Текст книги "Опускается ночь"

Желудок Этторе вновь привык к голоду, мышцы от недоедания сделались слабее. Он лежит на скамье и смотрит на пылинки в лучах льющегося из старинного окна света. Он здесь и в то же время не здесь. Его то охватывает полнейшее безразличие, словно ничто на свете его не касается, то начинают одолевать страхи, гнев, сомнения, желания. Когда это становится нестерпимо, он сжимает кулаки до хруста в суставах. Кроме того, его гложет совесть, правда, которую он не решается открыть, рвется наружу.

Он ждет, когда Паола начнет кормить Якопо. Это низкая уловка, но он должен быть уверен, что она не сорвется с места и не выкинет что-нибудь безрассудное. Комната полна пара; на огне в маленьком котелке разваривается сушеная фасоль. Паола садится на край кровати и прикладывает к груди Якопо, скромно прикрыв сосущего грудь ребенка шарфом, накинутым через плечо. Этторе не поддразнивает ее за это, хотя с тех пор, как они стали достаточно большими, чтобы садиться на горшок, им приходится справлять нужду на глазах друг у друга. Стыдливость – добродетель, недоступная беднякам.

– Ну, Этторе? – произносит она, пока он собирается с мыслями. – Ты явно хочешь что-то сказать. Так говори.

– Это плохие вести, Паола, – начинает он осторожно.

Она вперяет в него пристальный взгляд:

– Насколько плохие? Ну говори же.

Этторе набирает в легкие воздуха:

– Ты должна обещать мне сперва, что десять раз подумаешь, прежде чем станешь что-либо предпринимать. Думай и только потом действуй, когда услышишь, что я тебе скажу. Ты должна пообещать мне это сначала.

– Хорошо, обещаю, – говорит она, и в ее голосе слышится напряжение.

– Людо Мандзо был в тот день в массерии Джирарди. Он был одним из стрелявших. – Он произносит слова быстро, чтобы скорее покончить с этим.

Паола смотрит на него долгим взглядом, и волны ярости пробегают по ее лицу, наполняя глаза слезами. Она моргает, удерживая их.

– Это моцарелла тебе сказала? – спрашивает она в конце концов. Этторе кивает. Паола откашливается и опускает взгляд, укутывая ребенка платком. – Почему ты не сказал мне об этом раньше?

– Потому что не хотел, чтобы ты погибла, пытаясь отомстить. Я вообще не хотел тебе ничего говорить, но ты… ты имеешь право знать.

– Откуда в этом человеке столько ненависти? – тихо спрашивает она. – Должно быть, она раздирает его изнутри. Когда я пристрелю его, это будет актом милосердия. Милосердия по отношению к нему и ко всем окружающим.

– Ты ведь не пойдешь туда одна и не станешь ничего предпринимать? Обещай мне!

– Нет, я не пойду туда одна. – Паола отнимает от груди сына и спокойно прикладывает к другой; ее руки двигаются с привычной ловкостью и нежностью. – Но тебе ведь нужна была уважительная причина для нападения на Дель-Арко, так вот она у тебя есть – Людо Мандзо наш общий враг. Дель-Арко – наша следующая цель; когда я скажу остальным, что Мандзо был там в тот день, они меня поддержат. И если ты хочешь избежать жертв с нашей стороны, то поговори со своей женщиной. Будет лучше, если ты убедишь ее открыть нам ворота.

– Она не моя женщина.

– Она – твоя женщина. Она сделает все, чего бы ты ни попросил, я это видела.

Из ниши в стене доносится какой-то шорох, они так привыкли, что Валерио лежит недвижимо, что внезапный шум их пугает. Валерио приподнимается на локте, заметно дрожа. Он хочет что-то сказать, ему приходится прочистить горло и попытаться снова, и дети смотрят на него с удивлением.

– Это правда, сынок? – спрашивает он. – То, что эта женщина сказала о Мандзо?

– Она говорила это со слов Леандро, – отвечает Этторе.

Валерио медленно кивает:

– Значит, вы должны пойти туда, и он должен умереть. Это естественный ход вещей. И если та женщина, которая была здесь, может помочь, пусть поможет. Это война, и не время нежничать, сынок. – Еще раз кивнув, Валерио откидывается на спину и вновь погружается в молчание, словно оракул, изрекший прорицание помимо своей воли.

Паола и Этторе обмениваются взглядами и в течение долгого времени больше ничего не говорят. Когда Якопо насыщается и засыпает, Паола пеленает его и кладет обратно в деревянный ящик.

– Не тяни с этим, Этторе. Ты можешь передать ей весточку? Чтобы она встретилась с тобой? Нужно пользоваться моментом, нельзя допустить, чтобы у людей ослабела решимость.

– Ты должна сказать, когда и в какой час планируется налет. Будет непросто передать записку. И ей трудно выбраться сюда, а я не могу рисковать и идти в Дель-Арко. Когда она будет здесь, я должен сообщить ей все, что необходимо.

– Хорошо. Попроси ее прийти. А я выясню остальное.

Утром Этторе отрывает клочок бумаги из покрытого плесенью сборника гимнов, который он находит на полке в Сант-Андреа. У него нет ни карандаша, ни чернил, и поэтому он берет кусочек угля и с трудом выводит по-итальянски, где его найти, прося прийти, как только она сможет. Затем вручает записку Пино и с тревогой смотрит, как его друг проталкивается в толпе поближе к Людо Мандзо и нанимается в Дель-Арко закладывать снопы в молотильную машину. При виде управляющего Этторе охватывает жгучая, мучительная ненависть. Он обводит взглядом площадь, словно ожидая, что откуда ни возьмись явится Паола, набросится на Мандзо и разорвет его ногтями и зубами. Но она не появляется. Уходя, Пино оглядывается на Этторе и быстро кивает. Этторе видит, как нервничает друг из-за этого поручения, как в присутствии Людо он весь съеживается, будто попавший в огонь лист. Этторе мысленно обращается к ангелу-хранителю, моля, чтобы Пино повезло, ведь если кто и заслуживает ангела-хранителя, то это, конечно, Пино.

День тянется долго. Этторе нанимается колоть камень для строительства стены, и к концу дня его одежда покрывается пятнами соли, а руки дрожат от усталости. Но ближе к ночи в его тихое убежище заглядывает Пино.

– Дело сделано, братишка, – говорит он с улыбкой и явным облегчением.

– Ты отдал записку Карло?

– Да. Я сказал, что это любовное послание, и он захихикал, словно маленький мальчик. Никто не видел, как я это делал, это точно.

– Отлично, Пино. Спасибо, – говорит Этторе.

Пино задерживается в дверях церкви.

– Она… она не пострадает? Англичанка? Ведь ты сумеешь ее защитить? – спрашивает он. – В конце концов, она не имеет к этому отношения.

– Я знаю. И я… сделаю все, что смогу, – отвечает Этторе, стыдясь того, что друг считает нужным сказать это. И того, что вовлек Кьяру в их авантюру. Пино никогда не участвовал в налетах и никогда не будет участвовать. Любое насилие глубоко чуждо ему, он не годится даже для того, чтобы стоять на часах, пока остальные делают всю работу. – Я постараюсь. Но риск будет куда больше, если она не сможет помочь.

– Риск будет велик в любом случае, – говорит Пино. – Знаешь, твоя сестра порой пугает меня. – Быстрая усмешка пробегает по его губам…

– Когда я не боюсь за нее, я боюсь ее, – отвечает Этторе, кивая. Пино треплет его по плечу и уходит.

Этторе полагает, что она снова придет вечером, как в тот раз, или даже глубокой ночью, проникнув в город, словно вор. Вместо этого два дня спустя она появляется поздним утром, когда он оказывается в церкви совершенно случайно. От неожиданности он застывает на месте, когда дверь внезапно открывается, и в течение нескольких мгновений просто смотрит на нее в ореоле золотистого сияния, не в силах понять, как она здесь оказалась.

Она тоже растеряна, но не может сдержать улыбки, он видит, как с каждым вдохом поднимается ее грудь. Залетает ласточка, делает круг и, испугавшись, вылетает обратно, но Кьяра смотрит лишь на Этторе, который садится на скамью. Ее появление здесь, в этом тихом, пронизанном светом убежище, оказавшемся в их распоряжении, так не похоже на правду, что он тоже улыбается. Он задвигает засов и без всяких объяснений сжимает ее в объятиях. Терпкий аромат ее согретых солнцем волос заставляет его сердце заныть, он целует ее чуть ли не с благоговением, много нежнее, чем раньше. Снаружи до них доносится шум шагов идущих туда и сюда прохожих; ласточка снова возвращается, слышится тихое царапанье ее коготков, когда она приземляется, щебетание и писк птенцов, теснящихся в гнезде, толстых и глупых, уже готовящихся к первому полету. Этторе снимает с Кьяры одежду так, чтобы солнце падало на ее кожу. Любуясь, он поворачивает ее то так, то этак, прикасается к ее телу – к выемке у основания шеи, где поблескивает пот; проводит пальцами по линии ягодиц, гладит колени и локти. У нее длинные пальцы на ногах и белая узкая ступня. Он осматривает каждый дюйм ее тела и наконец укладывает ее на скамью, от горького чувства все внутри у него болезненно сжимается, ведь это первый и последний раз, когда он видит ее вот так. Сияющую в солнечных лучах, словно один из духов его матери, прекрасную, нездешнюю, не принадлежащую к этому миру.

Время течет удивительно, будто во сне. Оно словно не имеет отношения к миру за пределами маленькой церкви. Потом Этторе смотрит, как Кьяра одевается. Она делает это неторопливо, с чувством, что спешка здесь неуместна и непристойна. Словно женщина в собственной спальне – спокойно и непринужденно.

– Иди сюда, – говорит он, когда она заканчивает застегивать пуговицы на юбке и блузке и прикреплять к поясу чулки. Прежде чем ответить на его призыв, она надевает туфли и садится рядом с ним на церковную скамью. Она приникает к нему, и он обнимает ее сзади, кладя руку ей на шею, касаясь волос. Ее шея точно совпадает с размером его руки, и это приятно. – Моя сестра говорит, что ты влюблена в меня.

При этих словах она замирает на долю секунды.

– Конечно. Ты этого не знал? – спрашивает она.

– Нет, не знал, – отвечает он, явно лукавя. Он не признавался себе, потому что это то радовало его до безумия, то повергало в ярость. Повисает молчание, но она не спрашивает, любит ли он ее.

– Любишь ты меня или нет – не важно. Это ничего не меняет, – просто говорит она.

– Я пока еще не знаю, могу ли я кого-то любить. Или что-то. Так, как мне хотелось бы, – отвечает он, и это вполне честно. В кончиках пальцев, которые касаются ее шеи, он чувствует пульсацию своей крови.

– Это не имеет значения, – говорит она.

– Как… как ты добралась сюда? Как тебе удалось?

– Карло передал мне твою записку позавчера, но я не могла прийти раньше. Я сказала, что хочу повидаться с Бойдом. Мой муж здесь, в Джое. Анна подвезла меня в повозке, и я сказала ей, что сначала пойду прогуляюсь, а уж потом проведаю мужчин… Не думаю, что она мне поверила. – Клэр дерзко вздергивает подбородок. – А с другой стороны, почему бы и не прогуляться, чтобы размять ноги после поездки?

Некоторое время Этторе молчит.

– Анна близка с Федерико. Тебе следует соблюдать осторожность, она может сказать ему, и он сразу поймет, зачем ты приезжала.

– Но ведь он же не знает, что ты здесь, в этой церкви. Так ведь?

– Это верно. Но ты должна зайти на Виа Гарибальди прежде, чем вернешься в массерию. Повидаться с мужем. – Говорить это все равно что надавить на синяк ради того, чтобы просто причинить боль.

– Да. И Пип… Пип знает, – говорит она, чуть не плача, задыхаясь от чувства вины. Она закрывает глаза. – Это была безобразная сцена. Когда я вернулась отсюда в прошлый раз… Это было ужасно. Я глубоко ранила его. Я… я не знаю, что сказать ему. – Она опускает глаза, и слезинка капает на юбку – маленькое темное пятнышко на ткани. С языка Этторе чуть не срывается: скоро все закончится, но он понимает, что это жестоко и вовсе не то, что ему на самом деле хочется сказать.

– Он скажет отцу?

– Не знаю. – Эти слова сопровождаются горестным вздохом.

– А Марчи он может сказать?

– Что? С какой стати? – недоумевает она. – И какое это имеет значение?

– Забудь. Послушай меня, Кьяра. Я должен попросить тебя кое о чем.

– Я сделаю все, что ты попросишь.

– Не торопись давать согласие, пока не узнаешь, о чем идет речь. Возможно, это… будет опасно.

Повисает молчание, и Этторе оказывается перед выбором. Он может сказать ей, что готовится налет и что ей, мальчику и Марчи следует на это время уехать подальше из массерии. Или же попросить о том, о чем он должен попросить. Он сжимает челюсти и тянет время, пока опасность еще не нависла над ней по его вине. Это тихое мгновение, длящееся бесконечно долго, как то время, когда они занимались любовью, – светозарный промежуток между секундами, который невозможно удержать.

– Готовится налет, – наконец произносит он, впуская тьму. – В ночь на воскресенье мы нападем на ферму дяди. Он будет в Джое, где ему ничто не угрожает, и все пройдет без осложнений. Я… я буду в числе налетчиков. Также моя сестра и еще много народу. Мне нужно, чтобы ты попросила сторожа открыть главные ворота, ровно в час ночи. После этого ты должна укрыться в здании и запереться в комнате – вы трое вместе: Марчи, мальчик и ты. Ты можешь это сделать?

Он опять слышит ее учащенное дыхание, от которого вздымается ее грудь, как в момент появления. Он ощущает, как его слова проникают в ее сознание, словно камень, погружающийся в толщу воды, и ждет ее реакции, – может, она испугается, может, даже не осознает смысла сказанного. Когда она поднимает взгляд, в ее глазах страх, но он не видит в них ни панического ужаса, ни отказа.

– В час ночи – это слишком поздно. Они ни за что не откроют мне ворота в это время. Нужно условиться раньше. Я не выходила из массерии после полуночи, и даже тогда дверь открывают мне очень неохотно.

– Когда же?

– Если я попрошу тебя беречь себя… если я попрошу не делать этого, что-нибудь изменится?

– Нет.

– Тогда я выполню твою просьбу. – На мгновение она склоняет голову ему на плечо, но она слишком возбуждена и поднимает ее вновь, теребя потрепанный манжет его рубашки, перебирая кончиками пальцев торчащие из него нитки. – И я должна молиться и надеяться, что на дежурстве будет Карло.

– Когда?

– В одиннадцать? Иногда я выхожу прогуляться перед тем, как лечь, это помогает мне заснуть.

– Это рискованно. – Этторе качает головой. – Не все в Джое спят в это время… по городу будут ходить патрульные отряды…

– Позже не получится, даже если на часах будет Карло. Ведь ты… ты не причинишь ему вреда? Если это будет Карло? Он такой юный и совсем безобидный… – говорит она.

Этторе согласен. Но он не может давать пустых обещаний.

– Не задерживайся и не смотри. Ты слышишь меня? Ты побежишь в свою комнату и запрешь дверь. Это все, что ты должна сделать.

От такой уклончивости ее лицо мрачнеет. Этторе отводит взгляд.

– Я совсем не хотел, чтобы дошло до этого, – говорит он. – Но нам не оставили выбора. Ты не должна никому говорить. Ни одной живой душе.

– А если тебя ранят… – Кьяра качает головой и начинает снова: – Если тебя ранят…

Этторе согнутым пальцем поднимает ее подбородок и пристально смотрит ей в глаза, подчиняя своей воле.

– Не задерживайся и не смотри.

Он еще долго не отпускает ее от себя после того, как время переваливает за полдень, и она уже давно должна быть на Виа Гарибальди. Ему кажется, что если он не настоит, то она никуда не уйдет; это то же самое нераздельное сочетание смелости и безрассудства, которое он замечал в ней и раньше, тот же самый слепой порыв следовать велению сердца, наперекор здравому смыслу. Она бы осталась с ним в этой маленькой церкви, притворяясь, что они могут прожить тут всю жизнь. У двери она оборачивается.

– Ты мог бы поехать в Англию со мной, – говорит она с внезапно вспыхнувшей надеждой. – Мы можем вернуться вместе. Я разведусь с Бойдом… мы могли бы пожениться. Пип будет жить то с нами, то с отцом… он уже почти взрослый. Ты мог бы уехать от всего этого.

Он не в силах поднять на нее глаз, не в силах вынести ее слабости. За время, пока он медлит, подыскивая слова, чтобы ответить ей, он видит, как она замыкается в себе, и внезапно вспыхнувшая надежда угасает так же быстро. Кьяра выскальзывает за дверь, прежде чем он успевает произнести хоть слово, опустив голову, отняв у него свои руки.

Как только она уходит, Этторе отправляется сообщить Паоле, что она согласилась помочь, но сестры нет дома; Валерио один спокойно спит в своей нише. Терзаемый нетерпением, Этторе извилистым путем возвращается в церковь и видит, что к нему направляется какая-то странная фигура, держась в тени противоположной стороны улицы. Он напрягается, готовясь к неприятностям, к драке, но тут узнает Пино. Этторе с облегчением переводит дух, но тут замечает, что его друг идет какой-то странной походкой. Он держит на руках Кьяру. Этторе отупело смотрит на это, не в силах взять в толк, что к чему, пока Пино заносит ее внутрь.

– Этторе! Запри эту чертову дверь! – рявкает он, усаживая Кьяру на скамью. Она подается вперед, почти касаясь лицом коленей. Ее блузка порвана, и юбка тоже. Щека и воротник запачканы кровью, у Этторе пересыхает во рту. Он захлопывает дверь и закрывает задвижку.

– Что случилось? – Он подходит к Кьяре, кладет руку ей на плечо и чувствует, как она дрожит. – Пино! Что случилось?

Пино отводит взгляд и пытается привести в норму дыхание; он явно не хочет говорить, словно чего-то боится.

– На нее напали, – в конце концов произносит он и делает глубокий вдох. – Это невероятное везение, что я проходил мимо. Работа рано закончилась – все зерно обмолотили. Иначе я бы не вернулся так скоро. Не смог бы помешать…

– Кьяра? – Этторе опускается на корточки и заглядывает в ее пепельно-серое лицо. Нижняя губа разбита, и кровь течет по подбородку, руки в синяках, ногти обломаны. – Кто это сделал? – Она никак не реагирует на его слова, словно не слышит их вовсе. Этторе поднимает глаза на Пино. – Ее изнасиловали? – Отвратительное слово застревает у него в горле, рвет его внутренности.

Пино качает головой.

– Я подоспел вовремя. Но полагаю, именно таково было его намерение, – осторожно говорит он.

– Чье намерение? Ты видел, кто это был? – спрашивает Этторе. Теперь и его руки трясутся, голова начинает гудеть, и давит в груди. Только тут Кьяра порывисто вздыхает и вздрагивает всем телом. Она произносит что-то так тихо, что Этторе не может разобрать ее слов. Он вновь опускается перед ней на корточки.

– Этторе… – предостерегает друга Пино.

– Кьяра… здесь ты в безопасности. Я с тобой, – говорит Этторе.

– Скажи… – едва слышно бормочет она. Медленно закрывает глаза, затем открывает, пытаясь сфокусировать взгляд на Этторе. – Скажи, что ты от меня без ума, – шепчет она.

У Этторе перехватывает дыхание. Он отшатывается, теряет равновесие и бухается на пол.

– Этторе, я видел его. Это был Федерико Мандзо. Наверное, он шел за ней сюда, – говорит Пино.

– Это его слова. Он все время повторял их. – Голос Кьяры звучит глухо и сипло. – Он твердил и твердил: «Скажи, что ты без ума от меня».

Клэр

Пино и Этторе начинают вытирать ей лицо и как могут приводят в порядок ее одежду, но скоро им становится ясно, что это бессмысленно. Они перекидываются несколькими словами на местном наречии и затем провожают Кьяру на Виа Гарибальди; она идет нетвердой походкой в каком-то оцепенении и внезапно сознает, что рука, поддерживающая ее под локоть, – это рука Пино. Этторе ушел. Без всякой надежды она оборачивается, чтобы посмотреть через плечо. Когда они подходят к дому Леандро, она пятится назад. «Если ты заикнешься им об этом, – говорил Федерико, – я расскажу им, где ты была. Где ты была много раз. Тебе же нравятся апулийские мужчины, так ведь?» Все это говорилось с торжеством в голосе, пока одна грязная рука закрывала ей рот и нос, так что она с трудом могла дышать; в другой руке он сжимал нож, острие которого было приставлено к впадинке над ключицей. «Никаких криков, – говорил он, опуская руку к застежке штанов. – А теперь скажи, что ты без ума от меня». Затем длинный поцелуй, омерзительная симуляция нежности. «Скажи, что ты без ума от меня», – на этот раз гораздо настойчивее, поскольку она молчала. И тут каким-то чудом рядом оказался Пино, и Федерико убежал. Облегчение было таким огромным, что на какую-то секунду Клэр забыла, как стоять, как говорить, думать и двигаться.

Федерико Мандзо, ремонтирующий велосипед для Пипа. Федерико Мандзо, протягивающий ей цветы, а потом шикающий на нее, – вначале церемонное ухаживание, а потом издевки и угрозы, стоило ему убедиться, что она не Мадонна. Клэр смотрит на дверь дома Леандро. Неужели им откроет Федерико? У него было время вернуться, но Пино ударил его в живот так, что тот сбежал, согнувшись пополам, и, вероятно, не станет торопиться с возвращением. При мысли о встрече с ним лицом к лицу на Клэр накатывают волны липкого страха. «Если ты заикнешься им об этом, я расскажу им, где ты была». На секунду она обхватывает рукой Пино за талию, прижимается щекой к его рубашке. Она ощущает запах пота и труда, земли и соломы.

– Grazie[18]18
  Спасибо (ит.).


[Закрыть], Пино, – говорит она. По его лицу она видит, что он польщен и сконфужен. Она верит всему, что рассказывал Этторе о добросердечии этого человека.

Пино хмурится, подыскивая на прощание слово на итальянском.

– Coraggio, – говорит он, и она кивает. – Мужайся.

Клэр ни разу не видела человека, открывшего ей дверь, это другой слуга, пожилой и сутулый. Она разжимает потные кулаки. В доме все тихо, может, там и нет никого. Легкий отзвук ее шагов разносится в тени колоннады. Она поднимается наверх, в комнату, которую занимала прежде, но ее вещей здесь, конечно, нет, так что она не может переодеться. В шкафу висит кое-какая одежда Бойда. На умывальнике лежат его бритвенные принадлежности и мыло, в кувшине осталось немного воды. Клэр берет его гребешок, чтобы поправить прическу; умывается оставшейся водой и, сняв свою порванную, окровавленную блузку, надевает одну из его чистых рубашек. Она ей длинна и висит, как бесформенный балахон, словно пародия на излюбленные туники Марчи, но зато рубашка закрывает порванную на талии юбку с грязным пятном сзади. Клэр задерживается перед зеркалом и заглядывает в свои глаза: под припухшими веками в них странная пустота, которая озадачивает ее саму. Она пытается припомнить момент, когда ушел Этторе, – в каком именно месте на пути от Сант-Андреа к Виа Гарибальди. Ей не удается вспомнить. «Я здесь», – говорил он и затем вдруг исчез. Она никогда не видела у него такого взгляда – ожесточенного и голодного. Пино так встревожился, обхаживал друга, словно тот болен или безумен. Напоенный солнечным светом час, проведенный в церкви, казалось, был в каком-то другом столетии с кем-то другим. И она совсем недавно воображала, что никогда еще не была счастливее.

Стук в дверь – и вздох вырывается из ее груди. Входит Бойд и направляется прямо к ней; рука на ее плече, удивленный, внимательный взгляд, исполненный тревоги.

– Дорогая, слуга только что пришел и сообщил, что ты здесь. Но ведь Анна приехала несколько часов назад… где ты была? С тобой все хорошо? Что случилось – твоя губа!

– Все в порядке. – Но ее голос предательски дрожит. Она не знает, как вести себя с мужем; не знает, что ей делать.

– Тебя кто-то ударил? На тебя напали? – Его голос звенит от негодования и недоверия.

Клэр качает головой:

– Я… я пошла прогуляться по городу и… упала со ступенек. Глупо вышло. Просто оступилась.

– Со ступенек? – Он хмурит брови, не вполне веря ей.

Она мысленно перебирает те места, которые видела в Джое. Город расположен на ровной местности, единственные лестницы, которые она может припомнить, – это те, что ведут в квартиры на верхних этажах. Как та, где живет Этторе.

– Да, с крыльца церкви. Ты знаешь крыльцо перед входом в Кьеза Мадре?

– Дорогая, у тебя опять закружилась голова?

Она чувствует прикосновение его ладони к своей щеке. Клэр кажется, что ее загнали в темный угол; его прикосновение невыносимо. Она качает головой:

– Да нет же. Я просто оступилась.

– Почему ты не зашла сначала сюда? Я бы с великим удовольствием прогулялся с тобой.

– Я… я думала, ты будешь занят, дорогой. Я собиралась подождать до обеда, чтобы не прерывать тебя…

– Ты не должна ходить одна. Пожалуйста, обещай мне. Ты не должна больше так поступать. Это небезопасно, особенно теперь, когда ты нездорова.

– Хорошо.

– Но, дорогая, почему ты вообще приехала в город? Почему ты здесь?

Клэр поднимает на мужа глаза. Бледное лицо, чистое, тщательно выбритое; мягкие тонкие волосы, зачесанные назад; его долговязость, худые плечи, ссутуленные, чтобы не слишком возвышаться над ней. Несколько секунд она не в силах заставить себя открыть рот, не в силах шевельнуть языком. Слишком многого она не может сказать.

– Я… хотела увидеться с тобой, – произносит она, и ее слова звучат настолько лживо, что она уверена, он должен это услышать. – Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

– Правда? – Теперь его глаза всматриваются в ее лицо с тревогой.

– Да, но у меня ужасно разболелась голова… – Она прикладывает руку ко лбу, скорее для того, чтобы спрятаться от его взгляда, хотя голова у нее и впрямь раскалывается от всего, что ей приходится вмещать.

– Конечно. Леандро тоже хочет тебя видеть, но сначала отдохни. Я велел им принести сюда свежей воды и чего-нибудь прохладительного для тебя.

– Спасибо.

Он выходит из комнаты так же тихо, как вошел, двигаясь, как всегда, с нарочитой плавностью, избегая резких движений. Словно пробираясь по миру бочком, чтобы его не заметили. Стоит двери закрыться за ним, как Клэр опускается на пол в том месте, где стояла спиной к зеркалу. Ей нужно собраться с мыслями, продумать какие-то необходимые вещи, и она не может этого сделать, пока ей приходится сосредотачиваться на том, чтобы стоять. Появился Пино. Появился Пино и спас ее. Однако ее мысли все время возвращаются к тому, что могло бы произойти, – издевательский поцелуй Федерико, одна рука расстегивает пояс, она чувствует его возбужденный член, прижатый к ее животу, и острие ножа у своего горла. «Я здесь», – говорил Этторе, но в тот момент его не было рядом. Во рту появляется кислый привкус, спазм сводит ей желудок. Она еще чувствует запах изо рта Федерико, прижатые к ее рту уродливые губы, кривые зубы, выступающие вперед. На нее накатывает тошнота, пот выступает на лбу.

Ближе к вечеру Клэр спускается вниз, сейчас ее самое большое желание – уехать из Джои. Ноги по-прежнему плохо ее держат, в горле ощущается привкус железа или меди. Похожий на вкус крови, но более резкий. Уже почти незаметно, что у нее разбита губа: видна лишь тонкая красная линия и небольшая припухлость. Основные повреждения внутри – это следы ее собственных зубов, оставленные, когда Федерико с силой зажал ей рот. При ее появлении Леандро опускает бухгалтерскую книгу, но не встает. Он скрещивает ноги и внимательно оглядывает ее, так пристально и проницательно, что она чувствует себя раздетой. Она не может унять дрожь в руках. И это тоже не укрывается от его глаз, он наливает ей вина, и она выпивает его залпом. Вино кажется ей странным на вкус – прокисшим, но Леандро, кажется, этого не замечает.

– Кто-то напал на вас? – мягко спрашивает он.

Клэр качает головой:

– Я упала…

– Со ступеней Кьеза Мадре, да, ваш муж сказал мне. Широкие, ровные ступени, и всего-то три.

– Споткнулась.

– Я бы хотел наказать человека, который это сделал, – говорит он, словно не слыша ее слов. Она вновь качает головой. – Тогда я надеюсь, что у вас достанет здравого смысла больше не видеться с ним. И не приезжать для этого в Джою одной.

Клэр уже набирает воздух в легкие, чтобы заступиться за Этторе, но это равнозначно чистосердечному признанию в измене. Тем не менее она хочет рассказать о том, что собой представляет Федерико. Ей невыносима мысль, что он остается в массерии с Марчи, Анной и другими служанками; или по ночам в Джое с женами и дочерьми брачианти.

– Я приехала повидаться с мужем, – говорит она. Ее голос звучит тихо и неуверенно.

Леандро откашливается.

– Как пожелаете. – Он делает глоток вина, не спуская с нее глаз. – Я начинаю думать, что совершил ошибку, пригласив вас сюда, миссис Кингсли. Вас и мальчика. Я сделал это из добрых побуждений. Но возможно, это только осложнило ситуацию. Возможно, стоит отправить вас домой.

– Скажите мне, зачем вы пригласили меня сюда? – спрашивает она.

Леандро молчит, и за его спокойным твердым взглядом угадывается движение его мысли и то, как он взвешивает слова. Он снимает ногу с колена и подается вперед:

– Возможно, вам будет трудно понять это и даже поверить мне, Кьяра, но я пригласил вас сюда ради вашей же безопасности. Я думал, что ваша жизнь может находиться под угрозой.

– Что вы имеете в виду? Мне ничего не угрожало, пока я не оказалась здесь.

– Да, теперь я это понимаю. Такая вот ирония судьбы. Тем не менее я должен сказать вам… – Он умолкает на полуслове, когда на террасе появляется Бойд. – Работа закончена на сегодня? – интересуется Леандро, не меняя интонации, и у Клэр создается впечатление, что ответ Леандро предназначался лишь для ее ушей. Он бросает на нее предостерегающий взгляд, когда Бойд подсаживается к ним, и она словно проглатывает все вопросы, которые собиралась задать Леандро, и все свои новые страхи.

Приходит Анна, чтобы спросить, поедет ли Клэр с ней обратно в массерию вечером, но, поскольку она сказала Бойду, что приехала поговорить с ним, и поскольку он хочет, чтобы она осталась на ночь, она вынуждена отказаться.

– Федерико может отвезти вас завтра, – говорит Леандро.

– Нет! – вырывается у Клэр, прежде чем она успевает совладать с собой. И ее ответ звучит слишком громко.

– Нет? – переспрашивает Леандро, внимательно вглядываясь в ее лицо. – Ладно, значит, я отвезу – всех нас. Мы в любом случае собирались вернуться в пятницу, поскольку Марчи устраивает вечеринку. Но можем поехать и в четверг, это не имеет значения, проведем лишний день в массерии. Я уже скучаю по чистому воздуху.

Клэр успела напрочь забыть о приеме, который устраивает Марчи. Вечеринка вечером в пятницу, а ночью в воскресенье – налет. Все это кажется невероятным. Неужели Этторе и в самом деле говорил ей об этом и просил ее помощи? На этом лежит такой же налет чего-то нереального, как на всех событиях этого дня до нападения Федерико. Вечеринка; Марчи и Пип, вальсирующие в пустой комнате; Пип, молча берущий у нее из рук беспородного щенка, когда они стоят друг против друга в темноте перед запертой дверью в этой жуткой, щемящей тишине. Он назвал щенка Пегги из-за его длинных, худых лап и потому, что это сучка[19]19
  Пегги (англ. Peggy) – женское имя, а также колышек, деревянная нога (разг.).


[Закрыть]. Глаза Клэр наполняются слезами, она извиняется и выходит из-за стола, прежде чем мужчины заметят это.

В постели, когда за окнами уже стемнело, Бойд прижимается к ней, повторяя изгибы ее тела. Он кажется слишком длинным, слишком мягким, слишком робким. Он весь какой-то рыхлый и в то же время прилипчивый, в его объятиях она чувствует себя так, словно ее с головой накрыли тяжелым одеялом и ей нечем дышать. Он не вызывает у нее желания, как Этторе, и ей неприятен его запах. Клэр смотрит в темноту, пока он гладит прядь ее волос, прикрывающую ухо. Она вздрагивает, но не от возбуждения.