Текст книги "99 дней"

День 19

В столетнем театре Силвертона устраивают «Лето Спилберга», и ухмылка Гейба на падающем с козырька свету кажется яркой и кривоватой.

– О, я тебе кое-что принес, – говорит он, пока мы идем по парковке, роется в кармане шортов и достает пластмассовые очки с приделанными к ним носом и пушистыми синтетическими усами. – Чтобы не обнаружили.

Я громко смеюсь, когда мы заходим в лобби, и забираю их. Кончики его пальцев касаются моих.

– А ты смешной, – говорю ему. – Теперь меня никто не заметит.

– Никто. – Гейб усмехается и тянется за кошельком, когда мы подходим к кассе. – Я заплачу, – легко произносит он и отмахивается от моей попытки заплатить.

– Уверен? – спрашиваю я, повесив маскировку на ворот футболки. До этого момента мы платили каждый за себя, даже когда делали что-то вместе – обедали в «У Банчи» или ели хот-доги в первый вечер. И я не понимаю, что стоит за сменой правил. Это не свидание, твердила я себе во время подготовки к вечеру, но нанесла за уши каплю ванильных духов и накрасила глаза.

Гейб позволяет мне заплатить за попкорн, и мы устраиваемся на потрепанные красные сиденья, с краев которых свисают малиновые нитки. В прохладном воздухе пахнет прогорклым маслом и солью. Театр старый, и ряды жмутся друг к другу: колено Гейба упирается в спинку кресла перед ним, и сидящая там девушка разворачивается и бросает на него неодобрительный взгляд, но потом понимает, какой он симпатичный, и улыбается.

Гейб смущенно качает головой.

– Смотри, я как чертов Андре Гигант, – бормочет он мне и тихонько фыркает. – Знаешь, сколько прошлой зимой меня просили отойти назад в баре Индианы? Там проходила вечеринка в честь «Игры престолов», и я заслонял драконов.

Я смеюсь.

– Жизнь – тяжелая штука, – говорю ему, и он специально хмурится и притворяется, словно не знает, что делать с локтями. Все это смотрится глуповато, с такой его стороной я не была знакома: я все время приравнивала его к Джо Кулу[2]2
  Джо Кул (Joe Cool) – альтер эго Снупи.


[Закрыть], а не к застенчивому и неуверенному в чем-то человеку.

– Это свидание? – выпаливаю я, когда тухнет свет, и щурюсь, чтобы понаблюдать за выражением его лица. Он удивлен. – В смысле, прямо сейчас? Ты и я?

– Я не знаю, Молли Барлоу, – отвечает он и качает головой, словно считает меня головоломкой. – А ты этого хочешь?

Хочу ли я этого?

– Я… – тоже не знаю, почти говорю ему, но тут свет выключается полностью, и звучит знакомая старая музыка. Гейб тянется к моей руке в темноте. И вместо того, чтобы перевернуть ее, потирает кончиком указательного пальца внутреннюю часть моего запястья и точку пульса. В итоге каждый нерв моего тела сосредотачивается в этом самом месте, словно от обезболивающего крема, которым тренер заставлял нас мазать колени после тренировки по бегу. Это Гейб. Это Гейб, и я уверена, что это свидание – мне нравится, что это оно, нравится неясное внутреннее чувство, которое испытываю с ним наедине, хотя театр заполнен больше чем наполовину. Такое впечатление, что это преступно, и если кто-то увидит, нас отправят в наручниках в тюрьму. А еще приятно, легко и правильно.

Всю первую треть фильма пальцы Гейба играют с моим запястьем, вырисовывают на нем круги. Интересно, чувствует ли он, как под моей кожей пульсирует кровь? Я задерживаю дыхание и чувствую, как при его прикосновении мое сердце начинает биться быстрее в предвкушении, напоминая пролистывающего главы маминого романа безумного фаната, которому не терпится узнать, что произойдет дальше.

А дальше происходит вот что: ничего.

Герти и инопланетянин смотрят «Улицу Сезам». Гейб тянется за попкорном. Я жду, когда он снова возьмет меня за руку, но этого не происходит, он откидывается на спинку и сидит так до конца фильма, скрестив руки на груди, словно так было весь вечер, словно это всего лишь дружеские посиделки.

Щекотливая ситуация.

Я могла бы сама взять его за руку. Мне не двенадцать, я не отношусь к амишам и не живу в 1742 году, и я бог знает сколько раз тянулась к руке Патрика, когда мне этого хотелось. Но внезапное отстранение Гейба заставляет меня посмотреть на все по-другому, блеск сходит на нет, и туман в голове рассеивается настолько, что я наконец вижу вечер таким, какой он есть, и таким, каким – нет.

Похоже, я ошибалась.

Не понимаю, почему меня это так расстраивает.

Я беру себя в руки, когда включается свет и зрители начинают потихоньку выдвигаться в узкие проходы, и улыбаюсь, как ни в чем не бывало. Эта улыбка все лето предназначалась всем, кроме Гейба.

– Было весело, – радостно говорю я, и мой тон настолько фальшиво веселый, что можно было бы добавить: «…бро». Гейб лишь кивает. Я беру сумку и иду за ним к выходу, убеждая себя, что нет причин разочаровываться.

– Ты в порядке? – спрашивает он, и я тут же поднимаю голову. Мы проходим через боковую дверь и вдвоем идем по узкому тротуару снаружи театра. Фонари парковки отбрасывают оранжевые пятна на бетон, а все остальное погружают в тень. Он легонько ударяет меня по руке. Мои волосы тут же встают дыбом. – М-м?

– Угу. – Мы останавливаемся. На парковке хлопают двери машин, оживают двигатели. Я сглатываю. – Я в порядке. Просто…

Гейб перебивает меня.

– Слушай, – говорит он, – я не хотел вводить тебя в заблуждение. Разговором о свидании. Ты долгое время встречалась с моим братом, я понимаю. И не пытаюсь вести себя, как сволочь.

Подождите.

– Что? – спрашиваю я. – Нет, нет, нет, ты не вводил меня в заблуждение. В смысле, – качаю головой, – это я подняла тему свидания, помнишь? Наверное, это я ввела тебя в заблуждение.

– Уверена? – спрашивает Гейб и медленно и непринужденно делает шаг в мою сторону. Я словно инстинктивно поднимаю голову. Он совсем меня не касается, но я почему-то чувствую его везде. Между нами вибрирует столько атомов, что кажется, воздух должен гудеть.

– Угу, – отвечаю я и чувствую, как улыбка и нечто похожее на расслабление расползаются по моему лицу. – Я точно не в заблуждении.

– О, точно? – Гейб осторожно обхватывает мое лицо. Тепло его тела проникает ко мне сквозь наши футболки. – А теперь?

Улыбка превращается в усмешку.

– Нет, – отвечаю я.

– А теперь? – снова спрашивает он и целует меня прежде, чем я могу ответить.

День 20

Поцелуй с Гейбом разжигает во мне пожар, о существовании которого я не знала. Следующим утром, когда я просыпаюсь, все как будто внезапно выплескивается, словно это лето наконец показало кусочек надежды из своего кармана. Я марширую к «Френч Роуст», точно генерал на битву, точно Гейб отпечатал на моем сердце знак мужества. И впервые за долгое время чувствую себя храброй.

– Дело вот в чем, – говорю Имоджен, прислонившись к стойке, на которой она протирает кофеварку эспрессо. Ее волосы убраны в опрятный пучок. В кафе пусто, если не считать парня в больших наушниках у двери. – Знаю, ты очень на меня злишься, и у тебя есть Тесс, потому я тебе, наверное, больше не нужна, но, – глубоко вдыхаю и признаюсь, – мне сейчас очень нужна подруга, Имоджен.

Она с секунду смотрит на меня, не моргая и держа тряпку в руке. Затем громко смеется.

– Нужна подруга? – спрашивает она, качая головой, будто ждала этого момента, будто учуяла меня за километр. – Серьезно? А что насчет прошлого года, Молли? Я вступалась каждый раз, как кто-то вел себя дерьмово с тобой, а ты даже не попрощалась. – Она с широко открытыми глазами отбрасывает тряпку на стойку, словно красный плащ на корриде. – У моей мамы прошлой осенью был рак кожи, ты знала? Ей пришлось вырезать огромный кусок своей спины, она не могла ходить, двигаться и так далее, а я даже не могла поделиться с тобой, настолько была напугана, потому что ты убежала и ни разу не позвонила. А теперь ты вернулась, и Патрик здесь. Да, я понимаю, для тебя это, возможно, странно, но не знаю, хочу ли стоять сейчас и слушать, как ты говоришь, что тебе нужна подруга.

Я застываю на месте, словно одна из столетних сосен на берегу Стар-Лейк.

– Ты права, – говорю ей. Щеки покраснели, но кончики пальцев заледенели. Я ощущаю себя более напуганной, чем если бы Джулия Доннелли до конца лета каждый день царапала мою машину. Чувствую себя самой худшей подругой на свете. – Мне очень жаль. Ты совершенно права.

Перед ее ответом следует долгая напряженная пауза.

– Она сейчас в порядке. – Слова еле слышны. – Моя мама. – После этих слов подруга выглядит выжатой как лимон – Имоджен всегда ненавидела ссориться или когда люди обижали друг друга. Когда мы учились в третьем классе, мальчишки на перемене выдернули крылья у бабочки, и она весь день была безутешна. – Он не распространился.

Мы одну долгую минуту смотрим друг на друга. Дышим. Наконец Имоджен пожимает плечами и, снова взяв тряпку, протирает блестящий хром кофеварки, хотя она уже сверкает.

– Мне нравится один парень, – говорит она.

По моему лицу медленно и неуверенно расползается улыбка. Я могу сразу же определить подарок и очень благодарна за него.

– Да? – осторожно спрашиваю ее. – И кто это?

Имоджен, закончив уборку за стойкой и переключив музыку на древнем айподе, рассказывает, что его зовут Джей. Он постоянно приходит во «Френч Роуст»; ему девятнадцать, он учится в кулинарной школе в Гайд-парке. И приехал в город, чтобы пройти практику в гостинице.

– О! Я знаю Джея, – понимаю с улыбкой я. Он тихий и спокойный, работает су-шефом и каждое утро выставляет в столовой кофе. Я видела его несколько раз, когда пробегала через кухню по поручениям Пенн. Однажды он помог мне найти сок для Дези, когда мне требовалось три различных вкуса, потому что она не признавалась, какой хотела. – Джей красивый.

– Это так. – Имоджен покрывается румянцем от кончиков ушей вплоть до ворота платья с цветами. – Он наполовину афроамериканец, наполовину китаец; его родители познакомились в Лондоне. – Она кривится. – Он сам поделился со мной этим, не было того, что я такая: «Привет, приятно с тобой познакомиться, пожалуйста, расскажи о своем культурном наследии».

Я смеюсь.

– Так значит, вы с Красавчиком Джеем любите поболтать?

– Ага. – Имоджен скромно кивает. Засовывает руку в коробку с выпечкой, достает шоколадный круассан и, положив на тарелку, передает мне. – Вот, попробуй, мы сменили пекарни, они у нас теперь новые. Да, мы немного разговариваем. И у него было много крутых предложений для моей выставки…

– Подожди, подожди, подожди, – перебиваю ее с полным вкусного круассана ртом. – Что за выставка?

– Она пройдет здесь в конце лета, – сообщает Имоджен. – Мне дали целый вечер: будет еда и все такое. Ты должна прийти.

– Приду, – сразу же обещаю я. – Я ее не пропущу; буду там при полном параде.

– Хорошо, а теперь расслабься, тигрица, – говорит Имоджен, но улыбается. – Эй, а как у тебя дела с Красавчиком Гейбом?

Качаю головой, отрываю кусок выпечки и передаю ей.

– Лучше тебе не знать, – предупреждаю я, но все равно рассказываю.

День 21

Выбегаю за дверь в первое утро открытия гостиницы, и тут в заднем кармане пиликает мой телефон, оповещая о новом е-мейле. Достаю его, думая, что это послание от Пенн, но вижу письмо из колледжа, напоминающее, что я еще не оставила заявку на специальность. Декан пишет, что это не обязательно, но настоятельно рекомендовано сделать перед регистрацией. Выбор специальности перед приездом в кампус помогает абитуриентам подобрать лекции и максимально увеличивает эффективность работы вашего куратора.

Я морщусь, закрываю письмо и засовываю телефон обратно в карман. Вся моя жизнь кажется незаявленной. Сложно представить, что я когда-нибудь выберусь из Стар-Лейк, не говоря уже о решении, как жить дальше. Чувствую, как начинает пульсировать головная боль.

К счастью, рабочий день настолько насыщен, что у меня нет времени зацикливаться на этом. Так странно и приятно видеть в коридоре людей, ведь до этого отель две недели походил на город-призрак: папы в шортах, катящие огромные чемоданы, пухленькие дети, плавающие по озеру на ярких плотах. Группа женщин средних лет из Платтсбурга забронировала на эти выходные ежегодное собрание книжного клуба, и теперь они весь день сидят на крыльце и попивают ром литрами.

Пробегая через кухню, машу Джею, пробегая мимо бассейна, улыбаюсь Тесс. Пенн гоняет меня по различным срочным делам: разузнать о наличии в столовой кубиков сахара для дотошных любителей чая, вытереть непонятную лужицу, образовавшуюся на сосновом полу на полпути из лобби. Для ремонта Пенн выбрала дизайн в стиле винтаж и рустик[3]3
  Рустик – аналог американского стиля кантри.


[Закрыть], во всех гостевых комнатах стоят большие кожаные диваны с клетчатыми пледами, над стойкой регистрации висит огромная голова лося, которого мы все прозвали Джорджем.

– Он не настоящий, – уверяю я напуганного младшеклассника, хотя понятия не имею, правда ли это, и на самом деле подозреваю, что нет. Успеху сопутствуют поражения. Бедный Джордж.

– Отлично поработала, – говорит мне Пенн во время затишья перед ужином, которое подарило ей пять минут на игру с Фабианом в крестики-нолики на оборотной стороне какой-то бумажки. Дези спит под столом, засунув в рот большой палец. – С самого начала. Спасибо за помощь.

– Не за что, – отвечаю я, пытаясь с переменным успехом проглотить зевок: чувствую себя хорошо, как после тренировки по бегу в начале старшей школы, как будто сделала что-то стоящее. Вспоминаю о письме из Бостона о выборе специальности – надо выяснить раз и навсегда, чего я хочу.

– Можно спросить? – говорю я. – Откуда вы знали, что приехать сюда и открыть это место – именно то, чего вы хотели?

Пенн некоторое время смотрит на меня, словно удивлена этим вопросом. На ней сегодня костюм, а не джинсы и футболка, в которых я привыкла ее видеть; этим утром я остановила ее за руку, проходя через лобби, и сорвала ярлык, торчащий из-за воротника.

– Ну, я долгое время управляла ресторанами, – отвечает она, рисуя на листке Фабиана нолик и выпаливая названия мест, которые я знаю, ведь туда ходят моя мама и ее редактор, когда она приезжает в Нью-Йорк. – А до этого организовывала вечеринки для богатых людей.

– Правда? – спрашиваю я, представляя это: Пенн в роскошном платье и с гарнитурой раздает указания обслуживающему персоналу и разрабатывает схемы освещения. Подталкиваю Фабиана в плечо и показываю место на сетке, где он в любом случае победит, несмотря на следующий мамин ход. – Вам нравилось?

Пенн задумывается.

– Мне нравилось быть боссом, – говорит она. – Нравилось решать проблемы. Нравилось находиться рядом с людьми. Думаю, это помогало мне не растворяться в себе. – Она тянется и, словно погрузившись в мечтания, запускает руки в шелковые кудри Фабиана. – Мне нравился город, – тихо признается она.

– Да? – спрашиваю я. – Что заставило вас уехать?

Пенн приходит в себя и улыбается, когда Фабиан с триумфом поднимает листок, зачеркнув три крестика в ряд.

– Настала пора перемен, – отвечает она.

День 22

Следующий день ярким пятном проносится мимо. Пикник на берегу озера в честь торжественного открытия и вышедшее из моды соревнование по поеданию пирогов. Подготовка к грандиозному фейерверку, запланированному на конец вечера. В середине дня тайком пробирается Гейб и задерживает меня в офисе ради долгого, вызывающего чувство вины поцелуя. Его теплые руки лежат на моих бедрах, а ловкие губы порхают по моим.

– Скучал по тебе, – бормочет он, когда мои руки запутываются в его шелковистых волосах. Удивительно, насколько приятно слышать от него эти слова.

– Я тоже скучала, – говорю и понимаю, что это правда. После свидания в кино мы переписывались, но кажется, он понял, что мне требуется время, чтобы во всем разобраться. Неожиданно, что его вид – ощущение, запах, вкус – вызывает у меня улыбку.

Гейб спокойно ухмыляется в ответ. Я выбрасываю из головы лицо Патрика с синяком.

Мы планируем встретиться утром за завтраком, и я, выведя его через боковой вход на парковку, тяну за поясную петлю шортов, чтобы попрощаться. А когда иду обратно, натыкаюсь на Тесс.

– Значит, вот оно что? – спрашивает она, выгнув выгоревшие брови и подняв руку с десятком разных браслетов дружбы из мулине – вспоминаю, что утром по расписанию у нее был кружок «Умелые руки» у бассейна. Она улыбается. Но улыбка сходит на нет, когда она видит мое явно ошеломленное выражение лица: – О господи, извини, я не пыталась поиздеваться над тобой. Мне нравится Гейб, кажется, он хороший парень.

– Нет, – тут же говорю я, желание соврать сродни рефлексу. Вспоминаю, что в тот день сказала Патрику в магазине: «Знаю, что ты думаешь, но между нами ничего нет». – В смысле, он хороший парень, просто я…

– Эй, не волнуйся. – Тесс поднимает руку в веснушках и качает головой. – Знаешь, можешь на это не отвечать. Это не мое дело, я никому не скажу.

– Нет, все в порядке, – выдыхаю я. – Спасибо.

Тесс передергивает плечами.

– Не за что, – говорит она и убирает волосы в хвостик. – Слушай, не знаю, покажется тебе это странным или нет, но мы с Имоджен обсуждали кое-что и хотели спросить тебя. Завтра мы собираемся в «Кроу Бар», хочешь, можешь пойти с нами.

Это самоубийство. Это полный бред. Почему ты вообще со мной разговариваешь, хочется спросить ее. Почему так добра ко мне?

– Конечно, – слышу я свой голос. Это лето стало вдруг невероятно стремительным потоком, который уносит меня прочь. – Будет весело.

Тесс улыбается.

– Отлично, – заявляет она, разворачивается и идет к озеру. – Кстати, у тебя гигиеническая помада размазалась.

День 23

«Кроу Бар» – приземистое оштукатуренное здание, расположенное возле входа в метро. С деревянной вывески пристально смотрит огромный силуэт черной птицы, в честь которой бару дано название[4]4
  Crow Bar – дословный перевод «ворона» и «бар».


[Закрыть]. Такси высаживает нас в начале одиннадцатого. Невысокий коренастый вышибала бегло рассматривает нас и пропускает внутрь. Это самая настоящая забегаловка, расположенная недалеко от шоссе до Силвертона и известная тем, что сюда легко можно пройти и без документов. На то есть причина: здесь достаточно грязно, потому ни один уважающий себя взрослый не станет тут тусоваться. Внутри пахнет сыростью и пивом, у дальней стены стоят стол для пула и издающий резкие звуки игровой автомат, толпится народ и слышится играющая из музыкального автомата песня группы Kings of Leon. На секунду замираю в дверном проеме, и Имоджен просовывает руку в мою и тянет сквозь толпу.

– Шоты? – спрашивает Тесс, глядя на меня круглыми глазами и улыбаясь. Она принарядилась: рыжие волосы свободно ниспадают по спине, а россыпь веснушек на скулах придает загадочности. Я вижу, что Патрику в ней нравится: предложив мне в такси свой блеск для губ и достав из сумочки несколько кусочков сушеного манго, она показалась достаточно дружелюбной, чтобы я задумалась – может, этим летом я обрету подруг, даже если это маловероятно. Может, пора бы и расслабиться.

– Шоты, – отвечает Имоджен, и я смеюсь и достаю из сумочки деньги для Тесс. Напротив бара сидят Патрик с Джейком и Энни из гостиницы, их лица освещаются сине-красной неоновой вывеской с рекламой пива «Пабст». Через мгновение они замечают меня: Джейк машет, а Энни не совсем дружелюбно салютует пивом, но Патрик пялится на меня, выгнув брови, а потом неслышно говорит что-то этим двоим и исчезает в задней части зала.

Тесс идет к ним поздороваться. Имоджен направляется к бару. Я еще какое-то время осматриваюсь и замечаю несколько знакомых мне лиц и еще больше тех, кто явно узнает меня – несколько девчонок, которые раньше обедали вместе со мной, и Элизабет Риз в черном топе в обтяжку. Останавливаюсь и моргаю, когда мой взгляд падает на стоящую в двух шагах от меня девушку с черными волосами и красными губами. Кожа бледная, как у Белоснежки; члены семьи Доннелли всегда считались красивыми, но сестра-двойняшка Патрика безусловно вышла победителем в этой генетической лотерее. Джулия одета в обтягивающие джинсы, балетки и длинный свободный топ с ярко-фиолетовым лифчиком под ним, и она хмурится.

Я ахаю. Ничего не могу с этим поделать, это похоже на встречу с волком посреди торгового центра или ощущение падения с обрыва во сне. Первые два года старшей школы Джулия была против алкоголя и курения. И меньше всего я ожидала увидеть ее в «Кроу Баре».

Кажется, это чувство взаимно: ее голубые глаза округляются, когда она видит меня, словно считала, что ее приветственных мероприятий было достаточно, чтобы я заперлась дома. А потом она вздыхает.

– Сука, – достаточно громко, чтобы я услышала, бормочет она. Кажется, она всерьез раздражена, будто ей приходится тратить энергию на ненависть ко мне, будто я заставляю ее играть в эту игру, когда ей скучно. Мы с Джулией росли, словно сестры, до шестнадцати лет делились одеждой, куклами и косметикой. И теперь, стоя посреди «Кроу Бара» в начале последнего лета перед учебой в колледже, она склоняет свою изящную руку, а содержимое пивного стакана выливается прямо на мою кофту.

Я лишь стою и смотрю, открыв рот, на нее – Джулию, которая любит повторы серий «Фул хауса», Джулию, которая хрюкает, когда смеется. У нас появляются зрители – около пяти человек стоят в непосредственной близости от нас, и Имоджен, которая пересекла бар, словно доверившись давно спящему шестому чувству.

– Господи, Джулия, – говорит она, берет меня за руку и оттаскивает, будто думая, что та сделает какую-нибудь гадость. – Какого черта?

– Все в порядке, – говорю я, поднимая обе руки. Я была права – это ужасная идея. Не понимаю, о чем думала. Чувствую пробегающий по моему телу жгучий жар и холод в том месте, где от пива промокла кофта. Отмахиваюсь от Имоджен.

– Все хорошо, – выдаю я чуть резче, чем планировала. А потом обращаюсь к удаляющейся фигуре: – И я была рада тебя видеть, Джулс.

Джулия не останавливается.

– Тебе, наверное, лучше воздержаться от пива, Молли, – произносит она нараспев. – Ты немного толстовата.

– Хорошо, – выдавливаю я. Как только она уходит, руки начинают трястись. Патрик наблюдает за мной с другого конца бара. Мне хочется лишь закрыть глаза и оказаться как можно дальше отсюда, но если этому не бывать, тогда хотя бы хочу в свою спальню на третьем этаже, к большому серому одеялу и мерцанию экрана на коленях. Я хочу домой. – Мне надо… Мне пора, Имоджен.

– Что случилось? – К нам сзади подходит Тесс и подталкивает Имоджен бедром, держа в руках три шота с какой-то янтарной жидкостью и несколько апельсиновых долек для закуски. Ее глаза округляются, когда она замечает мою кофту. – Джулия сделала это специально?

Имоджен качает головой.

– Не спрашивай. – А потом забирает у нее два шота и один отдает мне, будто я ничего не говорила о своем уходе. – Готова?

Смотрю на них двоих – маловероятных товарищей по команде после всего произошедшего, но они здесь. Гейб прав, нельзя прятаться вечность. Осталось лишь семьдесят шесть дней.

– Готова.