Текст книги "Опускается ночь"

– Он… я была одна в городе. Должно быть, он шел за мной, и… – Она не может закончить, не может произнести эти слова.

Лицо Леандро принимает то мрачное выражение, которое она уже несколько раз видела: его черты искажает гнев, черные глаза холодеют.

– Простите меня. Это моя вина, – говорит он ровным голосом, сдерживая ярость. – В прошлом году он напал на одну из девушек, работавших в кухне. Наплел мне с три короба о том, как они миловались и что она на все была согласна, а потом его оговорила. Тогда я посчитал возможным поверить ему.

– Нет. Я сама виновата, – говорит Клэр. – Он видел меня… он знал о нас с Этторе. – Она поднимает на него глаза. – Не говорите моему мужу! Пожалуйста, не говорите никому. Даже Марчи, – умоляет она шепотом.

– Нет, нет. Мы никому не скажем. Отныне здесь и ноги Федерико Мандзо не будет, обещаю. Мне не нужны слуги, которые ничем не лучше животных. В моем хозяйстве обязанность мужчин – защищать женщин, а не подвергать их опасности! Я разберусь с этим. Вам уже лучше? Вот – выпейте еще. – Он протягивает ей свой бокал, следит за тем, чтобы она его осушила, и потом, поддерживая под локоть, подводит к Марчи, где она может укрыться в тени сияния его супруги.

– А вот и вы, Клэр, – говорит Марчи, кажется не замечая ничего странного в том, как ее муж препоручает ей гостью. – Вы когда-нибудь были на скачках в Англии? Я никогда не видела скачек. Это весело? Мистер Кентассо только что рассказывал мне о своей скаковой лошади – не просто какой-то там, а чистокровной. Синьоры здесь очень любят скачки. О, обещайте, что пригласите меня полюбоваться вашей лошадью, – щебечет она. – А я обещаю, что поставлю на нее.

Клэр смотрит вслед Леандро, который, извинившись, удаляется с террасы.

Спустя некоторое время Леандро вновь подходит к ней и отводит в дальний конец террасы, откуда хорошо видны айа и главные ворота. Он указывает туда, где в потоке света, изливающегося из окон массерии, видна фигура человека, шагающего вперед так быстро, словно ему придали ускорение. Клэр сразу же узнает Федерико.

– Уволен. И ему отказано от дома. С его отцом мы еще побеседуем по этому поводу, возможно, он тоже нас оставит. Некоторые вещи должны быть сделаны, невзирая на последствия. – Он легонько хлопает ее по плечу. – Больше вы его здесь не увидите. Я прошу прощения за то, что вам пришлось пережить.

– Спасибо, – шепчет Клэр.

Леандро устало качает головой:

– Не за что благодарить меня. Ведь это по моему настоянию вы оказались здесь.

– Но вы так добры. Когда вы рассказали мне о вашей… прежней жизни, я подумала, что вряд ли вы могли оставить все это позади. Я думала, что вы остались таким же жестоким и… скверным. Но вы хороший человек, мистер Кардетта.

– Хороший? – Он мотает головой почти сердито. – Нет, я не заслуживаю, чтобы обо мне так думали.

– Но вы были добры ко мне. Вы знали о моем… дурном поведении и не сообщили мужу. И сейчас уволили верного слугу, без всяких вопросов и упреков в мой адрес. Я всегда буду думать о вас хорошо.

– Дурном поведении? – Он улыбается. – Когда я в первый раз увидел Марчи на сцене, во всех ее блестках и перьях, она вскрыла мне грудь и похитила мое сердце. К тому времени я уже был женат – я дал обещания, которые должен был выполнять. Но есть вещи, которые мы не можем предвидеть, и, если дело касается сердца, порой мы не в силах с собой совладать. – Он легонько стучит двумя пальцами по ребру у нее на груди. – Как любовь может быть грехом? Ненависть – это грех, но любовь – никогда.

На глаза Клэр наворачиваются горячие слезы. Она опускает взгляд, пытаясь сдержать их.

– Я не знаю, что мне делать, – говорит она.

– Эх, – произносит Леандро. – Боюсь, тут я не в силах вам помочь.

– Пожалуйста, пока не отсылайте нас назад. Не отсылайте меня с моим мужем.

– Рано или поздно это произойдет.

– Но не сейчас. Мне нужно… еще немного времени. Мне нужно еще несколько дней.

– Очень хорошо. Но послушайте, Кьярина, вы же не связаны по рукам и ногам. Если не любите мужа, так уходите от него. Оставаться с ним может быть еще опасней, чем разойтись.

– Опасней? Вы уже намекали на это раньше – объясните мне, что вы имеете в виду?

– Сейчас неподходящее время для этого – смотрите, уже накрывают к ужину. Постарайтесь побороть свои страхи, Кьяра.

Анна и другие служанки приносят блюда с мясом, овощами, сырами, а также хлеб и вино, на столе сияет масло и серебряные приборы. Слышна маловразумительная смесь английского и итальянского, красное вино зажигает глаза и окрашивает зубы, и Клэр кажется, что она уносится за миллион миль от всего этого. Она слышит свой голос, отвечающий на вопросы, но через минуту уже не помнит, о чем говорила. Она чувствует на себе удивленные взгляды пребывающих в замешательстве гостей, словно они не могут решить, чего именно недопонимают: ее английского, ее итальянского или просто смысла ее слов.

Прежде она не задавалась вопросом о правомерности готовящегося налета. Ей было сказано, что это война, а то обстоятельство, что Этторе решил объявить войну собственному дяде, как-то не доходило до ее сознания. Но сейчас ей приходится задуматься над тем, что она отплатит Леандро за доброту черной неблагодарностью, помогая налетчикам и не предупредив его. Но выбор прост: или она предаст Этторе, или она предаст Леандро – так что на самом деле никакого выбора у нее нет. Она думает о бойне в Джирарди; думает о безоружных крестьянах, в которых стреляли из-за толстых стен. Когда она представляет себе Этторе, подвергающегося такой опасности, у нее слабеют колени и подводит от страха живот. «Он будет в Джое, где ему ничто не угрожает, – говорил Этторе, имея в виду своего дядю, – и все пройдет без осложнений». Но Леандро в массерии – и будет здесь в воскресенье. Осложнений не избежать. Осознав это, она чуть не срывается с места, ей хочется бежать в Джою, предупредить Этторе, чтобы он отказался от своего плана.

После ужина все отправляются в гостиную. Музыка начинает играть, и Марчи танцует с каждым из гостей, а время от времени и со своим мужем. Она смеется, флиртует и улыбается, улыбается, улыбается. Такой кипучий темперамент изумляет Клэр, для нее Марчи – создание из другого мира. И это тревожит ее все больше и больше. «Он грязный крестьянин». Пип наблюдает за Марчи с осторожной улыбкой, ждет своей очереди, чтобы потанцевать с ней. Он танцует и с дочерью доктора, которая краснеет от его внимания, и Клэр пытается посмотреть на Пипа ее глазами – симпатичный юноша, уже не мальчик и уж конечно не ребенок. Если она расстанется с Бойдом, не исчезнет ли Пип из ее жизни? Теперь, когда он такой взрослый, уже нет. Если только она не останется в Апулии с Этторе. Она напоминает себе, что Этторе не делал ей таких предложений, потом ее охватывает надежда, что все может измениться, когда он узнает о ребенке. Ее мысли вращаются по этому кругу снова и снова, она как сторожевая собака, бегающая из стороны в сторону, отупевшая и усталая. Вечеринка похожа на сумасшествие: они смеются, а по потолку расходятся трещины, танцуют, а земля под ногами осыпается. Сумасшествие. Клэр отклоняет несколько приглашений потанцевать, пока ее не приглашает Пип – молча, почти робко протянутая рука, предложение мира.

Они танцуют старомодный вальс, и, хотя Марчи с Леандро кружатся по всей комнате, Пип ведет Клэр осторожно, держа ее так, будто она хрустальная. Его лицо раскраснелось от жары, танцев и вина; упрямый локон выбился, невзирая на масло, с помощью которого он зачесал волосы. Клэр откидывает голову, чтобы лучше разглядеть его, и слегка улыбается.

– Ты вытянулся этим летом, растешь на глазах.

Когда-то он был бы польщен, а сейчас лишь слегка хмурится. Клэр нужно отсеять то, что она привыкла говорить ему, когда он был ребенком, и найти новый способ общаться с ним.

– Ты заставил дочку доктора покраснеть, – говорит она, и это принимается с удовольствием.

– Не знаю почему, это был просто танец.

– Думаю, она ждет, что ты пригласишь ее еще, – говорит Клэр и снова улыбается.

Леандро подводит Марчи слишком близко к граммофону, она испуганно вскрикивает, когда ее каблук задевает ножку стола и иголка соскакивает с дорожки. Раздается громкий, жуткий скрежет и хохот. Клэр вздрагивает от резкого звука, и затем наступает тишина.

– Клэр, что не так? Я хочу сказать… что-то ведь правда не так? – спрашивает Пип.

– О, Пип… – Она качает головой.

– Ты должна мне сказать, что случилось, ты обещала. – Он выдвигает вперед челюсть, и несколько секунд Клэр ничего не отвечает. Музыка снова начинает играть, и танцы возобновляются. Клэр чувствует, как под ее рукой плечо Пипа расслабляется, вместе с напряжением уходит и его напускная воинственность. Он делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух. – Я совсем ничего не понимаю, – беспомощно произносит он. – Пожалуйста, Клэр, я не могу вынести твоего молчания… ты что, не доверяешь мне?

– Дорогой, конечно я тебе доверяю. Ты… ты мой лучший друг. Я хочу, чтобы ты знал, тебе ничего не угрожает. Что бы ни случилось, ты будешь в безопасности.

– О чем ты говоришь? Что должно случиться?

И в этот момент перед Клэр снова встает выбор – сдержать слово, данное Этторе, и ничего не сказать о готовящемся налете или вернуть доверие Пипа и уберечь его от опасности. Она колеблется, но ее долг предостеречь его. Мысль о том, что воскресной ночью он услышит непонятный шум и ринется вниз, в гущу сражения, ужасает ее.

– Поклянись, что никому не передашь того, что я тебе скажу. Поклянись, – шепчет она. – Пип кивает, он потрясен, глаза его расширились. – Клянешься, Пип?

– Клянусь.

– Готовится налет. На массерию… ты помнишь, что мы видели в Джое? Банды и избиения? Это война, Пип, и… Этторе один из сражающихся.

– Он собирается напасть на своего дядю?

– Нет, нет, не он их предводитель. Я думаю… думаю, ему не по душе эта идея. Но налет состоится, и он будет среди участников. Они не хотят никому причинить вреда, очень важно, чтобы ты это понял. – Она думает о Людо и об охранниках, смеявшихся, когда тот грозил кнутом обнаженному человеку, заставляя его рвать зубами жнивье. Этторе хочет убить Людо. – Ни твоему отцу, ни Марчи, ни Леандро. На самом деле Этторе думал, что его дядя будет в Джое, что они не столкнутся…

– Тогда почему они выбрали именно эту ферму? – Голос Пипа дрожит от нервного напряжения. – Мы должны предупредить Марчи и Леандро!

– Нет! Нет, ты дал слово, Пип, – ты поклялся, что никому не скажешь! – Она сжимает его плечо с такой силой, что судорога сводит ей ладони.

– О! Ладно! Но… что им нужно? Если они не собираются никому причинять вред?

– Я… я точно не знаю. Возможно, просто показать, что и они что-то могут. Возможно, им просто нужно, чтобы их услышали и относились к ним по-человечески.

– Что… что я должен делать? – Он испуганно сглатывает комок, вставший в горле.

– Не бойся, Пип, и ничего не делай. Оставайся в своей комнате. В твоей двери есть замок? Тогда запри его. Не спускайся вниз, что бы ты ни услышал, тогда тебе ничто не грозит. Обещай, что ты сделаешь все, как я сказала! И пожалуйста, пожалуйста, не говори никому. Если охранники узнают… – Теперь настает очередь пугаться Клэр, ее рот пересыхает, горло сдавливает. – Если они подготовятся, жертв будет не избежать. Ты понимаешь?

Пип молча кивает, и Клэр замечает, что он оглядывается по сторонам. Тут до нее доходит, что они остановились в то время, как музыка все продолжает играть. Он смотрит на Марчи, на Леандро, на хорошенькую дочку доктора, строящую ему глазки. Она видит, как он пытается осознать значение ее слов, соотнести эти кажущиеся нереальными вещи с окружающей действительностью и продолжать жить как раньше, когда все так резко изменилось.

– Если бы только мы уехали тогда, – шепчет она так тихо, что Пип не может расслышать ее слов. – Если бы только мы уехали после того, что увидели в Джое, как я хотела. Прежде чем мы дошли до всего этого.

Но хотя она готова на все ради того, чтобы оградить Пипа от опасности, она не может сожалеть об Этторе, не может сожалеть о своей любви, не может сожалеть о ребенке, которого понесла от него. Она крепко держит Пипа, незаметно взяв ведущую роль до конца их танца, размышляя о том, что воскресная ночь, когда она откроет ворота массерии, возможно, будет ее последней встречей с Этторе. Она и Пип продолжают танцевать, словно деревянные куклы, не чувствуя друг друга и не попадая в музыку.

В конце вечера Клэр спускается к проходу под аркой, где стоят Бойд и Кардетта, прощаясь с последними из гостей. Пип отправился спать: после разговора с Клэр ему явно расхотелось веселиться, хотя Марчи всячески пыталась его развлечь и умаслить и расстраивалась, не добившись ответной реакции. Пони супругов Кентассо, запряженный в маленькую повозку, пугается, труся мимо собак в айе. Клэр полной грудью вдыхает ночной воздух, который здесь почему-то кажется иным, чем в стенах массерии. На небе виднеется лишь несколько звезд, не слышно ни птичьего пения, ни стрекота насекомых; сверхъестественная тишина затаилась, словно крадущийся зверь. Взгляд Клэр притягивает какое-то движение, завиток пепла опускается с неба, словно грязная снежинка; затем она ощущает запах дыма и переводит взгляд на Леандро. Он смотрит в северном направлении, где полыхает жуткое оранжевое зарево; пламенеющее небо и неотрывный суровый взгляд Леандро вселяют во всех чувство тревоги. Пожар не очень близко, но все же он на его земле.

– Марчи, уведи наших гостей внутрь, – говорит Леандро. Она все еще машет вслед супругам Кентассо, хотя они не оборачиваются и не могут этого видеть. – Марчи! – рявкает он. Она вздрагивает и смотрит на него. – Иди внутрь.

– Что происходит, дорогой? – спрашивает она.

Но тут в воротах появляется Людо Мандзо на своей лошади и быстро подъезжает к ним. В одной руке у него винтовка, искаженное зверской гримасой лицо покрыто потом и копотью, он что есть силы дергает узду, останавливая коня, и разражается целым потоком слов на своем апулийском наречии.

– Что он говорит, Клэр? – спрашивает Бойд, стоящий рядом с ней.

Клэр качает головой:

– Я не успеваю за ним. – Ее сердце колотится от волнения: все это как-то связано с ней, с увольнением Федерико.

Людо и Леандро коротко переговариваются, затем управляющий разворачивает лошадь и быстро удаляется. Леандро поворачивается к ним, его лицо напряжено и сурово. Но он не смотрит ни на свою жену, ни на Бойда, он смотрит на Клэр. И все внутри у нее холодеет.

– Что случилось? – спрашивает она, не заботясь о том, что своим вопросом дает Бойду повод для подозрений. Лицо Леандро кривится, он набирает в грудь воздух. – Что случилось? – снова спрашивает она срывающимся от испуга голосом. – Скажите мне!

– Я должен идти. У меня есть дело… – говорит он, по-прежнему не сводя с Клэр глаз. – Идите внутрь. Оставайтесь там.

– Конечно, дорогой, – отвечает Марчи. – Идемте, Клэр. И вы, Бойд, – что бы там ни было, я уверена, Людо и Леандро справятся с этим… Идемте же. Когда на ферме что-то случается, лучше поступать, как он говорит. – Она, все еще в своем сверкающем роскошном наряде, кладет им руки на плечи, чтобы увести их.

Леандро поворачивается и идет вслед за управляющим, но Клэр бежит за ним. Она хватает его за руку.

– Это он? Этторе? Скажите мне! – шепчет она.

Вдалеке небо по-прежнему грозно полыхает, и дым поднимается кверху, словно громадное дерево. Леандро обращает на нее взгляд, полный гнева, боли и чего-то еще – чего-то непостижимого.

– Идите внутрь, Кьяра, – произносит он таким повелительным тоном, что у нее не остается выбора.

Бойд кладет руку ей на плечи, когда она оказывается рядом с ним. Клэр кажется, что ее голова отделена от тела, она спотыкается, позволяя Бойду вести себя.

– Ведь ты все же кое-что поняла из их разговора? – говорит Бойд. – О чем они говорили, Клэр?

Дверь массерии со стуком закрывается за ними, и Клэр не может заставить себя произнести ни слова. Никогда в жизни не была она еще так испугана.

Этторе

Когда Этторе сообщает Джанни и Бенедетто, что нашел убийцу Ливии, их молчание длится долго и кажется нерушимым. Но Бьянка, мать Ливии, сидевшая на своей табуретке у жаровни, прерывает его. Она издает тихий испуганный возглас, однако, взглянув на нее, Этторе не видит страха. Он видит жажду мести. Вокруг вьются черные жирные мухи, сонные после наступления темноты. Их жужжание невыносимо, Этторе кажется, он может поймать их на лету с закрытыми глазами. Он весь на пределе, его глаза замечают малейшее движение, уши улавливают каждый звук. Ему словно что-то сдавило грудь, он не может расправить плечи. Во всяком случае, пока Федерико Мандзо ходит, дышит и улыбается. Этторе не думает о Кьяре – это выше его сил. Хватит Ливии. Мысль о том, что тот же человек дотрагивался до Кьяры, окончательно доконала бы его, лишив хрупкого душевного равновесия и самообладания, которое он сохраняет с большим трудом. Ее припухшие соски и окровавленная губа все время встают у него перед глазами, и он гонит от себя эти воспоминания. Ему не на что сесть в этой тесной каморке; два брата Ливии расположились на тюфяке, вытянув ноги и прислонившись спинами к стене, Этторе, словно проситель, опускается перед ними на одно колено, чтобы сообщить им то, зачем пришел.

Джанни устремляет на Этторе такой взгляд, как будто это его нужно убить. В присутствии Джанни Этторе всегда чувствует себя маленьким мальчиком, беспомощным, как ребенок. Затаив дыхание, он ждет, что Джанни спросит его, готов ли он идти с ними, или попросит оставить это ему и Бенедетто. Но ничего подобного брат Ливии не говорит.

– Ты уверен на все сто?

– Да.

– Будет трудно застать его одного. Лишний шум нам ни к чему. У меня нет времени биться со всей грязной шайкой его мацциери. Ты можешь что-нибудь придумать? Можешь выманить его из дома твоего дяди?

– Это сразу вызовет подозрения.

– Мы должны быть безымянными и безликими, – произносит Бенедетто своим басом. – Важно только, чтобы он узнал нас в свой последний миг. Чтобы он понял, что это за нее. – В его глазах горит темный огонь; в них вспыхнула жажда крови.

– Ты говоришь, его посылают из Джои в массерию и обратно. Он когда-нибудь бывает один?

– Только когда едет в машине.

– Тогда это нужно сделать здесь, в городе. Раз он напал на твою новую женщину, значит иногда он все же ходит один. Будем следить по очереди. Если случай представится, его нельзя упустить. – Бенедетто сворачивает папиросу и хладнокровно закуривает, чирканье спички заставляет Этторе вздрогнуть.

– Да, – кивает Джанни.

– Ты первый, Этторе. На следующий день Джанни. Потом я.

Сквозь завесу папиросного дыма лицо Бенедетто кажется мутным, нечетким.

– Я могу достать оружие, – говорит Этторе, думая о пистолете, который Паола захватила в Массерии Молино.

– Забудь об этом, – отвечает Джанни. – Слишком быстро.

– Надо затащить его в какое-нибудь укромное место, – предлагает Этторе.

Джанни смотрит на брата.

– Да. Пусть каждый, кто будет следить за ним, держит это в голове, – говорит Бенедетто.

Трое мужчин кивают. Больше им нечего сказать друг другу, и вновь повисает тишина. Этторе уже не может терпеть жужжания мух и запаха дыма. Он резко поднимается, поворачивается к выходу, и тут Бьянка хватает его руку. Этторе опускает глаза на ее кроличье лицо, изборожденное годами, горем и невзгодами, с покрасневшими, затуманенными трахомой глазами.

– Да не дрогнет твоя рука, сынок, – произносит она своим тихим голосом, почти шепотом. – Думай о моей девочке, да не дрогнет твоя рука. Иначе справедливости для нее не будет.

Этторе высвобождает руку, снова кивает и уходит. Он чувствует себя так, словно с него содрали кожу, – он не может вынести ее прикосновения.

Выбирая самые узкие и темные закоулки, Этторе держит путь к Вико Иовия, где в домах не горит свет, двери заперты и присутствие людей выдает лишь запах выливаемых по утрам нечистот. Он тихо входит, чтобы не разбудить малыша или Валерио, ложится рядом с Паолой и тянется к ее руке. Когда он находит ее, то сплетает пальцы с ее пальцами, как они делали в детстве, когда Валерио бил их мать. Он сжимает пальцы крепко, зная, что причиняет ей боль, но Паола не отнимает руки.

– Ты говорил с ними? – спрашивает она чуть слышно.

– Да.

– И?

– Скоро он заплатит за все своей жизнью. – Этторе произносит это бесстрастно, хотя все внутри у него кипит. Он видел солдат, почти мальчишек, растерзанных на войне, видел их теплую темную кровь, льющуюся в выбоины в мерзлой грязи. Он видел свою возлюбленную, избитую, изнасилованную, оставленную умирать, свою мать, которую холера убила за два дня и одну ночь, вывернув наизнанку. Так много смертей вокруг, смерть подстерегает повсюду, и в ней так мало справедливости. Жизнь не дешева, а вот смерть ничего не стоит – это ему известно. Никогда еще он не планировал убийства; никогда еще убийство не было столь справедливым. Его совесть чиста. В мире богатых это называется казнью – исполнение приговора, вынесенного судом, – но это не для крестьян. У брачианти – свое правосудие.

Паола поворачивается к нему лицом. Он не видит ее, но чувствует ее дыхание на своей щеке, и тяжесть ее косы, упавшей ему на плечо.

– Когда это свершится, Ливия упокоится с миром. А ты сможешь обрести покой? – спрашивает она.

– Да, – отвечает он не задумываясь. – Возможно. А возможно, и нет, никогда. Но это должно быть сделано.

– Можно подождать с этим хотя бы несколько дней? – поспешно спрашивает она. – Всего несколько дней! Нельзя дать им повод насторожиться и усилить охрану. После налета это уже не будет иметь значения. Только три дня.

– Начало положено, Паола. С того момента, как я выйду отсюда, один из нас будет за ним следить, и если случай представится, я его не упущу. Как и Бенедетто или Джанни. Может, мы подловим его после налета, может – до.

Паола делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

– Если вы порешите его до воскресенья, то вся полиция будет на ногах, а мы должны быть у Дель-Арко в одиннадцать, значит нам нужно выдвинуться из Джои, как только стемнеет! Этторе… так много поставлено на карту.

– Все идет как должно, Паола. Мы можем напасть на Дель-Арко позже. Но уже без помощи Кьяры.

– Лучше ей выполнить свое обещание. – Паола сердита и встревожена. – Если она струсит, я шкуру с нее сдеру своими руками, и… – Она замолкает, когда Этторе резко сжимает ей руку. Он чувствует, как сдвинулись косточки ее кисти. – Прости, я не хотела, – говорит она.

– Она сделает, что обещала. Она всегда держит слово.

– Скажи это ее мужу, – ворчит Паола.

– Хватит, Паола. Пожалуйста.

– Мне нужно, чтобы ты работал! Нам нужны твои деньги. Что нам проку, если ты будешь рыскать по Джое, подстерегая этого человека. Он тоже тебя разыскивает, не забывай.

– Я буду оставаться в городе только раз в три дня. Работы сейчас все равно мало – в течение всей недели никого не наняли. Ты же сама твердишь мне, что после воскресенья все мы будем богаты и сыты. А ведь он приставлял пистолет к голове твоего сына, Паола. Ты что, забыла об этом?

– Я не забыла.

– Тогда прекрати! Все и всегда не может быть по-твоему. Все идет так, как должно, и я не собираюсь спорить с тобой на этот счет.

Повисает долгое молчание; он ослабляет хватку, отпуская руку сестры, так что их пальцы разъединяются.

– Ладно, – тихо говорит Паола.

Этторе берет ее косу и легонько дергает, как он делал это, когда они были маленькими. Затем встает, низко натягивает на глаза шляпу и уходит в ночь.

Следующий день он проводит, прочесывая город: от замка до Кьеза Мадре, от Театро Комунале до рыночных лотков на Пьяцца XX Сеттембре, от деревянной мельницы Сантоиеммы до пекарни, от Виа Рома до железнодорожной станции и бойни. Он говорит с несколькими доверенными людьми; сообщает кому нужно, что разыскивает Федерико Мандзо. Что за ним числится должок. Рабочему люду известно, кто такой Федерико Мандзо, а по заячьей губе его легко узнать, к тому же в последнее время он успел примелькаться в своей черной рубашке с нашивками. Кроме того, все знают, что он сын Людо Мандзо, и ни у кого из работников нет ни малейшего повода любить Людо. Но за весь день Этторе ничего не удается выяснить. Ничего полезного – Федерико видели за рулем черного автомобиля Кардетты, когда он направлялся в массерию, никто не заметил, чтобы он возвращался назад. Озадаченный, Этторе спрашивает, где его дядя, и слышит в ответ, что Леандро еще раньше в тот день уехал в том же направлении на своей красной машине и тоже еще не вернулся.

Этторе лихорадит от нетерпения, он снова и снова обходит Джою по своему маршруту. Заглядывает в сапожные лавки и на свалки, в кузницы и пивные. Он зол и разочарован – ему хочется самому найти Федерико, ему хочется найти его сегодня. Не ожидая, не откладывая. Этторе не собирается дарить ему еще один день. Украденный пистолет, холодный и тяжелый, засунут в задний карман штанов, скрыт под жилеткой. Этторе представляет себе, как вытащит его и приставит дуло к голове Федерико. «Идем со мной», – скажет он. Со всей каменной твердостью Бенедетто и бесстрастностью Джанни. «Идем со мной». И Федерико пойдет с ним, и свершится то, что должно свершиться. Но что Этторе станет делать после этого, он и сам не знает.

Когда темнеет, он покупает немного дешевого утреннего хлеба и идет к Пино и Луне. Луна нарезает его, поливает оливковым масло и натирает срезом стручка жгучего перца. Они едят хлеб с пюре из стручковой фасоли и темно-зеленым цикорием, запивая простой водой, и он рассказывает им о Федерико. Луна перестает жевать и, кажется, не может проглотить то, что у нее во рту. Они сидят на табуретках, но стола у них нет. Они едят из треснувших мисок, стоящих на коленях, поджав под себя ноги, будто школьники; высоченный Пино привычно легко сгибается чуть ли не пополам. Он работал весь день, от него пахнет тяжелым трудом, и он ест с жадностью, словно не слыша ничего вокруг. Когда его миска пустеет, он откашливается.

– Когда ты разыщешь его, я пойду с тобой, – говорит он.

Этторе озадаченно качает головой: Пино всегда сторонился насилия.

– Нет. Зачем тебе ввязываться в это? Это не твоя война – не марай рук.

– Я видел его, Этторе, – говорит Пино, и лицо его кривится от отвращения. – Я видел, что он делал с Кьярой. Чем бы это кончилось, если бы я не засадил ему башмак под ребра? Такой человек – хуже бешеного пса, положить этому конец – наше общее дело. И что же, мне теперь ждать, когда он нападет на Луну? – Он устремляет взгляд на свою молодую жену с широко распахнутыми от страха глазами. – К тому же, – говорит Пино, беря Луну за руку, – мы тоже любили Ливию.

– Да, бедняжка Ливия, – говорит Луна. Она смотрит на Этторе. – Ты должен беречь нашего Пино. Ты должен.

– Мандзо будет один. Беспомощен, как женщины, за которыми он охотился. Нас будет четверо сильных мужчин, когда мы поймаем его, – говорит он.

– Да. И все же, – произносит Ливия.

Во мраке опустившейся ночи Этторе, укрывшись в подворотне, смотрит на дом на Виа Гарибальди. Он видит шайку чернорубашечников, вышедших на дело с дубинками и пистолетами, но Федерико среди них нет. Ночь длинная и теплая; наблюдая за воротами, Этторе позволяет своим мыслям блуждать в таинственном и туманном пограничье между сном и явью. Его мысли преображаются в мечты и затем возвращаются к реальности, вновь и вновь. Он держит Кьяру в объятиях; он в окопах у Изонцо; он слушает Ливию, ее чудесный легкий присвист, когда она говорит; он мальчишка, высматривающий окаменелости в известняковых стенах; он падает во мрак адских врат в Кастеллане. Он сделан из камня и одновременно невесом, словно воздух. Он дым и гарь, развеваемые ветром, а Кьяра – только его мечта, мечта о мечте, о совсем иной жизни.

В пятницу утром, на рассвете, Этторе возвращается на старинные улочки Джои и отдает пистолет Джанни, который берет его, не сказав ни единого слова. Затем идет к церкви Сант-Андреа, ложится на скамью и закрывает локтями лицо от света. Этторе спит четыре часа, и вот он вновь на ногах, голодный и снедаемый беспокойством. Уже темно, когда его разыскивает Бенедетто; вечер, но еще не ночь. Этторе ждет в пивной, наблюдая за тем, как посетители спорят и проигрывают последние деньги в дзеккинетту, когда старший брат Ливии просовывает голову в дверь и кивает, встретившись с ним глазами.

– Готов? – спрашивает Бенедетто. – Нам повезло. Джанни возвращался из Валларты с товарищами и увидел его – Мандзо шел в город совершенно один. Он послал друга сказать мне. Сейчас Мандзо, должно быть, на середине пути, один-одинешенек! Наверное, сам Господь хочет его смерти.

– Должно быть, так. Почему идет, а не едет?

– Кто знает, да и какое нам дело? Тебе нужен нож? Дубинка?

– Пистолет у Джанни? Тогда нет, – отвечает он, и Бенедетто кивает. – Но я должен… – Он замолкает на полуслове, не договорив, что должен позвать Пино. На самом-то деле ему не хочется даже близко подпускать друга к этой жестокой и кровавой расправе. Подобные вещи глубоко чужды Пино, и, кроме того, они всегда сопряжены с риском. Их могут вычислить, задержать. Но пренебречь просьбой значило бы нанести ему оскорбление, и, если они поведут себя умно, опасность невелика. – Я должен пойти и привести Пино. Он любил Ливию. И хочет помочь.

– Тогда поторопись, – произносит Бенедетто своим грудным басом, словно перемалывая камни. – Я пойду с тобой.

Они идут в темноте по южной дороге и сворачивают примерно за три километра до фермы Леандро, двигаясь по сельской местности. Перелезая через ограды, пробираясь по жнивью, спотыкаясь о камни. Все молчат, Бенедетто несет на плече дубину так, словно это мотыга или лопата, Пино и Этторе идут с пустыми руками. Наконец они замечают белеющий в темноте здоровенный трехметровый стог сена, пока еще не убранный в сарай. С тревогой Этторе понимает, что они на земле Дель-Арко. Паола будет в ярости. Рядом со стогом виднеется темный силуэт торжествующего Джанни, фонарь освещает лицо лежащего у его ног человека, и это Федерико. Руки связаны за спиной, во рту – грязная тряпка, из ссадины под бровью сочится кровь. Этторе чувствует колебания Пино – неуверенные шаги, едва слышный судорожный вздох. Он поворачивается к другу.

– Если ты хочешь уйти, в этом нет ничего постыдного, – говорит Этторе. – Иди. Это не твое дело.

Пино сглатывает и мотает головой. Джанни и Бенедетто пристально смотрят на него. И тут Джанни почти улыбается. Он пинает Федерико носком своего башмака.

– Останься. Ты когда-нибудь видел старух, которые наблюдают за беспорядками со своего балкона? Сплетничая и шамкая челюстями? Будешь как одна из них, – говорит Бенедетто и ухмыляется.