Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

– Еще чего, – буркнул Виктор Иванович. – Сам сходи. Я тебе в прислужники не нанимался.

– Да чё ты сразу. Я ж просто попросил. Ну ладно, и схожу. Не видишь ты, что ли, я с девушкой красивой общался.

Сергей встал и разболтанной походкой направился на кухню, а Аня снова села за стол. Присутствие других людей и особенно знакомого Виктора Ивановича вернуло ей уверенность.

К сожалению, Сергей не заставил себя долго ждать и через минуту снова плюхнулся на лавку рядом с Аней. Она опять демонстративно отодвинулась.

– Что, одна ты теперь осталась? – тем временем добродушно расспрашивал ее Виктор Иванович. – Долго тебе еще тут куковать?

– Слышь, дед, не разговаривай с ней, – надменно перебил его Сергей. – Она ни с кем разговаривать не хочет, только со мной. Правда, зайчонок? У нас любовь.

Аня уставилась на него с ошеломленным видом. Ничего подобного с ней никогда не происходило – или, по крайней мере, так давно не происходило, что она забыла, как реагировать. То, как Сергей держался, казалось Ане немыслимым. В голову пришло сравнение, что она как аристократка, перед которой на стол шмякнулся таракан: так растерялась, что не знает – позволительно ли визжать и бить его тапком или нужно собрать волю в кулак и игнорировать.

– Я тебе не зайчонок, – промямлила наконец Аня и тут же с досадой подумала, что из всех ответов она выбрала худший.

– А кто ты? – тут же засюсюкал Сергей, приподняв брови, словно ее слова очень его позабавили. – Рыбка? Котик? Буду тебя называть, как ты скажешь.

– Не надо меня никак называть, – огрызнулась Аня. – Вообще не надо со мной разговаривать.

– У-у-у, да ты девчонка с характером. Мне такие нравятся! – обрадовался Сергей и опять пододвинулся к ней вплотную, прижавшись своим бедром к Аниному.

Аня снова вскочила и пересела на противоположную сторону стола, где расположился Виктор Иванович с незаметным баландером.

– Да отстань ты от нее, – проворчал Виктор Иванович. – Не видишь, что ли, бегает от тебя.

– Ты в наши отношения не лезь, в миску свою смотри, – надменно бросил Сергей и, повернувшись к Ане, вновь расплылся в своей сытой улыбке. – А за что ты сюда попала, красавица?

Аня хотела было снова огрызнуться, но вдруг подумала – а что, если правдивый ответ его отпугнет?

– За политику. На митинги хожу.

– За поли-и-итику? И я за политику!

– И ты? – почти с ужасом переспросила Аня.

– Конечно. Меня без прав мусора поймали, а батя отказался бабки платить. Такая у него политика!

Сергей расхохотался тоненьким смехом. Аня запихнула в рот последнюю ложку каши и решительно встала.

– Кипятка мне нальете, пожалуйста? – попросила она Виктора Ивановича.

– Конечно, давай сюда, – тут же засуетился он.

– Сам налью! – встрял Сергей и грубо выхватил у него бутылку. – Все для тебя делать буду, красавица, вот увидишь, – приторно добавил он, поворачиваясь к Ане.

Когда он скрылся на кухне, Аня только порадовалась. Она слышала, как звонко журчит вода, наполняя бутылку, и чувствовала облегчение, что сейчас наконец-то сможет спрятаться в своей камере, где никого больше не будет.

Сергей поставил бутылку на бортик окошка для раздачи и выразительно посмотрел на Аню. Она нехотя подошла и протянула руку.

– Не-а, – игриво сказал Сергей, накрывая горлышко бутылки ладонью. – Отдам за поцелуй.

– Чего? – снова опешила Аня.

Сергей повернулся к ней щекой и два раза стукнул по ней пальцем.

– Ты совсем с ума сошел?! – вспылила Аня. – Ты что ко мне пристал? Дай сюда!

Она рванула бутылку за ручку – описав в воздухе полукруг, она повисла у Ани в руке. К счастью, не расплескалась – крышка была закручена плотно. Сверкая глазами, Аня выскочила из столовой, слыша, как Сергей прощается с ней “до прогулки”.

Спустившись с лестницы, Аня обнаружила, что выход в коридор, где находились камеры, заперт. Она гневно потрясла решетку. В глубине души Аня немного боялась, что приставучий Сергей пойдет за ней, а бежать будет некуда.

– А вы разве не должны меня караулить, пока я на обед хожу? – накинулась она на мальчика-полицейского, когда он наконец подошел к решетке. Судя по его лицу, Анина претензия застала его врасплох.

– А что, надо было? – растерянно спросил он.

Аня хотела возмутиться, заявить, что в их отсутствие к ней приставал какой-то идиот, но в последний момент остановилась. Ябедничать было совсем уж глупо. Приняв надменный вид, она прошествовала мимо полицейского в открытую решетку, подождала, пока он поспешно отпер перед ней дверь камеры, и скрылась внутри.

Оставшись одна, Аня заварила себе чай, устроилась на кровати и снова взялась за книгу. Из головы у нее, однако, не шел Сергей с его приставаниями. Странно, наверное, было придавать этому такое значение, но контраст между тем, что Аня привыкла считать оскорбительным, и тем, что считалось таковым у большинства, был слишком явным.

Аня начала осознанно считать себя феминисткой примерно тогда же, когда увлеклась политикой. Сейчас она объясняла это тем, что ей просто стало нужно постоянно за что-то бороться – за свободную Россию или за права женщин, не имело значения. Нельзя сказать, что прежде она отличалась консервативностью – Аня вообще не задумывалась о таких вещах. Это теперь, четко относя себя к социальной группе “женщины”, она воинственно отстаивала свои права – раньше, пока она никуда себя не относила, она и не чувствовала себя ущемленной.

Проблемы с женскими правами, по Аниному наблюдению, разделялись на два типа: одни было принято осуждать, над другими – смеяться. К первым относилось домашнее насилие или женское обрезание, а ко вторым – вещи менее очевидные и оттого более дискуссионные. Позволительно ли мужчине делать женщине на работе комплимент за внешность? Можно ли использовать слово “проститутка” как ругательство? Насколько уместно рекламировать машины с помощью полуобнаженных моделей? Это обсуждали в фейсбуке, и Аня с большим увлечением читала все посты. В ходе таких споров обязательно возникал человек, который укоризненно напоминал, что, пока сытая московская публика выясняет допустимость слова “телочка”, в остальной России женщин насилуют и убивают. Спорщики всегда были вынуждены оправдываться, и Аню это злило: она вовсе не считала, что одна проблема реальнее другой, но также прекрасно знала, что ей самой повезло. Она находилась на вершине пирамиды, на которой было позволено вести просвещенные дискуссии и интересоваться более тонкими вещами. Эта вершина была крохотная, как острие иголки, а ниже сгущался дремучий ужас, где женщины боролись за право оставаться целыми, невредимыми и живыми. Аня об этом помнила, но не могла не радоваться, что для нее обстоятельства сложились иначе.

Топчась на своей вершине много лет, Аня почти перестала бояться с нее упасть. Ее родственники, друзья и знакомые обступали Аню стеной, за которой она чувствовала себя в безопасности и не задумывалась о том, что может оказаться в менее дружелюбной обстановке. Спецприемник напоминал, что на самом деле это довольно просто. И дело было не в особенной ужасности этого конкретного места. Аня мрачно думала, что большинство мест довольно ужасно, если делать о них вывод по тому, как в них относятся к женщинам. Неважно, насколько образованны или успешны люди, неважно даже, какого они пола, – идея превосходства мужчин впаяна в головы почти всем.

Аня подумала про свою практику в МИДе. Контингент там заметно отличался от тюремного, но сексизм процветал едва ли не больше. Сегрегация людей по половому признаку возводилась там в непреложный закон. Мужчины, работавшие дипломатами, считались высшей кастой, а женщины, занимавшие технические должности, – низшей. В департаменте, куда определили Аню, женщина-дипломат была только одна. Она выглядела старше своих лет, мало разговаривала, носила очки, а зимой – старомодную меховую шапку. Аня ее сторонилась и даже испытывала к ней нечто вроде сочувствия – она производила впечатление нелюдимого и несчастного человека.

Все остальные девушки, окружавшие Аню, работали бухгалтершами, машинистками и секретаршами. Все они были молоды, нарядно одеты, ходили только компаниями и напоминали Ане стайки маленьких разноцветных рыбок. Водились они в основном в одном большом кабинете. Был еще загадочный отдел специальных женщин, которые читали и конспектировали зарубежную прессу, но они работали только до двух часов дня, поэтому считались отщепенками даже по меркам технического персонала. МИД просыпался после четырех вечера, когда начинал брезжить конец рабочего дня и все становились расслабленнее и игривее.

Большую часть времени девушки-рыбки просиживали в своем большом кабинете за шкафом, где обсуждали разные жизненные неурядицы и пили чай с конфетами. Иногда они делали что-то по работе, но это считалось почти дурным тоном – хорошим было ускользнуть из сетей любых трудовых обязанностей. Некоторые из них курили. Курилка располагалась на лестнице с огромным окном в пол, возле которого зимой было очень холодно. Аня тоже курила и потому ходила на лестницу со всеми. Девушки-рыбки вообще быстро приняли ее к себе. Сидеть вместе с ними за шкафом и слушать разговоры было самой приятной частью Аниного рабочего дня. Ее завораживало то, о каких простых житейских вещах они говорили.

Большинство девушек в департаменте были свободны, поэтому все их разговоры вращались вокруг двух целей: выйти замуж за дипломата или уехать в заграничную командировку и там выйти замуж за дипломата. День-деньской они обсуждали, не появилось ли свободное местечко где-нибудь в посольстве и как близко от второго секретаря Иванова кто-нибудь из них оказался в лифте.

Проблема заключалась в том, что средний возраст женихов в их департаменте был около пятидесяти, и это заметно сужало фронт. Была и другая проблема: возраст никак не сказывался на игривости – пожилые дипломаты обожали кокетничать с девушками-рыбками, а тем приходилось по инерции кокетничать в ответ. Сложно проявлять избирательность, когда флирт лежит в основе трудового поведения.

Нестарых дипломатов в департаменте было четверо, и девушки-рыбки интересовались в основном ими. Самой выгодной партией считался куратор Аниной практики – молодой и подающий надежды дипломат, который в свои тридцать три уже был первым секретарем (по меркам МИДа – головокружительная карьера). Вторым в очереди был серьезный мужчина с темными романтическими кудрями, напоминавший Ане постаревшего Ленского. Третьим – добродушный пухлый дядечка, Аня знала про него только то, что он несколько лет провел в Зимбабве, где заболел малярией. Четвертый был самый молодой и таинственный – про него ходили слухи, будто он сделал что-то настолько непозволительное, что его даже понизили из второго секретаря до третьего (по меркам МИДа – страшная кара). На девушек-рыбок он смотрел так плотоядно, что они моментально заливались краской и хихикали. Ане в его присутствии было неуютно. Постоянно казалось, будто с ней что-то не так – волосы торчат или блузка неаккуратно заправлена.

Анина работа заключалась в том, что она сидела в крохотной каморке в полуподвальном помещении и отвечала на телефон. Телефон трезвонил беспрерывно: в основном это были люди, которые не смогли дозвониться в справочную. Аня всегда любезно и иногда подолгу с ними разговаривала – кроме этого и посиделок за шкафом, развлечений у нее не было. В ее каморке стоял допотопный компьютер с интернетом через диал-ап, на котором любой сайт грузился по нескольку минут, – впрочем, у нее хотя бы был интернет, а больше никто похвастаться этим не мог. Учитывая, что Аня работала в департаменте информации и печати, такая корпоративная политика вызывала вопросы.

Помимо ответов на звонки, Аня помогала дипломатам с аккредитацией иностранных журналистов. Дело это было совсем непыльное: всего-то заполнить пару бумажек. Почти все дипломаты справлялись с этим сами (поток документов был крохотный), кроме одного. С первого дня Аниного появления в департаменте он прицепился к ней как репей. Звали его Борис Борисович, он был пожилой, вальяжный и преисполненный явно избыточной мудрости, которую очень стремился Ане передать. Принося ей документы на аккредитацию, он не оставлял их на столе, а становился за Аниной спиной, положив руку на спинку ее кресла, и пристально следил, как она их заполняет. Иногда он склонялся над Аней (всегда чересчур низко) и указывал своим коротким пальцем на ошибку. Он без конца звонил на телефон, стоявший в ее кабинете, и вызывал Аню к себе. Однажды, строго оглядев Аню с ног до головы, он назидательно сказал, что ей как будущему дипломату ходить в джинсах не полагается. В другой раз подарил ей пригласительный на праздник в посольстве Индии (Аня потом долго ломала голову, не намекал ли он на совместный поход). В третий раз он неожиданно ударился в воспоминания и, ностальгически глядя в окно, сообщил, что на кожаном диване, на котором сидит Аня (и куда он сам ее определил, несмотря на стоящий перед его столом стул), однажды сиживала Маргарет Тэтчер.

Спустя две недели Аня начала избегать Бориса Борисовича, спустя месяц – шарахаться, завидев его в коридоре. В попытках спастись от его чрезмерного внимания она стала хуже заполнять документы на аккредитацию, надеясь, что он разочаруется и оставит ее в покое, но получила обратный эффект – он стал звать ее к себе чаще и с удовольствием отчитывать.

Во время одного из сеансов нравоучений в кабинет вошел тот самый таинственный дипломат. Он так редко появлялся в департаменте, что Аня спустя месяц не была с ним знакома. Прислонившись к дверному косяку, он некоторое время слушал, как Борис Борисович преподает Ане жизненные уроки, пока тот, не выдержав, не повернулся к нему и не спросил раздраженно:

– Ты что-то хотел?

– Я к Федорову, – сказал таинственный дипломат и кивнул головой на один из пустых столов. Федоров был Аниным куратором. Так рано он не приходил – впрочем, как и остальные дипломаты, занимавшие кабинет. Только Борис Борисович являлся ни свет ни заря, что отдельно злило Аню – если она опаздывала, он вызывал ее и читал мораль.

– Его нет, – сухо констатировал Борис Борисович.

– Я вижу, – ответил таинственный дипломат, но с места не сдвинулся. Он скрестил руки на груди и, ухмыляясь, разглядывал Аню и Бориса Борисовича.

– Еще что-нибудь? – с враждебностью в голосе спросил Борис Борисович. Зрители явно мешали ему получать удовольствие от выговора, и он хотел поскорее от них избавиться.

– Она мне нужна, – сказал таинственный дипломат и как бы нехотя кивнул на Аню. Аня моментально почувствовала, как заполыхали у нее щеки – стать объектом его внимания было ужасно неловко.

– Как только я договорю с Анной, она к тебе подойдет.

– Она мне нужна сейчас, – продолжая как ни в чем не бывало улыбаться, сказал таинственный дипломат.

Борис Борисович даже порозовел от негодования, но повернулся к Ане и сквозь зубы сказал:

– Ну раз “сейчас”, то можете идти.

Аня прошмыгнула в открытую дверь следом за дипломатом и остановилась в коридоре, выжидательно на него глядя. Тот изучал ее с выражением веселого интереса на лице. Аня невольно потупилась и нервно убрала волосы за ухо.

– Ну, – наконец проговорил он, – скажи спасибо.

– Спасибо, – пробормотала Аня.

– Ты новая практикантка?

– Ага.

– Из МГИМО?

– Ага.

– Как зовут?

– Аня.

– А меня Андрей.

– А отчество? – пролепетала Аня, поднимая глаза и тут же снова их опуская, – таинственный дипломат продолжал рыскать по ней взглядом. Она чувствовала себя экспонатом на витрине.

– А что, я такой старый? – засмеялся дипломат.

– Нет, но не могу же я называть вас без отчества.

– Павлович. Но ты, пожалуйста, называй. Кто у тебя куратор?

– Федоров.

– Отличный куратор. Научит тебя только хорошему. – Андрей Павлович произнес это таким игривым тоном, что Ане в его словах померещилась двусмысленность.

Она неуверенно переступила с ноги на ногу.

– Я пойду, если я вам не нужна?

– И как тебе здесь работается? – игнорируя ее вопрос, спросил Андрей Павлович.

– Нормально.

– Вообще мы с ребятами сегодня собирались посидеть вечерком. Хочешь с нами? Ты вообще пьешь?

Аня вытаращила глаза, не зная, чему удивляться больше – тому, что ее пригласили, или тому, что она произвела впечатление непьющей.

– Пью.

Андрей Павлович улыбнулся широчайшей и совсем не доброй улыбкой.

– Тогда я зайду за тобой. Ты в секретарской каморке сидишь? Ну, до вечера.

Весь день Аня провела как на иголках. Первый час она пребывала в приятном возбуждении от того, что на нее обратили внимание. Позже возбуждение угасло, сменившись сомнениями. Таинственный дипломат ее позвал, а остальные? Они, возможно, вовсе не будут в восторге от ее компании. Да и ей самой это зачем – сидеть со взрослыми дядьками и не сметь поддержать разговор? Сомнения усиливались по мере приближения вечера, пока Аня окончательно не приняла взрослое взвешенное решение не ходить. Она стала ждать, когда за ней придет Андрей Павлович, чтобы извиниться и направиться домой, но за ней никто не приходил. Чем больше Аня ждала, тем больше в ней росло волнение – а вдруг про нее забыли? Это было тревожное чувство. Одно дело отказываться, когда тебя зовут, другое дело сидеть в пустом ожидании.

День казался ужасно длинным, но это было даже к лучшему: каждый раз, когда Аня бросала взгляд на часы в углу экрана и убеждалась, что для вечеринки еще рано, она немного успокаивалась. Она постоянно прислушивалась к голосам в коридоре и пыталась определить по ним, что там происходит. Что бы ни происходило, к ней в каморку по-прежнему никто не заходил. Разозлившись, Аня строго сказала себе, что ждет ровно до восемнадцати тридцати и уходит в любом случае.

И как только она дала себе это обещание, на ее пороге материализовался Андрей Павлович.

– Мы сейчас идем в магазин. Ты что будешь пить?

– Вино, – брякнула Аня, прежде чем успела вспомнить, что собиралась отказаться.

Спустя полчаса она сидела в кабинете Бориса Борисовича с пластиковым стаканчиком в руке и, робея, разглядывала собравшихся. Сам Борис Борисович уже давно ушел, и тут сидели только “женихи” и еще парочка неизвестных Ане дипломатов – по всей видимости, из другого департамента. На Аню либо вовсе не обращали внимания, либо реагировали с отстраненной доброжелательностью, что ее совершенно устраивало. Только Андрей Павлович одаривал ее вниманием, не забывая подливать вино и временами задавая ей полушутливые вопросы о работе.

В разгар вечера дверь в кабинет открылась, и внутрь стремительно вошел куратор Аниной практики. Она приросла к дивану, от ужаса едва не сплющив стаканчик в руке. Наверное, ворвись на вечеринку ее родители, Аня испугалась бы меньше. Куратор хоть и был молод, держался с ней всегда так строго и сухо, что Аня его побаивалась. Что он подумает о ней, застукав здесь, и что скажет, не хотелось даже воображать.

Он прошел к столу и со стуком поставил на него портфель. Потом оглядел собравшихся и, заметив Аню, удивленно хмыкнул. От страха у нее потемнело в глазах. Кто-то протянул ему стакан, но он с достоинством покачал головой. Аня испуганно покосилась на Андрея Павловича, сидевшего неподалеку. Это он позвал их в кабинет Бориса Борисовича, где сидел куратор. Очевидно, пить здесь не разрешалось. Андрей Павлович тем не менее имел самый беззаботный вид, словно ничего особенно не происходило.

В этот момент Анин куратор решительно откинул крышку портфеля. Из него торчали, поблескивая, две бутылки “Арсенального крепкого”.

Благодаря неустанной заботе Андрея Павловича, Аня в тот вечер совершенно напилась. Когда она уходила, в кабинете почти никого не оставалось. Ее куратор сидел, развалившись, с противоположного конца тэтчеровского дивана и своими пунцовыми щеками напоминал окосевшего ренессансного ангелка.

Несмотря на Анины вялые протесты, Андрей Павлович пошел ее провожать. Перед такси он чмокнул ее в щеку сухими губами, что удивило бы ее больше, будь она трезвее.

На следующий день Аня проснулась за полчаса до начала рабочего дня и в страшном похмелье. Плохо соображая, она впопыхах собралась и ринулась в МИД, мрачно представляя, какой пыткой сегодня ей покажутся нравоучения Бориса Борисовича. По пути она мучительно вспоминала все, что происходило вчера: как договорилась со своим куратором общаться на “ты” (невозможное сегодня панибратство), как на спор выпила залпом огромную кружку вина (неудивительно, что ей так плохо), как обсуждала с Андреем Павловичем свою личную жизнь. Дойдя до этого воспоминания, Аня обмерла. С какой стати она вообще стала с ним это обсуждать? Вчера ей несколько раз звонил общежитский поклонник, и Андрей Павлович, видя высвечивающееся на телефоне мужское имя, увлеченно это комментировал. Но она сама, она сама – почему вместо того, чтобы отмолчаться или пошутить, она принялась делиться с ним личными подробностями?

В метро Аня схватилась за голову двумя руками. Никогда не попадаться больше Андрею Павловичу на глаза. Не пить ни грамма, особенно с дипломатами. Надеяться, что они забудут о ее поведении, а по окончании практики бежать из этого департамента, сверкая пятками.

Первым, кого Аня встретила, вбегая в МИД, был Андрей Павлович.

– О-о-о, – обрадовался он, – как ты?

Он выглядел более помятым, чем обычно, и катил перед собой тележку из “Перекрестка” (название магазина было напечатано на ручке) с горой папок.

Аня испытала только одно желание – немедленно провалиться сквозь землю, но в мире не было места таким чудесам. Попытавшись принять свой самый беспечный и расслабленный вид (и преуспев только в ужасном перекосе лица), Аня пожала плечами. Ей не хотелось лишний раз открывать рот, чтобы не сразить собеседника перегаром.

– Что-то мы перепили вчера, – заметил Андрей Павлович. – Ты бы видела Диму – совсем больной. Надо это исправить. Ты пиво пьешь?

Аня ошарашенно кивнула.

– Вот и отлично. Зайду за тобой.

Бредя в свою каморку, Аня страдальчески спрашивала себя, как она умудрилась попасться в эту ловушку второй раз. Впрочем, досаду побеждало чувство умиротворения: если ее снова позвали, значит, стыдиться вчерашнего ей особо не стоит.

На этот раз Андрей Павлович не просто не заставил себя ждать – он явился к ней в кабинет посреди рабочего дня.

– Ну что, пошли?

– Куда пошли? – испугалась Аня. – А как же работа? Меня же будут искать.

– Я уже отпросил тебя у Федорова, – отмахнулся Андрей Павлович. – Он сам после вчерашнего мечтает о пиве, но уйти пока не может.

Аня растерянно собралась под пристальным взглядом Андрея Павловича. Ей почему-то стало очень неуютно от мысли, что он отпрашивал ее у куратора. Что он сказал? Как объяснил? “Хочу выпить с Аней пива”? Вряд ли. “Отпусти ее опохмелиться”? Бррр. Какой бы вопрос он ни задал, ситуация свидетельствовала о том, что ее моральные стандарты под большим вопросом.

– А куда мы идем? – спросила Аня, сообразив, что они направляются к выходу из МИДа.

– Да тут недалеко одно место.

Они прошли по Арбату и свернули в бар “Жигули”.

– Мы тут часто с ребятами сидим после работы, – пояснил Андрей Павлович. – Или во время, как сейчас.

Он рассмеялся – Аня в который раз поймала себя на мысли, что даже самые очевидные дружелюбные действия вроде улыбки, или смеха, или заботливого вопроса получаются у него недобрыми.

Они прошли в зал, и Аня поискала глазами тех самых “ребят”, с которыми Андрей Павлович часто тут сидел. Никого знакомого видно не было.

– А где все? – неуверенно спросила Аня.

– Кто все?

– Ну, остальные.

– Да остальные работают пока. Это мы с тобой бездельники. Садись, я сейчас принесу.

Аня осторожно села за липкий стол и еще раз огляделась. Людей здесь было совсем мало, а те, что были, казались невероятно пьяными. Дневной свет за окном придавал обстановке привкус полной деградации. Прямо напротив Ани на стене висела огромная фотография Брежнева в меховой шапке и со стопкой водки. Ане было не по себе. Она быстро перебрала в голове все возможные причины для своей тревоги и не нашла ни одной формальной. Она не сбежала с рабочего места, а ушла со старшим сотрудником. Он тоже ее не выкрал, а отпросил у начальника. Ничего предосудительного, кроме того, чтобы пить с ним в баре, она не делает. Что же тогда ее гложет?

Андрей Павлович вернулся с двумя кружками пива на пластиковом подносе. Аня неуверенно сделала глоток. Алкоголь мгновенно ударил ей в голову, заново активировав все выпитое вчера, – ощущение не из приятных. Опохмеляться ей вообще никогда не нравилось: обещанное облегчение не приходило, а вот повторное опьянение наступало в разы быстрее. Сейчас это было особенно не к месту, потому что Аня твердо вознамерилась сохранить настолько трезвый ум, насколько это возможно, и вскоре уйти. Ей не хотелось, чтобы Андрей Павлович подумал, будто много пить для нее в порядке вещей.

Анино беспокойство за свою репутацию соседствовало, однако, с чувством глубокого удовлетворения. Вряд ли Андрей Павлович думал о ней плохо, если второй день подряд предпочитал ее компанию. Его расположение очень Ане льстило – с ней, какой-то мелкой соплячкой, хотел выпить настоящий взрослый дипломат. Кто из ее друзей еще мог похвастаться таким? Сидя в “Жигулях”, Аня чувствовала особую причастность к государственным делам и международным отношениям. Дипломатический статус Андрея Павловича заставлял ее немного робеть, но Аня утешала себя тем, что когда-нибудь она и сама начнет работать в МИДе и будет со всеми на равных.

Было, однако, кое-что еще, что заставляло Аню робеть. Андрей Павлович продолжал ее разглядывать. Дело было не в том, что он на нее смотрел – в конце концов, они сидели за столом друг напротив друга, – а в том как. Ане казалось, что нижняя и верхняя половины его лица существуют по отдельности: в то время, как губы растягивались в улыбке и вели складную беседу, глаза глядели холодно и жестко. Даже когда он смеялся, они не теплели ни на секунду и продолжали оценивающе ее изучать. Этот бесконечный экзамен Аню очень нервировал. Она была благодарна Андрею Павловичу за внимание и старалась казаться особенно милой, умной и интересной, чтобы не разочаровать его, но чувствовала, что все усилия напрасны – его взгляд не менялся. Он задавал много вопросов, но ответов как будто не слушал. Аня начала спрашивать себя, что вообще его в ней привлекло. Она явственно ощущала, что их разговор Андрею Павловичу безразличен, но зачем же тогда он позвал ее с собой?

Он тем временем пил кружку за кружкой и подзуживал Аню делать то же самое, но в этот раз она решила во что бы то ни стало противостоять соблазну. После того как она решительно отмела предложение выпить третью кружку, Андрей Павлович как будто поскучнел, а через некоторое время вдруг посмотрел на часы и заявил, что ему надо вернуться в МИД. Они вышли из бара и тут же распрощались. Он стремительно зашагал в сторону министерства, Аня убито побрела к метро. Было очевидно, что она все-таки разочаровала его, но чем именно – оставалось загадкой.

Два следующих месяца Андрей Павлович на работе не появлялся – кто-то сказал Ане, что он в командировке, кто-то – что в отпуске. Он, впрочем, и раньше не слишком баловал департамент визитами, поэтому ничего удивительного в его исчезновении не было. Аня сначала расстроилась, а потом, наоборот, порадовалась – лучше уж его отсутствие, чем намеренное неприглашение ее снова на дипломатические пьянки. В том, что ее больше не пригласили бы, Аня не сомневалась.

Андрей Павлович объявился за неделю до Нового года – возмутительно загорелый и привычно игривый. Девушки-рыбки, только завидев его издали, тут же начинали жеманно хихикать. Аня, впервые столкнувшись с ним в коридоре, ощутила смятение. Он смотрел на нее с вальяжным самодовольством, как кот на птичку. Аня успела забыть, какой нескладной казалась себе в его присутствии.

Пару раз Андрей Павлович заходил в ее секретарскую каморку, чтобы отправить факс. Каждый раз он заводил с ней ничего не значащий веселый разговор, и Аня тут же, как по щелчку, начинала громче говорить, шутить и смеяться. При Андрее Павловиче ей постоянно хотелось казаться привлекательнее и ярче обычного, и чем натужнее выглядели ее попытки, тем отчаяннее Аня старалась.

Последняя пятница 2011 года была последним Аниным рабочим днем в министерстве. Вечером по случаю Нового года планировалась вечеринка, но праздничное настроение было испорчено: оказалось, что где-то под Мурманском уже второй день полыхает подводная лодка с ядерными боеголовками, что очень беспокоит соседнюю Норвегию. Департамент информации и печати выполнял свою обычную функцию – то есть не допускал распространения никакой информации, чтобы в стране под Новый год не узнали об угрозе второго Чернобыля. Весь день дипломаты сновали по коридорам, имея сосредоточенный и обеспокоенный вид.

Пить от нервов начали в середине дня, и к вечеру проблема горящей подводной лодки существенно поблекла. Поначалу Аня сидела за шкафом вместе с девушками-рыбками. По мере опьянения девушки курили все больше и, как следствие, все дольше торчали на лестнице – там они вскоре столкнулись с изрядно порозовевшими мужчинами, заседавшими у Бориса Борисовича. Тут же было решено объединиться. Похватав свои кружки с остатками шампанского, девушки стайкой переместились в другой кабинет. Здесь было множество шумных, пьяных людей, пахло мандаринами, а из каждой мусорки, как ракеты, торчали пустые бутылки. Девушек встретили нездоровым восторгом.

Время шло, разговоры становились все возбужденнее, а смех громче. Ходить на лестницу надоело, и кто-то предложил открыть окно, чтобы курить в кабинете. Разбили кружку. Какой-то незнакомый Ане мужчина напился, его вывели. В кабинете было очень светло – электрический свет отражался в полированных столах и стеклянных бутылках, а потом стало очень холодно. Несмотря на то что все курили в кабинете, Аня несколько раз украдкой бегала на лестницу. Там, напротив, уже потушили свет, и теперь она озарялась только уличными фонарями, видневшимися из окна. Аня курила в абсолютной тишине, слушая приглушенные взрывы хохота из кабинета, и купалась в волнах алкогольного счастья. Садовое кольцо, переливавшееся светом фар, люди в кабинете, веселые и разгоряченные, жемчужный силуэт окна на полу лестницы – все вокруг казалось ей красивым и праздничным. Аня давно потеряла счет выпитому шампанскому.

Она не заметила момент, когда осталась единственной девушкой в кабинете, потом – когда он почти опустел. Последние пару часов были погружены для Ани в туман. Но он вдруг словно поредел: она обнаружила, что их в комнате сидит четверо – она, Андрей Павлович, дипломат Ленский и ее куратор, теперь похожий на окончательно опустившегося ренессансного ангелка. Мужчины вели между собой вялый пьяный разговор. Андрей Павлович сидел так близко к Ане на тэтчеровском диване, что почти касался ее.