Текст книги "99 дней"

День 66

Гейб снова приглашает меня на ужин следующим вечером – в этот раз на лазанью, которая запекается в духовке в глубокой сковороде, а мы с Джулией раскладываем на стойке салат, латук и помидоры. Овощи прямиком с огорода Конни, все еще грязные.

– Знаешь, о чем я думала? – спрашивает Джулия, ополаскивая под краном латук и кидая его в сушилку. Отмечаю на ней браслеты Элизабет, которые бренчат, когда она двигается. – Помнишь год цуккини?

– О господи, я думала, мы согласились не говорить об этом, – фыркаю я, стуча ножом по разделочной доске. Летом, когда нам было одиннадцать, Конни случайно вырастила богатый урожай цуккини, столько ни один нормальный человек не смог бы съесть за всю свою жизнь. Она добавляла этот овощ буквально во все – не только в супы и хлеб, но еще и в шоколадное печенье. А однажды сделала с ним тайком ужасное мороженое, как будто никто бы не заметил. В итоге Чак загрузил остатки цуккини в машину и поехал со мной, Патриком и Джулией выкидывать их в озеро. В частной школе его иногда подавали на гарнир, и мне приходилось отворачиваться, когда я проходила мимо раздачи в столовой.

– Тебе понравилось? – спрашивает меня Джулия, кинув тертую морковь в миску и выгнув брови. – Я имею в виду частную школу.

Все еще не могу поверить, что она так со мной разговаривает, почти точно так же, как раньше. Сколько часов мы провели на этой кухне до того, как весь мир оказался в огне?

– Слушай, Джулс, – наконец говорю ей, открыв холодильник в сотый раз и вынимая с полки на двери заправку для салата. – Я никому не расскажу про тебя и Элизабет, понятно? Клянусь.

– Хорошо, – беззлобно смотрит на меня Джулия. – И?

– И не надо быть со мной милой, окей? Если ты ведешь так себя ради этого. В смысле, если ты больше не будешь царапать ключом мою машину, было бы потрясающе, но… Я не… – Замолкаю, в груди вздымаются, словно волны, накопленные за год одиночество и унижение. – Я не знаю, что ты делаешь.

Джулия пожимает плечами, заходит за стойку и достает из миски кусок помидора.

– Честно говоря, я тоже не знаю, что делаю, – признается она. – В смысле, да, отчасти это из-за Элизабет. Слушай. Молли, после того, что ты сделала с моей семьей, мне хочется разодрать тебе лицо. И, прежде всего, это я тебя во все втянула, и… – Она замолкает, на секунду сосредоточившись на точке вдали. Интересно, вспоминает, как и я, про Барби и догонялки, которые заполняли наши дни в детстве до того, как мы стали с Патриком парой? А затем качает головой. – Совершенно очевидно, что Гейб запал на тебя. – И добавляет через мгновение: – Прости за машину.

Тихонько смеюсь, мотая головой, – хоть что-то. Я так устала от войны.

– И что это значит? – спрашиваю я, осторожно выставляя бутылочки на разделочный стол. – Мы как, снова дружим или нет?

Джулия смотрит на меня с другого конца кухни и откусывает морковку.

– Ни за что, – сообщает она и улыбается.

Патрик опаздывает на ужин, и я этому рада – меньше всего мне хочется сидеть за столом напротив него и притворяться, что между нами ничего нет. Я пыталась забыть о том, что случилось на дне рождения Имоджен. Пыталась вообще не думать о Патрике. Надо было его остановить – конечно, надо было его остановить, верно? Что это говорит обо мне? Смотрю на Джулию, которая тянется за добавкой, и вспоминаю надпись розовым маркером: грязная шлюха.

Гейб передает мне кусок чесночного хлеба. Конни делает глоток вина.

Когда я целую Гейба на ночь и иду на подъездную дорожку к своей припаркованной машине, уже поздно. Слышится неизменное пение сверчков и чавканье земли под ногами. Роюсь в сумочке в поисках ключей и замечаю свет в сарае – предательское желтое свечение фонаря для кемпинга.

Хочу сесть в машину и уехать в темноту. Но делаю вдох и пересекаю двор.

Конечно, на потрепанном, пораженном плесенью диване, который Конни грозилась выкинуть после смерти Чака, но так и не сделала этого, и на котором мы в детстве скакали, сидит Патрик. На нем джинсы и толстовка – здесь прохладно, воздух влажный, пахнет мокрыми листьями, пол весь в грязи. Услышав меня, он поднимает голову. В его руке толстая книга в мягкой обложке.

Я действительно была рада, что его не было за ужином. Но часть меня немного разочарована.

– Когда ты вернулся домой? – спрашиваю его, застыв на пороге. Ночной ветерок легко задувает, по рукам и ногам ползут мурашки, все нервные окончания встали по стойке смирно. Я специально держусь на расстоянии и скрещиваю руки, как щит.

Патрик пожимает плечами.

– Совсем недавно.

– Не хотел заходить?

– Не очень, – говорит он.

– Хорошо, – выдыхаю я. Не знаю, чего вообще хочу добиться от него – мы договорились быть друзьями, но этого не будет. Я понятия не имею, кто мы друг другу.

– Что читаешь? – спрашиваю я, показывая на книгу, которую он закрыл, засунув между страниц указательный палец. Патрик поднимает ее – вижу от двери, что это Стивен Кинг. «Противостояние». – О чем она? – спрашиваю я.

– О конце света, – отвечает Патрик.

Мои губы кривятся.

– Как в тему.

– Ага. – Патрик пододвигается, чтобы освободить для меня место на диване в клеточку. И я, вопреки здравому смыслу, пересекаю сарай и присаживаюсь на подлокотник. Мои ноги в ботинках оказываются рядом с бедром Патрика. Он смотрит на меня и так сильно выгибает бровь, что я смеюсь.

– Тсс, – тихо говорит он, но обхватывает меня за лодыжку и тянет вниз, и вот я сижу рядом с ним, колени согнуты и касаются его бедра. – Привет.

– Привет. – Выдыхаю. – Так больше не может продолжаться.

– Не может, согласен, – говорит Патрик, и это даже не вопрос. Его серые глаза сосредоточены на моих.

– Нет, – настаиваю я, качая головой. – Патрик…

– Он только что поцеловал тебя на ночь? – перебивает он меня. – Мой брат?

Мои глаза округляются.

– А тебе какое дело?

– Потому что я хочу знать.

– Очень плохо, – тут же говорю я, это за рамками дозволенного, даже учитывая то, что происходит между мной и Патриком. Просто за рамками дозволенного. Встаю с дивана, но Патрик останавливает меня, схватив за запястье.

– Подожди, – говорит он так искренне, что я останавливаюсь и смотрю на него. – Извини, – продолжает он. – Ты права: нельзя было это говорить. Извини.

Качаю головой, но позволяю ему затянуть меня на диван и сажусь, подогнув под себя ногу.

– Я серьезно, – тихо говорю ему. – Мы должны остановиться.

Патрик кивает и ничего не говорит. Играет с ниточкой на спинке дивана.

– Меня осенью пригласили в еще один проект, – тихо сообщает он мне. – Наподобие Outward Bound[7]7
  Outward Bound Trust – курсы физической и волевой закалки.


[Закрыть], в Мичигане. Рейнджерство, пробежки-экскурсии по парку. – Он пожимает плечами. – Своеобразный академический отпуск, если оценки не супер.

– У тебя хорошие оценки, – автоматически говорю я.

Патрик качает головой.

– Не в этом году.

– Мне жаль. – Вспоминаю, что рассказала мне об их планах на будущее Тесс, когда сообщила, что они сошлись. – Ты говорил Тесс? – спрашиваю я. – Что поедешь?

– Нет.

– Почему?

Патрик вскидывает голову и смотрит мне в глаза.

– Потому что хотел сказать тебе, – отвечает он. Не знаю, кто из нас первым подается вперед.

Этот поцелуй совсем не похож на тот у дерева, на отчаянное царапание – он медленный и сдержанный. Длинные ресницы Патрика касаются моих щек. Я издаю тихий стон.

– Тс-с, – снова говорит он, его теплые руки пробираются под мою футболку и обводят эластичную резинку моего бюстгальтера. Я дрожу. А потом наконец отстраняюсь.

– Что это? – спрашиваю я. Еще хуже, что в этот раз поцелуй был неспешным и приятным. Это намного хуже. – Что ты делаешь со мной, Патрик? Тесс – моя подруга.

– А Гейб – мой брат, – спокойно сообщает Патрик. – Но что есть, то есть.

– Мне с ним расстаться? – выпаливаю я и тут же чувствую, как краснеют щеки. Ужасно высказать эту мысль вслух – так же ужасно, как заниматься всем этим. Я забочусь о Гейбе. Я влюбляюсь в Гейба. Тогда какого черта здесь делаю? – Расстаться?

Патрик качает головой.

– Я не расстанусь с Тесс, – решительно говорит он. – Это не случится снова.

Смотрю на него, пульс на запястьях и ключице гудит, как улей. Влажный летний воздух давит. Он снова подается вперед, чтобы поцеловать меня, опускает на подлокотник дивана. Я закрываю глаза и полностью тону в этом.

День 67

Дома только Гейб, когда следующим вечером я заезжаю забрать его на двойное свидание с Келси и Стивом.

– Я здесь, – кричит он, когда я стучусь в дверь-ширму. Его комната находится неподалеку от кухни и представляет собой крошечное пространство, в котором сто лет назад ютились слуги, когда на ферме были лошади, свиньи и коровы. Гейб получил ее в тринадцать лет ввиду того, что был самым старшим.

– Привет, – настороженно здороваюсь с ним, прислонившись к дверному косяку: комната такая же, какой я ее помню – сине-зеленое клетчатое покрывало, комод из сосны. Здесь невероятно чисто для парня-подростка, как будто никто в ней не живет. У Патрика в комнате всегда бардак.

– Привет, – отвечает Гейб, натягивая поношенное серое поло. Меня не было здесь все лето, не было с тех самых пор, как между нами все произошло той ночью в мае в десятом классе, когда Патрик меня бросил.

Помню, как, полностью растерянная, спустилась по лестнице и зашла на кухню – между нами как будто разверзся каньон, как в каком-то старом мультфильме, где в земле появляется трещина, и через пять секунд она расходится. Это как свалиться с утеса и осознать это, лишь взглянув вниз. Я стояла там в оцепенении и с трудом услышала, как захлопнулась боковая дверь, а потом взревел двигатель «Бронко», когда Патрик сорвался с места.

Я не осознавала, что плачу, пока не увидела Гейба.

– Привет, Молли Барлоу, – сказал он, взглянув на меня, а потом еще раз, повнимательнее; он готовил на разделочной стойке сэндвич с индейкой, два куска хлеба уже лежали на тарелке. Он окончил школу полторы недели назад. – Что случилось?

Я покачала головой.

– Нет, ничего, – ответила я, вытирая лицо и подумав обвинить во всем аллергию. Потом поняла, что он мне не поверит, да и все равно это не имело значения. Это же Гейб.

– Поссорилась с твоим братом, но мы все решим, все нормально.

– Снова поссорились? – Гейб отложил нож и слизнул горчицу с большого пальца. Затем удивленно посмотрел на меня. – Какого черта, а? Реки превращаются в кровь?

– Заткнись. – Я засмеялась и шмыгнула носом. – Да, типа того. Ругаемся из-за одного и того же.

– Из-за частной школы? – спросил Гейб, а потом замешкался. – Извини, я не пытаюсь залезть к тебе в душу.

– Нет-нет, – сказала я, качая головой. – Все в порядке.

– Хорошо, – сказал Гейб, пересек кухню и встал рядом со мной у раковины. Так близко он был даже выше, чем я думала, я доходила ему лишь до груди. Мы редко оставались с ним наедине. – И… что?

И я рассказала ему.

Я рассказала Гейбу всю историю, о рекрутере и Бристоле, что мы с Патриком вдруг начали общаться на разных языках, как при строительстве Вавилонской башни или на кассете с французским, которые нравилось слушать Конни, пока она полола огород. Что я не знала, как теперь с ним разговаривать, не знала, как заставить его меня слушать. И чувствовала себя более одинокой, чем когда-либо.

– Я вообще не хочу ехать в проклятый Темпе, – закончила я. – Что там в Темпе? Ничего. Но я просто… я просто хотела поговорить. А он вместо этого… расстался со мной.

Гейб молча слушал, скрестив руки и сосредоточив на мне взгляд голубых глаз. А когда я замолчала, выжатая, как лимон, он вздохнул.

– Слушай, – наконец сказал он. – Ты знаешь моего брата. Знаешь его лучше всех остальных. Знаешь, какой он. Он что-то вбивает себе в голову, и это конец, понимаешь? Он чертов осел. Если он решает, что это кому-то не подходит – особенно ему, – то все. А твой переезд на другой конец страны, даже ради занятия чем-то крутым, даже если ты очень сильно этого хочешь? Ему это определенно не понравится. – Гейб сделал паузу на секунду, а потом продолжил: – И я серьезно. Молли Барлоу, стоит ли оно того? И мне это тоже не понравится.

Я уставилась на него, не понимая.

– Я…

Гейб тут же покачал головой.

– Забудь, – произнес он застенчиво, чего я никогда прежде за ним не замечала, и покраснел, словно сам не мог поверить в сказанное. – Это было слишком, ты же с моим братом…

– Я ни с кем, – выпалила я. Господи, в том-то и проблема – мы с Патриком как будто были одним человеком, одной душой или мозгом, или тем, что живет в двух телах, поэтому то, что сделал кто-то из нас, должно решаться совместными усилиями. Я вдруг стала задыхаться, а, возможно, задыхалась уже давно, просто заметила это только сейчас: ты же с моим братом. Как будто я принадлежала Патрику. Как будто, если ему что-то не нравилось, я не могла это делать, и точка. Взять, к примеру, Бристоль. – Я сама по себе. Я не принадлежу…

– Нет, конечно, я это знаю. – Гейб покачал головой. – Я имел в виду, ты его девушка. Или была, наверное. Слушай, все пошло куда-то не туда. Я просто имел в виду…

– Знаю, что ты имел в виду, – сказала я ему, осознав в этот момент, что и правда знала – по тому, как он смотрел на меня. Я выглянула в короткий коридор, ведущий в его небольшую, чистую комнату. И почувствовала себя безрассудной и храброй.

– Молли, – сказал Гейб, понизив голос. Его пальцы коснулись моих. Я заметила в его глазах коричневые крапинки. Никогда не находилась к нему так близко, чтобы рассмотреть. А когда он наклонился, чтобы меня поцеловать, его губы оказались мягкими и нежными.

– Черт побери, – сказала я, отпрянув через минуту… или двадцать. Мысли разлетелись в разные стороны, руки Гейба пробрались под мою футболку прямо на кухне их дома. Я прежде и не знала, насколько приятно, когда кто-то касается моего живота. И не подозревала, что была таким человеком. – Ладно, мы должны… – Господи, это неправильно, все не должно было так получиться; это должно было случиться со мной и Патриком в идеальный момент, как в одной из тупых маминых книг. А не так. Я уже зашла слишком далеко. – Черт возьми, Гейб.

– Хочешь остановиться? – спросил он, чуть задыхаясь. Его губы стали очень красными. – Мы можем прекратить, черт, нам, наверное, стоит… – Он замолчал, нервничая и почти впав в панику. Никогда не видела Гейба таким неуверенным. – Что мы делаем?

Я снова посмотрела в сторону его комнаты, затем наверх, где почти вечность назад оставила Патрика. И все вдруг показалось неизбежным, как уже написанная книга. Я покачала головой.

– Идем, – тихо пробормотала я. Гейб кивнул и взял меня за руку.

День 68

На следующий день начинается гроза, которая в точности соответствует моему состоянию; просыпаюсь рано под яростное мерцание молнии, гром рокочет так громко, что сотрясает кости. Поспать точно не удастся, поэтому стаскиваю одеяло с кровати и спускаюсь в гостиную, по дороге открыв все окна навстречу шипящему потоку дождя. Деревья беспокойно шелестят, чувствуется запах воды и грязи.

Петрикор – так называется запах дождя, ударяющего по асфальту. Этому меня давным-давно научил Патрик.

Наливаю себе кофе и иду с чашкой в гостиную, намереваясь просто посидеть и послушать дождь, позволить ему омыть меня, если для этого есть хоть какая-то возможность. Мне хотелось заплакать, как только я открыла глаза. Устраиваюсь на большом кожаном диване и дую на кофе, чтобы не обжечь себе внутренности. На стопке журналов, устроившейся на столе, лежит «Дрейфующая», загнувшийся клейкий листок отмечает то место, которое мама читает в библиотеках и магазинах.

Оглядываюсь на дверной проем, там пусто. Вита тихонько храпит на коврике. Я здесь одна, лишь я и книга, которую мама написала про меня, таинственные слова, на которые я не могла смотреть дольше секунды. Я мельком читала главу тут, главу там, ощущая вину и стыд, как будто смотрела на что-то запретное и грязное.

Теперь делаю глубокий вдох, беру ее и читаю.

Хуже всего, что она мне нравится; я рисовала книгу банальной и пошлой, как дешевую мыльную оперу. Правда в том, что она… интригует. Парни не совсем Патрик и Гейб. И если в начале, читая про Эмили Грин, я ощущаю неприятную неловкость, то, должна признать, к концу книги я одобряю ее дурацкое бросание монетки.

Я почти заканчиваю, все быстрее и быстрее переворачивая страницы, дождь давно превратился в нудную морось. Внезапно слышу скрип половиц за спиной: в дверном проеме стоит мама с Оскаром. Меня поймали.

– Доброе утро, – вот и все, что она говорит, и опускает собаку, которая бежит ко мне и одеялу, цокая когтями по полу. Она переводит взгляд с меня на книгу и обратно, на лице не отражается ни единой эмоции. – Давно встала?

Достаточно давно, чтобы прочитать бестселлер, в котором ты описала мою жизнь, думаю я, но впервые не могу заставить себя завестись из-за этого.

– Недавно, – отвечаю я. – Да.

Мама кивает.

– Хочешь еще кофе?

Чуть не озвучиваю ей кое-что другое. Хочу сказать ей, что, прочитав книгу, как будто провела с ней три часа, что скучаю по ней, что она талантлива, и если даже я не могу простить ее, то все еще горжусь тем, что она – моя мама. Обложка как будто стала горячей в моих руках.

– Я не против, – наконец говорю ей и улыбаюсь. Мама кивает и улыбается в ответ.

Когда она уходит, я роюсь в диванных подушках и нахожу несколько крошек, а также то, что искала – потускневшие липкие пять центов, которые кажутся прохладными и тяжелыми на моей ладони. Крепко сжимаю их на секунду, как будто наделяю особой силой, как будто могу заполнить металл вопросами, копившимися целый год.

И подбрасываю.

День 69

Я на кухне кормлю Оскара его дорогим кормом местного изготовления, когда в кармане начинает гудеть телефон. Достав его, вижу оповещение в Фейсбуке: Джулия Доннелли отметила вас на фото.

Напрягаюсь, волна мерзкого страха омывает меня с головы до ног, пока я не начинаю игнорировать его, как слишком сомнительную не совсем мексиканскую еду из столовой Бристоля. До моего отъезда Джулия часто так делала: отмечала меня на фотографиях в плохом ракурсе, из-за которых казалось, что у меня двойной подбородок, или где у меня закрыты глаза, пока я корчу рожу. Однажды она выставила фотографию свиньи и подписала ее моим именем. Не уверена, кто из братьев заставил ее убрать. Теперь мы снова дружим – по крайней мере, я так думаю, – но, щелкнув на «Показать», все равно съеживаюсь, как в момент, когда ударяешь по пальцу ноги и выжидаешь, когда станет больно. Уверена, будет больно.

Вот почему удивляюсь, когда вижу то, что она выложила – это не порнозвезда с моим приделанным лицом или я крупным планом с плохой вспышкой. Она выложила старую фотографию – ту самую, что в данный момент засунута в ящик моего стола, что я сняла с доски объявлений, когда вернулась в Стар-Лейк: мы вчетвером, Гейб, Патрик, Джулия и я, сидим на сеновале, Патрик крепко обнимает меня за талию. Никаких гадких подписей, никаких пенисов, нарисованных на моем лице. Только мы, как было прежде. До всего.

Смотрю на наши лица, улыбающиеся и глупые. Улыбаюсь экрану в ответ.

День 70

Рано утром огибаю озеро, ноги горят, глотаю ртом воздух и замечаю знакомую фигуру, двигающуюся в противоположную сторону.

– Пора прекращать так встречаться, – бросаю ему, когда он замедляется поздороваться со мной, и Патрик вскидывает брови.

– Сейчас рано, – говорит он. Так и есть – небо только начинает светлеть, становится размыто-розово-серым. Сегодня будет хорошая погода. Слышу пение птиц, сидящих на соснах.

– Ага, – киваю я, а он бежит рядом со мной, в ту сторону, откуда прибежал. Его теплая влажная рука касается меня, но потом он переплетает свои пальцы с моими.

– Патрик, – говорю ему осторожно. И до меня доходит, что мы вряд ли встретились здесь чисто случайно.

Он не обращает на меня внимания.

– Знаешь, что мы еще не делали? – спрашивает Патрик, улыбаясь мне, как ребенок, скрывающий секрет.

– Могу придумать массу вещей, – парирую, не раздумывая, и он склоняет голову, как бы говоря: «Вполне справедливо», и кивает на спокойную поверхность безлюдного озера, находящегося в утренней спячке. Я тут же понимаю, на что он намекает.

– Ни за что. – Мы постоянно об этом говорили, отчасти шутя, отчасти серьезно: оба прощупывали грани друг друга, оба присматривались. И никто из нас не ловил второго на блефе. – Я не стану сейчас купаться с тобой нагишом.

– Почему нет?

– Потому что мы не в «Бухте Доусона»! Начнем с этого.

– А закончим?

– Заткнись.

– Можешь не раздеваться полностью, – говорит он мне.

– Ох, какой ты великодушный, – огрызаюсь я, и Патрик морщит свой прелестный нос.

– Ты знаешь, что я не это имел в виду, – говорит он, в его серых глазах вспыхивает злость. – Я не какой-то противный парень, который хочет… – Он замолкает.

«…раздеться с девушкой своего брата?» – мысленно заканчиваю я его предложение. Но это не значит, что мы оба не думаем об этом. Ко всему прочему, Патрик явно такой парень. Он именно такой парень.

А я, наверное, именно такая девушка.

Он понимает, что я обдумываю это, он отлично меня знает. Мы остановились и стоим возле ветхого пирса. Здесь нет никого, кто бы нас остановил. Здесь нет никого, кто нас знает.

– Молс, – говорит Патрик тихим голосом, – залезь со мной в воду.

Я смотрю на него. Затем вздыхаю.

– Я не буду снимать всю одежду, – уверяю его.

– Договорились.

Патрик кивает.

– И ты тоже.

Он смеется.

– Договорились.

Мы молча раздеваемся, я снимаю шорты и топик, футболка Патрика приземляется на постаревшие доски пирса. Мне хочется лишь смотреть. Мое сердце колотится в груди, как у животного в предвкушении. Ощущение завершенности, которым мы обзавелись до всего этого, рассыпалось, как мокрый песок. Я судорожно вздыхаю, стараясь не дрожать. По рукам бегут мурашки. Когда поднимаю голову, Патрик смотрит на меня. Он открыто наблюдает.

– Извини, – бормочет он, когда я ловлю его на этом, и закатывает глаза.

– Все нормально, – отвечаю, глядя на него в ответ. Мы оба стоим лишь в нижнем белье. И до меня доходит, что я впервые после своего возвращения из Бристоля не парюсь из-за того, как выгляжу.

Можешь смотреть на меня, хочу сказать Патрику. Все в порядке, это я; ты можешь смотреть.

Он пожимает плечами и потирает шею, глядя на холодную черную воду.

– Готова? – спрашивает он.

– Ага. – Прочищаю горло, сглатываю. – Если ты готов.

– Да, Молс, – говорит Патрик, – я готов.

И мы прыгаем.

Как же это бодрит, вот так пронестись по воздуху – ощущение секундного полета, холодный утренний воздух бьет по коже. Мы пронзаем поверхность воды, словно двойной взрыв.

– Черт побери, – ругается Патрик, когда мы выныриваем – холодно, в этом он прав, и этот холод резкий, внезапный и приносящий боль. Он натянуто хохочет. – И чья это была идея?

– Какого-то придурка, – отвечаю я, и голос дрожит так же сильно, как и тело. Я плыву до середины, шлепая по воде, чтобы согреться. Патрик делает кувырок, капельки воды прилипли к его ресницам. Мне хочется провести пальцем по его выступающей ключице. Интересно, что будет, если я это сделаю. Чувствую, как двигается под водой моя грудь. Господи, мне очень, очень холодно.

– Что теперь? – спрашиваю я, чуть задыхаясь.

– Не знаю, – отвечает Патрик, вода стекает с его волос и струится по щекам, и он прижимается ртом к моему.

Этот поцелуй приятный. Господи, он самый лучший. Поцелуй, которого я ждала все лето и, возможно, всю свою жизнь. Теплые губы Патрика, его влажные плечи под моими ладонями, его шея и мокрые волосы на затылке. Такое ощущение, что горит каждый сантиметр моей кожи, по всему телу оживают нервные окончания. Клянусь, я слышу ровный гул двигающейся по венам крови.

– Привет, – бормочет Патрик, лизнув точку пульса под моим подбородком. Я чувствую под ногами покрытое водорослями дно озера. Он возится с застежкой моего спортивного бюстгальтера, и я помогаю снять его. Вода кажется холодной и черной везде, где мы прижимаемся друг к другу. Мои ноги рефлекторно обвивают его талию.

– Привет, – тихо отвечаю ему и снова целую.

Наш поцелуй в темной воде продолжается довольно долго, поблизости никого нет. Я чувствую его крепкое тело, его руки распутывают мои влажные волосы. Патрик отстраняется на мгновение, чтобы посмотреть на меня.

– Молс, – произносит он таким голосом, словно я – драгоценность, нечто редкое. – Молли.

Я качаю головой и даже краснею, хотя вода как будто становится холоднее, но я замерзаю и одновременно горю.

– Патрик.

– Мои слова в тот день, когда шел дождь, были правдой, – бормочет он, громко сглотнув. – Насчет того, что ты красивая. Я знаю, что ты не выпрашивала комплимент. Но это правда.

Обхватываю его лицо ладонями и снова целую, ни о чем не желая думать, кроме этого момента, как будто звук нашего учащенного дыхания ограждает нас от всего на свете. Но все равно не могу не спросить:

– Что мы делаем? – В его вкусе чувствуются вода и зубная паста. – А? Патрик? Ты должен мне сказать, что мы…

– Я не знаю, – отвечает Патрик. За все лето я ни разу не слышала в его голосе такой уязвимости. Его лицо так близко ко мне, что я вижу крапинку в глазу, темное пятнышко, которое я рассматривала, как свое. Будто таким образом могла забраться в его душу. – Я не знаю. Мы разъедемся в разные стороны, ведь так? Ты поедешь в Бостон с моим братом.

– Я не… – начинаю я, но Патрик меня перебивает.

– Это неважно, – говорит он, его руки блуждают по мне, мое тело изгибается от его прикосновений. – Это все еще здесь, верно? Между тобой и мной. Я любил тебя, Молли, я люблю…

Патрик спохватывается и не заканчивает предложение. Я обнимаю его за шею и держусь.