Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

Аня неуверенно приподняла руки, изобразив намек на ответное объятие, и неуклюже ткнулась губами куда-то в папину шею. На губах остался еле заметный солоноватый вкус. От отца пахло приятным одеколоном и стиральным порошком.

– Ну, как ты здесь? – спросил он со смесью сочувствия и досады.

Было неясно, кому адресовано его раздражение: Ане за то, что она попала в спецприемник, или правительству за то, что оно ее сюда упекло.

– Похудела.

– Ты просто давно меня не видел, – сказала наконец Аня и осторожно опустилась на стоящий рядом стул. Отец сел по другую сторону стола, продолжая озабоченно разглядывать Аню. – Я в порядке. Как ты здесь оказался?

– Ну разве я мог бросить тебя в такой ситуации!

– Я имею в виду, что ты вообще делаешь в Москве? Я думала, ты сейчас… – Аня запнулась, – не в России.

Ее отец из года в год проводил лето за границей, пока окончательно не переехал в Италию – Аня узнала об этом только несколько месяцев спустя, несмотря на то, что они списывались и раньше. Все это время папа, как обычно, предпочитал рассказывать про младших детей, обходя молчанием этот факт. Впоследствии он, конечно, присылал Ане фотографии нового дома, описывал диковинный итальянский быт и звал в гости, но она не могла отделаться от ощущения, что ей о переезде знать как будто не полагается. То ли отец стал более скрытным с годами, то ли их общение окончательно закостенело на паре-тройке формальных тем, но Аня чувствовала, что с вопросами лучше не лезть. Неизвестно, насколько ее ощущения соответствовали действительности, но она, как обычно не желая доставлять папе неудобства и привыкнув, что их общение не выходит за рамки безопасных разговоров, убедила себя, что так будет лучше. С тех пор она не только не задавала вопросов про Италию – даже название страны не упоминала, ограничиваясь туманным “не в России”.

– Я по делам приехал, и видишь, как совпало, – вздохнул отец. – Сейчас же в Москве выставка проходит. У нас целый стенд на ней. Вот я и приезжал со всеми пообщаться, с новым поставщиком договориться. Принес тебе журнал наш с выставки. А то тебе тут, наверное, совсем читать нечего!

Отец рассмеялся, словно это была остроумная шутка. Аня автоматически улыбнулась и сказала сдержанно:

– У меня есть что читать.

Отец резко оборвал смех и, снова приняв озабоченный вид, повторил:

– Как ты здесь?

– Нормально.

– Нормально… А в камере ты одна сидишь?

– Нет, со мной еще пять человек.

– А они как?

– Они тоже нормальные.

– Я очень за тебя волнуюсь, доченька, – сказал отец и резко подался вперед. На секунду Аня с ужасом подумала, что сейчас он возьмет ее за руку, но если он и собирался это сделать, то в последний момент передумал. Аня отсчитала мысленно две секунды, чтобы ее движение не выглядело слишком невежливым, и убрала руку со стола, для верности зажав ее между коленями.

– У меня все в порядке, – снова сказала она. – Тебе не нужно за меня волноваться.

– Ну все-таки тюрьма – это уже не шутки.

– Это не тюрьма, – поправила Аня.

Папа отмахнулся:

– Да неважно, как это называется. Главное, это уже не просто на твои митинги ходить. Теперь ты будешь на примете. Это уже серьезно.

В Аниной голове разом вспыхнуло столько слов: ей хотелось возмутиться, сказать, что она никогда и не собиралась ограничиваться “несерьезными” методами, что полумеры – это вообще не для нее, что если уж решил бороться, то трудности не должны пугать, – и еще много других вещей разной степени высокопарности. Но она, конечно, ничего не стала говорить. Учитывая, что она столько лет не подпускала отца близко, было бы странно сейчас требовать от него понимания. Аня смиренно напомнила себе, что если кто и виноват, что они угодили в ловушку этой липовой сдержанности, то только она.

– Тебе кажется, что спецприемник – это страшно, – заверила Аня. – На самом деле здесь только спишь и читаешь. Так что не переживай за меня, это всего лишь на десять дней.

– А если в следующий раз тебя посадят на больше? – патетично воскликнул отец.

Аня чуть было не поморщилась, но привычно сдержалась.

– Ну, значит, посижу побольше, – ответила она, мягко улыбаясь.

Отец опять откинулся на спинку стула и оглядел Аню, словно видел впервые.

– Это все тебе мама в голову вбила, – вдруг горько сказал он.

Аня опешила от такого крутого поворота.

– Что мама мне в голову вбила?

– Это у нее такой характер. Непримиримый. Неуживчивый. Она всегда со всеми борется. Помню, я помогал ей устроиться на работу, уже когда мы разошлись. Своего друга просил взять ее. Она пришла, проработала месяц и уволилась. И мне говорит: он меня оскорбил, это было ниже моего достоинства – стерпеть такое. Я потом спрашиваю у друга, что там случилось, а он… Ну, в общем, что сейчас уже рассказывать. Придумала себе что-то и сама обиделась.

От неожиданности у Ани округлились глаза, и она уставилась на отца, позабыв о своей натренированной бесстрастности. Его тирада настолько выбивалась из четко очерченного круга разрешенных тем, что Аня даже не сразу вникла в ее суть.

– При чем здесь вообще мама? – глупо спросила она.

– Прости меня, – вздохнул отец и сделал виноватое лицо. – Я неправильно поступаю, что рассказываю тебе это. И я бы, конечно, никогда не стал рассказывать, если бы не видел, как она влияет на тебя. Но понимаешь, в этом мире побеждают гибкие. Те, кто умеет приспособиться. Твоя мама не такая, и я вижу, как много ты от нее взяла. Это, наверное, и моя вина. Если бы я был рядом, я бы постарался что-то исправить, объяснить тебе, что иногда лучше пойти на компромисс, переждать, а не сразу ввязываться в драку. Но, понимаешь, я не мог быть с тобой рядом, потому что мама в один прекрасный день решила выкинуть из жизни и меня.

Думая впоследствии об этом разговоре, Аня приходила к выводу, что, сиди они у папы дома, попивая чай, она бы, наверное, взяла себя в руки. А может, сиди они дома, этого разговора и не было бы никогда. Но куцая кафельная комнатка с поцарапанным столом и решеткой на окне мало способствовала вежливости. Аня и так злилась весь день, что вынуждена торчать в спецприемнике, – появление здесь отца с его нападками и сомнительными жизненными уроками окончательно выбило ее из равновесия.

– Она не просто так “выкинула тебя из жизни”, – сухо сказала Аня. – Ты ей изменил.

Отец снова вздохнул:

– Этот поступок меня не красит, и я им совсем не горжусь. Но жить с твоей мамой было очень сложно. У нее такой характер… Она слишком гордая, всегда все знает лучше всех. Очень тяжело ужиться с таким человеком.

– Так в итоге ты не был рядом, потому что она тебя выкинула из жизни или потому что ты сам с ней не мог ужиться? – Аня постаралась, чтобы тон ее был ледяным, но она уже чувствовала, как внутри разливается жар от несправедливости, возмущения и оторопи, – то, что сейчас происходило, не должно было происходить, но она знала, что остановить это уже невозможно.

Отец посуровел:

– Дочка, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Обстоятельства бывают разные, и самое главное – постараться, чтобы они были выгодны для тебя или хотя бы безвредны. Ты знаешь, что я не в восторге от нашей власти и сам вижу все проблемы. Да я даже уехал, потому что понимаю, что в России сейчас не лучшая ситуация. Может, и тебе уехать? Поступить куда-нибудь за границу учиться?

– Я не хочу учиться за границей, – как можно четче проговорила Аня. – Ты уехал, а я собираюсь остаться.

Папа покачал головой. Суровость сошла с его лица, уступив место прежней озабоченности. Аня отстраненно подумала, что нисколько не верит в его искренность. Ей всегда казалось, что так же, как она отгораживалась от него сдержанностью, отец отгораживался от нее наигранными эмоциями. Что каждый из них чувствовал на самом деле, они друг другу не показывали.

– Я волнуюсь за тебя, – снова сказал папа. – Ходить на митинги в наше время очень опасно. Видишь, что уже делается? А если тебя в самом деле посадят в тюрьму, не дай бог? Кто тебя будет оттуда вытаскивать? Кто будет тогда тебе помогать? Друзья? Мама? Нет, я буду!

Папа произнес это почти с остервенением, и Ане показалось на секунду, что он потерял лицо, – но уже в следующий момент он снова напустил на себя выражение глубокой печали и обеспокоенности.

– Я тебя никогда не брошу. Но ты должна в первую очередь думать своей головой. Если с тобой что-то случится, никто больше не поможет. Ты придешь ко мне и скажешь: “Папа-папа, выручай! Папа, ты был прав!”

Последние слова он проговорил тоненьким голосом, как бы пародируя ее. Аня вскипела.

– Я не приду и не скажу, – резко сказала она.

– Кто всегда тебя выручает? Кто всегда приходит тебе на помощь? – не унимался отец. – Я! Помнишь, как ты сбежала из дома, а я тебя нашел? И что ты мне говорила? “Только не отдавай меня маме!” И я тебя не отдал, устроил тебя к Ирине Сергеевне, содержал тебя!

Аня почувствовала, как жар распространяется по всему ее телу – даже глаза как будто заслезились, и она моргнула два раза, чтобы согнать пелену. В груди заклокотало настоящее бешенство.

– Можешь быть уверен, что я тебя о помощи никогда не попрошу, – отделяя каждое слово, повторила она. Отец осекся, словно впервые ее услышал, и удивленно посмотрел на Аню. – Хорошо, что ты вспомнил. Когда я сбежала из дома, ты не оставил меня у себя, а сбагрил какой-то незнакомой женщине и платил ей, лишь бы я тебя не беспокоила. Это и есть твоя помощь.

Папа помолчал несколько секунд, потрясенно таращась на Аню.

– Как ты можешь говорить такое? – наконец произнес он. – Да если бы не я…

– Я никогда не была для тебя вполне хороша, – перебила его Аня. В ней бушевало такое пламя, что слова выскакивали изо рта сами, как искры. – Тебе всегда было плевать. Ты хоть что-нибудь про меня знаешь? Ты постоянно рассказываешь мне про своих детей, а сам даже не спросишь, как у меня дела. А теперь, когда я сижу здесь, ты приходишь и начинаешь читать мне нотации. Где ты был раньше? Где было твое волнение и забота? Ты вспоминаешь обо мне раз в год и считаешь, что можешь учить меня жизни.

Отец продолжал глядеть на Аню во все глаза, но ошеломленность пропала с его лица, уступив место как будто еле заметному самодовольству – словно он разгадал скрытый смысл Аниных слов и гордился собой. Когда она на секунду остановилась, переводя дух, папа сообщил:

– Это все ревность.

Аня собиралась продолжить, но запнулась на полуслове.

– Какая еще ревность? – от изумления почти спокойно сказала она.

– Из-за детей, – с готовностью пояснил отец. – Старшие дети всегда ревнуют к младшим. Вот ты и завидуешь их успехам и обижаешься, что я как будто уделяю тебе меньше внимания.

Аня моргнула несколько раз. Пылавшая в ней ярость в один миг объяла ее всю, до темноты в глазах, – и тут же схлынула бесследно. Аня почувствовала, как у нее расслабились и опустились плечи – она и не заметила, что так напряженно сидела.

– Ты только это понял из моих слов? – устало спросила она.

– Я понял, дочка, что ты не умеешь благодарить. И мне очень больно от этого. – Отец произнес это с такой эталонной горечью и так картинно покачал головой, что Аня поняла – окошко захлопнулось, он взял себя в руки. На смену откровенности пришла обычная симуляция эмоций. Аня вдруг подумала, что папа никогда не умел быть родителем по-настоящему – он симулировал чувства, которые, по его расплывчатому представлению, полагалось испытывать отцам в разных ситуациях, и даже не догадывался, какой фальшью от них несет.

Аня перевела взгляд на окно. Там за решеткой покачивались ветви вишни с крохотными, только-только завязавшимися ягодами. Они висели обманчиво близко, но Аня понимала, что рукой через решетку до них не дотянуться. Там, где ты лишен стольких простых вещей, тебе хотя бы полагается роскошь заканчивать неприятный разговор по желанию. Аня встала:

– Пока, папа.

– Подожди, дочка…

Аня направилась к решетке и потрясла ее.

– Эй, откройте, я все, – громко сказала она.

Из своей комнаты выглянула круглая женщина-дежурная и оглядела Аню пустым взглядом.

– Все? – безучастно спросила она.

– Да, все.

Дежурная посмотрела за Анину спину – видимо, сзади подошел отец.

– Мы еще не закончили. Просто, видимо, дочка торопится в камеру, – сказал он и принужденно рассмеялся. Он явно старался вести себя так, словно ничего не произошло.

Дежурная продолжала пялиться на него все тем же ничего не выражающим взглядом. “Она вообще человек?” – раздраженно подумала Аня.

– Нет, мы закончили, – упрямо повторила она.

Дежурная опять посмотрела на нее и не двинулась с места. Сейчас она походила на курицу, которая только что бродила по двору и вдруг замерла на месте, таращась в одну точку. Какие мысли проносились в ее крошечной голове и проносились ли вообще, было неясно.

– Аня, пойдем, пожалуйста, договорим, – серьезно сказал отец.

– Мы уже договорили. Вы меня выпустите или нет?

Роскошь оборвать разговор оказалась иллюзорной и была доступна до ближайшей решетки. Было невыносимо стоять под пустым взглядом дежурной, с папой, который бубнил что-то неловкое. Аня почувствовала, что снова начинает закипать от этого бессилия.

– Вы меня выпустите или нет? – рявкнула она и с силой дернула решетку.

Дежурная неохотно сделала несколько шагов.

– Аня, не дури, – сказал папа и взял ее за руку.

Аня от неожиданности дернулась в сторону так резко, что ударилась плечом о решетку. Дежурная замерла в полуметре от них.

– Так вы еще будете разговаривать? – спросила она, глядя то на Аню, то на ее отца. Абсолютный вакуум ее взгляда наполнился чем-то, похожим на недовольство.

– Нет! – воскликнула Аня, чувствуя, что еще немного и она позорно разревется прямо здесь от стыда – за себя, за отца, за эту дурацкую несвободу.

Дежурная наконец вставила ключ в замок и издевательски медленно его повернула.

– Аня, – снова сказал папа, но Аня пулей выскочила из комнаты и ринулась к коридору, ведущему к камере. Впрочем, ее путь был недолгим – камерный коридор перегораживала еще одна решетка. Спецприемники, очевидно, были не предусмотрены для эффектного ухода.

Дежурная очень медленно, переваливаясь, подошла и повозила ключом в замке. Все это время она косилась на Аню своими куриными непроницаемыми глазами. Аня не могла прочесть, о чем она думает, и это нервировало ее еще больше. Наконец дверь открылась.

– Забери ее в камеру, – крикнула дежурная слонявшейся по коридору каменномордой полицейской.

– Пока, папа, – еще раз сказала Аня и, не оборачиваясь, быстро зашагала по коридору.

Она чувствовала, как отец смотрит ей вслед, и внутренне сжалась от страха, что он опять ее окликнет, но на этот раз он больше ничего не сказал. Полицейская с громыханием открыла перед ней дверь, и Аня юркнула в камеру.

– Что случилось? – испуганно спросила Майя, глядя на нее во все глаза.

Аня мотнула головой. Ни слова не говоря, она стремительно подошла к кровати, легла и укрылась с головой одеялом.

Первое время она лежала, ничего не замечая, – ни запаха сигаретного дыма, ни шума воды из крана, ни разговоров соседок. По ней прокатывались адреналиновые волны, а где-то глубоко внутри стояла абсолютная пустота и безмыслие. Было очень приятно лежать и не вспоминать ни о чем. К сожалению, чтобы долго оставаться в этом благословенном покое, требовалось слишком большое акробатическое мастерство. Не удержав равновесия, Аня начала думать.

Она хорошо помнила себя с четырнадцати лет – тогда у нее впервые стали рождаться мысли, которые не исчезали на следующий день бесследно, а сохранялись годами. То есть до этого Ани как будто не было – вместо нее существовала ускользающая переменчивая субстанция. Потом эта субстанция постепенно оформилась, застыла, и Аня как будто полностью себя осознала – с этого момента она могла вести с собой диалог, сравнивать впечатления и фиксировать перемены. Процесс отвердевания, когда из вороха разрозненных импульсов собирался характер, не был коротким и сопровождался настоящими штормами – другие люди обычно снисходительно называют это “переходным возрастом” и, наверное, отчасти правы, только Аня переходила не из детства в юность, а из небытия в бытие.

Трясло на этом переходе знатно. Как взрослеют обычные дети: они с рождения экспериментируют с непослушанием. К четырнадцатому году этих последовательных экспериментов они обычно оказываются в точке, где впервые пробуют курить, обзывают родителей и хлопают дверями своей комнаты. Но в Анином случае хронология была нарушена полностью. Она была самым покладистым ребенком на свете – не потому, что это было в ее характере, а потому, что постоянного характера у Ани не было вовсе. Отстаивать свое мнение и проверять границы свободы ей не требовалось, потому что никакое событие из внешнего мира не вступало с ней в конфликт – не с чем было вступать. Она хорошо училась, потому что учеба ей давалась легко. Много читала, потому что читать было нескучно. Не гуляла допоздна, потому что не очень-то интересовалась сверстниками. Не врала родителям, не боялась врачей, по-честному ходила в шапке зимой и вовремя ложилась спать. Со стороны Аня, наверное, казалась идеальной девочкой.

А дальше в один прекрасный день она вдруг начала проявляться, как очертания фигуры на поляроидном снимке, да так стремительно, что идиллии моментально пришел конец. Оказалось, что практически ничего из Аниной ежедневной рутины ей не нравится. Учеба моментально оказалась заброшена. Книги тоже. Аня начала деятельно познавать мир и людей вокруг себя. Все ее одноклассницы интересовались мальчиками, и Аня тоже с энтузиазмом ими заинтересовалась. Впрочем, она очень быстро обнаружила, что девочки интересуют ее не меньше. Особенно одноклассница Маша.

У Маши были золотые блестящие волосы и голубые глаза. Иногда она красила ресницы и неизменно пачкала черной тушью свою золотую челку. Ане она казалась совершенством – красивой, взрослой (на полгода ее старше) и дерзкой. Маша иногда покупала сигареты, и Аня курила вместе с ней – набирала в рот дым и выпускала его наружу. Они вместе прогуливали уроки. Однажды они купили в магазине “Отвертку” – водку с фантой – и выпили вдвоем. Маша хвасталась, что пробовала алкоголь уже несколько раз, но для Ани это стало эпохальным событием, настоящей инициацией, переходом – как ей казалось – во взрослую жизнь. Она жаждала опьянения так истово, что почти внушила его себе.

Отношения с мамой, естественно, разладились. Она-то понятия не имела, что ее взрослая дочь прямо сейчас по-настоящему появляется на свет. Бунт мама решила подавить в зародыше. С тем же успехом она могла попытаться залить начинающийся пожар бензином.

Первый раз Аня ушла из дома всего на сутки. Было так: утром она, как всегда, пошла в школу, но домой решила не приходить. Машина мама работала медсестрой и в эту ночь как раз оставалась в больнице – лучшего стечения обстоятельств было не придумать. После школы Аня поехала к Маше домой. Там они облазили все шкафчики, нашли медицинский спирт, развели его водой и выпили – Маша просто так, Аня для храбрости. После этого она позвонила маме и объявила, что ночевать сегодня не придет. Мама кричала в трубку “Аня! Аня!”, но она волевым усилием сбросила звонок. Нарядившись в самые короткие юбки, которые они нашли у Маши в доме, они отправились гулять.

Как ни странно, ничего плохого из этого не вышло – ни во время прогулки, ни когда Аня на следующий день все же вернулась домой. Мама была так напугана ее демаршем и так счастлива увидеть ее живой и невредимой, что скандала не произошло. Зато Аня решила, что окончательно готова ко взрослой жизни.

Второй раз она ушла из дома через три недели. На этот раз по-настоящему, насовсем – она даже оставила маме прощальное письмо. Согласно плану они встретились с Машей в центре города и для начала отправились на работу к Машиному молодому человеку. Молодой человек был старше их на четыре года и работал в парке аттракционов. Его весьма экстравагантные трудовые обязанности заключались в том, что он, наряженный в защитный костюм, бегал между двумя огромными, в человеческий рост, картонными кактусами, а посетители аттракциона пытались расстрелять его из пейнтбольных ружей.

Маша сообщила ему, что вместе с Аней уезжает в Питер. Молодой человек изобразил крайнюю степень сомнения в их замысле, покрутив пальцем у виска, но тут к аттракциону подошли новые посетители, и разговор пришлось прервать. Последующие несколько часов Аня и Маша провели, возобновляя его по мере возможности – по их идее, молодой человек должен был помочь им добраться до Питера, но он их энтузиазм явно не разделял.

Наконец стемнело, и Аня с Машей начали думать, где им провести ночь, раз в Питер они пока не отправились. В этот самый момент Аня посмотрела на очередных посетителей парка, которые явно стремительно направлялись именно к их аттракциону, и узнала своих родителей. Это было настолько немыслимо – увидеть папу и маму вместе, на расстоянии не более полуметра друг от друга, что Аня замерла как вкопанная и даже открыла от изумления рот. Глядя на нее огромными глазами, родители практически бежали по направлению к аттракциону – и Аня наконец-то сообразила, что они тут, потому что искали ее и невероятным образом нашли. Не раздумывая, она пустилась наутек, но быстро выбилась из сил. Папа нагнал ее и отвел в машину. Потом Аня узнала, что это Машина мама помогла родителям найти ее, вспомнив, что у Маши есть какой-то друг, работающий в парке.

С этого дня начался Анин домашний арест. Мама отобрала у нее мобильный телефон, а уходя на работу, уносила из квартиры в кладовку и стационарный. Было начало лета, уроки закончились, и Аня целыми днями в одиночестве слонялась по дому, обдумывая план побега. Она пробовала выходить в интернет, но не знала, как послать Маше весточку – почты у той не было. Анина квартира располагалась на седьмом этаже, поэтому сбежать через окно было невозможно. Аня пробовала ковыряться в замке, но быстро поняла, что это дохлая затея – только в книжках герои умудряются взламывать двери шпильками для волос.

Вечерами, когда мама приходила, становилось еще хуже. Она не только не разговаривала с Аней, но и вообще, кажется, не замечала ее существования. Если Аня и ловила на себе ее взгляд, то он был до того ледяным, что терпеть его не было никаких сил. Большую часть времени Аня сидела в своей комнате, гадая, чем и когда это все закончится. Пару раз она предпринимала тайные вылазки, чтобы найти свой мобильный телефон у мамы в сумке, но никогда не успевала сделать это, пока ее не застукали.

Наконец наступили выходные – дни еще более ужасные, потому что мама была дома все время. Желая наказать Аню во что бы то ни стало, она наказывала и себя – стационарный телефон так и не принесла из кладовки, дверь по-прежнему держала запертой на ключ, а ключ – спрятанным. Лежа ничком на своей кровати, Аня слушала, как мама развешивает на балконе постиранное белье.

В этот момент в дверь позвонили. Аня не знала, кто это, но идея родилась в ее мозгу мгновенно. Она подскочила с кровати и закричала: “Я открою!” Доступ к двери был дорогой к свободе.

“Я сама открою”, – холодно ответила мама. Не глядя на переминающуюся у двери Аню, она посмотрела в глазок, потом неторопливо достала из сумки ключ, вставила его в замок и повернула. Аня следила за ее движениями во все глаза. Толкнув дверь рукой, мама отошла с прохода, чтобы дать войти звонившему. В дверном проеме Аня увидела соседку с верхнего этажа. Не раздумывая ни секунды, она полетела вперед, как мяч для боулинга, буквально смела с дороги маму и соседку и припустила вниз по лестнице, перепрыгивая через пять ступенек.

Она слышала, как мама кричит и зовет ее, как гулко шлепают ее тапочки в церковной тишине подъезда, как ожил и завыл лифт, взмывая на седьмой этаж, – но Аню было уже не догнать. Выскочив на улицу, она устремилась к расположенной неподалеку роще. Ей казалось, что, если только она добежит до нее и скроется между деревьями, ее никогда не найдут. Плана у нее не было. Телефон, деньги, документы – все осталось дома, но Аню несло вперед волной такой бурлящей эйфории, что она пока не думала об этом.

Пробежав по роще пару сотен метров, она пошла шагом. Ее дом остался далеко позади, и Аня не сомневалась, что мама ее не догонит. Она чувствовала такую злость на маму и усталость от последних нескольких дней, что просто идти между деревьями было уже наслаждением. Упругая после недавнего дождя тропинка сменилась гравием – Аня только сейчас обнаружила, что выскочила из дому в комнатных тапочках. Это не только не смутило ее, а даже немного развлекло. Сейчас ее развлекало абсолютно все.

Противоположный конец рощи упирался в дорогу с автобусной остановкой – от нее можно было уехать в центр. Аня решила, что доберется туда, а оттуда уже дойдет до Машиного дома. План обрывался на моменте встречи с Машей – впрочем, Аня не сомневалась, что вместе они что-нибудь придумают. Ее, правда, скребло сомнение, что Маши может не оказаться дома, и еще самую чуточку – что Маша забыла про нее, ведь все эти дни они не выходили на связь. Но эти недостойные мысли Аня гнала.

Она вышла из рощи и зашагала вдоль дороги. Остановка была в каких-то ста метрах пути, когда краем глаза она заметила темно-зеленую машину. Она неожиданно развернулась на полдороге и быстро направилась к ней. Аня остановилась и стала вглядываться в номер. На сияющей в лучах солнца белоснежной табличке было написано 011. Кружочек и две палочки. Аня смотрела, как они приближаются, и не могла оторвать глаз. Это было как в кино – так же завораживающе и невозможно. Усилием воли Аня отвела взгляд от номера и посмотрела на водителя, хотя и так знала, кто он. Сквозь темное стекло на нее смотрел папа.

Аня бросилась бежать. В голове разом пропали все мысли – происходящее было настолько невероятным, что любая логика оказывалась бессильна. Папа жил на другом конце города. Здесь ему делать было нечего. Ситуация недавней погони в принципе не могла повториться. Однако же вот – Аня бежит по обочине, отец бежит за ней. Она слышала его шаги все ближе и понимала, что еще немного – и он поймает ее. Аня инстинктивно запаниковала. Эта неотвратимость была такой ужасной, что отдалять ее и сопротивляться стало невозможно – проще закончить все разом. Аня остановилась как вкопанная. Отец от неожиданности налетел на нее, то ли обнял, то ли схватил, и, уткнувшись ему в грудь, она отчаянно закричала: “Только не отдавай меня маме, только не отдавай меня маме, только не отдавай меня маме!”

Он и не отдал – вместо этого отвез Аню к себе домой, потом позвонил ее маме и сказал, что с Аней все в порядке, но она пока останется у него.

Отец был само спокойствие. Аню он не отчитывал и не упрекал ни единым словом. Вместо этого он накормил ее обедом и даже налил полбокала вина. Аня чувствовала такую сокрушительную благодарность, что временами теряла дар речи. Всю свою жизнь она мечтала, чтобы папа был ее сияющим героем – и вдруг он именно таким и стал. Наконец-то Аня могла расслабиться и перестать ломать голову над тем, что же ей делать дальше – теперь с ней был отец, мужественный, решительный и понимающий. Он не даст ее в обиду, не даст ей киснуть в опостылевшей квартире с мамой, он все уладит. Аня с равным умилением взирала на магнитики на папином холодильнике, на котлету в своей тарелке, на папину жену, которая то и дело бросала на нее быстрые взгляды, на маленького братика, который проснулся посреди дневного сна и теперь верещал на весь дом. Аня чувствовала ко всему острую приязнь и полное умиротворение.

На следующий день папа сказал, что они поедут на пикник. Он держался радостно и непринужденно. Аня купалась в собственных мечтах, представляя, как они заживут вместе, как она пойдет в другую школу, как у нее появятся новые друзья. Папа накануне дал ей свой телефон, чтобы она смогла позвонить Маше, – та ответила, но от очередного побега в восторг не пришла. Аня почувствовала обиду и облегчение одновременно. Теперь ничего больше не держало ее и можно было окунуться в новую жизнь.

На пикнике выяснилось, что они будут не одни – к ним неожиданно присоединились незнакомая женщина с дочкой. Папа сказал, что эта женщина – бывшая няня Аниного братика. Дочка была старше Ани на два года. Ане совершенно не хотелось, чтобы какие-то посторонние люди в первый же день вторгались в ее новую жизнь с папой, но приготовилась потерпеть. Тем более что новая девочка не казалась откровенно ужасной. Она была высокой и худой, носила огромные сережки-кольца и смотрела на мать с таким высокомерием, что Аня невольно почувствовала к ней симпатию. Ее звали Даша.

К вечеру Аня была совершенно очарована Дашей – в первую очередь потому, что та ничего про нее не знала. Ане казалось, что именно это ей и требуется для старта: новые люди, которые еще не составили о ней свое мнение. С ними можно было казаться любой – а так как Аня только начинала узнавать себя, можно было экспериментировать. Она прощалась с Дашей почти с сожалением, когда папа вдруг сказал, что если Аня хочет, то может переночевать у Даши, поскольку она и ее мама совершенно не против.

Так Аня оказалась в небольшой старой квартирке на самой окраине города. Несмотря на то что район формально считался городским, Ане он больше напоминал деревню – дома здесь были низкими, во дворах между деревьями висели веревки с постиранным бельем, в крохотных подвальных магазинах сигареты продавали поштучно, все знали друг друга и, встречаясь на улице, подолгу разговаривали. Даша жила здесь с матерью и отчимом – странным тихим человеком, который шмыгал по квартире, словно стесняясь своего присутствия. На него никто не обращал внимания, и Аня, конечно, тоже – до первых выходных, в которые она вместе с Дашей и ее подружками поехала на озеро искупаться. Аня сгорела на солнце, и вечером Дашина мама велела ей намазаться кефиром. Стоя на кухне в короткой юбке и лифчике, Аня ойкала от боли, пока холодный кефир стекал по ее обожженным плечам, когда вдруг увидела Дашиного отчима. Он стоял за углом коридора, но отражался в зеркале – и в это самое зеркало рассматривал Аню омерзительным масленым взглядом. Поняв, что Аня заметила его, он тут же отвел глаза и исчез в комнате. С тех пор Аня старалась его избегать.

За исключением этого, жить у Даши ей поначалу даже понравилось – и когда через несколько дней папа предложил ей перебраться к ней на подольше, Аня без раздумий согласилась. Даша познакомила ее со своими друзьями. Все они были на несколько лет старше Ани и относились к ней слегка покровительственно, но ее это не обижало – ей нравилось чувствовать себя своей в компании старших.