Текст книги "Опускается ночь"

– Пожалуйста, не сжимай меня так крепко. Мне это неприятно, – говорит она, и он молча отстраняется, уязвленный ее словами.

– О чем ты хотела поговорить со мной? – спрашивает Бойд.

Мысли Клэр обрывочны, они скользят от далекого прошлого к недавним событиям, потом к будущему, то ярко вспыхивая, то перескакивая с предмета на предмет так, что она едва поспевает за ними. В конце концов все ее опасения и оставшиеся без ответа вопросы приводят ее обратно в Нью-Йорк.

– Что ты сказал мэру? – спрашивает она.

– Ради всего святого, о чем это ты?

– В Нью-Йорке семь лет назад. На том приеме, когда выставлялись три проекта, сделанные разными архитекторами. – Воцаряется тишина, одна секунда, две, три, четыре, пять. Она слышит его дыхание. – Ты весь изнервничался. Был взвинчен до предела. За весь вечер ни с кем и словом не обмолвился, даже со мной, пока ты не поговорил с мэром и еще с несколькими людьми. И после этого как будто успокоился; потом мы уехали. Что ты сказал им?

– Господи, Клэр, да я в самом деле не помню, – отвечает он, неумело разыгрывая безразличие. – Это было так давно.

– Я тебе не верю.

– Клэр…

– Я тебе не верю. Я хочу, чтобы ты мне сказал.

– Клэр, не надо повышать голос. Тебя могут услышать.

– Мне все равно! – Она вырывается из его объятий, прочь из постели. От резких движений перед глазами все начинает плыть. Она стоит, повернувшись к нему лицом, босая, обхватив себя руками, словно защищаясь.

Бойд медленно садится, простыня падает, обнажая его до талии, – кожа вокруг сосков обвисла, над округлившимся брюшком видны несколько ребер, вокруг пупка светлые мягкие волосы. Она не должна быть в постели с этим человеком; его нагота кажется совершенно неуместной.

– Скажи мне.

– Это… – Он закрывает глаза и проводит по ним рукой. – Я должен был замолвить слово за Кардетту. Представить его в выгодном свете.

– Почему? Зачем?

– Он… они… должны были перезаключать контракт на сбор и ликвидацию городского мусора. Леандро хотел его получить, но о нем… ходили разные слухи. А новый мэр – который казался слишком молодым для этой должности – делал громкие заявления о намерении бороться с коррупцией в городской администрации. Так что он вряд ли стал бы подписывать контракт с бывшим гангстером, во всяком случае с человеком, за которым закрепилась подобная слава.

– И ты… ты подошел к мэру и сказал ему, кого следует нанять?

– Нет, конечно нет. Эту… эту тему поднял один из тех, кто беседовал с ним, и назвал имя Кардетты. Я должен был дать… ему характеристику. Неофициально, при случае, и тут он как раз представился.

– И что же ты о нем сказал?

– Я сказал… сказал, что работал с ним на одном объекте. Что он много лет занимается также и строительством. Сказал, что он строил дом по моему проекту и я считаю его абсолютно честным в деловых отношениях и способным обеспечить высокое качество работы. Что, по моему мнению, слухи о его… другом бизнесе – это злобная клевета, пущенная конкурентами и ксенофобами. – Слова Бойда звучат так, будто он читает по бумажке, и Клэр понимает, что он повторяет их механически. Спустя семь лет он по-прежнему помнит все это слово в слово. Она думает об их пребывании в Нью-Йорке и внезапном крушении ее надежд, которые она связывала с браком.

– Так, значит, это Кардетта приходил тогда? Или его люди, – говорит она, и Бойд кивает. – А я-то думала, что это были знакомые Эммы. Ваши старые друзья, и встреча с ними воскресила прежнее горе. Повергла тебя в страшное отчаяние.

Он качает головой и затем опускает ее.

– Но почему ты сделал это для него, Бойд? Как вы вообще познакомились?

– Он… я… Это была простая сделка, понимаешь. Я оказал ему эту услугу, а он страховал меня… чтобы мой проект…

– Он сделал так, что для здания банка выбрали твой проект? – Снова последовал виноватый кивок, униженный вид. – Но как он вообще нашел тебя? Откуда он о тебе узнал?

– Я не знаю. Я… – Его брови хмурятся от тяжелых мыслей, он по-прежнему не решается взглянуть на нее. – После смерти Эммы я… для меня наступило очень тяжелое время. Он… мы… – Он умолкает, и его грудь судорожно вздымается.

Клэр пристально смотрит на него. В такой момент раньше она непременно отступила бы и начала его успокаивать. Она боялась бы подтолкнуть его к депрессии, которая могла длиться дни, недели. Но то была прежняя Клэр из ее прошлой, безопасной, тихой жизни. Теперь ее удивляет, какой она была запуганной, когда и бояться-то на самом деле было нечего. Не то что сейчас.

– Ты ведь не скажешь мне?

Ее ровный тон и такое необычное поведение заставляют его поднять взгляд. По его глазам она видит, что он быстро прикидывает, как ему поступить, и ей становится ясно, с какой легкостью он раньше играл на ее страхах. Она глубоко вздыхает, но тут он теряет присутствие духа. Страдание искажает его лицо, и это уже не игра.

– Я теряю тебя, ведь так, Клэр? – шепчет он.

– Не знаю, – говорит она. Она словно находится где-то далеко, одна; она чувствует, что отсюда нет дороги назад и ничего уже нельзя изменить.

– Этого я боялся больше всего… Именно этого. Больше всего. – Он утирает слезы с глаз большим пальцем. – Я так люблю тебя, Клэр. Дорогая моя. Ты мой ангел, правда. Ты… совершенство. Я не мог бы без тебя жить… ты должна поверить…

– Прекрати сейчас же! – Она не может сдержать вырвавшийся крик. – Я не выношу, когда ты говоришь подобные вещи! Не выношу!

– Но почему? – спрашивает он, пораженный. Ни разу за все десять лет совместной жизни она не поднимала на него голос.

– Потому что это неправда! Разве я могу соответствовать этому – кто вообще может этому соответствовать? Это же тирания! Твои слова заставляют меня себя ненавидеть – ты заставляешь меня себя ненавидеть!

Наступившее после этого взрыва молчание – оглушительное, словно ночная тишина, – упорно заделывает брешь, которую пробила в ней Клэр. Молчание длится так долго, что они уже не в силах нарушить его. Они могут только ждать в этой всепоглощающей тишине, пока кто-то из них шевельнется первым. Клэр вытирает навернувшиеся слезы тыльной стороной ладони. Она чувствует себя больной и разбитой, голова гудит. Без слов она идет к постели и ложится поверх простыни. Бойд продолжает ссутулившись сидеть, где сидел, и она слишком устала, чтобы пытаться угадать его мысли или подумать о том, что они будут делать дальше. Она закрывает глаза и представляет себя в залитой светом церкви маленькой и древней; представляет нежные прикосновения и поцелуи Этторе, мимолетный отблеск счастья на его лице. Но как бы она ни напрягала воображение, эти картины остаются далекими, померкшими. Она засыпает, снова и снова твердя себе, что это действительно было.

Пип сбегает по ступенькам лестницы, заслышав шум мотора; сердце Клэр начинает радостно биться в предвкушении встречи, но, глядя на нее, он спотыкается, а при виде отца и вовсе останавливается. Бойд уехал еще до того, как Пип застал ее перед запертой дверью комнаты, уличив во лжи; она понятия не имеет, что он скажет обманутому отцу, как вообще поведет себя. Она наблюдает за тем, как он замирает у подножия лестницы, щуря на солнце прикрытые челкой глаза. Ее не подреза́ли уже много недель. Он выглядит взволнованным, даже взвинченным; на скулах розовеет румянец, словно у него небольшая лихорадка. Клэр не решается приложить руку к его лбу, чтобы проверить, так ли это. Она едва смеет приблизиться к нему, хотя единственное ее желание – это обвить его руками и не разжимать объятий, пока он не почувствует, как сильно она его любит и какие страдания причиняет ей его рана, его гнев. Она смотрит на него, чтобы понять, расскажет ли он сразу о ее измене, предав ее позор огласке, или же эта пытка растянется.

Пег у Пипа под мышкой, изгибается и тычется ему в руку, пытаясь сосать его пальцы. Бойд расправляет плечи, встает во весь свой рост и подходит к сыну с нарочитой непринужденностью.

– Филипп, – обращается он к юноше, называя его полным именем. В этой поездке они проводили вместе не так уж много времени – завтраки и ужины, которые нельзя было назвать особенно дружескими, и то лишь когда Бойд наездами бывал в массерии. Они пожимают руки и хлопают друг друга по плечу в коротком полуобъятии. – Как дела? Господи, что это?

– Это Пегги, – говорит Пип. Его голос стал более низким и взрослым, чем был всего шесть недель назад, когда они ехали в поезде. Клэр поражается тому, как все изменилось с тех пор. Пип поднимает на нее глаза лишь на мгновение. Быстрый взгляд, словно чтобы напомнить ей о том, что ему известно. Все внутри у нее начинает вибрировать. Ее губа по-прежнему припухшая, и краснота расползлась ниже по подбородку, но Пип, кажется, этого не замечает. – Клэр нашла ее в одной из развалившихся хижин во время прогулки, – говорит он. Эту историю они вместе придумали, когда в темноте у запертой двери Пип спросил: «Ведь это он дал его тебе?» И Клэр молча кивнула. – Мы решили, что ее бросила мать, – добавляет он.

Бойд хмыкает:

– Наверное, самый слабый в помете. Не стоит слишком привязываться к нему, такие щенки часто погибают.

От этих слов какая-то искорка в глазах Пипа потухает, и Клэр хочет, чтобы Бойд это заметил. Чтобы он не говорил таких вещей.

– Она попала в хорошие руки, и теперь ей ничто не угрожает, – произносит Клэр, но Пип никак не реагирует на это.

– Наверняка у него полно глистов – не позволяй ему так сосать твои пальцы. И как следует мой руки с мылом.

– Пегги – девочка, – обиженно произносит Пип.

– Чистокровная апулийская дворняжка в сотом поколении, – говорит Леандро. Он улыбается, проводя по гладкой головке щенка костяшками пальцев. Пег изворачивается и пытается цапнуть его за руку. – Не даст себя в обиду, сообразительная и преданная к тому же. Она будет хорошей собакой, Пип.

Когда Пип улыбается, Клэр ощущает тепло в груди, где-то глубоко под ребрами, растекающееся, словно большой глоток бренди.

– Но она останется здесь, когда мы уедем, – говорит Бойд, и Клэр ненавидит его в эту секунду.

– Пегги поедет с нами, – твердо заявляет она и проходит мимо мужа, чтобы поздороваться с Марчи, которая появляется на террасе с только что припудренными щеками, алой помадой на губах и безукоризненной прической.

Клэр смотрит на жену Леандро, стоящую на верхней ступеньке, и вдруг замечает на ее лице выражение, которого не видела прежде, – хмурое, холодное, почти враждебное. Клэр останавливается в нерешительности, но тут лицо Марчи озаряется той самой привычной ослепительной улыбкой, и Клэр решает, что, должно быть, вообразила себе невесть что.

– Клэр, дорогая моя, что же с вами случилось? – спрашивает Марчи.

– О, я упала. Споткнулась на ступеньках.

Они целуются, едва касаясь щек, как мужчины плеч друг друга, – то же самое «недообъятие».

– Милая моя, с вами опять случился обморок? – Марчи берет ее за руки и понижает голос, глядя Клэр в лицо. – А вы, часом, не в положении?

– О нет, – торопливо отвечает Клэр. И тут вспоминает свои приступы головокружения, тошноту, странный привкус во рту и то обстоятельство, что с тех пор, как она приехала в Италию, у нее не было месячных. От внезапного шока у нее перехватывает дыхание, так что она не в силах выдавить ни звука.

Марчи смотрит на нее насмешливо:

– Что ж, проходите, садитесь, ну давайте же. Как прошло ваше маленькое путешествие? – В тоне Марчи снова проскальзывают нотки, которые настораживают Клэр. Но она не уверена, что это ей не почудилось. Она позволяет подвести себя к креслу и усадить, поскольку у нее начинает так шуметь в ушах, что она не может разобрать того, о чем говорит Марчи дальше.

Потом Клэр помогает Пипу раздобыть лекарство от глистов для щенка. Они спускаются в дымную кухню – подвальное помещение, находящееся под длинным амбаром, образующим западную сторону четырехугольного строения, – где низкий сводчатый потолок покрывает слой вековой копоти и где жара обретает плотность и осязаемость. В середине возвышается массивная плита, за которой в поленницу сложены корявые дрова, на каждой конфорке стоят кастрюли; пахнет сажей и мясом, закваской и золой. Кухарка Илария знает рецепт лекарства от паразитов, она называет ингредиенты, тут же смешивая их, и ее, кажется, нимало не волнует, что Клэр и Пип не понимают ни слова и молчат. Она растирает гвоздику, тыквенные семечки, сушеную, терпко пахнущую полынь и еще какую-то траву, которую Клэр не может определить. Затем добавляет немного вязкого прогорклого свиного сала и скатывает шарик. Пегги извивается, словно понимая, что ее ждет, но Илария разжимает ей челюсти и заталкивает лекарство глубоко в горло. Щенок тихонько взвизгивает в знак протеста и умолкает, когда комок проскальзывает в желудок. Дело сделано. Они благодарят ее по-итальянски и направляются к выходу.

У нижней ступеньки лестницы, ведущей во двор, Клэр кладет руку Пипу на плечо.

– Пожалуйста, подожди минутку, – просит она. Наверху сияет прямоугольник дверного проема, снаружи их ждут потоки солнечного света, от которого негде укрыться. Клэр хочется поговорить в тени и в тишине. Пип наклоняется, опуская Пегги на пол; щенок скачет у них между ног, а затем ложится и начинает грызть ботинок Пипа. – Пип, послушай. Я… – Но Клэр не знает, что именно должна сказать. Ей просто необходимо поговорить с ним. Пип однажды уже спас ее от нее самой – это он предложил взять у Карло хозяйский ключ, чтобы отпереть дверь, когда она от ужаса совершенно лишилась способности соображать и могла лишь корить себя за свою неосторожность.

– Это он с тобой сделал? – спрашивает Пип, глядя на ее распухшую губу.

– Нет! Конечно нет!

Она понятия не имеет, как он узнал и почему она этого не отрицает. «Ты ведь была с ним, правда? С Этторе?» Таков был его вопрос, его обвинение, в темноте перед запертой дверью. Она могла бы все отрицать, могла бы рассмеяться или притвориться рассерженной. Но ей казалось, что вся она на виду, она чувствовала себя жалкой и несчастной, а он был так нужен ей, и единственное, что у нее оставалось, – это честность.

– Ты собираешься бросить отца? – спрашивает он.

– Нет.

Ее вновь охватывает оцепенение, в ушах начинает звенеть, и она знает, что на самом деле он спрашивает: «Ты собираешься бросить меня?» И конечно, ответ всегда будет «нет».

– Но ведь ты влюблена в Этторе. – Пип качает головой, не глядя ей в глаза. Неужели он как-то сумел это разглядеть, но потом она понимает: он просто не в силах поверить, что она могла пойти на такое вероломство по менее веской причине.

– Но ведь я замужем за твоим отцом, дорогой.

– Я уже не маленький, Клэр! Прекрати обращаться со мной как с ребенком! Ты полагаешь, что можешь подарить мне щенка – щенка, которого он дал тебе, – и все так просто уладится? Что я буду играть с ним и перестану замечать, как ты лжешь и изворачиваешься?

– Этторе передал щенка тебе. Пип, пожалуйста. – Она вновь хватает его за руку, когда он поворачивается, чтобы идти.

– Я хочу услышать правду, Клэр. Я не могу… я не хочу, чтобы ты мне лгала. – Он с трудом сдерживает слезы.

– Хорошо, Пип. Хорошо. Я… я влюблена в него. Но я не собираюсь бросать тебя.

Она не может заставить себя сказать, что не бросит Бойда; она не в силах представить, на что будет похожа ее жизнь, если она останется с ним навсегда. Но именно такое обещание она давала, вступая в брак. Она словно раздавлена какой-то неимоверной тяжестью. «Вы, часом, не в положении?» Если это так, то нет ни малейшего шанса, что это ребенок Бойда. Как может их брак продолжаться в таких обстоятельствах? И все же, несмотря на все свои страхи, она чувствует прилив счастья. Ребенок, ребенок Этторе. Лицо Пипа кривится, и ей кажется, он вот-вот заплачет, но потом она понимает, что это гримаса отвращения.

– Как ты могла, Клэр? Он на итальянском-то едва говорит, не то что на английском! Могу поклясться, что он не умеет ни читать, ни писать. Он же… грязный крестьянин!

– Пип! – Клэр ошеломлена. – Откуда в тебе столько злости? Грязный крестьянин? Ты говоришь, как… – Она роется в памяти, поскольку слова эти явно не его. И тут она понимает – это так похоже на Марчи. Клэр сжимает губы, и щеки Пипа заливаются краской. Он поражен, пристыжен, но по-прежнему дерзок.

– Ладно, но ведь ты не будешь больше с ним встречаться? Ты не пойдешь больше в Джою, – говорит он.

– Нет. Нет, не пойду.

– И ты по-прежнему любишь отца? Ты ведь всегда говорила мне, что это возможно – любить сразу двоих, как отец любит мою мать и тебя, – с детской наивностью, которую он еще не до конца перерос, говорит Пип в середине этого пугающе взрослого разговора.

Пип смотрит себе под ноги, где блаженствует Пегги, лежа на спине: надутый животик, болтающиеся лапы, закатившиеся глазенки, разметанные уши. Клэр ждет какого-нибудь знака, что после разговора все хоть как-то уладилось. Она чувствует, как давит на нее бремя обещания не бывать больше в Джое. Все это слишком тяжело, невыносимо. Ей хочется лечь, и она опирается на стену одной рукой, ощущая крупные камешки и слой пыли, осевшей на каждом выступе. Это древняя стена в три метра толщиной была построена в другом веке, чтобы обороняться от бандитов и воров. И теперь бандиты и воры возвращаются, и Клэр одна из них.

– Как это могло случиться? – бормочет она, качая головой в ответ на вопросительный взгляд Пипа.

– Он придет завтра на вечеринку? – мрачно спрашивает Пип.

– Нет. Конечно нет.

– Почему ты так уверена? Ведь Леандро любит его. Да и у Марчи никогда прежде не было семьи – ни братьев, ни сестер, ни кузенов, ни племянников.

– Вы стали большими друзьями? Ты и Марчи. Я… рада.

– Ну, выбор у меня был небогатый. Папа в городе, а ты… – Пип умолкает, вновь отводя взгляд. – А ты была занята. Ходила гулять. А что должен был делать я все это время?

Еще раз полоснув ее по сердцу, он начинает подниматься по лестнице, и Пегги карабкается вслед за ним. Клэр некоторое время медлит в тени – на пороге кухни, на пороге двух миров, двух жизней. Она прикладывает к животу руку. Конечно, еще ничего нельзя почувствовать, еще слишком рано. После приезда в Италию она похудела, и ее живот теперь – впадина между костей таза; кожа по-прежнему упругая и гладкая на ощупь. И все же она знает. Она абсолютно уверена. И в этом пограничном пространстве, где можно ненадолго отбросить мысли о будущих горестях, она улыбается.

Клэр старается держаться подальше от Бойда. Ему нужно работать, но он пребывает в состоянии нервного возбуждения: то и дело встает из-за письменного стола, чтобы пройтись по гостиной или террасе, выйти во двор, где стоит неподвижно, словно не в силах вспомнить, зачем пришел. Клэр прислушивается к звуку его шагов и старается не попадаться ему на глаза. Она и Пип провели в массерии гораздо больше времени, чем он. Они лучше тут ориентируются, знают все потайные уголки и лестницы, выходы на крышу, треснувшую скамью в огороде. Она идет по коридору в комнату, где жил Этторе, и стоит там среди белизны и пустоты, ложится на голый матрас. Не осталось ни запаха, ни следа. Отец моего ребенка. Клэр мысленно произносит эти слова снова и снова. Почему-то она уверена, что Этторе будет рад. Там, где так много смертей, разве можно не радоваться появлению новой жизни? Она думает о Якопо, о том, как его любят и оберегают, а ведь он незаконнорожденный, сын любовника Паолы, погибшего в бойне у Джирарди, но это, кажется, никого не смущает. Ее снедает желание сказать о ребенке Этторе и заглянуть ему в глаза. Однако скоро комната начинает казаться слишком пустой и слишком тихой, и на фоне этой тишины мысли Клэр становятся оглушительными, и она уходит оттуда.

Из-за двери мышиной комнаты она слышит смех Марчи и приглушенный голос Пипа. Играет музыка, и Клэр не может разобрать слов. А ведь Марчи говорила, что им нужно поберечь иголки для вечеринки. Она сказала это в тот момент, когда Клэр собиралась танцевать с Пипом. Клэр кладет ладонь на деревянную дверь и прижимается к ней ухом, закрывает глаза и чувствует себя за сотни миль от них, за сотни миль от Пипа. Клэр вновь бередит свои раны – она слишком часто оставляла Пипа одного ради того, чтобы быть с Этторе; она отвернулась от Пипа с того самого момента, когда племянник Леандро потерял сознание на террасе у нее на глазах. Не в силах больше выносить этой муки, она стучит в дверь и входит в комнату с неуверенной улыбкой, надеясь приобщиться к их веселью, увидеть Пипа улыбающимся. Она ожидает, что они танцуют, как в тот раз, или репетируют, но они сидят рядышком на старом диване. Марчи поджала ноги, словно девчонка, ее руки сомкнуты под коленями, она сидит лицом к Пипу и восторженно внимает тому, что он говорит. Они не сразу замечают Клэр, поскольку не слышали, как она вошла.

– Надеюсь, я не помешала, – говорит она.

Пип умолкает на середине фразы и краснеет.

– Клэр! – восклицает Марчи, опуская на пол босые ноги, белые, ухоженные, с перламутровыми ногтями. Она как будто собирается подняться, но затем передумывает. Пип тоже не встает, и Клэр возвышается над ними, делая робкую попытку завязать беседу, глядя на них с непривычного ракурса. – Мы тут как раз… обсуждали пьесу, – говорит Марчи. – Правда, Пип?

Ее зубы и язык потемнели, и Клэр замечает на полу два испачканных бокала и кувшин темного красного вина. Она чувствует его запах в воздухе, в дыхании Марчи. Она смотрит на Пипа, ожидая увидеть те же признаки, но он не открывает рта и лишь кивает в ответ.

– А, ясно, – говорит Клэр. Она вновь смотрит на Пипа, и по тому, как он отводит глаза, ей становится ясно, что он тоже пил вино и не хочет, чтобы она это заметила. – Как продвигается дело? – спрашивает она.

– Полагаю, нормально. – В его ответе слышится нечто среднее между грубостью и нетерпением.

– Я думала пойти прогуляться – не составишь мне компанию? Чтобы защитить меня от мятежников и бандитов, о которых все твердят? – Она улыбается. Ей хочется взять его за руку и вытащить из этой комнаты, и она знает, что не может этого сделать. Уже не может.

– Давай попозже. После обеда, – отвечает он. Он бросает на нее быстрый взгляд, виноватый и одновременно дерзкий.

– Да, что-то и правда рановато, – говорит Клэр. Она смотрит на Марчи, у которой щеки и глаза порозовели, а улыбка стала натянутой и неживой, как у куклы.

– Здесь нет таких строгостей. Это вам не Англия с ее правилами, – отвечает она нарочито громко, словно вызывая Клэр на спор. Ее глаза сверкают, в них закипает гнев, и Клэр вспоминает крик, который слышала глубокой ночью, – крик Марчи, срывающийся на визг с отголосками помешательства.

– Не Англия, – едва слышно произносит Клэр. Она не может выдержать взгляд Марчи и вновь переводит глаза на Пипа, но он разглядывает руку в том месте, где остался след от укуса – сухая, едва заметная корочка, которая вот-вот отпадет. – Ладно, тогда я вас оставляю, – говорит она с отчаянием в голосе, словно вот-вот разрыдается.

– Приятной прогулки, – кричит Марчи ей вслед.

Клэр хочется обернуться, чтобы выяснить, было ли это сказано с издевкой, серьезно или гневно, но она не в силах заставить себя сделать это.

Из узкого окна, в которое льется солнечный свет, она видит Леандро Кардетту на крыше противоположной стороны четырехугольного строения. Он стоит у самого края, свободно опустив руки и высоко вздернув подбородок, господин и хозяин всего, что видит его глаз. Погода стремительно портится, грозя ненастьем. Поднимается горячий, сухой ветер, тот, что раздувает пожары и разносит огонь; над южной частью горизонта сгущаются черные тучи. Ветер треплет волосы и рубашку Леандро, и это единственное движение в этой немой сцене – растрескавшаяся земля и каменные стены за ним кажутся нарисованными декорациями. Он пристально всматривается в грозовую даль, и Клэр сознает, что, несмотря на то что так долго гостит у этого человека, он остается для нее полнейшей загадкой. В Джое он чуть было не открыл ей истинную причину, побудившую его настоять на их с Пипом приезде в Италию, в этом она уверена. Он сказал, что ей угрожала опасность. Но тут появился Бойд, и Леандро замолчал, не договорив. Что это могло значить? Он не хотел посвящать в это Бойда или не хотел, чтобы тот знал, что он собирался посвятить в это Клэр?

Она пристально смотрит на Леандро; все вокруг по-прежнему так же безмолвно, как и он. Несмотря на то, что с ней произошло, несмотря на все ее страхи, у нее не хватает решимости отвлечь Леандро от его мыслей. Он закрытая книга, суровое лицо, непроницаемый взгляд. Леандро Кардетта – очень опасный человек. В первый раз Клэр взглянула на это с другого боку: помимо того очевидного факта, что Кардетта – человек, который не привык стесняться в средствах, добиваясь своих целей, он опасен для Бойда в каком-то особом смысле. Она смотрит на его обдуваемую ветром фигуру с растущей тревогой, пока черная машина не въезжает во двор и из нее не выходит Федерико Мандзо. И Клэр, прижимаясь к стенам, устремляется к своей комнате, содрогаясь от отвращения и очень жалея, что там теперь нет ключа, чтобы запереть замок.

В пятницу вечером, перед званым ужином, Марчи полна воодушевления. Мебель в длинной гостиной отодвинута, чтобы освободить место для танцев, на боковом столике стоит граммофон. За главными воротами зажжены факелы, внутри горят все лампы, отгоняя ночную тьму. На террасе накрыт стол на двенадцать персон. Несмотря на все разосланные приглашения, ожидания и приготовления, Марчи удалось найти лишь семь человек, помимо мужа и гостей, пожелавших приехать на ужин в массерию Дель-Арко. Но наперекор всему Марчи суетится так, словно ожидается визит короля Италии. Она наряжается в шелка и драгоценности, светлая материя, охватывающая изящные изгибы ее бедер, контрастирует с верхом более насыщенного цвета, в ушах, на шее и пальцах сверкают украшения.

По сравнению с ней Клэр – просто гадкий утенок. Вымыв голову, она оставляет волосы сохнуть распущенными, так что они теряют всякий объем и форму. Надевает чистое платье и единственную пару вечерних туфель, которая у нее с собой, наряд нисколько ее не волнует. Перед тем как спуститься, она мельком замечает свое отражение в зеркале и лишь тут видит, как она бледна – эта странная бледность просвечивает сквозь загар, которым за многие недели солнце покрыло ее кожу. Ни загар, ни выступившие веснушки не могут скрыть, что в ее лице нет ни кровинки. Она наносит на щеки немного румян, подкрашивает губы, но от этого почему-то становится только хуже. При виде нее Марчи меняется в лице, однако сжимает руки Клэр в своих:

– Клэр, дорогая, вы в силах принять участие в нашем маленьком празднике? Вы так бледны, в последнее время вас словно что-то гнетет?

– А разве у нас здесь мало поводов для волнения? Но я чувствую себя хорошо, спасибо, – отвечает она.

Марчи улыбается:

– Сегодня вечером мы будем веселиться. Можем притвориться, что мы нормальные жены, ведущие нормальную жизнь. Ну не прекрасно ли это? Хоть ненадолго. – Ее глаза сверкают, и Клэр совсем не уверена, что Марчи еще помнит их пикировку в мышиной комнате. Марчи делает глубокий вдох, продолжая сжимать руки Клэр.

– Возможно, мы нормальные жены. Возможно, просто такова жизнь, – говорит Клэр.

Марчи сразу же отпускает ее руки и отступает на шаг, качая головой:

– Не говорите так. Ну ладно! Всё же постараемся развлечься. Вероятно, это последняя возможность перед вашим отъездом и единственная веселая вечеринка за все лето. Господи, мне нужно выпить. – Она удаляется, стуча и сверкая каблуками своих серебристых туфель, и Клэр смотрит ей вслед с гнетущим чувством вины. Совсем не веселая вечеринка ждет их после этой.

Сейчас вечер пятницы, осталось лишь двое суток до того, как Этторе будет здесь со своими людьми и ферма подвергнется разграблению, и в этом она должна будет сыграть свою роль, причем хорошо, иначе Этторе несдобровать. Эта мысль оглушает ее всякий раз, когда приходит в голову. Словно внезапно обрушивающаяся какофония, в которой тонут все звуки. Наконец начинают съезжаться гости, Пип выходит из комнаты в лучшем костюме, и Бойд со стаканом виски в руке появляется из гостиной вместе с Леандро. Гости – это доктор, лечивший ногу Этторе и навещавший Клэр после обморока, его жена, сын и дочь, ровесники Пипа; угрюмый человек по имени Лабриола, бывший учитель, который не прочь попрактиковаться в английском; и Алвизе и Карлотта Кентассо, супружеская пара из Джои. В глазах этих недалеких людей богатство Леандро и украшения Марчи перевешивают тот факт, что они американские арривисти. Они пьют нежный, с привкусом миндаля розолио на террасе, и Клэр осушает бокал в надежде хоть на время отвлечься от своих мыслей и развеяться. Ликер обжигает ей желудок, но не производит желаемого действия.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Бойд, склоняясь к ее уху.

Клэр отшатывается от него, она не может ничего с собой поделать. Молча кивнув, она направляется к Леандро, который просто великолепен в своем вечернем костюме и шелковом галстуке, идеальным узлом повязанном на шее. По чистой случайности она оказывается рядом с ним, а не рядом с мужем, когда на террасе появляется Федерико Мандзо и идет к Леандро, чтобы что-то ему сообщить.

Она застывает, не в силах отвести от него глаз или где-нибудь скрыться, хотя и очень этого хочет. Она словно видит мускулы под его одеждой и представляет себе ту легкость, с которой он пересилил ее; она видит его рот и вспоминает уродливые губы, прижатые к ее губам, вкус его слюны; видит его широкие ладони и думает о том, что одна из них достаточно широка, чтобы зажать ей нос и рот, заставив задыхаться. Она чувствует себя раздетой, униженной, кровь гудит у нее в ушах. Уходя, Федерико оборачивается, бросая на нее угрюмый, холодный, неприязненный взгляд, подобный нежеланному прикосновению или объятию. От этого взгляда Клэр леденеет.

Когда он уходит, она хватается за плечо Леандро, без всякой мысли, лишь ища поддержки. Он улыбается ей, но, заметив ее состояние, немедленно отводит в сторону.

– Что с вами, Кьярина? – Он называет ее ласкательным итальянским именем, обращаясь к ней с такой заботливостью и теплотой, что это ее обезоруживает.

– Федерико, – шепчет Клэр.

– Что с ним такое? – спрашивает он, но Клэр не может ответить. Она отводит взгляд, опускает глаза, не в силах унять дрожь, сотрясающую ее тело. Наступает долгое молчание. – Это он сделал? Да? – спрашивает Леандро уже совсем другим тоном; легонько дотрагиваясь пальцем до ее подбородка. Клэр кивает. – Но почему? Я думал, что у вас роман с моим племянником?

– Вы знаете? – Клэр потрясена.

– Ну конечно, моя дорогая, мало что происходит тут без моего ведома. Скажите мне, почему Фед вас ударил?