Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

Это было, кажется, первое лето в Аниной жизни, которое она проводила, как хотела. Никто не следил, сколько раз она ела, чем занималась, во сколько возвращалась домой. Они с Дашей просыпались не раньше одиннадцати, шли на кухню и там ели, что придется, стоя прямо у холодильника. Потом одевались и шли на улицу. В принципе Аня думала, что гулять тут можно было хоть в пижаме – настолько эфемерной ей казалась граница между домом и двором. На прогулках они чаще всего просто слонялись по району, но иногда выбирались и за город – до того самого озера было пятнадцать минут на автобусе. Если хотели есть, то покупали мороженое. Ближе к вечеру возвращались домой и красились – это был обязательный ритуал – и снова шли гулять, но теперь более чинно. Эти вечерние прогулки заключались в том, что Даша с подружками встречалась со знакомыми парнями, а дальше просто катались на их машинах по ночному району, слушая оглушительно громкую музыку. В первый раз Аня все ждала, что они наконец куда-нибудь приедут, но оказалось, что просто кататься – и есть все развлечение. Сначала Аню это поставило в тупик, но постепенно она привыкла и стала даже получать удовольствие. Она обычно ездила на заднем сиденье (на переднем сидела, конечно же, более популярная Даша), щурилась от теплого ветра в лицо, курила и удовлетворенно думала, что в таких поездках есть и лихость, и романтика.

С мамой Аня не виделась. Та, естественно, знала, где ее дочь – отец сказал, – но что она об этом думала, было неизвестно. Аня и не стремилась узнать: созваниваясь с мамой несколько раз, она тщательно оберегала от нее любые подробности своего нового житья, словно боялась, что та тут же примчится его разрушить. Но мама, конечно, никуда не мчалась: наоборот, она так спокойно и мягко разговаривала, что Аня даже начинала чувствовать вину – но как только ее посещало это чувство, она старалась побыстрее закончить разговор.

Папа за все лето не навестил ее ни разу.

Постепенно Аня стала замечать детали, которые мало тревожили ее на первых порах. Основная проблема заключалась в Дашиной матери. Во-первых, она была показательно религиозна. По вечерам молилась, стоя в коридоре на коленях. Весь ее дом был напичкан изображениями Христа и написанными от руки молитвами – в частности, одна висела в туалете на двери. Во-вторых, не замечая тут никакого противоречия, Дашина мать была до смешного суеверна – например, она требовала закрывать крышку унитаза, чтобы через него “не уходили из дома деньги”. Аню с самого начала смутили и обе эти черты по отдельности, и их парадоксальное сочетание, но всерьез они стали проблемой, только когда Дашина мать взялась за ее, Анино, религиозное воспитание. Например, сначала она запретила ей читать фэнтезийную книжку про приключения юной ведьмы, ибо ведьмы – это бесовство и оскорбление господа. Аня вежливо выслушала проповедь, но проигнорировала ее. Через пару дней Дашина мама вновь нашла у нее ту же книжку и с криками ее выбросила.

Довольно скоро к этому добавились околобожественные наставления и попытки обучить Аню молитвам, это было тем более странно, что Дашина мать на деле оказалась вовсе не кроткой бескорыстной христианкой. С первой недели она выделяла Даше и Ане деньги на карманные расходы – надо сказать, довольно щедро. Аня умилялась и удивлялась ее доброте, пока Даша не упомянула вскользь, что эти деньги – часть того, что дает каждую неделю на Анино содержание ее отец. Аня сразу же и думать об этом забыла и вспомнила только, когда денег стало неожиданно меньше. Точнее, теперь их приходилось выпрашивать – делала это, впрочем, всегда Даша. Кроме этих редких карманных денег, Аня никакой роскоши больше не видела – с первого дня она питалась в основном бутербродом на завтрак и макаронами или картошкой на ужин. Куда девалось выдаваемое отцом содержание, она не знала.

Несмотря на то что ее каждодневный быт Дашину мать не волновал, она почему-то любила вслух строить долгосрочные планы: как Аня пойдет учиться в вечернюю школу вместе с Дашей и сможет подрабатывать днем – ведь такой взрослой девушке уже неловко брать деньги у взрослых; как они поедут через месяц отдыхать в какой-то подмосковный санаторий – Аня, Даша и она. Разговоры про этот санаторий велись с первого дня. Дашина мать явно им грезила – она с восторгом описывала грязевые ванны, минеральные воды и прочие прелести этого места. Ане не очень-то хотелось ехать в какой-то санаторий – ей это казалось стариковским развлечением, но никакой опасности в разговорах она не чуяла. Они были такие абстрактные и ни к чему не обязывающие, что обычно она просто пропускала их мимо ушей.

Тем не менее на санатории все и закончилось.

Отец, наверное, догадывался, что Анины каникулы в этом году нельзя назвать образцовыми, и, возможно, даже чувствовал некоторую вину, что мало занимается дочкой. В одном из их телефонных разговоров он обронил, что мог бы отправить Аню в летний лагерь. Это было очень похоже на него: выполнить формальные родительские функции, сплавив Аню еще дальше, но тогда она об этом не думала и очень обрадовалась. Она прожила у Даши уже два месяца и начала немного уставать от неустроенности быта, однообразных развлечений и странностей Дашиной матери. Аня стеснялась признаться в этом самой себе, но иногда она начинала чувствовать себя брошенной и никому не нужной. Постоянный бардак в Дашиной комнате, который поначалу даже вызвал у Ани уважение как очевидный символ борьбы, стал раздражать. Пыльная скрипучая мебель, облупившаяся краска и сломанная дверца обувного шкафчика, раньше незаметные, тоже внезапно вышли на первый план. Разговоры о вечерней школе безнадежно заслонили все прежние их с мамой мечты о Московском университете. Тут никакой Москвой не пахло – Даша, например, должна была окончить вечернюю школу, а потом пойти в колледж учиться на повара. Если сначала Аня чувствовала огромное облегчение, что с ее плеч сняли бремя излишней амбициозности, то вскоре без этого бремени ей стало слишком легко и неуютно. Ее обижало, что на новом месте ей никто не прочил блестящего будущего, а когда она сама заикнулась о планах поступать в Москве, Дашина мать отмахнулась от нее как от мухи и сказала, что на это никогда не будет денег.

В общем, поездка в летний лагерь Аню воодушевила, и она тем же вечером сообщила Даше и ее маме, что уезжает на несколько недель.

Что тут началось!

Дашина мать моментально начала кричать. Аня никогда не видела, чтобы люди так разъярялись за считанные секунды. Как же санаторий? – визжала она. Что ты за неблагодарная дрянь? Как ты смеешь втихаря строить планы на самостоятельный отдых, когда мы с Дашей столько сделали для тебя? Не удовлетворившись криками, она принялась названивать Аниному отцу. Вы знаете, что ваша дочь обманщица? Она договорилась с нами о совместной поездке, а теперь подставила нас!

Даша ничего не кричала. За руганью своей матери и Аниными оправданиями она наблюдала с надменным спокойствием. Только поздно вечером, когда они с Аней остались вдвоем, сказала: никогда не сомневалась, что ты предательница. Поэтому у тебя и нет друзей.

Это лишило Аню всякой воли к сопротивлению. Даша сидела в комнате как немой презрительный укор, а Аня рыдала взахлеб до глубокой ночи – от обиды, от чувства, что ею воспользовались, от одиночества и стыда. Никогда за все свои четырнадцать лет она не чувствовала такого огромного зияющего отчаяния. На следующий день рано утром она собрала вещи и уехала к отцу.

У него в доме все было по-прежнему – чисто и прохладно, на холодильнике висели те же магнитики, братик ползал по ковру перед телевизором, а жена бросала на Аню взгляды. Аня ждала, что ее вот-вот захватит прежняя магия и она снова увидит, что папа – герой в сверкающих доспехах и их вместе ждет прекрасная, удивительная жизнь. Но почему-то у отца дома чувство брошенности и одиночества только возросло. Папа был тут, с ней, но Ане казалось, что он ее сторонится: он шутил слегка натянуто, отвечал невпопад, отводил глаза в сторону. Она сначала подумала, что он на нее сердится, потом – что чувствует себя виноватым, а потом – что он просто не знает, куда ее теперь девать.

Она уехала в лагерь, а вернувшись, снова стала жить с мамой.

Лежа под одеялом в спецприемнике, Аня сухими глазами пялилась в темноту. Перед ней разворачивались картины: она вспоминала голубую кружку в сеточке трещин, из которой она пила кипяченую воду у Даши дома; золотую фигурку Будды, которую папа привез с Бали; как Даша, положив на колени круглое зеркальце, давила прыщ у себя на подбородке; папу целиком – такого высокого, мужественного, с красивым удлиненным лицом. Как только она умудрялась столько лет убеждать себя, что нужна ему?

Кто-то тронул Аню за плечо, и она выпуталась из одеяла.

– Ты все-таки в порядке? – обеспокоенно спросила Майя. – Лежишь и не двигаешься. Кто к тебе приходил?

Аня села на кровати. Отвечать не хотелось, и она махнула рукой:

– Да так.

За то время, пока ее не было, Катя с Дианой раздобыли где-то шашки и сейчас азартно играли в “Чапаева”. Диана щелчками пыталась выбить шашки соперницы, Катя явно целилась в саму Диану. Наташа, по обыкновению нахмурившись, сидела на Ириной кровати над кроссвордом.

– А где Ира? – изумленно спросила Аня.

– Освободилась, пока тебя не б-было, – ответила Наташа, не отрываясь от кроссворда. – Чуть с ума не свела своим нытьем – “я так п-потолстела, я так п-потолстела, что же скажут”.

– А я, наоборот, боюсь, что из-за этой голодовки весь мой накачанный жир с задницы уйдет, – вдруг горестно сказала Майя. Все обернулись к ней. – А ведь с тех пор, как я себе задницу сделала, и полгода не прошло.

Она привстала на коленях на своей кровати и стянула с себя штаны, продемонстрировав всем восхитительно округлый зад в стрингах.

– Видите, – как ни в чем не бывало сообщила Майя, изогнувшись и указывая на маленькое красное пятнышко на бедре. Такие были у нее с двух сторон. – Сюда мне кололи жир. Жопу одним спортом не накачаешь. То есть накачать можно, но не во всех местах. Если объема на бедрах не хватает, это только хирургически исправляется.

– А жир откуда берут? – спросила Катя, издали разглядывая Майины бедра с брезгливостью, которой они вовсе не заслуживали.

– Из человека и берут. Но у меня было так мало жира, что еле-еле набралось нужное количество. Даже из коленей выкачивали! – гордо сообщила Майя и со всем возможным изяществом натянула штаны обратно.

Катя с силой щелкнула по шашке.

– А ты раньше некрасивая была?

– Почему это? Я всегда красивая была. Ну, симпатичная.

– Зачем ты тогда все это с собой делаешь? Вот если бы у меня была дочь, я бы ее убила за такое. Все, кто делает себе эти одинаковые огромные сиськи и жопу, – как с конвейера. Мне и папа всегда говорил: в женщине должна быть изюминка. Большой нос там или щелочка между зубов.

– У Ирки тогда очень большая изюминка, – захохотала Диана и метким движением выбила одну из Катиных шашек.

– Да я серьезно говорю, дура! – рассмеялась Катя. – Ты сама сегодня сказала – ты вот в теле и негритоска. Это изюминка и есть. А она что? – Катя махнула рукой на Майю. – Как барби выглядит, они все одинаковые.

– Ну я всегда хотела такой быть, – поджав губы, ответила Майя. Она села в свою любимую позу, чинно сложив руки на коленях. – Мне очень нравится. И типам моим нравится. Вообще все типы делятся на две группы – одним нужен тюнинг, а другим натурэль.

– Что нужно? – не поняла Аня. Она была даже рада, что этот дурацкий разговор завязался и отвлекает ее от размышлений об отце.

– Вот я – это тюнинг. Когда все поправлено и улучшено. А есть девочки натурэль. Это когда все типа настоящее. У них обычно маленькая грудь, детское лицо. Натурэль сейчас больше в моде. Арабским шейхам такое нравится. Но я для себя натурэль никогда не рассматривала. С самого начала хотела, чтобы у меня все-все было идеально – я поэтому так много в себя и вложила.

Наступило молчание.

– Вкладывать кучу б-баблища в то, чтобы тебя просто трахали, – протянула Наташа и отложила кроссворд. В ее голосе звучало изумление вперемешку с негодованием. Кажется, она была очень возмущена тем, что люди могут так неразумно распоряжаться деньгами.

– Да ведь Майя уже говорила нам, что, по ее мнению, женщина для мужчины – это вещь, – презрительно сказала Диана, снова как следует прицеливаясь и щелчком посылая шашку вперед. Три Катиных шашки выбило. Та недовольно цокнула. – Как тачка или часы. Все с ней понятно.

– Ничего вам не понятно, – упрямо сказала Майя и надула губы. – Я не ради типов все это делаю, а потому что мне самой нравится. Говорю же: если бы я гналась за модой, я бы выглядела совсем по-другому. И вообще, я на машину сама заработала, на квартиру сама.

– Через п-постель!

– Ну я же не виновата, что они дарят мне подарки! Зато я отлично умею считать деньги. Я экономная! И вообще умная! Только типам это не показываю.

– Почему? – спросила Катя, напряженно уставившись на шахматную доску.

– Да им это нафиг не надо. Вот у меня случай был. Пообещали познакомить с одним чуваком. Сказали – он умный, просто мама не горюй. Настоящий гений. Всего добился сам с нуля. Ну я подумала – надо соответствовать. Три дня читала газеты. Новости наизусть учила, чтобы нам было о чем поговорить. В итоге мы встретились, все было очень мило. О чем бы он ни заговаривал, я подхватывала и показывала, что могу поддержать беседу. Весь вечер старалась, как могла, так нервничала, что даже схуднула потом от стресса. И что вы думаете? Он так мне никогда больше и не перезвонил. А все потому, что мужикам такое не нужно. Я просто тогда еще маленькая была, неопытная, и не понимала. На самом деле главное, ну, поддерживать. Понимать в бытовом плане. А вся эта экономика, политика – пускай они об этом между собой перетирают.

Анины соседки синхронно посмотрели на Майю. Катя и Диана даже на секунду перестали играть. Казалось, они задумались. Аня перевела взгляд с них на Майю – та немного порозовела от спора и оглядывала сокамерниц, нахмурив бровки. Эта милая серьезность была ей к лицу.

– Ну не знаю, – наконец изрекла Диана и откинулась на подушку. Игра ей, видимо, наскучила. – Поддерживать мужиков надо, я не спорю. И это правда, что они обижаются, когда видят, что женщина в чем-то разбирается лучше. Но чтобы прямо скрывать… я лично никогда так не делала.

– Ну я не говорю, что нужно прямо скрывать! – поспешно сказала Майя. – Просто и специально умничать не надо, их это только бесит. Главное женское оружие – это хитрость.

Майя наставительно подняла вверх указательный палец – вид у нее при этом был наивно самодовольный. Она очень гордилась изреченной мудростью.

– У кого как, а лично у меня главное оружие – удар с правой, – самоуверенно сказала Катя. Она сцепила руки в замок и демонстративно хрустнула ими перед собой.

Диана рассмеялась:

– Ой-ой-ой, какие мы опасные! И часто тебе приходится применять твое главное оружие?

Катя хотела стукнуть ее, но Диана, хохоча, прикрылась одеялом. Катя сдула волос с лица.

– Да я однажды даже мента избила, – заявила она и по очереди посмотрела на всех, чтобы проверить, какое впечатление произвели ее слова.

Наташа, услышав, что кто-то избил мента, сразу же оживилась. На ее обычно мрачном лице даже проступило подобие улыбки.

– И к-как ты избила мента?

Катя повела плечами и даже чуточку зевнула, как будто от скуки.

– Да у меня дядя мент, – равнодушно сказала она. – Начальник в одном отделе. Он мне сам фактически разрешил этих ментов избить.

– Это как?

– Ну это давно было, лет десять назад. Мы возвращались с друзьями домой. Трое парней и я. Им всем было лет по восемнадцать – девятнадцать, а мне пятнадцать. Шли вечером вдоль дороги, ржали, ничего особенного не делали. Даже пьяными особо не были. Останавливается возле нас полицейская тачка, оттуда выходят два чувака. Начинают до нас докапываться, типа мы нетрезвые и вообще непонятно, под чем. А мы выпили по паре банок пива всего, ничего особенного. Ну, мои пацаны бычку включили. Реально – чё они лезут, мы шли себе, ничего не делали. Короче, кто-то кого-то толкнул, и понеслась. Нас всех отмудохали прямо там, запихнули в машину, привезли в участок, заперли в какой-то комнате и там еще добавили.

– Какой ужас! – воскликнула Майя. От волнения она глубоко вздохнула, и ее тюнингованная грудь высоко приподнялась.

– Короче, эти менты не знали, кого задержали, а мой дядя как раз был начальником в этом ОВД. Но мы ничего не сказали. Менты нас посадили по камерам – точнее, меня одну в камеру, а пацанов в обезьянник. И мы там просидели до утра. Я сидела и думала, что же я сделаю с тем ментом, который меня пиздил. Он молодой был и какой-то чучмек, но при этом с крестиком. У него этот крестик вывалился из-под формы в процессе. Я сидела и думала, как задушила бы его этим крестиком, лицемера сраного. Короче, утром мой дядя пришел на работу и нас нашел. Офигел, конечно. У меня реально синяк был на полщеки. Ну, он нас выпустил, сказал подождать, а потом пришел и говорит – те, кто вас вчера избивал, вот в этой комнате. Я камеры в ней отключил. Идите внутрь, у вас есть пятнадцать минут. И дал нам полицейские дубинки.

– Что, прямо так и сказал?! И дал дубинки? – недоверчиво спросила Диана. Она выбралась из-под одеяла и слушала Катю с возрастающим скепсисом. – Да никогда не поверю.

– Ну не верь! Я говорю как есть. Могу дальше не рассказывать.

“Рассказывай, рассказывай!” – заголосили все, тараща глаза на Катю.

Она сурово помолчала для острастки, но потом смилостивилась и продолжила:

– Ну, мы зашли в комнату, там сидели эти два мента. Один сразу начал ныть, что они, мол, не знали, а второй, тот самый чучмек, сидел, смотрел свысока и ничего не говорил. Меня так это взбесило, что я его этой дубинкой и отхуярила. Классно было.

Все помолчали.

– Крестиком не у-удушила? – спросила Наташа.

– Не. Я с него этот крестик просто сорвала. Но даже не специально, просто он опять вывалился у него из-под рубашки, ну я и дернула. И поделом, тоже мне, православный, бля.

– И чем все закончилось? – поинтересовалась Аня.

Катя пожала плечами:

– Да ничем. Ну, чучмек этот умер через неделю.

– От того, что ты его избила?!

Катя поморщилась:

– Да нет, ты дура, что ли? Его машина сбила, ничего особенного. Просто совпало так. Мне дядя сказал. Да и не жалко вообще-то.

– П-правильно, – снова мрачно, но с оттенком одобрения сказала Наташа. – Смерть м-мусорам. Сигареты у нас остались?

Диана заглянула в мятую пачку и покачала головой.

– Что-то все вокруг вас постоянно умирают, – ворчливо заметила Аня.

Катя вдруг резко повернулась и пронзительно посмотрела ей прямо в лицо. Аня приросла к кровати.

– А вокруг тебя что, не так?

– Не так, – растерялась Аня. – У меня все живы.

Катя сразу же отвернулась, но Аня еще некоторое время чувствовала на себе отпечаток ее взгляда. Ей стало не по себе.

Остальные тем временем обсуждали, где раздобыть сигарет. Идею заслать в другую камеру гонца – то есть коридорного мента – сразу отмели: в этой смене явно не принято помогать страждущим. Наташа предложила покурить чай или веник, но этот вариант не пришелся остальным по вкусу. В конце концов Катя сдалась и принялась ковыряться в пепельнице. Найдя относительно длинный окурок, она подожгла его и не без брезгливости затянулась. Теперь уже Наташа наблюдала за ней с явным отвращением – видимо, по ее тюремным стандартам курить старые бычки было не слишком почетно.

Ближе к вечеру всех повели на прогулку. Аня не пошла. Ей хотелось остаться одной, хотя она и понимала, что под прицелом камеры ее одиночество будет мнимым. Оказалось, что это не единственная проблема: как только ее соседки вышли и их голоса стихли в коридоре, звук радиоприемника моментально заполнил собой все пространство. До этого его хотя бы нейтрализовывали разговоры – теперь же Аня осталась с радио один на один. Этот поединок был настолько суров, что вскоре она пересела на подоконник и стала слушать сокамерниц. Те как раз разжились одной сигаретой и раскуривали ее по кругу, благостно обсуждая какую-то чепуху.

Аниных друзей все не было. Несколько раз в ворота звонили, и Аня внутренне подбиралась от предвкушения, но за ней так никто и не заходил. Соседки уже вернулись с прогулки, когда лязгнул замок и на пороге показалась дежурная-робот. Аня приготовилась.

– Андерсен, на выход, – сказала дежурная.

Майя вскочила с кровати, кажется впервые забыв про свою грациозность. Она схватила пакет, потом бросила его и принялась натягивать спортивную кофту, снова схватила пакет, метнулась к зеркалу, а потом к дежурной. У самого порога она вдруг ойкнула, развернулась и бросилась прощаться. Перецеловав всех, сияя от счастья, она снова метнулась к дежурной, смешно семеня своими оленьими ногами на высоченной платформе. Она так суетилась, словно боялась, что полицейская сейчас передумает и оставит ее в камере. На прощание она еще раз махнула соседкам рукой и скрылась за дверью.

– Завидую ей, – печально сказала Диана. – А мне еще эта ночь осталась и завтрашняя.

– Надо сегодня в душ п-п-попроситься, – угрюмо сказала Наташа. – Хоть голову перед выходом п-помою. А то меня муж завтра увидит, не узнает.

В замке снова заворочался ключ. Все изумленно посмотрели на дверь. Аня в первое мгновение подумала, что Майя что-то забыла и вернулась, но нет – в дверном проеме появился каменномордый мент с большим белым пакетом в руках. Он сделал шаг в камеру и поставил пакет на пол. Следом за ним вошла дежурная с бумажкой в руках.

– Романова кто? – спросила она с недовольным видом. Кажется, это был первый раз, когда на ее лице появилась хоть какая-то эмоция.

– Я, – недоуменно сказала Аня.

– Тебе передача. Распишись.

Аня взяла протянутую бумажку и посмотрела на нее. В строчке “от кого” стояло имя одного из ее друзей.

– А свидание? – спросила Аня.

– Было у тебя уже свидание, – отрезала дежурная.

– Да ведь… – изумленно пробормотала Аня, в первую секунду даже не сообразив, что та имеет в виду, – мне же не нужно было свидание с отцом! Я же его не просила.

Дежурная пожала плечами:

– Я откуда знаю, что тебе нужно, а что не нужно. Он написал заявление на свидание как родственник. Кстати, тебе его тоже нужно будет подписать.

Аня продолжала стоять, потрясенно глядя в листок.

– Ты расписываться будешь? – взвизгнула дежурная. Ее голос, как бывало раньше, моментально взлетел на высоту и тут же упал, словно случайно на секунду выкрутили громкость.

Аня вспылила. Мало того что отец невольно украл у нее свидание, так еще и дежурная делает вид, что так и надо. В конечном счете это ведь все ее вина – могла ведь объяснить, предупредить, а она вместо этого лишила ее единственной долгожданной радости за день.

– Не тыкайте мне! – рявкнула Аня.

Дежурная, больше ни слова не говоря, смотрела на нее пустыми глазами. Ее маленький рот был плотно сжат.

Аня размашисто расписалась в листке и ткнула его полицейской. Та аккуратно взяла его и, сложив вдвое, медленно, старательно провела пальцами по сгибу. Губы у нее не разжимались. Закончив возиться с листком, она, так больше ничего и не сказав, вышла из камеры. Каменномордый мент вышел вслед за ней.

– А что там тебе передали? – с любопытством спросила Катя.

Аня вяло махнула рукой – мол, хочешь – смотри. Катю не пришлось упрашивать. Легко вскочив с Дианиной кровати, она в два прыжка оказалась возле пакета и с увлечением принялась рыться в его содержимом. Аня снова подумала, что во всех Катиных движениях и повадках было что-то хищное. “О, чипсы! – между тем радовалась Катя, извлекая из пакета пачку, любуясь и кидая ее обратно. – Сникерс! Сигареты!”

При упоминании сигарет остальные Анины сокамерницы тоже ожили.

– Ты же не куришь, – заметила Диана, ловко распечатывая пачку, которую кинула ей Катя.

– Это для вас, – мрачно ответила Аня. Ее саму теперь ничего не радовало.

Однако постепенно ее настроение стало налаживаться – сначала Наташа договорилась, что их отведут в душ, а потом они заварили чай и устроили настоящий пир, хаотично поедая сухарики и шоколадки. На дне пакета в самом деле отыскался фиолетовый лук, над которым очень потешались Анины соседки. Аня сообщила, что завтра возьмет его на обед и они все будут ей только завидовать.

Подобревшая от еды Наташа заявила, что сейчас научит остальных пить чифирь. Она распотрошила несколько чайных пакетиков, высыпала их содержимое в стакан и залила его кипятком. Это, конечно, одно название, а не чифирь, говорила она. Настоящий нужно варить на огне, но в их ситуации сойдет и так. Пить чифирь нужно было обязательно по кругу из одного стакана – делать пару глотков и передавать следующему. Аня скептически отхлебнула из стакана – чай был горячим и таким горьким, что вязал рот. Все отпили по очереди и последовательно скривились. Наташа была очень довольна эффектом.

В душе засорился слив в очередной кабинке, теперь там работало только три. Сокамерницам опять пришлось идти по очереди. На этот раз Аня легко уступила – ее даже радовало, что душ каждый раз достается ей в полное распоряжение. Оставшись одна, Аня вдруг почувствовала удивительное спокойствие. В конце концов, думала она, лежа на кровати, заканчивается пятый день, а с учетом ночевки в ОВД – даже шестой. До выхода остается совсем немного, а когда есть вкусная еда и душ, терпеть спецприемник становится намного легче.

Девушки вернулись вскоре, распаренные и веселые. Аня вскочила с кровати.

– А ты куда? – спросила у нее каменномордая женщина с накрашенными глазами.

– Как куда? В душ, – настороженно сказала Аня.

– Поздно уже в душ ходить. Надо было раньше. Или с ними.

– У вас же три кабинки работают, куда я с ними?

– Ничего не знаю, – отрезала женщина и кивнула на Наташу. – Мне дежурная сказала вообще только ее в душ отвести, потому что она завтра выходит. Уговора на всю камеру не было. Да и сейчас отбой уже будет.

Не глядя на вытянувшееся Анино лицо, она вышла и заперла дверь.

– Вот сука, – сказала Диана и сочувственно похлопала Аню по плечу.

От Дианы возмутительно хорошо пахло шампунем.

– Это все дежурная, – убитым голосом проговорила Аня. – Это она специально.

– Может, и д-дежурная, – отозвалась Наташа. Стоя перед зеркалом, она скручивала из своих жидких волос крохотный тугой пучок. – Т-ты ей не очень нравишься, к-кажется.

Аня плюхнулась на кровать с несчастным видом.

– Да не расстраивайся, – сказала Диана. Она отошла к своей кровати и теперь сушила голову полотенцем. Ее волосы вихрились черными блестящими кудряшками. – Завтра будет нормальная смена, завтра сходишь.

Аня уныло кивнула.

Отбоя не было еще долго, что лишний раз свидетельствовало о коварстве ментов. Аню даже начало клонить в сон – кажется, ее режим окончательно перестроился под ритм спецприемника. На обходе к ним зашла испуганная девочка-полицейская. Аня сегодня ее еще не видела. Запинаясь, она спросила, все ли у них в порядке, услышала нестройное “да” и выскочила из камеры. Свет тут же погас, только над дверью, как обычно, осталась гореть тусклая розоватая лампа. Через несколько минут выключили и радио. Медленно погружаясь в сон, Аня слышала, как чиркает зажигалка и шепотом переговариваются Катя с Дианой.

Ане снилось, что она идет по бескрайней заснеженной равнине. Стояла глухая ночь, безлунная и беззвездная, но снег был таким чистым, что казалось, светился сам по себе. Его ровную нетронутую гладь то там, то здесь прорезали глыбы льда, напоминавшие сломанные зубы. Сначала Ане казалось, что кроме снега и ледников здесь больше ничего нет, но потом она заметила далеко впереди оранжевую точка костра. Аня двинулась к ней.

Почти сразу она разглядела у костра темную фигуру. С такого расстояния невозможно было понять, что это за существо, но на человека оно не походило – Аня была готова поклясться, что смутно различает над его головой рога.

Только когда она приблизилась почти вплотную, стало понятно, что это все же человек. Одет он был в доспехи, а на его низко опущенной голове покоился рогатый шлем. Металл был такой зеркальной чистоты, что огонь разливался по нему как зарево. Аниного появления человек как будто не заметил.

Аня опустилась на камень, лежащий по другую сторону костра, и наклонила голову, чтобы заглянуть воину в лицо.

Это была Катя, точнее, какая-то невозможная, прекрасная ее версия. Казалось, что каждую черту Катиного лица довели до высшей, надмирной гармонии. Кожа у нее была белоснежной, как фарфор, скулы, нос и лоб вылеплены безупречно, глаза – немыслимо голубые. Она отрешенно смотрела в огонь. Аня сидела, затаив дыхание, боясь шелохнуться, не отводя взгляд. Ей казалось, что она как странник в пустыне – скитаясь, набрела наконец на источник и не может от него оторваться. Катина красота была упоительной – не насмотришься. Окружавшее их ледяное царство, молчаливое и безлюдное, обрамляло ее как идеальная оправа.

Они очень долго сидели в полной тишине, пока Аня не осмелилась на секунду отвести взгляд от Катиного лица и посмотреть, что же она делает.

Из Катиных рук до земли струилась тонкая серебристая цепочка, которую Аня не заметила поначалу. Держа ее кончиками пальцев, Катя тянула ее за край и, отмерив небольшой отрезок, без видимых усилий обрывала. Цепочка была такая длинная, что конца ее не было видно в снегу. Вся она была унизана крохотными бубенчиками – так сначала подумала Аня, – они трепетали и блестели в свете костра. Аня присмотрелась внимательнее и вдруг поняла, что это не бубенчики, а маленькие крестики.

– Что ты делаешь? – изумленно спросила она и поразилась тому, как резко в окружающей тишине прозвучал ее голос.

Очень, очень медленно, словно преодолевая невозможное сопротивление, Катя подняла глаза и посмотрела на Аню.

Ане показалось, что ей на плечи легла гора – неимоверная тяжесть пригнула ее к земле. Катин взгляд был почти осязаем, и он давил Аню, плющил, размазывал по снегу. Она хотела попросить, чтобы Катя на нее не смотрела, но не смогла открыть рот – челюсти сомкнулись так, что казалось, зубы сейчас раскрошатся. Аня съехала с камня в снег, не в силах пошевелить даже пальцем руки. Она попыталась вздохнуть и не смогла – грудь не подымалась. Стало ясно, что она сейчас умрет, но эта мысль почему-то совсем не испугала Аню. Катина красота настолько превозмогала все вокруг, что даже страх перед ней отступал. Аня смотрела и смотрела на нее, пока не закрыла глаза.

А в следующую секунду открыла их, словно вынырнула. Она лежала на кровати в спецприемнике, была ночь. Аня страшно замерзла. Окно опять оставили открытым, и даже одеяло не спасало – неудивительно, что ей снилась снежная пустыня. Полежав несколько минут комочком в надежде согреться, Аня сдалась. Решительно откинув одеяло, она быстро по ледяному полу подбежала к окну. Снаружи ярко светила луна. Аня захлопнула форточку и повернулась, чтобы юркнуть обратно в кровать.