Текст книги "99 дней"

День 51

Тесс звонит следующим утром – действительно звонит, не пишет простое сообщение, поэтому кончиками пальцев достаю телефон из кармана. Ночью сломалась одна из посудомоечных машин гостиницы и затопила половину кухни, так что в этой ситуации задействованы все руки.

– Привет, – говорю ей, устраивая скользкий телефон между ухом и плечом, и погружаю кофейные чашки в первое отделение трехуровневой раковины. Под ногами хлюпает мокрое полотенце. – Ты здесь?

– Нет, – отвечает Тесс. – Должна была прийти в полдень, но не думаю, что появлюсь.

– Хорошо, – медленно говорю я. Ее голос звучит как-то странно. Бросаю взгляд на Джея, который готовит на завтрак яичницу. – Заболела?

– Патрик расстался со мной.

Замираю на месте, опустив руки в мыльную воду, словно собираюсь устроить второй потоп за день: воды достаточно, чтобы смыть гостиницу в озеро. Начинает тошнить, мозг атакуют сотни разных мыслей.

Патрик расстался с ней.

– О господи, – наконец выдавливаю я. Первая связная мысль, пришедшая в голову – надо вести себя, как обычно, вторая – нет причин выходить за рамки того, что с Патриком и Тесс меня связывает лишь дружба. Мне нельзя втягиваться в это. И уж точно нельзя чувствовать огромное облегчение. – Ты в порядке?

– Я… да. Нет. Не знаю… – Тесс замолкает. – Извини, странно, что я тебе звоню, просто подумала, ты предупредишь Пенн. – Снова пауза. – В смысле, это даже не правда, я хотела поговорить об этом с тобой, понимаешь? Так как ты… – Она снова замолкает. – Извини.

– Так как Патрик Доннелли и меня бросал? – предлагаю я в надежде, что, если пошутить, Тесс не догадается, что мое сердце пульсирует до самой глотки, оставляя медное послевкусие во рту. Вспоминаю вчерашнюю пробежку с Патриком, странную вспышку, промелькнувшую между нами.

Тесс посмеивается, и этот звук подсказывает мне, что она, возможно, плачет.

– Да, – признается она, – наверное, поэтому.

Порыв сбросить звонок и набрать Патрика похож на сдерживание кашля; хочется выслушать его и убедиться, что с ним все хорошо.

– Хочешь, чтобы я позвонила Имоджен? Можем завтра устроить девичник, отправимся в «Кроу Бар» или куда-то еще. В этот раз я постараюсь, чтобы на меня ничего не уронили. Будет весело.

– Да? – В голосе Тесс слышится надежда. – Ты этого хочешь? В смысле, у тебя нет планов с Гейбом?

Имя Гейба пугает меня: я на секунду забыла о его существовании, не говоря уже о наших отношениях. Господи, что со мной не так? Мое сердце грохочет в груди, словно магазинная тележка с поломанным колесом.

– Нет, – отвечаю Тесс, стараясь говорить спокойно. – Нет, он уехал в Бостон на интервью. Мы будем втроем и повеселимся.

– Хорошо, – говорит Тесс уже не таким прерывающимся голосом, как в начале разговора. Меня же шатает. – Тогда идем в «Кроу Бар». Около девяти?

Я обещаю ей, что буду, и погружаю в мыльную воду еще два стакана. Остаток дня мой телефон проводит в морозилке.

День 52

Не помню, чтобы когда-либо ходила на настоящий девичник, но Имоджен в них профи. Меня окутывает запах пара и паленых волос, когда она проводит по моим прядям утюжком. Рядом стоит бутылка яблочного ликера – невероятно зеленого и густого, как растаявшие чупа-чупсы, – который она, словно Мэри Поппинс, достала из сумочки. Ее мама уехала в Хадсон в дом отдыха. В «Кроу Бар» никто не наряжается, но Имоджен настаивает на том, что мы должны, и достает из закромов шкафа платье за платьем. Мы же с Тесс наблюдаем за ней с кровати, делясь своим мнением – все как в сцене из девчачьего фильма. Кажется, такая разминка в стиле Эмили Грин, а не меня, которая предпочитает тихие вечера и длинную очередь из старых документальных фильмов про бейсбол и историю соли. Это мило.

– Итак, – говорит Имоджен, надевая черное платье-холтер, из-за которого больше смахивает на пинап-герл. На мне юбка стретч и шелковый топ, больше ничего, настолько похожего на платье, у меня не было с седьмого класса – я была не в той ситуации, чтобы ходить на выпускной. – Есть мысли?

– Сойдет, – радостно произносит Тесс. Она сегодня улыбается и дерзит, но приехала сюда со слегка опухшим лицом, а короткие ногти были обкусаны до неприятных на вид обрубков. Она так и не сказала, из-за чего они поссорились, если ссора вообще имела место. А я и не спрашивала. – Твоя задница выглядит потрясающе. И я уже хочу тусоваться.

– Ну, тогда пей залпом этот восхитительный напиток, – говорю ей, кивая на почти полный стакан ликера. Мне нравится все сладкое, но после трех глотков этого напитка создалось ощущение, будто мои зубы носят свитера. – До дна. Давай, это именно то, что тебе нужно, изготовлено из качественного сырья.

– Практически здоровая еда. – Тесс решительно кивает. – За то, что меня бросил Патрик Доннелли, – говорит она и поднимает стакан.

– За то, что меня бросил Патрик Доннелли, – повторяю за ней и чокаюсь. Но смех мой звучит странно и неискренне: правда в том, что я чувствую себя обманщицей, а в голове навязчиво крутится мысль, что, просто оказавшись здесь и составляя им компанию, я вру с три короба. Патрик не связывался со мной с той самой утренней пробежки, но вдруг оказывается ближе ко мне, чем за последние полтора года.

Тесс допивает ликер и смешно кривится, словно только что хлебнула человеческой рвоты с керосином.

– Давайте сделаем это, – приказывает она, спрыгивая с кровати Имоджен, и чуть пошатывается. Затем одергивает подол короткого изумрудно-зеленого платья. – Чувствую себя трансвеститом на каблуках, – бормочет она.

– Ты понимаешь, что мы будем выглядеть, как проститутки, – отмечаю я.

И мы произносим одновременно:

– Трансвеститы-проститутки.

– О, вы такие смешные, – говорит нам Имоджен, закатывая глаза. – Помолчите секундочку, вызову такси.

В «Кроу Баре» заказываем шоты с виски и выливаем их в стаканы с яблочным вином. Этому меня научил Гейб, чтобы вкус был похож на яблочный пирог.

– Тема вечера – яблоки, – констатирует Имоджен. – Авраам Линкольн был бы доволен. – И добавляет, заметив наше непонимание: – Из-за яблони, понимаете? – спрашивает она и переводит взгляд с одной на другую. – Он не мог ее срубить. Или срубил и не смог соврать?

– Это было вишневое дерево, – говорю я, а Тесс вместе со мной произносит:

– Это был Джордж Вашингтон.

Нам это почему-то кажется очень смешным, и мы сгибаемся от смеха у своего столика возле музыкального автомата.

– Мы танцуем? – спрашивает Тесс, когда начинает играть песня Уитни Хьюстон, которую мы включили благодаря целой горсти четвертаков. – Помню, мне обещали танцы в трудную минуту.

– О, танцуем.

Имоджен хватает меня за запястье и тянет в толпу.

Я смеюсь, проходя вместе с ними в гущу людей, трясу головой и позволяю Тесс кружиться вокруг меня. Имоджен подпевает, словно мы все еще в ее комнате, а не в баре, где технически из-за возраста не имеем права находиться. У меня такое ощущение, что я провожу два отдельных вечера, будто присутствую здесь лишь наполовину: порыв связаться с Патриком стал настойчивым и физически ощущаемым, как зуд стопы, когда не можешь снять обувь, или першение в горле.

После следующей песни идем в уборную, змейкой шныряя в толпе.

– Как дела? – спрашивает Имоджен Тесс, пока мы стоим в очереди, сталкиваясь плечами. Пахнет канализацией. – Держишься?

Тесс вздыхает.

– Да, я в порядке, – отвечает она. – Просто чувствую себя такой дурой. – Она наклоняется над стойкой с лужицами и, рассматривая себя в мутном зеркале, стирает тушь, которая осыпалась с ресниц. – По крайней мере, я с ним не спала.

– Серьезно? – тут же выпаливаю я, а потом морщусь. Господи, не слишком ли отчаянно? Как отвратительно, что меня волнует, спали они или нет. Мы с Патриком никогда не занимались сексом. Наши отношения, когда мы разошлись, а затем снова сошлись, во многом вернулись в исходное состояние, и мы как раз шли в ту сторону, когда в конце одиннадцатого класса вышла злополучная статья. Я боялась, что как-то выдам себя, что, если мы этим займемся, он все поймет. Надо отдать ему должное, Патрик никогда не давил. – В смысле, это не мое дело, извини.

– Ага. – Тесс как будто все равно и на мой вопрос, и на то, что наш разговор происходит в зоне слышимости шести других женщин. Наверное, она немного пьяна. – По правде говоря, я бы занялась с ним сексом, но… Он не хотел. Какой восемнадцатилетний парень не хочет заниматься сексом? Я симпатичная девушка! Так и знала, что это странно.

– Может, у него сломан член, – встревает Имоджен. – Или его случайно обрезали лазером после несчастного случая в детстве?

Тесс взрывается смехом.

– Лазерный член, – произносит она одновременно со смывом туалета и идет к открытой кабинке. – Проблема точно именно в этом.

По пути обратно Имоджен и Тесс идут к бару, а я пробираюсь к нашему столику в углу и наблюдаю за людьми. Смотрю на часы на дальней стене. Роюсь в сумочке в поисках гигиенической помады и в этот момент чувствую жужжание телефона. На экране горит имя Патрика.

В его сообщении написано: «Привет».

Дерьмо. Осматриваюсь, как будто меня вот-вот поймают с контрабандой. Тесс и Имоджен зависают у бара и над чем-то смеются. Впервые за год у меня появились друзья.

«И тебе привет, – пишу ему и жую губу, словно собираюсь отгрызть ее. И добавляю: – Ты в порядке?»

Я не жду от него мгновенного ответа, это уж точно. Вспоминаю, как долго он отвечал после кемпинга, как отдалились мы от постоянных переписок, которыми занимались несколько лет назад. Наша жизнь теперь – один длинный разговор. Вполне возможно, что он вообще мне не ответит. Вот почему удивляюсь, когда через десять секунд сумка снова жужжит. «В порядке, – коротко отвечает Патрик. И чуть позже добавляет: – Ты сейчас занята?»

Глубоко вдыхаю и наблюдаю, как Тесс и Имоджен идут сквозь толпу в мою сторону и хихикают. Имоджен машет мне, как будто мы не виделись несколько лет.

Снова смотрю на телефон, затем перевожу взгляд на них.

Быстро пишу ответ: «Нет. Что случилось?»

День 53

– Ты вроде сказала, что не занята, – говорит Патрик, когда я показываюсь после полуночи у боковой двери его дома. Пришлось взять сюда такси и сказать Имоджен и Тесс, что у меня начались месячные. На грязной подъездной дорожке пустует место, где обычно стоит «Вольво» Гейба, заметны следы шин, оставленных им, когда он поехал в Бостон. Делаю вдох, отворачиваюсь и в сорок пятый раз за последние сорок пять минут спрашиваю себя, что, черт побери, делаю. – По наряду не скажешь.

– Ну, – говорю ему и смущенно тяну черную юбку Имоджен, которая сидит на мне в облипку. Пожимаю плечами. – Я лгунья.

– Это точно, – отмечает Патрик, но за этими слова не слышится никакого раздражения. А через мгновение он добавляет, так тихо, что я почти не слышу: – Прекрасно выглядишь.

– Да? – Меня удивляет, что он вдруг одаривает меня комплиментами, достает их из заднего кармана, как блестящие новые монетки. А когда поднимаю голову, вижу, что его глаза потемнели, в них отражается голод. И в моей груди будто что-то треснуло и растеклось, как яйцо. Я сглатываю. – Ты тоже, – наконец говорю я.

Патрик кривится.

– Отличная попытка, – произносит он, фыркнув. Мы все еще стоим на пороге, наполовину в доме, наполовину на улице. Кажется, наши отношения – самое настоящее «посередине». «Не стоило сюда приходить», – хочу сказать ему или: – «Я рада, что ты сегодня написал».

– Почему ты расстался с Тесс? – спрашиваю его вместо этого.

Патрик качает головой, выражение его лица говорит: «Это очевидный вопрос и нереально сложный», будто даже если спрошу, то все равно не получу ответа.

– Почему? – Чувствую, как ночь давит на меня, слышу тихое жужжание комаров и уханье совы вдалеке. – Просто я была с ней, она…

– Ты была с ней? – спрашивает Патрик, выпучив глаза. – Почему?

– Потому что мы дружим! – выдаю я, скрестив руки на груди. – Знаю, ты меня ненавидишь и все такое, но мне все еще позволено заводить друзей.

Хотя я их не заслуживаю, напоминает резкий голос в моей голове. Посмотри, где я сейчас нахожусь.

– Ты знаешь, что я… – Патрик смотрит на меня так, будто я ненормальная. – Ты действительно так думаешь? Что я тебя ненавижу? И какого черта тогда я зову тебя к себе посреди ночи, почему расстаюсь со своей чертовой девушкой, если ненавижу тебя, Молс?

Я пугаюсь, тело словно бьет током. Он только что сказал…

– Потому что… – замолкаю и пытаюсь снова. Его лицо вдруг оказывается очень, очень близко. – Потому что…

И тут Патрик меня целует.

Сначала поцелуй неуклюжий, его лицо прижимается к моему так сильно и неожиданно, что я чуть не валюсь назад. Чувствую вкус крови и не могу понять, его или своей. Патрик раньше стеснялся целоваться, вел себя скромно и нерешительно, словно боялся, что сломает меня, если сожмет слишком сильно.

Этот поцелуй… совсем не такой.

Он похож на пожар в лесу, на поездку на аттракционе, когда кабинка несется вниз, и центробежная сила – единственное, что удерживает тебя. Руки Патрика оказываются везде. Я обхватываю его за шею, чтобы удержаться, сердце сильно бьется, а его зубы покусывают кончик моего языка. Только запах остался прежним. Кладу руки ему на плечи и подаюсь вперед, поднимаясь на цыпочки, чтобы оказаться как можно ближе. Я бы забралась в него, если бы могла, поселилась там и гуляла до конца лета. Гуляла до конца своей жизни.

А потом я вспоминаю про Гейба.

– Прекрати, – говорю ему прежде, чем понимаю, что сделаю это. Сердце колотится по-другому и внезапно отступает. – Просто… – продолжаю я, в панике вскинув руки, – я не могу. Патрик. Я не могу. Не теперь… Я не могу сделать это снова, извини.

Патрик совершенно сбит с толку. А потом прищуривается.

– Из-за брата? – спрашивает он и отступает так быстро, как будто выстрелил в меня, разбив вдребезги мои кости. Я морщусь. – Ты это сейчас серьезно?

– Патрик, пожалуйста, – начинаю я, но чувствую, как он пятится, чувствую, что снова все испортила, весь мир рушится на моих глазах. Охватившая меня паника кажется сжигающей, ужасной и внезапной. Хватаю его за руку, пока не отвернулся.

– Подожди, – требую я. И снова прижимаюсь к нему своим предательским ртом. Патрик издает звук, то ли стон, то ли рык. И целует меня в ответ.

День 54

Я просыпаюсь до рассвета с жуткой головной болью и ощущением, будто мое сердце выжали.

Что я наделала что я наделала что я наделала?

День 55

Стою в душе больше часа. Вода настолько горячая, что с трудом терплю. Мне хочется выжечь верхний слой кожи.

День 56

Элизабет и Микаэла хихикают, когда я прохожу мимо них на работу по коридору для сотрудников, поэтому, наверное, не стоило удивляться приклеенному к моему шкафчику листочку, на котором фигурка девушки, предположительно меня, ублажает ртом компанию парней. Я тут же хмурюсь.

Они все лето отпускали в твою сторону банальные шуточки, напоминаю себе – они не могут знать, что произошло между мной и Патриком, – но все равно несусь наверх и весь рабочий день прячусь в кабинете, сортируя по алфавиту файлы в шкафах Пенн и смотря на компьютере сериал «BBC: Голубая планета». И каждый раз, когда в коридоре раздаются шаги, я съеживаюсь.

День 57

Боюсь, что во время обычной пробежки у озера столкнусь с Патриком, поэтому делаю два круга по полю старшей школы, где все заперто и опустело на лето, напоминая зомби-апокалипсис. Странно вернуться сюда, в школу, в которой не доучилась, где все закончилось без меня, пока я пряталась на другом конце страны.

Беговая дорожка кажется теплой и упругой под ногами, а ноги сильными и легкими. Голова освобождена от мыслей, разум спокоен. Пробегая по парковке, останавливаюсь так быстро, что чуть не падаю.

Джулия сидит в «Бронко», черные волосы убраны в пучок на макушке. Ее руки обхватывают симпатичное угловатое лицо Элизабет Риз, их губы прижимаются друг к другу, словно в этом мире больше никого нет.

Я с минуту пялюсь на них. Моргаю. Эта ситуация напоминает сюжетный поворот в конце одной из маминых книг или фильма, где оказывается, что парень все это время был мертв, и миллион осколков-подсказок сливаются воедино: Джулия и Элизабет всегда вместе, как было у нас с Патриком. Удивление Гейба, когда я в начале лета спросила, встречались ли они с Элизабет. И мне не впервые приходит в голову, что никогда нельзя знать, что таится в закромах сердца.

Собираюсь сбежать, пока меня не заметили: интересно, знает ли кто-то еще. Хочется ускользнуть и предоставить ей разбираться с этим – выяснять до конца, а может, она уже все понимает. Но я как всегда слишком медлительная и глупая, и через секунду она отстраняется и моргает.

Черт. Я скорее вижу, как двигается рот Джулии, чем слышу сказанное; вот и ответ на мой вопрос, знает кто-то или нет. Чувствую, что краснею, ведь меня поймали на том, что я пялилась, как сумасшедшая. Хочу пообещать ей, что никому не расскажу – что понимаю значение слов «личная жизнь» и не из тех, кто будет трепаться. Но не успеваю, потому что Джулия срывается с места и несется к выезду, не сводя с меня взгляда.

День 58

Пока я меняю воду в миске Оскара, в дверь дважды настойчиво звонят. Я думаю, что это Алекс, который пришел починить болтающуюся ставню, на которую все жаловалась мама, но по другую сторону двери-ширмы стоит Джулия в топике и легком шарфике. Темные волосы, заплетенные в несколько кос, закреплены на макушке, как у Хайди.

Я стою на месте. Смотрю на нее. У нее стиснуты зубы, руки крепко сжаты в кулаки: с таким же успехом она могла бы поднять их, как бывалый боксер.

– Я ничего не расскажу, – говорю, не утруждаясь открыть дверь и впустить ее. Нет никаких сил для ссоры. – Если ты за этим пришла.

– Я… – На секунду Джулия совершенно сбита с толку, словно показалась на войне с танками и артиллерийским оружием и обнаружила, что я смотрю сериальчики и подпиливаю ногти. – Не расскажешь?

– Нет, – тут же говорю я, ощутив волну раздражения – будто это даже не обсуждалось. Она меня знает. Знает, что я не из тех, кто кричит на весь мир о том, что меня не касается, особенно насчет такой щекотливой ситуации. Хотя однажды я тоже думала, что знаю ее. – Не расскажу.

Джулия моргает и смотрит на меня ошарашенно, словно я выбила ее из колеи. Она меня недооценивает.

– Хорошо, – говорит она через мгновение. – Спасибо. Элизабет рассказала мне про приклеенный листок, ей очень жаль. – И добавляет: – Больше про нас никто не знает, кроме Гейба.

Она остается стоять на крыльце, вглядываясь в меня сквозь дверь-ширму. Вспоминаю, с каким удовольствием она издевалась надо мной большую часть прошлого года. Вспоминаю, как Чак застегивал на ней спасательный жилет на «Салли Форт».

– Ты же знаешь, что твоей маме будет все равно? – говорю я, хотя не понимаю, зачем сую нос. Возможно, потому, что когда-то ее семья была моей семьей. – В смысле… Возможно, тебе мой совет и не нужен. Но она будет счастлива, что ты счастлива, вот и все. И Патрик тоже.

Джулия скрещивает руки на груди и переминается. У нее яркие красные ногти.

– Я знаю, – говорит она немного злобно. – Конечно, Патрику будет плевать, что мы с Элизабет… неважно. Она ему не нравится. Он считает ее эгоисткой и думает, что я стала такой же, общаясь с ней, и я просто… Ты знаешь, какой Патрик.

Меня это удивляет – знаю, конечно, знаю. Знаю, что для разговора с Патриком требуется определенное мужество, и во время него ты чувствуешь себя упрямой и стеснительной. Именно поэтому я сейчас там, где нахожусь. Намного легче было рассказать секрет Гейбу.

Мне вдруг хочется объясниться перед Джулией, рассказать, как все произошло, но понимаю, что это гиблое дело, еще до того, как открываю рот.

– Да, – вот и все, что я говорю. – Я знаю, какой Патрик. – А потом озвучиваю нечто вроде предложения мира: – Элизабет симпатичная.

– О господи, достаточно. – Джулия закатывает глаза и качает головой. – Мы больше не подруги, понятно? Не надо пытаться сблизиться со мной за счет симпатии к девочкам. Я приехала сюда убедиться, что твоя мама не напишет о живущей неподалеку лесбиянке, вот и все. Договорились?

Такова Джулия Доннелли. Не знаю, почему ожидала чего-то другого.

– Да, – обещаю я, качая головой. Стараюсь не улыбаться. – Договорились.

День 59

После «Кроу бара» – после случившегося с Патриком – я совершенно пропала из виду, на работе пряталась в кабинете, чтобы не столкнуться с Тесс, а вечером сразу шла домой, чтобы посмотреть документальные фильмы о девушках-боксерах и покупке Луизианы. «Как твои женские прелести???» – спрашивает Имоджен в групповом сообщении, и Тесс тут же вставляет смайлик с «X» вместо глаз: «Ты умерла от спазмов?»

Из-за того, что у меня есть друзья, которые волнуются из-за моих воображаемых месячных, я ненавижу себя еще больше, чем прежде: и за ложь, и за то, что случилось после нее. Джулия права: я не заслуживаю ничего хорошего.

«Жива», – пишу в ответ – это единственная правда, которую могу выдать, – затем выключаю телефон и еще один день скрываюсь от всего мира.