Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

Докурив, он бросил бычок и подытожил:

– Так что, может, уволюсь и к вам пойду. Как говорится, мы близки по духу. Пора брать власть в свои руки.

В суд они входили молча.

Канцелярия наконец-то открылась, и пожилой мент уже ждал их с решением в руке. Втроем они снова направились к выходу. Двустворчатая дверь, расположенная в противоположном конце мраморного вестибюля, открылась, оттуда донесся шум и запах еды – кажется, там находился буфет. В животе у Ани заурчало. Она с нежностью подумала о дошираке, который заварит в камере, и о чае в запотевшем пластиковом стаканчике. Главное, чтобы кипяток с обеда не успел остыть.

В машине все молчали, а Аня украдкой бросала взгляды на коротко стриженную макушку водителя. В ее глазах он совершил такое стремительное превращение из обычного мента сначала в уникального и честного полицейского, а потом сразу же в кровожадного сталиниста, что она все еще не могла с этим свыкнуться. Любовь к Сталину казалась ей одной из самых иррациональных вещей на земле, особенно если она исходила от ровесника. Аня пыталась представить, что привело его к ней, но знала, что логичных причин нет – только сплетение противоречивых, болезненных, почти суеверных убеждений, спаявших целые поколения этой абсурдной любовью.

Тогда Аня стала думать, откуда взялись ее собственные убеждения, за которые она в конечном счете попала в спецприемник, и с изумлением поняла, что не помнит. Ей казалось, что она всегда была такой, хотя и знала, что это неправда. Когда-то они с мамой даже ругались из-за того, что Аня не интересуется политикой.

Мама считала, что человек обязан интересоваться происходящим в стране. Она любила рассказывать, что за несколько часов до Аниного рождения слушала в роддоме по радио выступление Сахарова. Она так волновалась, потому что в зале кричали и мешали ему говорить, что отказывалась идти рожать, пока не узнает, чем все закончилось. Впоследствии маме казалось, что, осененная таким мощным символом родительской оппозиционности, Аня должна была впитать страсть к политике с рождения. Она очень расстраивалась, что никакой страсти дочь не обнаруживает.

Аня и правда нисколько ее не обнаруживала до последнего курса университета. Она тогда начала работать в Министерстве иностранных дел – как и всем выпускникам, ей нужно было пройти преддипломную практику. МИД Ане очень нравился: нравилось его величие и таинственность; его высокие потолки, скрипучие лестницы, тяжелые двери; нравилось пить чай с машинистками за шкафом в их кабинете, нравилось смотреть с верхнего этажа на Садовое, запруженное автомобилями, нравилось бродить по МИДу поздними вечерами, когда кабинеты были пустынны, а коридоры темны. После окончания университета Аня хотела здесь работать. Впрочем, не совсем здесь – она надеялась уехать далеко-далеко, в посольство в какую-нибудь африканскую страну. К этому моменту ее тяготило все: университет, общежитие, Соня, Саша. Невозможно было смотреть, как эти двое влюбляются друг в друга. Аня сама толком не понимала, что связывает ее с ними теперь, когда Соня определилась с выбором, но уйти просто так не могла. Требовался решительный жест. Укатить на другой континент казалось Ане достаточно красноречивым высказыванием.

В начале зимы должны были состояться выборы в Думу, в начале весны – президента. Это были не первые выборы в Аниной жизни – первые она пропустила четыре года назад, потому что тогда политика для нее существовала не просто где-то в стороне – в параллельной вселенной без всяких точек соприкосновения. Эти точки так и не появились до последней университетской осени, когда Аня вдруг обнаружила, что та параллельная вселенная как будто расширилась и начала проникать в ее собственную.

В МИДе все собирались голосовать. В общежитии об этом говорили. “ВКонтакте” среди смешных картинок стали попадаться политические.

Аня ничего не смыслила в происходящем, но ее захватило общее волнение. Казалось, что где-то там, где – Аня не видит, назревает важное. Она вспоминала, как маленькой ходила на выборы с родителями: вспоминала кабинку, шторку, ручку на веревочке, царящую вокруг торжественность и свою собственную зависть – родители были такие взрослые и значительные, что им давали специальные бумажки, а ей, Ане, ничего не давали. Однако теперь она наконец выросла и заслужила право на собственную бумажку. Эта мысль была очень приятной.

За кого голосовать, Аня не раздумывала: за кого угодно, кроме партии власти. Вообще-то особых претензий к ней у Ани не было, но она решила, что если в стране что-то не в порядке, то эта партия виновата больше всего. Было и другое соображение. Выборы все же казались Ане сомнительным развлечением, и она не собиралась усугублять их занудство провластным голосованием. Зачем вообще ходить на них, если не хочешь что-то поменять?

Воскресным декабрьским утром вместе с Соней и Сашей она отправилась искать свой избирательный участок. Он располагался в обшарпанной розовой школе, стоявшей среди лысых черных деревьев. Анину фамилию нашли в журнале и выдали ей долгожданный бюллетень как несомненное подтверждение взрослости. Аня несколько раз внимательно его перечитала – боялась, что поставит галочку не там, где надо, хоть это и было невозможно. Когда она опускала листок в прорезь урны, ощутила смесь гордости и разочарования – в это знаменательное мгновение она превращалась в ответственного гражданина, – но оно пролетело так молниеносно, что Аня не успела им насладиться.

Единственным источником новостей для нее всегда была главная страница Яндекса – топ-пять самых популярных заголовков казались ей исчерпывающей сводкой о том, что происходит в мире. Тем вечером Аня, кажется, впервые зашла в интернет, чтобы осознанно прочитать новости. Она чувствовала себя причастной к важным событиям.

Сначала она подумала, что сюрприза не произошло – правящая партия победила, а это было хоть и обидно (ведь Аня лично приложила руку к ее низвержению), но вполне ожидаемо. Но дни шли, и вокруг нее явственно сгущалось волнение, которое раньше она только смутно предчувствовала. Аня понимала это по тем же заголовкам Яндекса, откуда тема выборов не исчезала, по шуткам в интернете о волшебном подсчете голосов, по презрению к результатам, которое высказывали все: от ее мамы до сотрудников МИДа. Недовольство облекалось в разные формы, но Аня чувствовала его повсюду и из-за этого все время испытывала раздражение и беспокойство: как будто в комнате находилось мешавшее ей открытое окно, и Аня хотела бы его закрыть, но не могла, потому что происходящее на улице в кои-то веки ее касалось.

А потом она прочитала в Яндексе, что объявлен митинг в знак протеста против украденных выборов, – и тут впервые негодование наконец захватило и ее. Аня толком не поняла, как это произошло. Само объявление митинга словно восполнило в ней нехватку возмущения, которую она чувствовала раньше, когда неохотно следила за новостями, но при этом не имела решимости игнорировать их, как прежде. Пассивно сокрушаться из-за вероломства властей было неинтересно. Как только появилась возможность действия, в Ане зажегся гнев.

Анины друзья не разделили ее внезапный энтузиазм. Саша на правах человека, который единственный раньше хоть немного интересовался политикой, сказал, что у него уже планы и на митинг он не пойдет. Соня, которая как флюгер поворачивалась вслед любым Сашиным словам, сказала, что у нее тоже планы, но вообще-то митинг – это здорово. Аня подумала, что Соне, наверное, очень нелегко – она была вынуждена вести изнурительную борьбу за компромисс между ней и Сашей. Точнее, компромисс был весьма условен, потому что Соня неизменно клонилась в одну сторону, но при этом всеми силами старалась Аню не обидеть и не очень разочаровать. В итоге Аня отправилась на митинг одна.

Она помнила, что, когда вошла в вагон метро, идущий до нужной станции, ее поразило, что он забит людьми. Аня не могла поверить, что все они едут на митинг, и всю дорогу ломала голову, что произошло. Может быть, сегодня праздник? Может, школьные каникулы? Может, это большая группа туристов?

Когда состав остановился на “Третьяковской”, большинство вышло вместе с Аней. Вестибюль был переполнен. У каждой колонны стояло по полицейскому. Повсюду Аня видела людей с плакатами, было шумно, девушка рядом с ней узнала кого-то в толпе и с радостным визгом кинулась навстречу. Аня поднималась по эскалатору, ошалело вертя головой. Перед ней ехала семья – мама, папа и маленькая девочка, которую он держал на руках, в шапке с двумя помпонами. Вокруг девочкиного запястья была обвязана лента с голубым шариком, который тянулся вверх и подпрыгивал в потоках воздуха. Девочка смотрела на Аню сверху вниз и широко улыбалась. Аня думала, что все это похоже на Новый год.

На улице Аня приготовилась идти по навигатору в телефоне, но сразу же поняла, что он не понадобится. Толпа выходила из метро и устремлялась в одну сторону. Аня шла вместе со всеми. Падали редкие мелкие снежинки.

Она вышла на набережную – справа рванул ветер. Впереди, через реку, виднелся остров, куда она направлялась. Сначала Аня увидела голые обглоданные деревья, а потом – разноцветное море под ними. В первую секунду она даже не поняла, что это, но это были люди, множество людей, с плакатами и флагами в руках. Аню почти задело их количество – ей-то казалось, что о митинге знает только она одна. Как будто это был ее персональный секрет и приключение. Теперь она видела перед собой живую волнующуюся толпу и одновременно злилась, что они успели раньше нее, радовалась, что оказалась не одна, удивлялась, гордилась и завидовала. Не теряя ни минуты, Аня поспешила через мост.

На острове стояла сцена, с которой доносилась музыка. Аня стала пробираться ближе. Она всем говорила “извините”, а ей в ответ говорили “конечно, конечно”. За все время, которое Аня шла в толпе, она не встретила ни одного хмурого человека. Все вокруг было пропитано ощущением праздника и какой-то пружинящей, шипучей радости – Аня снова подумала, что это как Новый год, но на самом деле это было даже лучше, потому что неурочно.

Она почти не слышала, что говорили со сцены. Ее намного больше интересовали люди, стоявшие рядом. К тому же почти все выступающие были ей незнакомы: Аня узнала только ведущую и Шевчука из “ДДТ”. Она слышала, что зачитывали какое-то письмо – люди вокруг нее оживились, но Аня так и не узнала причину: до нее долетали только отдельные слова. Политическая часть вообще не произвела на нее большого впечатления. Примерно то же самое она испытывала в детстве, когда во время семейных праздников ей приходилось долго слушать взрослые застольные разговоры.

Но чувство близости с такими хорошими, дружелюбными людьми, несомненно, стоило того, чтобы прийти. Аню опьяняло всеобщее единение. Поначалу, когда вдалеке начали скандировать какой-то лозунг, она почувствовала себя неловко – неужели эти славные люди в самом деле станут хором кричать какие-то стишки? Аня стояла и слушала, как крик обретает силу, раскатывается по острову и зависает перед ней, как волна, но когда женщина рядом с ней тоже закричала, а потом люди позади закричали, Аню и саму подхватило этой волной. В следующий раз ей даже понравилось: неотвратимость, с которой к ней неслись неизвестные слова, набирая силу и обретая четкость, была томительной и прекрасной одновременно.

Этот день настолько поразил Аню, что на следующий митинг она отправилась без колебаний: ей снова хотелось пережить неположенный праздник. Со временем, однако, пьянящая эйфория прошла, но Аня все равно продолжала ходить из принципа – после нескольких подобных акций она чувствовала себя бывалой революционеркой, и бросать знамя борьбы теперь было как-то стыдно. Со временем принцип трансформировался в чувство долга: когда митинги вышли из моды, Аня вдруг обнаружила в себе непреклонную решимость ходить туда, даже если никто больше не станет. Это было своеобразное подвижничество, которое, впрочем, ничем, кроме упрямства, не объяснялось. И кажется, только спустя несколько лет Аня впервые пошла на митинг не ради митинга, а потому что была возмущена несправедливостью – но к этому моменту политика для нее уже давно означала нечто большее, чем просто стояние на баррикадах.

Аня опять посмотрела на колючий затылок молодого полицейского и постаралась представить, что было бы, не пойди она тогда зимой на митинг. Хотя, может, дело было не в митинге и следовало спросить – что случилось бы, не пойди она голосовать? Или не практикуйся она в МИДе, куда политическая жизнь хотя бы просачивалась, в отличие от ее общежитского кружка друзей? Каждый новый вопрос порождал следующий – наверное, при некоторой доле фантазии она в самом деле могла бы проследить политическую предопределенность своей судьбы до мамы с Сахаровым. Впрочем, в фатализм Аня не верила и решила ограничиться выводом, что одного переломного события в ее жизни не существовало – просто каждый следующий шаг приближал ее к правильному выбору.

Когда они подъехали к спецприемнику, погода совсем испортилась. В завываниях ветра и мчавшихся по небу лиловых облаках было что-то демоническое. Выйдя из машины, Аня побежала к зданию впереди полицейских – со стороны, наверное, казалось, что она рвется обратно за решетку.

– Очень холодно, – пояснила она изумленной блондинке-полицейской, встретившей ее у входа.

Менты вошли следом. Ритуал Аниного возвращения занял совсем мало времени – морж протянул блондинке документы из суда и, ни слова не говоря, вместе с напарником направился к выходу. В последний момент молодой полицейский обернулся и сдержанно кивнул Ане на прощание.

В камере на нее сразу набросились с расспросами.

– Ну что? Скостили? – крикнула со своего верхнего яруса Катя.

Она сидела как утром – по-турецки, держа в одной руке зажженную сигарету, а в другой стаканчик-пепельницу.

– Ой, а мы думали, вдруг ты уже не вернешься, – протянула Майя.

Она тоже сидела на своей кровати и, когда Аня вошла, подалась вперед, взявшись за прутья изголовья. Все смотрели на Аню, даже Ира, которая сейчас выглядела намного бодрее и дружелюбнее, чем утром, – видимо, дали лирику.

– Оставили без изменений. А кипяток есть? – с надеждой спросила Аня.

Наташа, ни слова не говоря, встала, достала из одеяльного кокона свою бутылку в сетке и направилась к тумбочке с чаем. Аня нетерпеливо следила за ее движениями, немного разочарованная, что ей не дали сделать все самой и заодно подержать теплую бутылку в руках. Наташа бросила чайный пакетик в стакан, залила его кипятком и поставила было бутылку на пол, но тут же снова подняла ее и принялась внимательно рассматривать.

– Надо же, уже рвется, – обеспокоенно сказала она.

Аня, не выдержав, решительно подошла к тумбочке и взяла чай.

Стакан был теплый, но, увы, не обжигающий.

– Сделай себе б-бутерброд, ты же, наверное, голодная, – рассеянно сказала Наташа, продолжая изучать свою бутылку.

Аня не заставила себя долго упрашивать.

– Скоро ужинать пойдем, – ободрила Аню Диана, глядя, как та энергично жует. Майя тут же печально вздохнула, ненавязчиво напоминая всем о своем добровольном посте.

Порыв ветра вдруг распахнул прикрытое окно. Створка ударилась о стену и отскочила, стекло тренькнуло, но осталось цело. От неожиданности все вздрогнули.

– Ну нахуй! – возмутилась Катя и, кинув окурок в стакан, захлопнула окно. – Разобьется еще чего доброго, околеем.

– Очень холодно! – счастливо подтвердила Ирка. Сидя в своем джинсовом скафандре, она тем не менее отнюдь не выглядела замерзшей.

– Если бы окно разбилось, нас бы, наверное, переселили отсюда, – с надеждой предположила Майя.

– Переселили, как же. Куда? В мужскую хату?

– А курить мы как будем? – лениво спросила Диана с нижней койки, глядя, как Катя поворачивает ручку окна.

– Не будем, значит, курить. Здоровый образ жизни, слышала про такой?

Диана фыркнула и отвернулась к стене. Кровать под ней визгливо скрипнула.

Ветер то и дело обрушивался на пластиковую крышу двора. От каждого удара она так сотрясалась, что даже оконные стекла отзывались дребезжанием. Аня забралась с книжкой под одеяло, но иногда поглядывала на улицу: ей было видно, как буря яростно треплет тополя. Небо совсем потемнело, словно наступил вечер, и свет в камере на контрасте казался особенно желтым.

– Гроза, наверное, будет, – глубокомысленно заметила Катя.

Майя стрельнула на нее глазами и тут же захныкала:

– Я вообще-то боюсь грозы!..

– Как можно бояться грозы? Тебе же не десять лет, – удивилась Диана, поворачиваясь обратно на кровати лицом к остальным.

– Меня в детстве одну дома оставили, началась гроза, и я в окно увидела, как молния в дерево попала. До сих пор боюсь, вдруг так и в меня попадет, – жалобно пояснила Майя.

– В помещении-то она как в тебя попадет? – презрительно спросила Катя.

Порыв ветра с такой силой врезался в крышу дворика, что она затрещала. Майя ойкнула и залезла под одеяло.

– Может, в “Крокодила” или в “Города”? – спросила Диана после паузы.

Выбрали “Крокодила”. Аня вновь отказалась, но, временами отрываясь от книги, наблюдала за игрой. На нее снова нашло умиротворение: пока за окном бушевала непогода, их камера казалась ей уютной и почти родной. Съеденный бутерброд здорово примирял с жизнью.

По крыше дворика опять забарабанил дождь, и почти сразу же полыхнула молния. Майя испуганно посмотрела на окно, но никто, кроме Ани, не заметил ее движения. Ощутив недостаток зрителей, Майя разочарованно отвернулась. Дождь стучал все громче, потом раздался звук удара – на крышу что-то упало. На этот раз все повернулись к окну.

– Ветка, наверное, – пожала плечами Диана.

– Там прямо ураган, – протянула Катя, всматриваясь в темноту на улице.

Снаружи все трещало, стонало и стукало, а спецприемник, наоборот, как будто замер в тишине. Не было слышно ни голосов, ни шагов в коридоре, никто не звонил в ворота, не скрипел дверями, не смотрел в глазок камеры. Казалось, Аня и ее сокамерницы – единственные живые люди в пустом здании. Когда в двери провернулся ключ, его лязг показался таким оглушительным, что все подпрыгнули.

– На ужин пойдете? – сурово спросил, разглядывая их с порога, юный полицейский. Он очень старался походить на взрослого.

Лестница в столовую была не освещена, и большое окно в пролете выделялось синим пятном. На стекло падал черный силуэт дерева, росшего снаружи, – сейчас ветер мотал его из стороны в сторону, и оно билось в окно, распластываясь по нему ветками. Снова сверкнула молния, на секунду выбелив ступени и головы Аниных сокамерниц. Зарокотал гром.

– Мне страшно, – тут же захныкала Майя, прижавшись к Ане.

– Ну осталась бы в камере.

– Ты что, одной в камере еще страшнее!

В столовой Аня направилась к окну – отсюда наконец-то можно было разглядеть, что происходит на улице. Там и правда свирепствовал настоящий ураган. Деревья клонились к земле, летели листья, черные лужи, блестевшие в свете фонарей, морщинились под порывами ветра. Вспыхнула еще одна молния. Гром бухнул как будто над самой крышей спецприемника.

– Нас тут всех не затопит? – скептически поинтересовалась Катя, оседлывая лавку и шмякая на стол миску.

На ужин было пюре с котлетой. Аня вспомнила, как сильно весь день хотела есть, и поторопилась к окошку раздачи.

Еду накладывал баландер Андрей, похожий на птенца в своей желтой толстовке.

– Ну что, как апелляция? – спросил он у Ани, щедро зачерпывая пюре из огромного бидона.

– Да без изменений. А ты откуда знаешь?

– Твои бабы сказали. Я просто на юриста учусь, мне интересно.

Аня оторвала взгляд от гипнотизировавшей ее огромной ложки и покосилась на Андрея:

– А где учишься?

– В МГУ, – вздохнул тот и поставил полную миску на кафельный бортик.

– Ты за езду без прав здесь? – вспомнила Аня.

– Ага. Был у друзей в общежитии и поехал на машине в соседний дом за бухлом. Поймали, когда возвращался. Десять метров до подъезда не доехал!

– Ну, ничего, – попыталась утешить Аня Андрея. Со своим детским лицом он выглядел так беззащитно, что хотелось взять его под опеку. – Воспринимай это как приключение! Все равно сейчас лето, и в университете не узнают.

Андрей хотел было что-то сказать, но в последний момент, видимо, решил, что уже достаточно нажаловался, и только понуро кивнул.

Аня села за стол и с наслаждением ткнула ложкой в котлету. От еды поднимался теплый пар. Впервые за день чувствуя удовлетворение, Аня зачерпнула полную ложку, но так и не донесла ее до рта, потому что в этот момент произошло сразу множество вещей.

Андрей сказал “возьмите кипяток” и подхватил бутылку за сплетенную Наташей ручку. Он хотел широким жестом поставить воду на бортик, но не донес ее – веревка оборвалась, бутылка по инерции стукнулась о стену и отлетела назад, окатив Андрея кипятком. Он истошно закричал. Прямо за окном, как будто подкравшись, грянул гром. Лампа под потолком затрещала и вдруг погасла. Столовая погрузилась в темноту.

В первую секунду Аня оцепенела, все еще нелепо сжимая поднесенную ко рту ложку. Она ничего не видела в наступившей тьме, но продолжала оторопело вглядываться туда, где только что находился Андрей, – и неожиданно его силуэт проступил из мрака. Андрей стоял в полный рост и совершенно спокойно. Аня отчетливо увидела его лицо – оно не выражало ничего и от этого казалось ровным, как кладбище. Аня не могла понять, как он может быть таким спокойным, ведь он только что кричал от боли. Она хотела уже окликнуть его, но вдруг поняла, что за спиной Андрея в темноте стоит кто-то еще. Аня замерла. Очень медленно темнота словно расступилась, и возле подростка проявились еще два силуэта. В первую секунду Аня подумала, что это другие баландеры. Однако чем больше ее глаза привыкали к темноте, тем отчетливее она видела, что это незнакомые люди – седой мужчина и молодая девушка азиатской внешности. Они стояли так же недвижимо, глядя на Аню пустыми лицами.

Она медленно опустила ложку, и в этот момент за окном снова вспыхнула молния, на секунду осветив столовую.

Вся она была заполнена людьми. Они теснились вокруг стола, нависая над Аней, обступали ее со всех сторон, и за каждым рядом голов она видела еще один ряд – армия людей, бесстрастно глядевшая на нее. Тут были детские лица, увечные лица, красивые лица, старые, злые, безобразные, добрые – целый калейдоскоп мертвенно-бледных скул, щек и лбов. Аня покачнулась на лавке, не в силах издать ни звука, и лопатками почувствовала, что сзади вплотную кто-то стоит. Глядя перед собой на стоявших в молчании людей, она подумала, что ни за что не обернется, – и тут же отстраненно почувствовала, как медленно поворачивает голову. Аня перестала дышать. К окружающей тишине добавилась внутренняя – кажется, ее сердце замерло. Она посмотрела назад.

В это мгновение за окном снова громыхнул гром, лампа под потолком просияла электрическим светом, и Аня услышала, как Андрей воет в кухонном отсеке. Ее сокамерницы сидели за столом, ошалело вертя головами, а юный полицейский стоял, смешно раскинув руки, словно ловил кого-то невидимого. Он изумленно смотрел на лампу и, кажется, не понимал, что ему делать. Аня тоже не понимала – но ее словно подкинуло с лавки какой-то невидимой силой и понесло на кухню.

Андрей скулил, разглядывая свои ноги в спущенных штанах – на бедрах у него наливались огромные пунцовые пятна. Аня подбежала к нему и тут же беспомощно заозиралась в поисках холодильника, но его на кухне спецприемника не было.

– Лед у вас есть? – рявкнула она в сторону столовой, где оставался полицейский. В эту секунду он, однако, и сам вбежал на кухню.

– Выйдите! – испуганно крикнул он Ане.

– Лед у вас есть, говорю? Ему что-то холодное надо!

– Выйдите, вам тут нельзя находиться!

Андрей заскулил тише. Аня увидела своих сокамерниц, ошеломленно таращащихся на них из-за спины полицейского.

– Андрей, тебе нужно приложить что-то холодное, – как можно ласковее заговорила Аня, – где тут моют посуду, где холодная вода?

Андрей всхлипнул и ткнул пальцем на дверь, которая вела в еще один отсек кухни, невидимый из столовой.

– Пойдем туда, – сказала Аня, осторожно беря его за руку и направляясь в сторону двери. Полицейский шагнул им навстречу, но Аня мазнула равнодушным взглядом по его лицу и, не сомневаясь, что он послушается, добавила коротко: – Врача позовите.

В следующей комнате был только стол и длинная, во всю стену, низкая раковина с несколькими кранами в ряд. Аня включила холодную воду.

– Надо поливать на ожог. – Она посмотрела на Андрея. Он чуть не плакал, но, глядя на нее в ответ, кивнул. Зачерпнув ладонью воду, он плеснул ее на кожу ноги и тут же снова заорал.

– Холодно! – яростно проскрежетал он сквозь зубы и тут же опять плеснул водой на ноги. Вода текла вниз, по его коленям, прямо в штаны.

На кухню торопливо, шлепая тапочками, вбежала врач. Это была та же женщина, что осматривала Аню при оформлении в спецприемник. За ней семенил полицейский.

– Что случилось? – взволнованно воскликнула она.

– Кипятком обварился, – отрывисто сказала Аня.

Андрей продолжал остервенело лить себе на ноги воду.

– Лед, скорее! – невесть кому скомандовала врач и сама же выскочила из кухни. Аня слышала, как она отпирает свой медицинский кабинет рядом с кухней и хлопает там какими-то дверцами. Через полминуты она вбежала обратно в кухню с пачкой льда.

– Есть только одна, прикладывай поочередно! – велела она Андрею. Он послушно взял в руки лед и приложил сначала к одной ноге и сразу же ко второй. – Теперь пойдем со мной в кабинет.

Андрей сделал несколько мелких шажков вслед за ней – в спущенных штанах он не мог идти быстрее. Аня почувствовала, как в носу защекотало от смеха. Она давно заметила, что так выражалась ее реакция на любое сильное переживание – пока остальные рыдали, она заливалась хохотом. Объяснять окружающим такое нетипичное поведение было непросто, и, чтобы сдержаться, Аня торопливо отвела глаза.

– Да штаны-то сними! – в сердцах воскликнула врач и тут же наклонилась помогать, таща за штанину. Андрей кое-как выпутался из одежды и нарочито широко зашагал в медицинский кабинет. Плакать он, кажется, перестал.

Когда они скрылись за дверями медкабинета, все еще некоторое время смотрели им вслед. Наконец юный полицейский вернул себе присутствие духа. Переведя взгляд с Ани на ее соседок, столпившихся в дверном проеме, он решительно приказал:

– В камеру!

– А поесть? – разочарованно протянула Ирка. Никакие происшествия не могли сбить ее с толку.

– Поели уже.

– А кипяток? – угрюмо спросила Наташа.

Все замолчали. Диана покосилась через плечо в ту сторону, где на полу валялась их бутылка.

– Потом принесут вам кипяток, – насупился мальчик-полицейский. – Давайте, выходим.

Помедлив секунду, все потянулись к выходу, только Ирка вздыхала и метала скорбные взгляды на покинутый стол.

На лестнице они столкнулись с Лехой и Виктором Иванычем, тащившими огромный алюминиевый бидон. Видимо, лица у Аниных сокамерниц были такие выразительные, что баландеры на секунду остановились и Леха неуверенно спросил:

– А что случилось?

– Вы где ходите? – напустился на них полицейский. Кажется, ему было неловко за свое недавнее смятение и теперь он стремился восстановить авторитет повышенной грозностью. – Оставили тут одного, который даже бутылку удержать не может!

– Да нам сказали еду снизу принести… Еще же ужин даже не начался, это девок раньше просто привели…

– Проходите, – буркнул полицейский Аниным соседкам, мнущимся на лестнице.

Они молча просочились мимо баландеров, провожавших их недоуменными взглядами. Аня вышла последней.

Силуэт дерева в лестничном окне был неподвижен, только листья подрагивали от капель. Кажется, гроза стихла, и теперь на улице просто шуршал дождь. В полной тишине арестантки зашли в свою камеру. Когда за ними закрылась дверь, Аня почувствовала такое опустошение, что ноги сделались ватными.

– Вы это видели? – спросила она.

– А ты, Анька, молодец, не растерялась, – со сдержанным одобрением проговорила Катя и направилась к тумбочке. – Блин, жрать охота.

– Нет, когда выключился свет, вы это видели?

– Что видели?

– Ну, людей.

– Я та-а-ак испугалась, когда выключился свет! – проблеяла Майя и молитвенно сложила руки на груди. – Я вообще темноты боюсь, а тут еще и гроза. Что это было вообще?

– Да какие-то перебои с электричеством, наверное, – сказала Диана, щелкая зажигалкой. – Но вообще стремно было – еще гром этот, и чувак сразу заорал. Прямо как в кино все совпало. Ты там бутерброд делаешь? Сделай и мне!

– Вы людей видели, когда выключился свет? – рявкнула Аня, потеряв терпение.

– Каких еще людей? – нахмурилась Катя. Она достала из пакета хлеб, положила на него сыр и протянула Диане.

– Я лично вообще ничего не видела, – сообщила Майя. – Но я так испугалась, что глаза сразу зажмурила. А что там были за люди?

Аня беспомощно обвела их взглядом.

– Не знаю, кого ты там видела. По-моему, в такой темноте вообще ничего нельзя было разглядеть. Да и сколько это длилось – пару секунд? – невнятно сказала Диана, жуя бутерброд. Она воссела на свою койку, и та слегка провисла.

– Блин, даже чаю не попить теперь, – проворчала Катя. – Все твое рукоделие, Наташа! Чему тебя только на зоне учили.

– Я нормально все сделала, это он к-криворукий, – огрызнулась Наташа. Она уже забралась на свою верхнюю койку под одеяло и открыла кроссворд. – Взялся неправильно, вот она и п-порвалась.

Постепенно все Анины соседки разлеглись по своим кроватям. Она, подумав было, не сделать ли себе бутерброд, тоже легла. Есть совсем расхотелось, что было даже немного обидно, учитывая, как она ждала ужина.

Лежа на кровати, Аня слушала, как на крышу дворика капает дождь. Он теперь не барабанил по ней, а мягко постукивал. Ее соседки что-то обсуждали, то и дело прыская от смеха, потом закурили и широко открыли окно. Шум дождя стал отчетливее.

Невозможно было отрицать: с тех пор, как она попала сюда, с ней каждый день происходят необъяснимые вещи. Аня рада была бы признать, что слегка спятила, – это было бы хоть какое-то рациональное объяснение. В противном случае ей предлагалось поверить черт знает во что. Проблема заключалась в том, что Аня чувствовала себя возмутительно здоровой: с ясной головой и нерушимой убежденностью, что все виденные ею вещи существовали в действительности. Это не был сон, плод воображения или игра теней. Но только что тогда это было?

Аня невольно вспомнила, как ее окружила стена призрачных неподвижных людей, и при одной только мысли об этом почувствовала, как волосы встали дыбом. Кто были все эти люди? Почему они ей померещились? Никого из них, кроме Андрея, она никогда в жизни не видела.