Текст книги "99 дней"

День 79

Получаю е-мейл от отдела размещения, оповещающего, что моя соседка – Рошин О’Мэлли из Саванны, Джорджия.

– Там написано Рейзин[8]8
  Изюм по-английски raisin, а соседку Молли зовут Roisin.


[Закрыть]? – интересуется Тесс, заглядывая в компьютер, ее коса мокрая после бассейна, и вода с нее стекает на мою спину. – Рейзин О’Мэлли?

– Да, – смеюсь я, закрывая браузер. Рабочий день почти закончился, и я планирую поужинать в «У Банчи». – Именно так там и написано. Моя соседка – высушенный виноград.

День 80

Когда следующим утром прихожу на работу, в кабинете на столе меня ждет огромная упаковка калифорнийского изюма.

– Вы, девочки, такие странные, – говорит Пенн.

День 81

После ужина иду с чашкой кофе в комнату и сажусь за стол, стоящий под доской и картиной. Вхожу в личный кабинет абитуриента и пролистываю страницы, пока не нахожу выпадающий список специальностей: архитектура и история искусства, образование и технологии. Прокручиваю список и добираюсь до изучения бизнеса, пальцы зависают над тачпадом ноутбука.

Глубоко вдыхаю и выбираю.

День 82

Следующим вечером иду к Доннелли, чтобы посмотреть какой-то канадский сериал, от которого Гейб в восторге, где все носят одежду в клеточку и все время говорят, коверкая слова. Его длинные пальцы играют с моими волосами. Когда заканчивается серия, распахивается дверь на кухню, и по дому разносится хихиканье Джулии. Через мгновение она появляется на пороге гостиной. За ней раздаются шаги, и я боюсь, что они принадлежат Патрику, но это Элизабет на каблуках и с мороженым.

– О, привет, – говорит Джулия, переводя взгляд с Гейба на меня и обратно. – Я не знала, что вы здесь.

– Мы здесь, – спокойно отвечает Гейб, но мне интересно, чувствует ли он, как свело мышцы на моих руках, спине и плечах: мне неловко, что я так вольготно устроилась на диване. Сколько раз Джулия заставала такую же картину? Только я лежала на изгибе руки Патрика, а не Гейба.

Но если она и считает это странным, то ничего не говорит.

– Хотите мороженого? – спрашивает она. А потом, не дождавшись ответа: – Лиззи, можешь принести еще две ложки?

И вот я в итоге делю мороженое с Гейбом, Джулией и девушкой Джулии, они обе сидят на полу и уже примерно час щелкают каналы. Мы посмеиваемся над нелепой рекламой автострахования и передаем туда-обратно мороженое. Элизабет время от времени пародирует Уильяма Шетнера.

– Я слышала, ты уговорила Пенн закатить в конце лета вечеринку для персонала, – говорит она, собираясь уходить и надевая туфли. – Это круто.

Это не совсем «Извини, я истязала тебя на работе», но и так сойдет. Гейб подталкивает меня в спину со всей незаметностью большого духового оркестра.

– Да, – отвечаю ей, игнорируя его и улыбаясь. – Должно быть весело.

Вскоре после этого Гейб провожает меня. В воздухе повис тяжелый запах дождя.

– Это было что-то из параллельной вселенной, – говорю я, качая головой. – Серьезно, мне приснился весь этот вечер?

Гейб пожимает плечами.

– Смирись с этим, Молли Барлоу. Мы с тобой – устаревшие новости.

– Наверное. – Удивленно улыбаюсь. Мы не говорили о чем-то важном, не ощущалось никакой неловкости, давления или странности. Все было… нормально.

Но Гейбу не интересно анализировать события этого вечера.

– Слушай, – начинает он, и сразу становится ясно, что у него на уме совершенно другое. – Ты помнишь моего приятеля Райана, у которого была вечеринка? Следующие пару дней он проведет на музыкальном фестивале в Нэшвилле. – Гейб пожимает плечами со слишком показной небрежностью, чтобы выглядеть равнодушным. – Он сказал, что трейлер свободен, если хотим воспользоваться им на ночь или на две.

Выгибаю брови и не могу скрыть улыбку, даже желудок совершает кульбит.

– Извини, – дразнюсь я, инстинктивно бросив взгляд на сарай, где темно и все закрыто. – Если мы захотим им воспользоваться для чего?

Гейб качает головой, все его безразличие растаяло, как мороженое на нагретом солнцем тротуаре.

– Заткнись, – бормочет он с улыбкой.

– Нет, правда, скажи мне, – подталкиваю его лодыжкой. – Я хочу знать, для чего именно мы будем использовать шикарный передвижной дом Райана.

Гейб закатывает глаза и потирает подбородок.

– Ты злющая.

– Знаю, – отвечаю ему, все еще улыбаясь. – Расскажи мне.

Он сменяет тактику, засовывает палец в ременную петлю и притягивает меня к себе.

– Чтобы побыть наедине, – отвечает он.

– О, побыть наедине. – Притворяюсь, что задумалась – если здесь есть, о чем думать. Встаю на цыпочки и прижимаюсь к его губам. – Понятно.

День 83

В ветхом трейлере Райана отвратительный зеленый ковер с грубым ворсом. Уверена, что в нем существует своя экосистема, но мы с Гейбом все равно на него садимся. Я закидываю на него ноги, и между нами на полу лежит древняя шахматная доска. Он обводит пальцем мою лодыжку, кожу в том месте покалывает.

– Моему папе нравилось играть в шашки, – рассказывает мне Гейб, обходя красной шашкой две мои. На его айфоне играет песня группы Young the Giant, тихая и медленная. – Когда шел снег, мы все время устраивали поединки.

Я улыбаюсь ему.

– Знаю.

– Черт, конечно, ты знаешь. – Гейб качает головой. – Мне нравится, что ты знала моего папу, понимаешь? Я люблю тебя. – И продолжает, когда я удивленно перевожу взгляд с доски на него: – Правда. Так и есть. Знаю, что говорил такие же слова на «Падающей звезде», но так и есть.

– Я тоже тебя люблю. – Слова вырываются прежде, чем я обдумываю их, возможно, я впервые сделала или сказала что-то, не беспокоясь, как буду при этом выглядеть. Но они правдивы, и я понимаю это, как только слышу. Такое ощущение, что все произошедшее после моего возвращения в Стар-Лейк – включая даже Патрика – вело именно к этому. – Эй, Гейб. – Я улыбаюсь и чувствую, как внутри меня что-то растекается, расплавленное и настоящее. – Я тоже тебя люблю.

– Да? – Он кажется удивленным и таким счастливым – так приятно и интересно приносить радость другим. Он склоняется над шахматной доской и целует меня. Я держусь за него как можно крепче.

День 84

Следующим утром просыпаюсь на узенькой кровати передвижного дома и вижу, что Гейб роется в мини-холодильнике, какой можно найти в общежитии колледжа под двухъярусной кроватью. В окна проникает светло-желтый солнечный свет, калейдоскопом играя на ковре.

– Привет, – говорю я зевая и ложусь на бок, чтобы лучше рассмотреть его загорелую безупречную кожу и футболку, в которой он спал. – Что делаешь?

– Оцениваю ситуацию с завтраком, – отвечает Гейб и улыбается, увидев мое сонное выражение лица. – Есть яйца. И ужасный растворимый кофе. А можно съездить в город и пойти во «Френч Роуст», если хочешь.

Я смотрю на него чуть дольше, на упаковку сомнительного сыра в руке и его утреннюю улыбку. Сказанное прошлым вечером «Я люблю тебя» звучит в моей голове, словно любимая песня на повторе. Я глубоко вздыхаю.

– Не хочу, – говорю ему и тянусь. – Иди сюда.

Гейб сначала не двигается, склонив голову, на лице отражается вопрос.

– Хорошо, – отвечает он через мгновение и переплетает пальцы с моими. Упирается коленями в узкий матрас, волосы падают на лоб, когда он смотрит на меня. – Ты уверена? – бормочет он. Я изумленно смотрю в ответ и киваю.

День 85

Выставка Имоджен проходит с невероятным успехом, «Френч Роуст» набит друзьями и незнакомцами. Она объявила об этом событии в Твиттере и Инстаграме, оставила листовки в каждом магазине города, и это сработало. Куда ни посмотрю, везде картины с маленькими красными наклейками «ПРОДАНО», коллажи и каллиграфическая картина, серия картин с озером в сумерках. Очень многие любят Имоджен: мне нравится, как она ходит и со всеми разговаривает, рука Красавчика Джея небрежно лежит на ее плечах. Я горжусь ею.

– А она хороша, да? – спрашивает Гейб, когда останавливаемся перед рисунком Тесс в профиль. Выражение ее лица загадочное и недовольное. Он прав – прекрасная картина, верно прорисована коса, и чернила красиво впитались в плотную бумагу. Но я с трудом выражаю согласие, потому что открывается дверь и входит Тесс, длинные пальцы Патрика просунуты в петли ее джинсов. Он ловит мой взгляд и смотрит.

Я сглатываю. Впервые вижу его с той ночи в моей спальне. Мы оба представляем из себя обломки кораблей: избегаем друг друга, кружим вокруг в нашем маленьком круге общения, словно магниты с разными полюсами.

– Что случилось? – спрашивает Гейб и прослеживает за моим взглядом к лицу Патрика с каменным выражением.

Я пожимаю плечами и специально отворачиваюсь. Удивлена, что он не чувствует пленку вины, покрывающую мою кожу.

– Не знаю.

– Глубокая экзистенциальная тоска, непонятная окружающим, – ставит диагноз Гейб. – Хочешь поесть?

Не хочу. В такой толпе легко потеряться, можно бродить по кофейне, где полно больших столов с выпечкой, напитками и всего прочего, людей, с которыми можно поболтать. Но после появления Патрика создается ощущение, что мы с ним здесь одни, я, словно животное, чую его, куда бы он ни шел. Он тоже за мной следит; я чувствую это, его взгляд на моем теле похож на постоянный слабый зуд. Не отлипаю от Гейба и стараюсь не смотреть.

После в крошечной квартире Красавчика Джея проходит вечеринка. Мы втиснулись на диваны и в его маленькую кухню, в холодильнике полно низкоалкогольного пива «Бад», а на стойке выставлены бутылки дешевого ликера. Переступаю целующихся на матрасе Джейка и Энни и наливаю себе клюквенную водку, которая больше смахивает на сок.

Заметив, что Патрик нырнул на балкон, оглядываюсь проверить, что Гейб и Тесс отвлечены, и следую за ним.

– Я – чемпион мира, – говорит Имоджен и, хихикая, поднимает бутылку пива. Тесс отвечает своей, и обе делают по большому глотку.

Патрик облокотился о перила и смотрит на разношерстный лес возле квартирного комплекса. Тонкие сосны окружают парковку.

– Есть минутка? – тихо спрашиваю я.

Патрик пожимает плечами.

– Это свободная страна, – говорит он мне. В детстве мы обычно произносили такую фразу с высокомерием. Вздыхает. – Чего ты хочешь, Молс? – спрашивает он так, будто устал от меня. – Правда, что тебе от меня нужно?

Он пьян, я замечаю это по тому, как он пытается сосредоточить взгляд. Не самые лучшие условия для решения проблем, но все равно надо попытаться. Надо попробовать выбраться из этого.

– Слушай, ты можешь со мной поговорить? – спрашиваю его, все еще пытаясь не повышать голос – вечеринка проходит бурно, но дверь приоткрыта. Я как будто все лето провела, постоянно волнуясь, что кто-то подслушает. – Лето почти закончилось, понимаешь? И я не… Я люблю тебя и беспокоюсь о тебе, и не хочу…

– Ты любишь меня и беспокоишься обо мне. – Патрик фыркает. – Хорошо.

– Да! – восклицаю я, раздосадованная таким пренебрежением. – Тогда какого черта я занималась с тобой всем этим? Зачем мне рисковать Гейбом?

– Я не знаю. Почему ты сделала это в прошлый раз? – спрашивает Патрик. – Потому что тебе нравится внимание. Вот в чем дело. Ты – отрава, ты хочешь…

– Можешь говорит потише? – шиплю я, но слишком поздно – Тесс распахивает дверь до конца, в руке новая бутылка пива.

– У вас все хорошо? – спрашивает она.

Позади нее Гейб.

– Что происходит? – спрашивает он.

Патрик сосредотачивает все свои силы на ответе.

– Почему бы тебе не спросить об этом свою девушку? – злобно предлагает он. – И пока ты здесь, почему не спросишь ее, какого черта она делала, пока все это время трахалась с тобой?

Замираю в полном ужасе. Патрик проталкивается мимо нас. Но Гейб хватает его за руку, чтобы не ушел, и младший брат бросается на него, его кулак с тошнотворным хрустом вписывается в лицо Гейба, как в каком-то фильме. Тесс кричит. Гейб бьет в ответ. И я делаю единственное, что приходит мне в голову, единственное, что мне отлично удавалось всю мою жизнь.

Я бегу.

День 86

Я не могу…

Я не хотела…

Боже мой, боже мой, боже мой.

День 87

За ночь во мне как будто взрывается что-то тяжелое и ядовитое, гнойник или опухоль. Просыпаюсь, рыдая в матрас, и не могу остановиться.

Я все испортила, все уничтожила.

Ты – отрава. Грязная шлюха.

Лежу, свернувшись в клубок и сотрясаясь, как дурацкий герой трагедии Шекспира, безумная Офелия, которая ест свои волосы. Но в итоге из-за всех этих слез чувствую себя отвратительно, как будто вот-вот стошнит, поэтому заставляю себя сходить в ванну. Там меня и обнаруживает мама, когда поднимается ко мне несколько минут – или часов – спустя, не знаю точно.

– Что случилось? – сразу же спрашивает она, забегает внутрь и падает на пол рядом, затем обхватывает меня за плечи и крепко обнимает. От нее пахнет сандаловым деревом, кардиган кажется мягким и прохладным на моей влажной покрытой пятнами коже. – Молли, детка, что произошло? Что случилось?

Я удивленно смотрю на нее сквозь слезы, моргая: даже до того, как наше общение в этом доме сошло на нет, мы особо не обнимались. Это совокупность всего физического контакта за целое лето, и от этого мне еще больше хочется плакать, еще сложнее отвечать ей. Мое дыхание похоже на дрожащий хрип, меня как будто физически раздавили, как поступали с ведьмами в Массачусетсе, когда им на грудь складывали каменные плиты. Я словно бегу марафон, к которому совсем не готовилась.

– Молли, детка, – повторяет она. Чувствую ее теплое дыхание на виске. Ее как будто охватил странный прежде спящий инстинкт: она гладит мои волосы и спину, а такого не было с тех самых пор, как я была очень, очень маленькой. – Тс-с. Все хорошо, – обещает она. – Я здесь, твоя мама здесь. Все в порядке.

Твоя мама здесь. Все в порядке.

То же самое она говорила тем вечером, когда я рассказала ей про Гейба. Я сломалась и пришла к ней в кабинет, чувствуя себя последним человеком на земле. Я думала, что именно это опрокинуло все костяшки домино, что этого не случилось бы, если бы она не использовала меня.

Теперь же я не уверена.

Похоже, наши мысли сходятся, потому что мама отстраняется и качает головой.

– Можешь не рассказывать, – тихо говорит она, и это похоже на отпущение грехов. – Можем просто посидеть здесь. Можешь не рассказывать.

И мы, две представительницы семейства Барлоу, просто сидим на полу возле ванны, на прохладной и чистой плитке. Слезы наконец высыхают. Никто из нас не произносит ни слова.

День 88

Грустная и вялая, спускаюсь на пробежку следующим утром. Туман клубится над озером, словно облака. Едва успеваю выйти за дверь, как уже замерзаю.

В этот раз не яйца покрывают мамин дом, липкие и мерзкие. А туалетная бумага.

Туалетная бумага, которая вымокла за ночь.

Сажусь на лужайку, заметив ее: рулоны супервпитывающей двухслойной бумаги промокли и комками липнут к черепице, ставням и витиеватому орнаменту. Она засоряет все водостоки. Свисает с деревьев.

– Ну-у, – говорит мама, попивая кофе; она вышла, услышав в открытое окно мой смех, безумный хохот, который не похож на мой обычный. Я всхлипываю разок, когда она выходит за порог, чтобы осмотреться, и беру себя в руки. Мокрая трава намочила все шорты. – Мы должны дать ей очки за постоянство.

– Мам, – огрызаюсь я, и в этот раз она смягчается. Протягивает мне руку, чтобы помочь подняться. – Можешь позвонить Алексу, – говорю ей. – В этот раз можешь вызвать его. Я сдаюсь.

Мама с сочувствием смотрит на меня, ее тонкие руки оказываются на удивление сильными.

– Знаешь, что приходится решать, когда пишешь книги? – спрашивает она, когда я поднимаюсь. Мокрая трава прилипла к ногам.

– Превратить сексуальную жизнь дочки в бестселлер или нет? – отвечаю я. Это своего рода рефлекс, но уже остаточный, и мама это понимает. Закатывает глаза, но по-доброму, все еще держа меня за руки.

– Какие романы обрубить в конце, Молли, – говорит она мне. – А какие оставить с открытой концовкой.

Я смотрю на нее, на эту женщину, которая выбрала меня восемнадцать лет назад. Которая воспитывала меня, сломала и только что подняла с земли.

– Можно я задам тебе вопрос? – начинаю я, чувствуя себя глупо и смущенно, но еще как будто ее ответ – жизненно важная информация, которую мне стоило узнать задолго до сегодняшнего дня. – Какие у тебя любимые цветы?

Мама удивлена – наверное, моим вопросом или, возможно, тем, что я этим интересуюсь.

– Лилии, наверное. Мне нравятся лилии.

Я киваю.

– Лилии, – повторяю я, словно никогда не слышала этого слова. – Хорошо.

День 89

Утром нахожу Тесс на улице, поливающую шезлонги, которые выстроились на солнце вдоль бассейна, словно солдаты. Приходится заставить себя спуститься с крыльца. Вблизи она выглядит ужасно: лицо опухло, блестит от слез, на щеке выскочил прыщ. Ее волосы распущены и грязные. Я, наверное, выгляжу еще хуже.

– Привет, – говорю я, неловко махнув рукой, как будто сейчас снова начало лета, а она – незнакомка, которую я боюсь. Или словно я – незнакомка, которую она, возможно, ненавидит. – Можно с тобой поговорить?

Я не ошиблась: Тесс смотрит на меня, по опухшему перекошенному лицу проскальзывает удивление.

– Нет, – отвечает она.

– Тесс…

– Не надо, Молли, – перебивает она и качает головой. Тянет шланг по цементу и начинает сматывать его. – Правда. Я не хочу это слышать, не могу.

– Мне так жаль, – все равно пытаюсь я. – Тесс, серьезно, пожалуйста, выслушай меня…

– Нет, это ты меня выслушай! – взрывается она. Я впервые за все лето слышу, чтобы она повысила голос. – Я была добра к тебе, когда все отвернулись, понимаешь? Мне говорили остерегаться тебя, но ты мне понравилась, поэтому я наплевала на все. – Она качает головой, в глазах стоят слезы. Я чувствую себя самым худшим человеком на земле. – Вот почему ты со мной подружилась? – спрашивает она высоким и хриплым голосом. – Чтобы, типа, подставить?

– Нет! – восклицаю я. – Нет, клянусь. Ты тоже мне сразу понравилась. Ты все лето была мне хорошей подругой, и я…

– Решила отплатить мне, забавляясь с моим парнем? – спрашивает она.

– Я… – Беспомощно замолкаю и оглядываюсь проверить, не слышал ли кто ее слова, как сделала в первый раз, когда обнаружила записку Джулии на машине. Я стыжусь себя, это правда. И нет прощения тому, как я поступила с Тесс.

– Пожалуйста, уходи, – просит Тесс, безуспешно стараясь распутать упрямую петлю на шланге. – Серьезно. Просто… если ты хочешь сделать хоть что-то в своей жизни не для себя. Правда. Пожалуйста, уходи.

В июне я смотрела документальный фильм про сердца-призраки, которые готовят для трансплантации, убрав все клетки, пока не остается лишь соединительная ткань, пустая, белая и бескровная. Не знаю, почему сейчас думаю об этом.

– Конечно, – наконец говорю я и киваю. Разворачиваюсь и ухожу от нее.

День 90

Сижу на кровати, обхватив прижатые к груди колени, и смотрю документальный фильм про Мэри Шелли, которая годами после смерти мужа хранила его сердце в ящике стола. Немного плачу. И прячусь.

День 91

От Гейба и Патрика ни слова не слышно – я и не ждала, но маленькая часть меня все еще надеется, что Гейб ответит на одно из тысячи сообщений, в которых я просила у него прощения. Я звонила, но он не ответил. Прошлым вечером я собрала всю волю в кулак и поехала к Райану, где он сейчас жил, по словам Имоджен, но никто не открыл мне дверь, хотя его универсал был припаркован на полянке. Я сидела там несколько часов, в холоде и темноте, в ожидании, но он не вышел. Теперь я пишу его имя в поиске на Фейсбуке и смотрю на его загорелое улыбающееся лицо.

Пока здесь, добавляю в друзья Рошин, затем целый час просматриваю ее фотоальбомы. «У Рейзин довольно сексуальный парень!» — написала бы я Тесс, знай я, что она когда-нибудь снова захочет со мной общаться. Вместо этого продолжаю щелкать: Рошин и ее команда по софтболу в Саванне, Рошин в платье на выпускном. Она выглядит воспитанной, популярной, милой и дружелюбной.

На ее месте я бы не захотела иметь со мной ничего общего.

День 92

Следующим утром вытаскиваю себя на пробежку. К счастью, у озера никого нет. Дует прохладный ветерок, кажется, первый за все это лето – напоминание, что приближается осень. Огибаю скопление деревьев и резко останавливаюсь – в мою сторону движется «Бронко», сверкая на солнце.

На секунду меня охватывает невероятно странный, настоящий страх, холодное осознание того, что я здесь совершенно одна. И умом понимаю, что никто из Доннелли не причинит мне вреда – сама мысль об этом безумна, – но не уверена насчет заносчивой Микаэлы или Элизабет. Люди иногда совершают безумные поступки. Не знаю, всегда ли я была таким человеком, чей первый позыв – убежать, или это лето сделало меня такой. Мне такое качество совсем не нравится.

В любом случае за рулем не Джулия и ее ковен, выжидающий нужного момента, чтобы кинуть что-то в окно или выскочить и поколотить меня.

Это Конни.

– Сразу тебя узнала, – говорит она, остановившись рядом со мной, и смотрит на меня в боковое окно. Ее седые волосы убраны в обычный короткий хвостик. – Хочешь, запрыгивай, я довезу тебя до дома?

Это уничтожит поставленную цель моей пробежки, к тому же кажется, я достигла предела в общении с Доннелли этим летом, но и не похоже, что она спрашивает.

– Эм… конечно, – слышу свой ответ, открываю пассажирскую дверь и забираюсь на сиденье. Чувствую запах пота, прилипший к моему телу. – Спасибо.

– Не за что, – говорит Конни, и мы отправляемся вдоль озера в ту сторону, откуда я прибежала. Сначала едем молча, лишь хрипит радиостанция, которую они с Чаком всегда слушали, когда подвозили нас или забирали. – Осталось несколько дней, да? – спрашивает она, остановившись на светофоре на перекрестке Лейк-роуд и Четвертого шоссе. – Я на следующей неделе повезу Джулию в Бингемтон.

– Да, – уклончиво отвечаю я. Так непривычно, прям до смятения, сидеть с ней в машине, гадать, что она слышала, думает и чувствует. – Мы говорили об этом.

После этого мы снова молчим. Отзывающаяся эхом тишина как будто растягивается на несколько дней. Солнечные лучи отскакивают от широкой деревянной приборной панели. Конни заговаривает первой.

– Слушай, Молли, – говорит она, вздохнув. – Я не знаю, что этим летом происходило между тобой и моими мальчиками. И не хочу знать. Они мои мальчики, ясно? Я всегда буду за них горой. Но, честно говоря… – Конни замолкает. – Честно говоря, последние несколько месяцев тебе самой пришлось нелегко.

– Я… – Понятия не имею, как ответить, это не вопрос. Такое ощущение, что мне оторвало голову. – Я в порядке, – наконец говорю ей, потому что этот ответ кажется самым лучшим и, возможно, самым правдивым. – Я справилась.

– Это так. – Конни кивает. – Раньше я выдавала вам пластыри и мороженое на палочке, – продолжает она. – Другого и не требовалось.

Не знаю, что на это ответить. Она как будто пытается что-то сказать, но я не понимаю, что. Мы приближаемся к моему дому, едем по длинной подъездной дорожке; я могла бы за то же время добраться до дома сама. Конни останавливается в начале, не везет меня до конца.

– Спасибо, что подвезли, – говорю я.

– Не за что, – говорит она, кивая. – Береги себя, Молли.

Я стою на месте, наблюдая, как исчезают задние фары машины.

И тут вспоминаю.

Это произошло до того, как Патрик расстался со мной, до всего, что случилось с Гейбом. Я заскочила к Доннелли после пробежки в школе и обнаружила Конни на кухне, она готовила обед.

– Кажется, они в сарае, – сказала она, поднимая с бумажного полотенца кусок бекона. – Скажи им, что все почти готово, хорошо?

– Конечно, – пообещала я, но не успела даже пересечь двор, как услышала их громкие голоса.

– …Ты не можешь пустить все на самотек, верно? – спросил Патрик. – Отвали, брат, я серьезно.

– Не тебе решать, ясно? – Это был Гейб. Я остановилась у сарая, все еще раскрасневшаяся после пробежки, ноги утопали в грязи. Из-за чего они ссорились? Мне казалось, отношения между ними укреплялись вот уже несколько месяцев – или даже дольше, со смерти Чака.

– Не мне решать? – парировал Патрик. Я не видела его, но отлично могла представить, как он распластался на диване. – Это что, вызов?

– Называй, как хочешь, – сказал Гейб. – Она большая девочка. И сама может сделать выбор.

Стою в самом начале подъездной дорожки: не совсем дома, не совсем ушла. Мне так долго казалось, что это я встала между Патриком и Гейбом, что была той, кто разрушил их идеальную семью. И, возможно, так и есть.

Но, может быть…

Это что, вызов?

Глубоко вздыхаю и иду по подъездной дорожке. Отпираю дверь и захожу в дом.

Той ночью я не сплю, просто лежу, мысли крутятся в голове, как ураган: Патрик, Гейб, моя неверная оценка, эта тихая ссора в сарае во время мороза.

Грязная шлюха, грязная шлюха, грязная… Достаточно.

Поднимаю голову с подушки и открываю глаза в темноте: сначала как будто слышу голос Пенн или, возможно, мамин. С мгновение думаю, что это Имоджен.

Но потом понимаю: здесь только я.

Довольно.

Довольно. Довольно.