Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

День девятый

Первая мысль, которая пришла Ане в голову, как только она открыла глаза, была: сегодня я выхожу.

Она сразу же села на койке и огляделась. Камера вдруг показалась ей уютной, как никогда. Можно было бы и еще десять дней просидеть в такой, великодушно подумала Аня. Ей все нравилось. Стены эти оранжевые – какой приятный оттенок, странно, что она не обращала на него внимания все это время. Просторно. Кровати не самые плохие, даже спина ни разу не болела. Аня перевела взгляд за окно. Там было пасмурно, но сегодня и это показалось ей удачей – зато не жарко. Аня опустила ноги с кровати и нащупала шлепанцы. Она чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей, и настроение у нее впервые за десять дней, начиная с самого первого в ОВД, было по-настоящему хорошим. Уже собираясь встать, она мазнула взглядом по изголовью кровати.

Рядом с ее подушкой лежала цепочка. Вчера перед сном она опять машинально крутила его в руках.

Ане хватило одного взгляда, чтобы ее воодушевление как рукой сняло. Все вчерашние мысли нахлынули разом. Привиделось ей все или произошло на самом деле? Неужели женщины в ее камере и правда мойры? Является ли она одной из них? Больное ухо, о котором Аня успела позабыть, вдруг как будто наполнилось глухотой – несмотря на то, что в камере было тихо, Аня теперь отчетливо чувствовала, что ничего им не слышит.

С кровати она встала, чувствуя себя разбитой старухой. От бодрости не осталось и следа. Дошаркав до раковины, Аня умылась и долго рассматривала себя в зеркальную пленку, надеясь разглядеть видимые доказательства своей божественной сущности. Увы, они явно не подлежали обнаружению. Из зеркала на нее смотрело совершенно обычное лицо: карие глаза, бледные губы, россыпь веснушек на щеках. Бывают на свете конопатые богини? Аня подумала об этом и даже фыркнула вслух – как будто на свете бывают какие-нибудь богини!

И хотя она каждую минуту напоминала себе: магии не существует, – она не могла перестать примерять ее на себя. Бредя обратно к кровати, Аня пыталась вспомнить, случалось ли с ней раньше что-нибудь мистическое. Может быть, она с детства управляет чужими судьбами, но просто не отдавала себе в этом отчет? Аня не знала, что именно ищет в памяти, и потому прыгала по воспоминаниям, как по льдинам на быстрой реке, нигде не задерживаясь.

Университет. Школа. Подружка Света с пятого этажа – у нее были волосы как золотое руно, и как-то, гуляя с Аней, она сорвала розу и вставила ее себе за ухо – Аня тогда подумала, что ничего красивее в жизни не видела. Одноклассник, который дразнил ее за очки, – однажды он особенно ее обидел, и она его ударила, а потом так испугалась, что убежала и проплакала весь день. Ей было девять, она проснулась среди ночи и услышала родительский разговор: мама просила отца поменять в коридоре лампочку, и голос у нее при этом был абсолютно чужой. Аня поскорее заснула снова, а утром родители сказали ей, что разводятся. Ей десять, она сидит на детском спектакле, и у нее ужасно мерзнут ноги, несмотря на меховые ботинки, – Ане хочется сбросить эти ботинки и обнять ноги руками, но так в театре вести себя нельзя, и она терпит. Ей девятнадцать, и они с Соней летним вечером забираются на крышу общежития и смотрят на небо, которое в Москве даже ночью остается дымно-розовым от рекламных огней. Все эти картинки мелькали перед Аней как слайды в проекторе, драгоценные и абсолютно пустые. Никаких ответов они не давали.

Тогда она решила подумать о чем-то более подходящем – например, о смерти. В конце концов, вокруг ее сокамерниц все умирали, может, разгадка кроется здесь?

Когда ей было тринадцать, у нее умер попугайчик – Аня вышла утром на балкон, а он лежал на дне клетки, неестественно оттопырив крыло. Она помнила, как долго его рассматривала и боялась, что ее застукает за этим мама – почему-то Ане казалось, что проявлять такой интерес к смерти, пусть и попугайчика, неприлично и ее обязательно поругают.

Сразу же следом Аня вспомнила, как умерла бабушка: последние дни она уже не приходила в сознание и только тяжело, хрипло дышала, лежа в маминой спальне. А потом однажды утром Аня проснулась и поразилась тому, какая в квартире тишина – и так поняла, что бабушки не стало. Она ждала, что сейчас испытает боль и опустение в сердце, но вместо этого чувствовала присутствие чего-то нового – словно смерть добавляла к сердцу, а не забирала у него. Раньше бабушка была обычным человеком, а теперь перешла в новое состояние, и отношение к ней стало сложнее. Аня пыталась это осмыслить и не могла. Как это – тебя не стало? Ане было пятнадцать, она переживала подростковый нигилизм и не желала обманывать себя ложными утешениями. Она не скорбела и не плакала, а, лежа на кровати, злилась на себя за скудость фантазии, потому что не могла вообразить, что такое умереть. Она могла представить себе, что бабушка уехала в Африку навечно. Могла представить, что она улетела в космос. Аня могла придумать любые условия, которые помешают ей когда бы то ни было увидеть бабушку или поговорить с ней еще раз, но то, что ее нет вообще, она представить не могла.

Этими двумя смертями исчерпывался весь Анин опыт, и ни к одной из них она сама отношения не имела. Она точно знала, что не желала никому смерти, и, честно говоря, даже с трудом представляла, каково это – пожелать такое.

Аня с надеждой перебрала в голове воспоминания о появлении людей на свет, но с младенцами дела у нее обстояли не лучше, чем с покойниками. Их тоже было двое – брат и сестра по отцовской линии, но, учитывая, что предшествовавшие их рождению девять месяцев Аня не подозревала об этом событии, она вряд ли могла на него повлиять.

Оставалось только признать, что даже если у нее и было божественное начало, оно дремало в ней так крепко, что различить можно было разве что его храп.

На завтрак Аню повел каменномордый мент. Сегодня утром он был почему-то особенно суров, не ответил на ее приветствие и смотрел в пол. Украдкой косясь на мента, пока они поднимались по лестнице, Аня думала, что одна из радостей освобождения заключается в том, что она больше никогда не увидит эту противную смену и особенно дежурную.

Баландер Сергей встретил Аню тоже как будто холоднее, чем обычно. Ее это даже оскорбило. Настроение опять начало выправляться (не в последнюю очередь оттого, что и баландера Сергея она больше не увидит), и Аня была настроена снисходительно. Она могла бы даже осчастливить Сергея беседой. Он, однако, выглядел сонным и шлепнул ей кашу в тарелку, даже воздержавшись от своих обычных шуточек.

Почти каждая вещь, которую Аня делала, приносила ей удовольствие – медленно поедая приторную кашу, она с наслаждением думала о том, что и каши этой ей больше не видать. Неожиданно все, что ее раздражало, стало озаряться светом ностальгии. Даже вяло переругивающиеся баландеры, даже пугающая дверь медицинского кабинета. Только не чай из веника. Он по-прежнему был отвратителен.

Вернувшись в камеру, Аня стала думать, чем бы ей убить время. Собираться было еще рано, хотя ей уже и не терпелось. Она посмотрела на незаконченную книгу, но поняла, что не сможет сейчас читать. Внутри Ани медленно, но неуклонно нарастало возбуждение. Она прошла по камере несколько раз. Ей хотелось запомнить каждый скол плитки, каждую щербинку в полу, чтобы потом рассказывать друзьям все подробности. Она представляла свой сегодняшний вечер на свободе – все придут к ней в гости, будут пить вино и слушать ее истории.

Станет ли она рассказывать про свои галлюцинации, подумала Аня и тут же ответила себе: конечно, не станет. Вне зависимости от того, насколько они реальны, говорить про такое стыдно. Да и вообще, хотелось выкинуть из головы всю эту мистику, а не умножать ее повторами.

Не выдержав бездействия, Аня все-таки начала собираться. Себе она сказала, что просто наводит порядок, но на самом деле аккуратно раскладывала вещи по кровати, попутно выкидывая ненужное. Забирать с собой из спецприемника не хотелось ничего – на всем был его след. Аня предпочла бы выйти налегке, но догадывалась, что “забыть” тут все вещи ей не дадут. Поэтому она просто старалась избавиться от всего, что могло бы сойти за мусор. На глаза ей опять попалась цепочка – Аня покрутила ее в руках и, не придумав, куда ее деть, сунула в карман.

За сборами ее и застала утренняя проверка. Стоя спиной к двери, Аня услышала знакомый лязг, обернулась и остолбенела.

В камеру вкатилась вчерашняя дежурная с тетрадкой в руке. Следом за ней вошли две женщины – одна каменномордая, которую Аня не видела в прошлой смене, другая – блондинка, откатывавшая ей пальцы. Став посередине камеры в своей любимой позе – широко расставив ноги, как вратарь, – дежурная посмотрела на Аню полым взглядом и сказала:

– Фамилия.

Анина оторопь вдруг сменилась самой настоящей ненавистью – она вспыхнула где-то в животе и мгновенно ударила в голову. В кино так показывают огонь в закрытой шахте: он закипает на ее дне, а потом за доли секунды взмывает ввысь. Аня смотрела на дежурную и почти не могла поверить, что в самом деле видит ее: стоило ей сегодня порадоваться, что они больше не встретятся, как вот она, стоит и спрашивает фамилию!

С трудом сдерживая себя, Аня сказала:

– Я же в камере одна. Вы мою фамилию выучили уже, наверное.

Дежурная продолжала рассматривать ее стеклянными глазами. Потом медленно моргнула и сказала:

– Фамилия.

– Романова, – сквозь зубы ответила Аня. У нее даже ладони внезапно стали холодные от злости.

Дежурная кивнула вполоборота, и каменномордая полицейская тут же направилась к Аниной кровати, снимая с пояса металлоискатель. Оттеснив Аню от койки, она принялась копаться в постельном белье. Все заботливо разложенные Аней вещи моментально оказались свалены в кучу.

– Жалобы, пожелания? – как ни в чем не бывало спросила дежурная.

На ее лице, как обычно, застыло отсутствие всякого выражения. Аня ощутила желание подойти и ударить ее по лицу – просто чтобы оно ожило. Надо же, только час назад она вспоминала, как плакала, ударив одноклассника.

– А что, сегодня снова ваша смена? – спросила Аня.

Дежурная не ответила, но вмешалась блондинка:

– Заменяет Юрия Александровича, – сказала она, как показалось Ане, с некоторым сожалением.

Дежурная снова слегка повернула голову – видимо, чтобы остановить блондинку, – но сама при этом не сводила с Ани глаз. Каменномордая полицейская наконец расправилась с койкой и отошла. Втроем они еще некоторое время молча озирались, словно в надежде разглядеть что-то противозаконное в камере, пока наконец дежурная не развернулась на каблуках и не вышла за дверь, виляя круглыми боками. Остальные вышли следом.

Аня проводила их взглядом, а потом плюхнулась прямо на свои скомканные вещи. Утром она так радовалась, что больше никогда не встретит эту отвратительную тетку, и теперь чувствовала себя обманутой и очень обиженной, правда, неясно кем. Вспомнилось, как вчера дежурная подло не пустила ее в душ. От несправедливости у Ани даже защипало в глазах.

Успокоившись, она снова принялась собираться, но теперь это не приносило такого удовольствия. Весь сегодняшний день должен был стать прощанием. Аня в своей голове отсчитывала то, что видит последний раз – ей остался один поход в столовую, один выход на звонки, одна прогулка. А дежурная все портила, потому что прощание с ней, как считала Аня, произошло вчера, но теперь она снова объявилась и нарушила ритуал.

Включилось радио. Несмотря на ухо, Ане показалось, что оно играет в полную мощность – видимо, окончательно высохший бумажный пластырь больше не помогал. Она попыталась оторвать его, но, подпрыгнув, поняла, что не достанет. Пришлось взять швабру и повозить ею по щитку, сдирая бумагу. Окостеневшая клякса шлепнулась к Аниным ногам. Тут же выяснилось, что с ней радио все-таки звучало тише. Вздохнув, Аня выкинула бумагу в ведро. В конце концов, мучиться оставалось недолго.

Как назло, на этой волне играла бесконечная дискотека восьмидесятых – помимо невыносимой, на Анин вкус, музыки, это означало еще отсутствие всяких вставок с новостями. Без них узнать, который час, было невозможно, а сегодня этого хотелось особенно.

Чтобы занять себя, Аня все-таки навела в камере порядок – выкинула недоеденные конфеты, неиспользованные стаканчики и пустые бутылки. Села на кровать, огляделась, ища глазами, что не на месте. Кроме ее угла, помещение выглядело пустым и неживым. Аня чувствовала себя как в прибывающем поезде – лес сменяется невысокими домами, которые по мере приближения к городу все растут и растут, появляются дороги, мосты и машины, соседи суетливо комкают постельное белье и несут проводнику. Ане тоже очень хотелось скомкать и выкинуть свое постельное белье, чтобы завершить церемонию сборов, но впереди было еще несколько часов ожидания, а сидеть на голом матрасе не хотелось. Приходилось терпеть.

Во дворе раздались голоса – кого-то вывели на прогулку. В надежде, что это камера Кирилла, Аня прильнула к окну. У него хотя бы можно было попросить сигареты. По двору вяло разбредались небритые заспанные мужики. Кирилла среди них не было. Разочарованная Аня уже хотела было отойти, но случайно поймала взгляд какого-то невысокого темноглазого человека, который тут же направился к ней.

– Красавица! – сказал он с акцентом и широко улыбнулся, показав золотые зубы. – Как твои дела, красавица?

– Нормально, – отозвалась Аня, но, чтобы показать, что разговаривать ей не хочется, отошла от окна и села на кровать.

Мужчину это не остановило. Он встал на лавочку и, пыхтя, почти вскарабкался на окно, повиснув на решетке.

– А много вас тут, красавицы? – спросил он, пытаясь разглядеть камеру.

– Я одна.

– Одна! – расстроился мужчина. – Скучно?

– Нет.

– А что делаешь?

– Читаю.

– А муж у тебя есть?

– Что? – вытаращилась Аня.

– У такой красивой девушки не может же не быть мужа, – расплылся мужик в золотой улыбке.

– Нет у меня мужа. И разговаривать мне не очень хочется.

– Как не хочется, когда ты одна сидишь! А что же у тебя мужа нет? Умер?

– Да не было у меня никакого мужа!

Мужчина опять заметно расстроился.

– Как же так! – сокрушенно сказал он. Казалось, ему хочется развести руками, но он не мог, продолжая смешно цепляться за решетку. – А сколько же лет тебе, красавица?

– Двадцать восемь.

Лицо у мужчины вытянулось.

– Двадцать восемь… – печально повторил он. – И никогда не было мужа! И детей наверняка нет?

– Нет.

– Ты не расстраивайся, – произнес он со слабой улыбкой. Голос его при этом звучал так похоронно, что было ясно – расстраиваться Ане уже поздно. – У меня три жены есть. Если через год так и не выйдешь замуж, ты мне позвони. Я на тебе женюсь. Ничего, что двадцать восемь. Ты красивая. Как тебя зовут?

– Аня, – сказала Аня, которую разговор внезапно стал забавлять.

– А меня Икрам. Вот тебе мой телефон. – Мужчина крякнул, попытавшись одной рукой удержаться на решетке, а другой полезть в карман, но не смог и пропал из вида. Через секунду на Анин подоконник опустился клочок бумаги, и мужчина снова показался в окне. – Ты мне позвони, когда выйдешь. В Таджикистан тебя отвезу. Там знаешь, как красиво?

– Спасибо, – сказала Аня, уже почти смеясь. – Можно я почитаю теперь?

– Читай, конечно. Но как же так, двадцать восемь!.. – горько пробормотал себе под нос Икрам и спрыгнул на землю.

Аня выждала, когда он отойдет, и на всякий случай закрыла окно.

Через бесконечное множество песен восьмидесятых, во время которых Аня всерьез подумывала о том, чтобы повредить себе второе ухо, за ней пришла блондинка и вывела ее на прогулку. На улице оказалось намного холоднее, чем казалось из камеры. Аня застегнула толстовку до горла и прошлась от стены до стены. Из окон к ней тут же потянулись страждущие в поисках сигарет, а как только она подала голос в ответ и этим рассекретила свой пол, страждущих оказалось в несколько раз больше. Не выдержав воплей “Девочка!” и “Красавица!”, Аня забилась на лавку под собственным окном, где ее не могли видеть. Ногам в шлепанцах вскоре стало холодно, и она обняла их руками, радуясь, что она не в театре.

Интересно, а может ли бог не знать о том, что он бог? Жить как обычный человек и даже не догадываться о скрытой в нем силе? Знали ли ее сокамерницы, что обладают магическими способностями? Если предположить, что они действительно были мойрами, то как они появились? Откуда вообще берутся мойры? У них бывают родители? У Ани, по крайней мере, точно были. Она представила своего отца в древнегреческой тоге и фыркнула. А ее брат и сестра? Это передается только по женской линии? Бывают вообще мужчины-мойры? В мифах мужчин вроде бы не было.

Сквозь отверстие в крыше подул холодный ветер, закружив тополиный пух. Аня отогнала его от лица. Был бы какой-нибудь способ проверить свою божественность! Каким бы абсурдным ни казалось это предположение, мысль угнездилась в Аниной голове и ворочалась там, не давая покоя. Почему она не поняла все раньше! Могла бы спросить у сокамерниц напрямую. Аня представила, как задала бы вопрос, и поежилась. Вряд ли бы она, конечно, решилась на такое. С другой стороны, у Алисы можно было спросить – она сама была настолько безумна, что ее и стесняться было нечего. А может быть, не безумна, а божественна.

“Это была моя последняя прогулка”, – подумала Аня, возвращаясь в камеру. Раз уж ожидание невозможно было измерять часами, она, по крайней мере, будет измерять его последними событиями.

– А на звонки вы меня отведете? – спросила Аня у блондинки-полицейской, когда та уже запирала дверь.

– Ты же выходишь сегодня, – удивилась она.

– Все равно. Знаете, как скучно, особенно когда осталось немного.

Блондинка хмыкнула:

– Во сколько ты?

– В три часа должна, – сказала Аня. – Меня в это время задержали.

– Ну, до трех еще отведем, – успокоила блондинка, а Аня с сожалением отметила, что до трех, видимо, еще далеко.

Несмотря на томительность ожидания, время сегодня шло гораздо быстрее, чем вчера, – или просто сегодня все тюремные развлечения концентрировались для Ани в первой половине дня. Она все-таки смогла усадить себя читать, но вскоре ее уже повели на обед. На первое был гороховый суп, а на второе самая загадочная здешняя еда – макароны с квашеной капустой. Аня съела суп и капусту, а макароны не тронула. Она чувствовала себя как ребенок, которому в честь праздника разрешили не доедать нелюбимое блюдо – она могла вообще не обедать, потому что скоро окажется на свободе и там будет есть, что хочет. Что же она съест первым? Аня вспомнила, как ее сокамерницы мечтали о “Макдональдсе”. Разве мойры могут мечтать о “Макдональдсе”? Впрочем, Ане больше всего хотелось простого кефира.

“Это мой последний обед”, – подумала Аня, спускаясь по лестнице.

В камере она снова села читать. Страницу она заложила цепочкой и теперь, как обычно, накручивала ее на палец. Это действие оказывало на нее такой успокоительный эффект, что Аня подумала: заберу ее себе на память как талисман.

Когда ее позвали на звонки, сердце у нее забилось. Это было последнее событие в распорядке тюремного дня, отделяющее ее от свободы. Аня торопливо вышла из камеры за каменномордой женщиной и даже без лишних пререканий назвала свою фамилию и номер полосатого мешочка дежурной. Та, переваливаясь, вынесла ей телефон из кабинета. Не глядя на нее, Аня схватила телефон и юркнула в комнату для звонков.

Сначала она позвонила маме – напомнить, что выходит сегодня. Мама, конечно, помнила. Потом позвонила другу – напомнить, чтобы он встретил ее у входа. Он тоже, конечно, помнил. В соцсети лезть не хотелось: это казалось досадным фальстартом. Что успеешь прочитать за десять минут – а ведь еще совсем немного, и в ее распоряжении будет хоть целый день. Аня снова подумала, что в одном спецприемник полезен – после него даже самая обычная жизнь казалась насыщенной.

“Это мой последний звонок”, – подумала Аня, идя по коридору.

Зайдя в камеру, Аня начала собираться по-настоящему – точнее, по-разному группировать вещи в пакете, стремясь не столько аккуратно их положить, сколько занять время. Еще пару дней назад она смеялась над своими соседками, а теперь сама попала в эту ловушку. Спортивные штаны. Майки. Книжки. Шлепанцы. Нет, сначала книжки. Потом спортивные штаны. Майки. Шлепанцы. Зачем вообще брать шлепанцы – оставить их под кроватью. Надеть джинсы. Кроссовки. Причесаться.

Аня смотрела на себя в зеркало и не могла поверить, что время подошло. Она столько дней воображала себе этот момент – не сам выход, а подготовку к нему, – что освобождение казалось почти немыслимым. У нее даже руки дрожали от волнения. Пригладив волосы, Аня села на койку. Наконец-то дурацкое постельное белье можно было сорвать и выбросить – она сделала это с особым наслаждением. Голый матрас выглядел уныло, но Аня чувствовала настоящее удовлетворение оттого, что все вещи были рассортированы, собраны, выкинуты и больше ничего не отделяло ее от освобождения.

Откинувшись на подушку, Аня созерцала камеру, ожидая, когда ее поезд подъедет к конечной станции.

Когда она выйдет, у нее будет больше времени, чтобы разобраться во всей этой истории с мойрами. Можно будет почитать нормальные книги или даже попытаться найти одну из сокамерниц. Она знает их имена и фамилии, значит, сможет найти их в соцсетях, а потом даже встретиться и постараться что-нибудь выведать. Если задавать правильные вопросы, то можно многое узнать. Если бы только она задала правильные вопросы Алисе!

А еще можно будет попробовать поставить эксперимент. Сплести веревку и дать ее кому-нибудь порвать – это, наверное, слишком кровожадно, мало ли, одного кипятком ошпарило, второго может и сильнее покалечить. Но можно попробовать, наоборот, не окончить жизнь, а начать. Аня представила, как охотится за волосами подружек, чтобы завязать на них узелок, и захихикала. Это и правда больше похоже на шизофрению. Интересно, будь она в самом деле мойрой, как бы она выбирала жертв? Ты просто просыпаешься однажды утром и чувствуешь: этот человек должен умереть? Или – скоро новый человек должен родиться? Как ты получаешь имя этого человека, как знакомишься с ним? А если это хороший человек, что ты чувствуешь, обрывая его судьбу? А если этот человек живет на другом конце света? Выходит, ты летишь к нему, втираешься в доверие, а потом приканчиваешь?

Откуда вообще берется уверенность, что для человека пришло время? Это казалось Ане самым невообразимым. Как справляться с сомнениями? А вдруг ты убьешь кого-нибудь по ошибке? Сложно, конечно, убить по ошибке, всего лишь порвав нитку, но что, если? Аня закрыла глаза и попыталась представить, каково это – иметь силу, способную отнять чью-то жизнь. Представить это оказалось гораздо легче, чем смерть как таковую. Лежа с закрытыми глазами, Аня воображала, как она бы порвала веревку.

Для начала она попыталась вспомнить человека, которого ей было бы не жалко убить, но такого не нашлось. С закрытыми глазами Аня нахмурилась и представила абстрактного человека, чей час пробил. Это оказалось легче – если бы ее в самом деле осенило божественным знанием, что такова судьба, она могла бы, наверное, привести ее в исполнение. Лежа на кровати, Аня в деталях обдумывала, как взяла бы ножницы и перерезала нитку. Ей казалось, что она даже слышит звук, с которым смыкаются лезвия, и видела, как отрезанная нитка медленно падает к ее ногам. И после этого кто-то погибает? Нет, это она представить уже не могла. Кто она такая, чтобы распоряжаться чужой жизнью? Ощутив прилив раздражения к себе, Аня распахнула глаза. Это всего лишь фантазия, сказала она себе, тебе что, и помечтать уже сложно? Ей было сложно.

Она машинально обвила цепочку вокруг указательного пальца. Родившаяся следом мысль заставила ее на секунду похолодеть. Она могла бы проверить все прямо сейчас, до выхода. У нее ведь уже есть вещь, принадлежащая человеку.

Аня изумленно посмотрела на цепочку на пальце. Вот же она, чужая судьба, у нее в руках. Завязать узелок? Но даже если дежурная забеременеет, во что Ане верилось с трудом, она-то ее после сегодняшнего дня больше не увидит, а значит, и не узнает. Для проверки этот способ не годился.

Что же тогда, порвать ее? Цепочка была совсем тонкая, труда это не составит. Аня сняла ее с пальца и поднесла к глазам. Она слабо мерцала в полутьме. Порвать – и дежурная умрет. Аня даже содрогнулась. Она торопливо сжала цепочку в руке и спрятала руку под себя. Нет, ни на чью смерть она не была готова. Со смесью облегчения и досады Аня подумала, что мойры из нее не выйдет. Даже воображать себя наделенной этой силой было неприятно: радости от нее она бы не почувствовала, от сомнений бы не избавилась. Наверное, если на свете и существовал единственно верный тест на мойр, то это был он: Аня просто не могла обладать никаким божественным даром, потому что никогда не заставила бы себя им воспользоваться.

Дверь лязгнула, и Аня сразу же вскочила, стукнувшись головой о верхний ярус кровати. Из глаз посыпались искры. Потирая ушибленную макушку, она пропустила, что ей сказала блондинка-полицейская.

– Три часа, – повторила та. – Выходите.

Морщась от боли и продолжая потирать шишку, Аня подхватила пакет с вещами и посеменила к выходу. Блондинка наблюдала за ней с улыбкой. Аня вышла в коридор, и полицейская замкнула дверь. “Эта дверь закрывается за мной в последний раз”, – подумала Аня.

Они вышли в дежурную часть.

– Садитесь, – сказала блондинка, кивнув на стул, – надо документы заполнить.

Она вынесла из кабинета какие-то тетради и положила их перед Аней. Дежурной в кабинете не было.

– А где она? – спросила Аня, кивнув на кабинет.

– У начальника. Сейчас придет, ей надо будет вам справку об освобождении выдать. Придется немного подождать. Но вы заполняйте пока, я вам телефон принесу.

Аня, не садясь, покорно расписалась несколько раз напротив своей фамилии. Блондинка вынесла ей телефон, потом открыла камеру хранения и помогла вытащить сумку. Дежурная не возвращалась. Аня почти приплясывала от нетерпения. “Где ее носит?” – думала она, но так радовалась, что даже не могла разозлиться по-настоящему.

Прошло несколько минут. Найдя в сумке свои шнурки, Аня принялась вдевать их в кроссовки. Эта возня ненадолго отвлекла ее. Наконец в коридоре раздались шаги, и Аня вскочила.

Скрипнула решетка, из недр спецприемника к ним вышла дежурная. Сделав два шага по инерции, она остановилась как вкопанная, разглядывая Аню своими птичьими пустыми глазами. Аня разглядывала ее в ответ, ощущая почти брезгливость.

– Что она здесь делает? – спросила дежурная.

Аня еще не поняла, что произошло, но почувствовала, как сердце упало, а желудок, наоборот, подпрыгнул.

– Освобождается, – ответила блондинка.

Дежурная отставила ногу и сложила руки на круглом животе.

– Нет, – сказала она, раздельно произнося каждое слово. – Она освобождается не сегодня.

– Как? – прошептала Аня одними губами, а может быть, только подумала и не прошептала вовсе.

– Как? – спросила блондинка и нахмурилась.

Дежурная улыбнулась. Аня видела только один ее маленький рот, который неожиданно пополз в разные стороны.

– Я только что разговаривала с начальством, – с удовлетворением произнесла дежурная. – Суд не засчитал ей день в ОВД. Она остается.

Ане показалось, что внутри у нее все разом оборвалось, и одновременно с этим ярость, чистая, ослепительная, затопила ее с головой. Ей захотелось броситься на дежурную, схватить ее за горло, пинать ногами, бить кулаком. Она даже покачнулась вперед, но не сделала ни шагу. Внутри у нее все бушевало, но тело не слушалось, словно онемев. Дежурная продолжала улыбаться, и Аня не могла оторвать взгляд от ее рта. Вся ненависть, которую она только могла почувствовать, концентрировалась для нее в этих растянутых губах. Она попыталась еще раз сделать шаг, но ощутила вдруг такую слабость, что вместо этого опустилась на стул.

Вокруг нее все разом пришло в движение – стол шаркнул по полу, когда блондинка оперлась на него, резко встав, тетради, в которых ее только что заставили расписаться, порхнули в руки сначала одной полицейской, потом другой, зашуршали какие-то бумажки, раздалось аханье, ее телефон скользнул обратно в полосатый мешочек, сумка с вещами приподнялась над полом и поплыла куда-то из поля зрения. Саму Аню тоже подняли – она хотела вырваться, закричать, но сил не было – и повлекли по коридору. Одна дверь, вторая. Третья остановилась прямо перед ней, чавкнула ключом, открылась.

Аня стояла посреди своей камеры. Из крана еле слышно капала вода. Играла музыка восьмидесятых. За окном раскачивались тополя. Было невозможно поверить, что это и правда происходит. Как же дверь, которая закрывалась за ней последний раз? Как же все, с чем она попрощалась?

Аня положила руки в карманы толстовки, по-прежнему не двигаясь с места и только переводя взгляд между кроватями, окном, стеной. В кармане что-то лежало. Она машинально достала цепочку и уставилась на нее слепыми глазами. Все мысли в ее голове лежали мертвые, как обломки кораблекрушения. Она видела перед собой только лицо дежурной с ее самодовольной улыбкой.

Ане показалось, что у нее раскалилась голова. Она не думала ни о чем, чувствуя только одно непосильное желание отомстить. Цепочка лежала у нее на ладони, свернувшись колечками.

Мысли в Аниной голове вдруг разом прояснились. В колечках был ответ. Но это же смешно, строго одернула себя Аня и тут же с надеждой подумала: а что, если это правда?

Не дыша, Аня смотрела на цепочку. Если она порвется, ничего ведь не произойдет, проносилось в голове. А если произойдет? Неужели она все-таки решится на такое? Сердце колотилось. Перед глазами всплыла улыбка дежурной, и Аню опалило огнем с ног до головы. Цепочка оказалась натянута между указательными пальцами ее рук. Одна секунда – и Аня узнает правду. Она замерла, сжав ладони в кулаки. Конечно, она на такое не способна. Конечно, она никогда такое не сделает. Конечно, она… Не колеблясь больше ни секунды, Аня зажмурилась и дернула что было сил.