, казалось бы, вечности Патрик заезжает на извилистую подъездную дорожку, «Бронко» останавливается сбоку от дома.

– Ну, вот, – говорит он, передернув плечами, руки свободно лежат на руле. Это его первые слова с тех пор, как мы выехали с фермы. – Увидимся, наверное.

– Ага. – Автоматически киваю, как робот или марионетка. – Хорошо. Спасибо. Серьезно. Я… Да, серьезно. Спасибо.

– Не за что, – бормочет Патрик. Он едва дожидается, когда я выйду из машины, и выезжает, но удивляет меня тем, что давит на тормоз на полпути к дороге.

– К черту все, – говорит он, выбравшись и захлопнув дверь «Бронко», и в три больших шага сокращает дистанцию между нами. – К черту все. Ненавижу это.

– Патрик. – Мое сердце колотится в горле, быстро и безумно. Я еще даже ни шага не сделала. – Какого черта?

Патрик качает головой.

– Ненавижу это, – повторяет он, оказавшись возле меня – когда он так близко ко мне, я чувствую его запах, теплый и знакомый. – Господи, Молс, как ты можешь это терпеть? Просто сидя в одной машине с тобой, мне хочется содрать с себя кожу. Я, черт побери, ненавижу это. Правда.

Ошарашенно смотрю на него и не понимаю, это просто взрыв эмоций или направленный конкретно на меня. Не понимаю, что делать дальше: извиниться перед ним, накричать в ответ или поцеловать его крепко и открыто прямо там, где мы стоим.

Если он мне позволит. А если позволит? Почему часть меня хочет этого, хотя я чувствую, что влюбляюсь в Гейба?

– Я тоже это ненавижу, – наконец признаюсь я. Десять лет истории давят изнутри на грудную клетку, словно там расширяется время. В стотысячный раз жалею, что не знаю, как поступить правильно. – Мне так жаль, я…

– Я не хочу слышать твои извинения, Молс. – Господи, судя по голосу, он так измучен. И словно старше, чем мы есть на самом деле. – Я больше не хочу чувствовать это. – Патрик качает головой. – Хочу… хочу… – Он замолкает. – Забудь, – продолжает он, будто внезапно опомнился, будто очнулся ото сна. – Это было так глупо, не знаю. Я хотел убедиться, что ты доберешься до дома, что ты дома. Как я и говорил, увидимся.

– Подожди, – говорю слишком громко, голос разносится по тихому двору. – Подожди.

Сажусь на землю там же, где и стою, влажная трава щекочет холодом мои ноги. И поворачиваюсь спиной.

– Иди сюда, – говорю, отвернувшись от него, как мы делали в детстве, когда надо было обсудить что-то важное или деликатное. – Присядь на секунду.

– Ты это сейчас серьезно? – спрашивает вместо этого он. – Я… Нет, Молли.

Пусть я его не вижу, но точно могу представить выражение лица с едва сдерживаемым раздражением, словно я ставлю нас обоих в неловкое положение. Но мне впервые наплевать. Откидываю голову назад, чтобы видеть лишь его макушку и волнистые волосы.

– Сделай мне на секунду одолжение, хорошо? – прошу я. – А после этого можешь снова меня ненавидеть, обещаю. Просто сделай одолжение.

Патрик очень долго смотрит на меня сверху вниз и хмурится. Затем вздыхает.

– Я тебя не ненавижу, – бормочет он и садится, прижавшись к моей спине своей, широкой и теплой.

Я втягиваю воздух.

– Нет? – спрашиваю, когда он устраивается на земле. Это наш первый физический контакт более чем за год. Я чувствую каждый его позвонок. Мы едва соприкасаемся – после такого уж точно не напишешь дурацкий любовный роман, но мое тело как будто все равно искрит, точно у меня нет кожи, и я чувствую его в своих органах и костях. Стараюсь вообще не шевелиться. – Не ненавидишь?

– Нет, – отвечает Патрик, а затем спешно произносит: – Мне не нравится, что ты с моим братом. – Он говорит это так быстро, что я понимаю – именно это он хотел высказать минуту назад. Техника «спина к спине» все еще работает. – Я просто… Я думаю о тебе с ним, и мне это… мне это не нравится.

Чувствую, как кровь бешено несется по моим венам. «Что это значит?» – хочу я спросить.

– А мне не нравится, что ты с Тесс, – говорю вместо этого, обращаясь к деревьям на другом конце участка. Рука Патрика упирается в траву недалеко от моей. – Раз уж мы озвучиваем свои недовольства.

– Не уверен, что ты можешь иметь мнение насчет меня и Тесс, – тут же говорит Патрик. Отодвигает от меня руку и слегка выпрямляется. Между нашими спинами врывается поток холодного воздуха.

– Мы не были вместе, – выпаливаю я, развернувшись и потеряв физический контакт. – Прекрати, Патрик. Ты расстался со мной до того, что произошло у меня с ним, помнишь?

Удивлена, что озвучила свои мысли, – никогда не думала об этом в таком ключе, потому что это похоже на оправдание. Но это реальность: Патрик не был моим парнем, когда в конце десятого класса я переспала с Гейбом. Мы ругались несколько месяцев после того, как я впервые озвучила желание уехать в Бристоль, а потом наконец зашли в тупик, и он сказал мне убираться. Но, когда дело касается нас двоих, детали не важны.

– Ты серьезно собираешься спорить со мной по этому вопросу? – спрашивает Патрик, все еще не глядя на меня. – Мы были вместе всю нашу жизнь, и он мой брат, а ты говоришь мне, это не имеет значения, потому что мы разошлись за пять минут до этого?

– Это не так… – Господи, ему как будто нравится все искажать, выставлять все так, словно я пытаюсь отвертеться от того, что сделала. – Я не говорю…

– Ты целый год утаивала это от меня, – произносит Патрик с такой обидой, что сердце разрывается. – Целый год. Если бы твоя мама не написала эту чертову книгу, ты бы мне вообще рассказала? До того, как мы бы поженились, или когда? До рождения детей?

– Патрик, – говорю я и понимаю, что проиграла. Он прав – секрет был намного хуже сделанного, ведь каждый наш с ним день после этого был ложью самых грандиозных масштабов, миллионами частичек лжи, затвердевших, как корка, на вершине одной большой. В одиннадцатом классе на Рождество я выдумала грипп, чтобы не встречаться с Гейбом, вернувшимся из Нотр-Дама. Патрик тогда принес мне суп и диск с фильмом «Один дома».

Теперь я поворачиваюсь и снова прижимаюсь к нему плечами.

– Мне очень жаль.

– Все нормально. В смысле, нет. – Патрик выдыхает и ждет с минуту. Откидывается, и я чувствую, как он дышит. – Значит, мы квиты, ты это имеешь в виду?

Лишь через минуту понимаю, что он вернулся к началу, что говорит обо мне и Гейбе против себя и Тесс. Качаю головой, хотя он меня не видит – возможно, он почувствует, и этого достаточно.

– Не сказала бы, что мы квиты.

– Ну, вот, – говорит Патрик, и мне кажется, он чуть сильнее прижимается к моей спине, словно дает понять – я еще здесь. – И я так думаю.

Мы сидим так долго. Среди деревьев общаются сверчки. Вдали лает собака, а Оскар отвечает ей. У меня урчит в животе, и Патрик фыркает.

– Заткнись, – автоматически говорю я, толкнув его локтем. Патрик на секунду хватает его, а потом отпускает.

– И что нам теперь делать? – тихо спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает Патрик. Считая этот эксперимент глупостью, он ни разу не повернулся: интересно, боялся ли он этого так же, как и я? Ведь мне казалось, если я увижу его лицо, разрушатся не только чары, но и ночь, уединенность и ощущение дома. – Понятия не имею.

– Можно попытаться быть друзьями, – наконец предлагаю я, чувствуя, что приближаюсь опасно близко к обрыву, словно сейчас потеряю больше, чем двадцать минут назад. Если он снова от меня закроется, это станет концом. – В смысле, я не уверена, что у нас это получится, но… мы могли бы попробовать.

Теперь Патрик поворачивается ко мне лицом; я тоже, когда чувствую движение. Его серые глаза сосредотачиваются на моих.

– Ты хочешь остаться друзьями? – спрашивает он, на губах появляется слабый намек на улыбку. – Серьезно?

– Если ты не против, – пожимаю плечами, – не знаю.

– Да. – Патрик качает головой и поднимается, будто убедившись в чем-то. – Ты никогда не знала. – А потом продолжает, пока я не возразила ему: – Да, Молс, давай дружить. Попробуем. – Идет обратно к «Бронко». – Хуже, чем сейчас, быть не может.

День 29

На пробежке выбираю другой маршрут, ближе к трассе и мимо странных пережитков провальной реконструкции Стар-Лейк в 1980-х годах: «Макдоналдса», семейного аквапарка под названием Splash Time, который напрашивался на судебный процесс, еще когда мне было пять, и кинотеатра «Супер 8» с неухоженной лужайкой, вмещающей сломанный фонтан и воткнутую в землю табличку «ПРОДАЖА БЕЗ ПОСРЕДНИКА». Я настолько поглощена мыслями о Патрике – к этому моменту я больше суток думала о нем, о том мгновении перед моим домом и обо всем, что это могло или не могло значить, – что меня озаряет лишь по пути обратно, когда я с трудом преодолеваю последние пару миль.

«ПРОДАЖА БЕЗ ПОСРЕДНИКА».

Ничего себе. Интересно, то, что внутри, тоже продается?

Вероятно, умнее всего добраться до дома и позвонить им, как взрослый человек, но правда в том, что теперь я вся в нетерпении, маленькое пламя адреналина пробирается по моим венам. Пересекаю почти пустую парковку и иду через серый опустевший холл к столу, за которым сгорбился сонный клерк.

– Вам помочь? – произносит он скучным голосом, дважды моргнув.

Глубоко вдыхаю.

– Здравствуйте, – говорю я и вытягиваю руку, приклеивая к красному, потному лицу улыбку «давайте-заключим-сделку». – Я Молли Барлоу из гостиницы Стар-Лейк. Я надеялась поговорить с кем-нибудь насчет покупки ваших телевизоров.

– О, какая ты умница, – говорит Пенн, улыбаясь мне из-за стола, когда я отчитываюсь об утреннем успехе: мы можем получить сорок телевизоров с плоскими экранами последней модели и вывезти их уже к следующим выходным. Оказывается, их владельца вот-вот лишат права выкупа заложенного имущества. Нехорошо наживаться на чужом горе, но я все равно улыбаюсь, когда она продолжает: – Ты молодец.

Я вдруг смущаюсь, ведь не привыкла к похвале.

– Да это такая ерунда, правда.

– Не делай так, – советует Пенн, качая головой. – Не преуменьшай значение того, что здесь сделала. Ты увидела возможность, взяла инициативу в свои руки и проделала работу. Ты меня впечатлила, детка. И должна гордиться собой.

– Я… – Качаю головой, покраснев. – Хорошо. Спасибо вам.

– Ты это заслужила. – Пенн с любопытством смотрит на меня поверх чашки кофе. – Молли, кстати, что будешь изучать осенью? – спрашивает она. – Ты мне об этом говорила?

Я качаю головой.

– Я сама еще не определилась. – Передергиваю плечами. – Не знаю, чем хочу заниматься.

Пенн кивает, будто это нисколько не необычно, что я ценю. Такое ощущение, что все, кого я знаю, на сто процентов уверены в том, к чему идут: Имоджен поедет в школу искусств, Гейб вернется к занятиям по органической химии. Практически все девчонки из моего выпускного класса в Бристоле записывались на специализированные программы, такие как техническое проектирование, политология и литература. Мне часто кажется, что я одна до сих пор потеряна.

– В Бостонском университете ведь есть программа по изучению бизнеса? – спрашивает она.

– Угу, – киваю в ответ, не уверенная, к чему она ведет. Меня всегда спрашивают, хочу ли я быть писателем, как моя мама. – Кажется, да, есть.

Пенн кивает.

– Тебе стоит об этом подумать, – советует она. – У тебя отлично получается то, чем ты занимаешься здесь. Ты должна это понимать. Ты прекрасно справляешься.

Я широко и счастливо улыбаюсь. Давно не чувствовала себя настолько хорошо.

– Вы тоже прекрасно справляетесь, – наконец говорю Пенн и выхожу в лобби проверить, что еще необходимо сделать.

День 30

Мама уехала в Нью-Йорк для встречи с редактором и участия в телешоу «Доброе утро, Америка», где будет продвигать свою книгу «Дрейфующая» в мягкой обложке. Поэтому Гейб приносит из магазина пиццу, и мы устраиваем марафон по «Индиане Джонсу». Я не видела его с той вечеринки. Мы не оставались наедине почти неделю.

– Уверена, что хочешь это смотреть? – спрашивает он, устраиваясь на мягком кожаном диване и улыбаясь с полным ртом. Когда он приехал, мы полчаса целовались на кухне, мои руки сжимали его волнистые спутанные волосы, его теплый рот умело ласкал мой. Гейб отлично знает, как целоваться. Он склонил голову, чтобы добраться до моей ключицы и груди, а я изо всех сил пыталась выкинуть Патрика из головы. Мне не нравится, что ты с моим братом. Я продолжаю вспоминать тот момент на лужайке. – Может, ты собиралась посмотреть какой-нибудь документальный фильм про допинг или почву Западной Африки?

– Я уже оба посмотрела, – радостно сообщаю ему. Я приоделась перед его приходом – в обтягивающие джинсы и топик с глубоким декольте, на запястье два тонких золотых браслета. С Патриком я лишь носила обычные рваные джинсы и фланелевые рубашки, но с Гейбом мне почему-то хочется одеваться соответственно. Даже приятно прилагать усилия. – Но я все собиралась добраться до фильма про косаток из океанариума.

– Ну ты и ботаник. – Гейб закидывает руку на мои плечи и тянет меня к себе в полутьме: лишь одна лампа от «Тиффани» освещает комнату теплым светом. А потом он поворачивается ко мне. – Эй, как все прошло тем вечером с моим братом? – спрашивает он, слегка нахмурившись. – Я имею в виду, в машине. Извини, я тогда подставил тебя, да? Не понимал, насколько сильно пьян, пока не напился в хлам.

– Нет-нет, – протестую я, – все прошло хорошо. – Делаю паузу, желая перестраховаться, и не понимаю, почему. – Мы хорошо поболтали.

– Да? – Гейб улыбается, снова и снова проводя пальцами по лямке топика. – Я знал, что он в итоге успокоится.

– Я… Да. – Не знаю, можно ли сказать по произошедшему тем вечером, что Патрик успокоился, но не понимаю, как объяснить это Гейбу и хочу ли этого вообще. – Да, – неубедительно заканчиваю я.

Кажется, Гейб не замечает моей неуверенности, и слава богу; он снова целует меня, спешит завладеть моим ртом, пока я не начинаю задыхаться. Никогда вот так не целовалась с парнями. Его теплая и тяжелая рука лежит на моей талии – я беспокоилась, что он увидит какую-нибудь неприкрытую часть моего тела. Несмотря на весь бег, я все равно кажусь себе мягкой и рыхлой, но он так медленно и легко поднимает мой топик, а я так отвлечена, что замечаю это, лишь когда все происходит. Кончики его пальцев разжигают маленькие фейерверки на моей коже.

– Господи, – бормочу я в его губы, тяжело дыша и оттого смущаясь. Грудь едва поспевает двигаться вслед за дыханием.

– Так хорошо? – спрашивает Гейб.

Я киваю – мне нравится, что он спрашивает. Чувствую запах соли и древесного мыла. За его плечом Инди бежит от валуна, слышится знакомая музыка.

– Это самая интересная часть, – тихонько бормочу я и закрываю глаза, чтобы он снова меня поцеловал.

День 31

Когда я показываюсь у пиццерии, Конни разворачивает горшки с цветами, желтое солнце бьет мне в спину.

– Привет, Молли, – удивленно говорит она, когда видит меня; до этого дня я держалась подальше от магазина. Бабочки в моей груди размахивают бумажными крыльями.

– Здравствуйте, Кон, – отвечаю я.

– Привет, Молли, – повторяет она с нейтральным выражением лица, словно красит стены в больнице. – Гейба здесь нет.

Я киваю, стараясь подражать ее безэмоциональности. Конечно, я знала, что парни сейчас работают в разные смены, что проводят вместе как можно меньше времени. Что почти не разговаривают друг с другом, и это моя вина.

– Я пришла за пиццей.

Да, возможно, кусок с колбаской и перцем – мое прикрытие, но я вижу нужного мне брата за стойкой в запачканном соусом фартуке, посыпающим круг сырого теста тертым сыром. Патрику нравится готовить пироги, по крайней мере, так было раньше. Он говорил, его это успокаивало.

– Привет, – тихо здороваюсь я, не желая его напугать; в этот час в магазине довольно пусто, лишь ребенок в углу играет на автомате в «Пакмана» да из колонок слышится шипение радиостанции. И добавляю по глупости и чуть запоздало: – Приятель.

Патрик закатывает глаза.

– Привет, подруга, – отвечает он, уголки его рта подергиваются: это не совсем улыбка, но так близко я к ней пока не подбиралась. Он теперь еще больше похож на папу, чем раньше. Я рефлекторно улыбаюсь. – Как дела?

– Ох, знаешь, – передергиваю плечами, засунув руки в карманы, – как обычно. Задаю жару, жить не могу без пиццы.

– Ага, – усмехается Патрик.

Когда мы были вместе, он дразнил меня из-за того, что я на нервах начинала плоско шутить, пока кто-то меня не затыкал. Он смотрит на меня. И ждет.

Я гримасничаю: он не сдастся так легко со всей этой дружбой. Кажется, это не его случай. Снова пытаюсь.

– Ты же идешь на «Падающую звезду»? – спрашиваю я. Фестиваль начнется через несколько дней. В горах Катскилл развернется неубедительная пародия на «Горящего человека»[6]6
  Ежегодное восьмидневное событие, происходящее в пустыне Блэк-Рок. Кульминация происходит в субботу после заката, когда сжигают огромную деревянную статую человека.


[Закрыть]: куча подростков разобьет лагерь, скурит всю имеющуюся у них травку и будет слушать, как никому не известная группа снова и снова проигрывает одни и те же три песни O.A.R. Однажды мы даже ездили туда на денек большой компанией – после случившегося между мной и Гейбом, но до выхода книги, и я помню, как веселилась, пусть даже один солнечный день. – Я имею в виду, ты и Тесс?

Патрик кивает, завершив работу с сыром и отправив пирог в духовку. Он чуть ниже брата и более мускулистый. Прислоняет лопатку к стене.

– Похоже на то. Она хочет взглянуть.

– Ну, тогда отлично. Я тоже. Поэтому, – неловко пожимаю плечами, – похоже, увидимся там.

В этот раз Патрик действительно улыбается, наверное, из-за того, что я бубню, но меня сейчас и это устраивает.