Текст книги "Опускается ночь"

– Леандро, хватит, – просит Клэр.

Пип часто дышит, слишком часто, и она даже не может вообразить, что он сейчас чувствует. Она не пытается разобраться в том, что чувствует сама. Единственное, в чем она уверена, если к ней снова вернется способность чувствовать, то она этому не обрадуется. Глядя на скрюченную фигуру своего мужа, она понимает, что не напрасно терзалась сомнениями все это время. Она совершенно его не знает.

– Что ж, все секреты уже раскрыты. – Пожимает плечами Леандро. – И раз моя жена целый месяц была занята тем, что делала из мальчишки мужчину, полагаю, он достаточно взрослый, чтобы услышать правду.

Но Клэр знает, что это не так. Пип рыдает, как ребенок, не в силах вместить всего этого. Клэр тоже не способна это вместить.

Входят двое молодых людей в темной форме и фуражках карабинеров. В некотором замешательстве они обводят взглядом странное общество, собравшееся в гостиной.

– Вы всех задержали?

– Да, синьор Кардетта.

– Сколько убитых?

– Семеро. И двадцать один раненый.

– А моя племянница?

– Цела и невредима. Ее доставить в участок с остальными?

– Нет, пусть мои люди пока поместят ее где-нибудь здесь под надзором.

– Паола? – спрашивает Клэр. Какая-то мысль крутится у нее в голове, не давая покоя. – Как же… ребенок? Ее нужно отпустить к ребенку.

– В свое время, – отвечает Леандро тоном, не терпящим возражений. – Сначала я должен поговорить с ней. И заберите вот этого. – Он указывает на Бойда. – Карабинеры переглядываются. – Да, да, – уведите его! Он застрелил моего племянника, Этторе Тарано, хладнокровно, из мести. Мы все свидетели. Его нужно взять под стражу и отправить в Бари, чтобы отдать под суд.

– Да, мистер Кардетта.

– Пожалуйста, пошлите кого-нибудь за ребенком Паолы. Он не может оставаться один, он слишком мал, – говорит Клэр.

– Может, ей стоило подумать об этом прежде, чем она пришла сюда грабить меня! – Все вздрагивают от его внезапного возгласа, но глаза Леандро предательски поблескивают. Он устремляет их на Клэр, но она выдерживает его взгляд. Этторе мертв, и больше ей нечего бояться. Леандро смягчается. – Ладно. Отправьте кого-нибудь на Вико Иовия, Тарано снимают там комнату во дворе. Возьмите ребенка и принесите сюда. – Карабинеры кивают. – Ты что-нибудь хочешь сказать мужу, прежде чем его уведут? – спрашивает он Клэр.

Два офицера поднимают Бойда на ноги, и он устремляет на нее взгляд. Его лицо осунулось и блестит от испарины, он бледен, словно сыворотка, длинное тело плохо его слушается. Он смотрит на нее пустыми глазами.

– Ты была совершенством, – говорит он. Голос у него не просто безучастный, а совершенно бесцветный, замогильный. – Ты была совершенством. Ни один мужчина не прикасался к тебе, пока… пока ты не отдалась этому… крестьянину… – Он судорожно сглатывает, словно его мутит от одной этой мысли. И тут она слышит в его голосе презрение, даже отвращение: – Ни один мужчина никогда не прикасался к тебе. Ты была чиста. – Бойд встряхивает головой, и она понимает, что он имеет в виду. Еще раньше ей казалось, что они никогда по-настоящему не занимались любовью, всегда отгораживались друг от друга. И теперь она знает, что это и была его цель – сохранить ее в неприкосновенности. Та сука – называл он маленькую Кристину Хаверз после их романа. Та шлюха.

– Ты еще смеешь упрекать меня? – тихо говорит она. – Этторе дважды мужчина, не в пример тебе. Он сто раз мужчина! – Ее голос начинает повышаться, ей хочется побольнее ранить его этими словами. – Никогда я не любила тебя так, как его! И я обожала заниматься с ним любовью!

– Заткнись! Заткнись, ты, шлюха! – рычит Бойд.

– Хватит! Уведите его, – велит Леандро.

В наступившей тишине карабинеры уводят Бойда, ковыляющего между ними. До Клэр вдруг доходит, что она дважды упомянула Этторе в прошедшем времени, дикий, неукротимый вой вырывается из ее горла, и она не может с собой совладать. Она прижимает руки ко рту, но звук пробивается у нее между пальцами, и она чувствует запах крови на своей коже: ее руки залиты кровью Этторе.

Солнце, как обычно, поднимается над массерией Дель-Арко, словно новый день ничем не отличается от предыдущего. Слуги, вооружившись швабрами и ведрами, оттирают кровь с камней, которыми вымощен двор. Клэр заглядывает в комнату Пипа и по ровному дыханию определяет, что он еще спит, после этого босиком, в сорочке выходит на террасу и принимается наблюдать за уборкой. Она до сих пор не может осмыслить того, что увидела, услышала и узнала. Что Марчи соблазнила Пипа и тот верит, что любит ее. Что Марчи была влюблена в Этторе. Что Бойд убил Эмму, когда та оказалась не столь совершенной, как он ожидал. Что Бойд убил Этторе и целился в нее, даже спустил курок. Клэр ничего не чувствует при мысли о том, что в барабане не оказалось пули. Она не задумывается над тем, радоваться этому или печалиться, это мало ее заботит. Этторе мертв. Ничто из пережитого, ничто из того, что стало ей известно, не выстраивается в ее голове в сколько-нибудь ясную картину, в картину, которую она могла бы осмыслить и понять. Это какая-то чудовищная сумятица, и всякий раз, как она чувствует некоторое облегчение оттого, что ей не придется больше видеть Бойда и что он ей не опасен, тут же поднимается волна жгучей боли при мысли о том, что Этторе больше нет. Это лишает ее сил. Попытка осознать это лишает ее сил.

Она снова идет в комнату Пипа и некоторое время смотрит на спящего юношу. Комната наполнена его запахом – едва уловимым ароматом его кожи, волос, дыхания. Сон поможет ему оправиться от двойного потрясения: он лишился отца и теперь перед ним встала необходимость переписать историю своей жизни, а кроме того, он должен пройти через болезненный процесс отделения правды от лжи и обмана. Клэр кажется, что сон окутывает его, словно кокон, что в этом оцепенении незаметно происходит некая метаморфоза, и ей остается только ждать, каким явится он после пробуждения. Потом ее мысли обращаются к Марчи, к тому, как она использовала его, и в ее душе вскипает злость. Она старается не сосредотачиваться на этих мыслях. Марчи еще не спускалась из их с Леандро комнаты на верхнем этаже, куда она скрылась в какой-то момент ночью. Сейчас самое большое желание Клэр – это уехать и никого больше из них никогда не видеть. Забрать Пипа и уехать. Она думает обо всех тех часах, что он провел с Марчи в мышиной комнате, слушая музыку и якобы репетируя пьесу, которая никогда не будет поставлена. Она думает о пыльном старом диване, который они притащили туда якобы для того, чтобы на нем сидела Клэр, приходя на их репетиции. Возможно, для Марчи это и была игра, но для Пипа все было по-настоящему. «Я защищал тебя, – сказал он после того, как выстрелил в Этторе. – Как и обещал». Она представляет Марчи, разыгрывающую из себя беззащитную, испуганную женщину, чтобы Пип почувствовал себя мужчиной. Все это так нетрудно вообразить. И теперь она понимает, откуда Леандро узнал о предстоящем налете как раз вовремя, чтобы успеть приготовиться к обороне. От Марчи, которая услышала об этом от Пипа, поклявшегося Клэр не говорить ни единой живой душе ни слова. Но Клэр не винит Пипа, только себя. Она бросила его ради Этторе, оставила в одиночестве, в растерянности – с незажившей раной, которую Марчи взялась залечивать.

Клэр не может есть. Даже когда руки у нее начинают трястись от голода, а при резких движениях перед глазами появляются черные точки. Карло снова вернулся на свой пост у ворот. Его нос распух и посинел, кожа между бровей рассечена, глаза налиты кровью. Когда Клэр просит у него прощения, он отворачивается и не отвечает. Он пытается изобразить каменное безразличие, но он слишком юн, слишком мягкосердечен, и слезы наворачиваются ему на глаза. Клэр спрашивает его, где Паола Тарано, и Карло указывает на лестницу за спиной, по-прежнему отводя взгляд, и она молча поднимается наверх.

Она обнаруживает Паолу в комнатушке в переднем крыле массерии. Маленькое окошко выходит во двор, но Паола лежит к нему спиной, свернувшись на краю узкой кровати с Якопо, примостившимся у ее живота. Эта часть отведена слугам, и комнатой, видно, давно не пользовались. Толстый слой белой пыли покрывает прикроватный столик и шаткий стул у стены, составляющие всю обстановку. Кто-то принес сюда кувшин воды и тарелку с хлебом и сыром, но они остались нетронутыми. Паола не двигается, только поднимает глаза, когда Клэр тихо стучит и заходит. В первый момент Клэр не узнает ее из-за распущенных волос, не стянутых, как всегда, в тугой узел и не скрытых шарфом. Они ниспадают до локтей, темные и волнистые. Паола кажется моложе, миловиднее, но в глазах ее затаилось горе, древнее как мир. Некоторое время Клэр просто стоит, ничего не говоря, и общая боль накрывает их, словно волна. Но к этому добавляется еще некая вибрация, которую они обе ощущают. Клэр не сразу понимает, что это такое. В глубине души она сознает, что повинна в смерти Этторе, и это чувство жжет ее изнутри, и она ждет, что Паола станет яростно обвинять ее. Но Паола словно придавлена тяжким бременем собственной вины – она винит себя.

Осторожно, чтобы не потревожить ребенка, Клэр присаживается на край матраса. Она берет руку Паолы, и, хотя глаза молодой женщины смотрят смущенно, даже подозрительно, она не отдергивает ее. Так они сидят какое-то время. Клэр ничего не может объяснить, ничем не может ее утешить, даже если бы эта женщина с каменным лицом вдруг поняла ее итальянский. В конце концов она поднимает руку Паолы и прикладывает к своему животу, чуть ниже кушака. Паола смущенно смотрит на нее.

– Этторе, – произносит Клэр. Паола по-прежнему не сводит с нее глаз, и Клэр показывает на Якопо и сильнее прижимает руку Паолы к своему лону. – Ребенок Этторе. Bambino, – говорит она и видит во взгляде Паолы проблеск понимания, и тут глаза Клэр наполняются слезами, она опускает голову и позволяет им беспрепятственно течь. – Я так и не сказала ему, – говорит она. – Он так и не узнал.

Паола продолжает держать ее за руку, но не произносит ни слова.

Клэр проводит там час или больше, не желая уходить, поскольку знает, что видит Паолу в последний раз. Кровные узы, связывающие ее с Этторе, превратились теперь в глазах Клэр в великую ценность; в Паоле словно живет частичка Этторе, притягивающая ее, дающая каплю утешения. Вставая, чтобы идти, она наклоняется и целует Паолу в лоб, прежде чем та успевает уклониться, и Паола смотрит ей вслед со странной смесью гнева и беззащитности. Клэр видит, что ей ненавистна мысль об опеке, она не хочет сочувствия, не верит в любовь. В ней такая сила, которой Клэр не обрести никогда, но если Паола не согнется, то в конце концов она сломается, думает Клэр.

Не находя покоя, Клэр, словно призрак, бродит по комнатам и коридорам массерии. Она прогулялась бы по окрестностям, но ей невыносима мысль о том, что она вновь увидит места, где они встречались с Этторе, невыносима мысль, что, вырвавшись из массерии, она будет вынуждена туда вернуться. Может, она и не вернулась бы, шла бы себе и шла, дальше и дальше от этого места, но ей нужно быть с Пипом, когда тот проснется. Она не может уехать без него, хотя в душу к ней закрадывается ужас, что после его перерождения их связь оборвется. Что Марчи и Этторе каким-то образом навсегда разрушили их близость, те невидимые узы, которые не имеют отношения к материнству и могут исчезнуть без следа. И если он возложит на нее вину за все, что здесь произошло, это можно будет понять. Даже за арест отца. Он может отказаться уезжать, пока Бойд остается в Италии; он может принять решение не покидать его. Клэр останавливается. Возможно ли это? Возможно ли, что ей придется смириться с необходимостью остаться здесь, в этой просторной тюрьме, чтобы быть с Пипом. Да, возможно. И тут ей начинает казаться, что здешний воздух вот-вот раздавит ее.

Проходя мимо двери в комнату Этторе, она отшатывается, не останавливаясь. Из окна на верхнем этаже она видит Леандро на крыше, он стоит на том же месте, что и позавчера, точно так же вглядываясь в даль. На какую-то секунду ее охватывает безумная фантазия, что она перенеслась на два дня назад и все только начинается. Как бы она поступила, если бы ей выпал такой шанс, если бы можно было повернуть время вспять? Она заставила бы Леандро выпустить ее и предупредила бы Этторе об усиленной охране на ферме. Она сбежала бы по лестнице, едва завидев внизу Пипа и Марчи, и вырвала бы револьвер из его рук. Она сама взяла бы у Пипа револьвер после того, как он выстрелил Этторе в плечо, вместо того чтобы просить об этом Бойда. Она не стала бы открывать дверь налетчикам, чтобы они отказались от своего плана. Клэр изводит себя мыслями о том, как все могло бы повернуться, поступи она иначе; растравливает свои раны до тех пор, пока уже не в силах этого выносить. Тогда она поднимается на крышу и встает рядом с Леандро.

Он поворачивается и окидывает ее быстрым взглядом, выражение его лица не меняется. Постаревший и усталый, он смотрит вдаль так, словно пытается разглядеть там будущее, и Клэр следует за его взглядом. Пейзаж ничуть не изменился, и это невероятно, поскольку кажется, что могучие тектонические толчки разнесли все вокруг на куски. Она ожидает увидеть руины и гигантские трещины на поверхности земли. Но взору ее открывается обширная плоская равнина с жухлой травой, выжженные поля, ощетинившиеся жнивьем; она смотрит на искривленные оливы, видевшие многие поколения людей, угасавших, словно звезды на рассвете, когда приходил их час. Она видит каменные стены и пыльную дорогу, обезумевших от скуки сторожевых псов и трулло у ворот, где Этторе первый раз ее поцеловал и где они предались любви. Слабый ветерок веет с севера. Он свистит среди каменных строений и низких стен, огораживающих поля, развевает Клэр волосы, заставляет трепетать ткань ее блузки, наполняет уши тихим шумом. Немыслимо, что все это продолжает существовать в то время, как Этторе больше нет; Клэр думает, что и ее не должно быть тоже. Она кажется себе пухом чертополоха, который легче воздуха, – в любой момент ее может подхватить ветром и унести, и она растворится, исчезнет.

Голос Леандро, когда он заговаривает, звучит угрюмо:

– Ты хочешь уехать. Так уезжай. Хочешь увидеться с Бойдом перед отъездом? Это можно устроить.

– Нет, – говорит Клэр. – Нет. Никогда. Но… Пип, может быть, захочет. – Вероятно, в ее голосе слышен испуг, потому что Леандро поворачивается, задумчиво глядя на нее:

– Ты же не думаешь, что он захочет остаться здесь с отцом?

– Я не знаю. Он… был очень сердит на меня. Из-за Этторе.

– Он ревновал, и только. – Леандро пожимает плечами. – Он выберет тебя. Он любит тебя больше, чем отца. Я сразу это понял. А теперь, когда он узнал о гибели матери…

– Надеюсь, вы не ошибаетесь. – Клэр некоторое время молчит. – Вы… вы ведь хотели что-то выяснить у Бойда перед тем, как отпустить нас домой. Этторе мне сказал. Что? Представляет ли он угрозу?

– Именно. – Леандро кивает. – Убийство той девочки изменило меня. Убийство Эммы Кингсли. Можешь мне не верить, но она была единственной женщиной, которой я причинил вред. Бог свидетель, ее тень преследовала меня повсюду. Я изменился, занялся бизнесом. Не буду говорить, что после этого я стал очень законопослушным, но… но я никогда не опускался больше до такой низости, как в ту ночь. В ту ночь, когда я застрелил ее и ее любовника. Мне хотелось знать, изменился ли Бойд.

– Но неужели вы сразу не поняли, что он остался прежним?

– У меня не было уверенности, и, даже несмотря на подозрения, я не знал, что предпринять. Он… это ведь было трусостью. Было трусостью убить ее, вместо того чтобы выяснить отношения или просто отпустить. Было трусостью сделать это не самому, если уж ему так того хотелось. Но зачем вообще было ее убивать, ведь у нее остался ребенок, которому она была нужна. Но он ненормальный, мы с ним мыслим по-разному, это очевидно.

– Да, по-разному. Я была для него отвлеченной идеей, не человеком. Я всегда это чувствовала, хотя и не могла выразить. Вы даже не представляете, как вы были правы, назвав его лицемером. Он изменял мне – с одной женщиной, которую я знала, а возможно, и с другими, о существовании которых я не догадывалась. И он трус. Я думала, он убит горем, а его терзало чувство вины. Я думала, он щадит меня, боясь вызвать ревность к Эмме, а он лишь боялся, что я узнаю о его преступлении, что это как-нибудь откроется. Я думала, что он ранимый и очень-очень добрый. Но его уязвимость была просто… слабостью, а его доброта – обманом. Я пыталась любить его, но… никогда не могла.

– Кто может любить такого человека? Но ты оставалась из-за мальчика? Из-за Пипа?

– Да. Я оставалась из-за него. И потому, что не знала, как бывает иначе. Я никогда не искала других вариантов.

– Я пригласил вас еще из-за Марчи, это тоже правда. Я чувствовал, что теряю ее, и мне хотелось, чтобы она была счастлива. Но после того, как Бойд так отозвался о тебе, мне тоже нужно было с тобой познакомиться. Мне нужно было… понять.

– Я вам признательна. Я обязана вам жизнью.

– Нет. Я поставил твою жизнь под угрозу, – говорит Леандро.

– Но теперь я свободна от него, и это благодаря вам.

В течение некоторого времени они стоят вдвоем, смотрят на мир вокруг и ждут. Спешить некуда. Клэр глубоко дышит, рядом с Леандро она чувствует себя спокойнее, зная, что он тоже ждет. Ждет мыслей, которые приходят и уходят; ждет следующего момента, ждет того, что он принесет.

– Вы будете мне писать и… держать меня в курсе того, как пойдут дела у Бойда? И как решится его судьба? – наконец произносит она.

– Да. Если ты этого хочешь.

– Меня это мало волнует, но ради Пипа. Простите меня, Леандро. Я очень виновата, что предала вас и не предупредила о налете, – говорит она.

Леандро слабо улыбается:

– Этторе не оставил тебе выбора. Это ясно. Кроме того, я так сердит на свою племянницу и на Марчи, что просто не могу сердиться еще и на тебя. Так я доведу себя до удара.

– Вы сердитесь на Паолу?

– Конечно. Она всегда была подстрекательницей, зачинщицей. Если бы не она, Этторе боролся бы по-другому: он бы читал крестьянам газеты, произносил речи, вел агитацию, организовывал забастовки. Он бы подключал мозги. Но Паола – это же огонь и порох. Она уже похвасталась мне, что налет был ее идеей. Напасть на своих родственников…

– Что… что вы с ней сделаете?

– Сделаю? Да ничего не сделаю. – Он тяжело вздыхает. – Я просто хочу, чтобы она прекратила эту войну. Все кончено. Она должна перестать быть солдатом и стать матерью этому малышу.

– Вы о ней позаботитесь? Ведь у нее больше никого нет теперь. Валерио слишком слаб, чтобы работать.

– Да, да. Я о ней позабочусь. Она отправится в мой дом в Джое и будет работать там, хочет она того или нет. Или пусть катится к остальным разбойникам и узнает, что такое тюрьма. Вряд ли ей это придется по вкусу, – говорит он, горько усмехаясь. – Так что я должен наказывать ее и в то же время опекать.

– А как же Марчи? Что… что вы и Марчи будете делать дальше?

– Что мы будем делать? – Он пожимает плечами. – Ничего. Ничего не будем делать. Если она хочет, может уходить. Но она уйдет с пустыми руками. Я останусь здесь, в этом месте. Она уже не первый раз пытается причинить мне боль, с тех пор как мы приехали сюда. Я знаю, она ненавидит это место – и часть ее ненавидит меня за то, что я ее сюда привез. Но я люблю ее – что я могу поделать? Как мне наказать ее за то, что она натворила?

– Не знаю, – говорит Клэр. – Пипу всего пятнадцать. Она использовала его… она разбила ему сердце. – Клэр не может сдержать гнева.

– Все проходят через это, Кьярина. Пип оправится и будет знать кое-что важное об этом мире и людях, которые в нем живут. Скоро он и вовсе перестанет об этом вспоминать – такова юность. Тебе и мне, скорее всего, потребуется гораздо больше времени, чтобы залечить раны.

– Я чувствую… Я чувствую… что мне незачем больше жить, – говорит Клэр. Слезы снова наворачиваются ей на глаза, стоят в горле, но у нее уже нет сил плакать, и она глотает их, не позволяя себе разрыдаться. – Это лето было… было лучшим и худшим временем во всей моей жизни. Лучшим и самым худшим.

– Но ты будешь жить дальше, и тебе нужно думать о моем внучатом племяннике. Или внучатой племяннице. Марчи сказала мне, – говорит Леандро. Он кладет руку ей на плечи и на мгновение сжимает их. – Может быть, когда все эти раны немного затянутся, ты приедешь навестить меня со своим ребенком.

– Я никогда не вернусь сюда.

– Никогда? А если Пип захочет навестить отца в тюрьме – потому что Бойд сядет в тюрьму, об этом я позабочусь, – ты отпустишь его одного?

– Нет. – Клэр опускает голову. – Не отпущу.

– Жизнь – это чреда обязательств перед теми, кого мы любим, нравится нам это или нет. Единственный способ уклониться – никого не любить, но для чего тогда жить?

Они вновь умолкают, прислушиваясь к течению времени. Ветер обдувает их, жаркое солнце слепит глаза, и кажется, что если они простоят здесь достаточно долго, то постепенно обратятся в прах и станут частью Апулии. Клэр начинает понимать суровую красоту этой земли, ее горькую славу. Ее мысли обращаются к Паоле, теперь Клэр знает: чтобы жить здесь, нужно иметь в своем сердце твердость камня.

– Война почти закончилась, – говорит Леандро. – Ты спрашивала, как это может быть, и вот тебе ответ: богатые сокрушат бедных железным кулаком. Брачианти проиграли; еще несколько недель, и они вынуждены будут в этом признаться, даже себе. Землевладельцы победили. Мы, землевладельцы, следовало мне сказать. Всякий раз, когда бедняки будут восставать, они будут повержены. – Пока Леандро говорит это, в ворота въезжает Людо Мандзо на своей новой гнедой лошади, вздымающей копытами пыль. Он едет не спеша, откинувшись в седле и свободно держа вожжи. – Сейчас они могут именовать себя фашистами, но люди, бившие крестьян, всегда были и всегда будут, – говорит Леандро, кивая в сторону своего управляющего. – Такие, как Мандзо. По крайней мере один из них у нас под присмотром.

– Этторе говорил, что он очень живучий.

– К несчастью, это правда. Оказывается, это его сын убил возлюбленную Этторе. Ты знала это?

– Федерико? Нет… не знала. – Несмотря на разброд в мыслях и чувствах, Клэр потрясена.

– Жалкое отродье. Уверен, что Этторе причастен к его гибели в том пожаре. Он и братья той девушки, и я нисколько не виню их: так ему и надо. Человек, погибший той ночью, был лучшим другом Этторе. Тот самый, с внешностью кинозвезды, кажется, его звали Пино. Так что я уверен, дело не обошлось без Этторе.

– О нет. И Пино тоже. – Клэр вспоминает доброе лицо Пино, его юную жену, выглядывающую из-за его спины, их прощальный поцелуй. Она думает о том, как он спас ее от Федерико, как подыскивал слово, чтобы сказать ей на прощание. Coraggio. Почему-то его смерть кажется самой большой несправедливостью из всего случившегося. – Это место ужасно! Оно бесчеловечно! – восклицает она с горечью. – Как вы можете любить его?

– Любить? Нет, я не люблю его. Но оно мое. – Леандро поворачивается к ней с печальной улыбкой. – Когда вы будете готовы, я отвезу вас с мальчиком на станцию.

Клэр складывает вещи. Одежду Бойда она оставляет в гардеробе, его бритвенные принадлежности и мыло стоят в шкафчике над умывальником, презерватив в плоской коробке спрятан в ящике тумбочки у кровати. Ей все равно, что будет с его вещами. Она поднимается в комнату Марчи и Леандро и видит, что дверь заперта, в коридоре темно. Она долго стоит перед дверью, чувствуя, как волоски на ее руках поднялись и в душе шевелится целый клубок эмоций, переплетенных так тесно, что она не в силах отделить одну от другой. «Ты чуть не погубила Пипа, – хочется ей сказать. – Доброго, милого Пипа. Ты из ревности разбила ему сердце. А может, просто от скуки? – И затем она хочет добавить: – Я знаю, что ты несчастна. Я знаю, тебе ненавистно это место, но ты не можешь уехать. Я знаю, ты не желала Этторе смерти».

– Марчи? – зовет она. Слово как мячик отскакивает от деревянной двери. Может быть, ей только кажется, но тишина внутри вдруг становится осмысленной. Клэр уверена, что Марчи слышит ее. Она стучит в дверь костяшками пальцев. – Марчи? Можно войти?

Изнутри доносится едва слышный звук, кто-то делает резкое испуганное движение, словно прикрываясь материей. Затем все стихает. Клэр ждет долго, но дверь не отворяется, и она больше не стучит.

– Мы скоро уезжаем. Очень далеко, и вам не придется больше видеть никого из нас, – говорит Клэр. Она собиралась сказать так много, но теперь не находит слов, она не может попросить прощения и не может возложить на Марчи всю вину, не может потребовать объяснений, ее гнев выгорел сам собой. Клэр поворачивается и уходит, оставив Марчи прятаться в тишине. И тут Клэр понимает, что не могло быть более убедительного доказательства раскаяния, более ясного выражения горя, чем молчание Марчи.

Клэр идет в комнату Пипа и с сильно бьющимся сердцем обнаруживает, что его постель пуста, дверь распахнута, окно открыто и сквозняк развеял сонную атмосферу. Она делает глубокий вдох, хватаясь за столбик кровати, пока вновь не обретает устойчивость. Затем собирает вещи, укладывает их в чемодан и тащит его к двери. Это занимает всего пять минут. «Мы уедем, а здесь все будет идти по-прежнему без нас. И мы будем продолжать жить. Будто нас и не было здесь». И словно в ответ, словно отрицая это, приступ тошноты заставляет ее опуститься на крышку чемодана, лоб Клэр покрывается холодной испариной, а рот наполняется слюной. Она вытирает лицо и кладет обе руки на живот.

– Я про тебя не забыла, – тихо говорит она ребенку и почти улыбается. Она знает, что со временем ребенок заново научит ее радоваться жизни, и, даже если он будет считаться ребенком Бойда, она расскажет ему о настоящем отце, о его невероятных синих глазах, о его силе и благородном сердце, о своем чувстве, будто она знала его всю жизнь и безотчетно любила с самого начала.

Время идет, а она все сидит на крышке собранного чемодана, пытаясь представить, как вернется в Хэмпстед, в дом, принадлежавший Бойду задолго до того, как он стал ее домом. Она представляет себе медленный бег стрелок часов в пустой прихожей и тишину, которая воцарится, когда Пип снова уедет в школу, и тут она понимает, что не останется там. Ни секундой дольше, чем это будет абсолютно необходимо. Ей придется найти работу и съемную квартиру, и она не знает, что будет делать и куда двинется, но перед ее мысленным взором возникает образ моря в летний день – его темная-темная синева с отражающимся в ней небом. Она страстно желает этого оттенка синего в своей жизни, этой насыщенности цвета.

Мысль о том, чтобы начать все заново в каком-нибудь городке, кишащем приезжими, совсем ее не страшит. Наоборот, она удивляется, как раньше могла бояться таких обычных вещей. До Апулии, до массерии Дель-Арко, до Этторе. Она сознает, что приезд сюда навсегда изменил ее; она ожила, будто часть силы Этторе вселилась в нее вместе с их нерожденным ребенком. И когда пройдет достаточно времени, она сможет развестись с Бойдом и освободиться от него. Ее не заботит, что о ней станут сплетничать, и ей все равно, кто что будет говорить. Побережье Кента или Суссекс; маленький город у моря, где она родит ребенка Этторе, куда Пип будет приезжать на каникулы и где привольно будет бегать щенку. А дом Бойда в Хэмпстеде пусть стоит и дожидается возвращения хозяина, если тот когда-нибудь вернется. Клэр дожидаться не станет, она пойдет своей дорогой.

Она находит Пипа в мышиной комнате, где он сидит ссутулившись на старом диване с Пегги на коленях. Волосы у него в беспорядке и лоснятся, он до сих пор в пижаме. Завидев Клэр, щенок садится, настороженно смотрит, поднимает уши. Пип хмурится, словно Пегги чем-то провинилась, и Клэр идет к ним через комнату, ловя себя на том, что сдерживает дыхание. Эхо шагов отдается от балок, свет льется в окна и слепит ей глаза. С высокой точки на стене смотрит глаз сохранившейся фрески, и Клэр старается не думать о том, свидетелем чего он стал этим летом. Она подходит и становится прямо перед диваном, и Пип не поднимает на нее глаз, от страха ладони у нее становятся влажными. Сейчас она узнает, потеряла его или нет. Узнает, цела ли связывающая их нить или порвалась, не выдержав напряжения.

– Ну как ты, Пип? – спрашивает Клэр. Выражение его лица немного меняется, щеки заливает румянец. Она ждет, не скажет ли он чего-нибудь, но он хранит молчание, и она чуть поворачивается к двери. – Думаю, нам пора ехать? – Клэр старается говорить спокойно, ей не хочется, чтобы ее голос служил напоминанием о случившемся.

– Домой? – произносит он сипло, почти шепотом.

– Домой, – говорит она. Затем протягивает ему руку, и оба видят, что она дрожит.

Пип отводит взгляд и открывает рот, словно не решаясь заговорить.

– Я не… – Он снова хмурится. – Я не собирался его убивать.

– Знаю, – сразу же говорит Клэр. Она ждет еще некоторое время, но Пип продолжает молчать. – Ну что, идем? – спрашивает она и вновь задерживает дыхание до тех пор, пока сердце не начинает недовольно стучать. Тогда Пип берет одной рукой Пегги, а другую протягивает Клэр.

– Хорошо, Клэр, – говорит он.