Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

Аня перевернулась на другой бок и украдкой посмотрела на соседок. Ирка с безмятежным видом опять что-то рисовала. Аня изо всех сил вглядывалась в нее, стараясь различить черты, которые можно было бы демонизировать, но напрасно. Ирка выглядела безобиднее не придумаешь. Так же как и Майя – она снова взялась за свой детектив и сейчас сидела, по обыкновению накручивая локон себе на палец. Ни тени угрозы от нее не исходило.

Аня вздохнула и перевернулась на спину, уставившись на матрас в цветочек над собой. Она всегда считала себя здравомыслящим человеком. Ничего даже отдаленно мистического за всю жизнь с ней не происходило. Она не была суеверной, не верила в астрологию, судьбу или параллельные миры. В бога она тоже не верила. Отказаться от этих убеждений казалось Ане таким предательством по отношению к самой себе, что она и в самом деле скорее сочла бы себя сумасшедшей. Симптомы, по крайней мере, были схожи: от усталости или стресса у нее появились галлюцинации, которых никто другой не видел. То, что она казалась себе совершенно вменяемой, нисколько не делало ее таковой. В конце концов, если бы люди могли диагностировать у себя сумасшествие, они бы считались здоровыми.

Эта мысль не была слишком утешительной, но Аня вдруг почувствовала себя такой уставшей после сегодняшнего дня, что даже не нашла в себе сил беспокоиться. Возможно, ей просто нужно хорошенько выспаться. Возможно, ей просто нужно выйти отсюда и вернуться к своей нормальной жизни – тогда все пройдет. Думая об этом, Аня уже проваливалась в сон.

День пятый

Первое, о чем Аня подумала, проснувшись, – это о луковице. О фиолетовой, хрустящей, ядреной луковице в тоненькой ломкой шелухе. С каким бы наслаждением она сейчас ее съела. Откусила бы прямо как от яблока. Аня представила хруст, и запах, и сладковатый вкус – и рот моментально наполнился слюной. Удивительно, что с людьми делают пять дней тюрьмы. Надо во время звонков написать друзьям и попросить передать в спецприемник лук. Наверняка пропустят. Разве можно отказать человеку в таком скромном желании?

Аня приподнялась и оглядела камеру. Все еще спали. Спасаясь от холода, ее соседки вечером плотно закрыли окна, и воздух за ночь стал неподвижным и тяжелым. От Аниного одеяла тянуло запахом сигарет. Она поскорее встала и открыла форточку. Вернувшись на кровать, она нехотя забралась под одеяло, убедившись, что оно замотано в простыню и не касается ее кожи. Из крана размеренно капала вода.

Аня вдруг ощутила жгучее раздражение – из-за прокуренного одеяла, текущего крана, грязного пола, по которому ей только что пришлось на цыпочках сделать два шага босиком. С какой стати она вообще должна сидеть под арестом, как преступница? Ане стало ужасно жалко себя. В то время как остальные радуются жизни, она по нелепой случайности прозябает в тюрьме, где горизонт ее мечтаний ограничивается луковицей. От внезапной злости Аня чуть не расплакалась.

Вода продолжала навязчиво капать. Потеряв терпение, Аня снова встала и подставила под кран половинку мыльницы. На некоторое время капанье стихло, но вскоре возобновилось, издевательски поменяв тональность. Аня засунула голову под подушку.

Она попыталась представить, чем займется, когда выйдет. Все предыдущие дни в спецприемнике это было безотказным развлечением. Сегодня, однако, оно не сработало – Аня была слишком зла из-за того, что ей, будучи ни в чем не виноватой, приходится мечтать об обычных вещах.

В соседней камере спустили воду, и она зашумела в трубах. Через пару минут лязгнула дверь в прогулочном дворе. Вслушиваясь в звуки на улице, Аня почему-то подумала, каково в этом дворе гулять зимой, когда снег оседает на пластиковой крыше и закрывает небо. Наверное, как в еще одной полутемной комнате, только очень холодной. Зимой тем не менее сидеть в спецприемнике должно быть лучше, чем летом, – по крайней мере чувство, что ты теряешь время, гложет не так сильно.

Пока Аня училась и жила в общежитии, она старалась каждое лето проводить в Москве. Остальные разъезжались по домам, как только заканчивалась сессия, и торчали там до сентября – Ане же казалось, что сидеть в родном городе так долго немыслимо. Чтобы не огорчать маму, она, конечно, всегда приезжала на неделю-две, но даже эти дни изнывала от скуки.

После первых зимних каникул, во время которых она не могла придумать повод выбраться в город, Аня решила завести себе правило гулять хотя бы одна. В феврале было промозгло и слякотно, летом лучше, хоть и тоже на любителя: днем солнце палило так, что становилось больно глазам, а асфальт делался мягким, как пластилин. На улицах не было ни души, но Аня каждый раз бесстрашно выходила из дому – эти вылазки, в частности, были ее возможностью втайне от мамы курить. Чтобы еще как-то развлечься, Аня с готовностью ездила на рынок, ходила в магазин и по врачам – дошло даже до того, что она регулярно навещала отца.

Он жил на другом конце города вместе со своей новой семьей, и их общение с Аней уже много лет сводилось к переписке по скайпу раз в два месяца. Эта переписка в основном касалась его новых детей: отец заваливал Аню их фотографиями и рассказами об успехах. Она не была от этого в восторге, но редкость бесед примеряла ее с их скучностью; к тому же, будучи воспитанной девушкой, она не решалась обижать папу своим равнодушием. Если бы у нее спросили напрямую, любит ли она отца, она бы, не задумываясь, сказала “да”. При этом, однако, она нисколько по нему не скучала.

Родители развелись, когда Ане было девять. Она пережила развод удивительно легко. Отец постоянно работал, поэтому Аня и раньше не проводила с ним много времени. Его окончательное отсутствие оказалось таким незаметным, что спустя две недели она и не помнила, что они с мамой когда-то жили иначе.

Несмотря на эту вполне искреннюю легкость, несколько следующих лет Аня потратила на то, чтобы мифологизировать отца. Мамы в Аниной жизни было так много, что она с лихвой заменяла обоих родителей, поэтому отца – в некотором смысле экстрародителя, родителя-сверх-необходимого – Ане хотелось воображать исключительным. Она скрупулезно год за годом по отдельным впечатлениям собирала в своей голове образ необыкновенного папы. Это было не очень сложно: если к нему не присматриваться, то ее отец вполне ему соответствовал: был красивый, богатый и образованный, любил джаз и подводное плавание, рассказывал Ане, как устроены космические корабли и акваланги, обсуждал с ней литературу и политику, учил ее рисовать и рыбачить. С Аней он виделся хоть и регулярно, но не очень часто, поэтому их встречи всегда были для нее событием.

Из-за редкости и драгоценности этих встреч Аня относилась к отцу снисходительно. Сложно ожидать исполнения базовых родительских обязанностей от такого неуловимого, небывалого человека. Он мог забыть про ее день рождения и подарить спустя месяц электрическую зубную щетку (в двенадцать лет) или куклу (в пятнадцать). Он никогда не интересовался, как у нее дела. Когда Аня что-то рассказывала про школу, он кивал, но явно не слушал. Она замечала все это, но осознанно игнорировала. Ей не хотелось, чтобы что-то портило ей картинку идеального отца, даже он сам.

Потом у него появилась другая семья и другие дети, и его рассеянность по отношению к Ане усилилась. Они стали видеться еще реже, но в некотором смысле это было для нее даже облегчением: теперь у отца больше не осталось возможности ненароком разрушить свой образ. Этот образ с годами окончательно законсервировался в Анином воображении: она думала о папе с теплотой и гордостью, но общения не искала.

Когда она переехала в Москву, их отношения перестали выходить за рамки формальностей. Приходя к нему в гости раз в год, Аня смотрела его самодельные фильмы про дайвинг в Индонезии, послушно восторгалась младшим братом и почти не рассказывала о себе. Ей казалось это справедливой платой за то, что у нее с ее исключительным папой сохраняются такие хорошие отношения. Иногда, впрочем, ее начинал грызть червячок обиды, но она запрещала себе думать об этом. Если ее отец был отцом с картинки, то и она должна была быть дочерью с картинки – то есть не ругаться, не обижаться, не требовать лишнего внимания, искренне радоваться за младшего брата, на вопросы “как дела?” всегда отвечать “хорошо” и не больше.

Под самым окном камеры вдруг заскребла метла, вернув Аню к действительности. Ворота спецприемника с коротким визгом открылись, и на территорию, пыхтя, въехала какая-то большая машина – наверное, мусоровоз. Интересно, зачем отец спрашивал, в каком она спецприемнике?

– На завтрак встаем! – сказала им в окошечко блондинка, откатывавшая Ане пальцы.

Кровать Наташи и Иры тут же ожила – Аня слышала, как Наташа заворочалась на своей верхней койке, недовольно сопя и бормоча что-то как обычно ругательное. Зато Ирка вскочила так стремительно, словно только и ждала сигнала.

– Ура! – громким шепотом объявила она, улыбаясь беззубым ртом. – Я сегодня выхожу!

– Ну хоть к-какая-то хорошая новость, – проворчала ей сверху Наташа. Судя по ее тону, Ирино освобождение вызывало у нее такое же неудовольствие, как и предшествующая ему отсидка. Впрочем, все на свете вызывало у Наташи неудовольствие.

Ирка порхала по камере от умывальника до кровати, попутно одеваясь. Заметив, что Аня не спит, она тут же пристала к ней:

– Пойдем с нами на завтрак!

– Не хочется.

– Да он вкусный, честно!

– Да мне просто не хочется.

– Почему никто никогда не ходит на завтрак?..

– Что ты пристала, сказал тебе ч-ч-человек, что не хочет, – шикнула на нее Наташа.

Ирка тут же замолкла, но счастливая улыбка не сходила с ее лица. Такой она обычно бывала только под лирикой. Очевидно, близость освобождения имела сходный наркотический эффект.

Наташа с Ирой ушли, и камера снова погрузилась в тишину. Аня не заметила, как задремала.

Проснулась она, когда соседки вернулись. Наташино лицо выражало отсутствие обычной антипатии к миру – зная ее эмоциональный диапазон, это можно было принять за бурную радость. Она триумфально несла новую бутылку с кипятком.

– Баландеры д-дали, – пояснила она, глядя на Аню, хотя та ничего не спрашивала.

– А как там Андрей?

– Это кто? – Наташа остановилась возле Аниной кровати и наморщилась, пытаясь вспомнить.

– Баландер, который вчера облился кипятком, – сказала Аня. В памяти моментально всплыла темная столовая, заполненная призраками. Аня передернула плечами.

– А, он… Мы не в-видели его, не знаю.

Наташа направилась к тумбочке и как ни в чем не бывало принялась заваривать чай. Аня мрачно смотрела ей в спину. Наташино равнодушие казалось ей особенно возмутительным. Это ведь именно она завязала на бутылке свою дурацкую веревку так, что Андрей обварился, – а теперь она даже не понимает, о ком речь.

То утро мало отличалось от других прочих утр. Все постепенно проснулись и сразу же уселись курить. Аня подумала, что ее сокамерницы напоминают ей индейцев, как их изображают в мультиках: четыре фигуры, закутанные в клетчатые одеяла, они сидели друг напротив друга на двух кроватях и дымили. Наташа, прихлебывая чай, из-за чего-то вяло ругалась на Иру – не от злости даже, а по привычке. Ирка в ответ только счастливо смеялась, сегодня больше, чем обычно, раздражая всех своей незамутненной радостью. Майя попросила у Дианы расческу и, перекинув свои длиннющие волосы на одну сторону, сидела как Рапунцель и гладила их гребешком. Для человека, пять дней проведшего в камере без душа, она все еще выглядела непростительно хорошо.

Смена сегодня была самая неприятная – круглая женщина-робот и ее толстомордые напарники. Когда они вошли в камеру и все встали, Аня присоединилась с демонстративной неохотой. Стоять перед этой женщиной ей совсем не нравилось, но вступать с ней в перепалку хотелось даже меньше – она одним своим видом вызывала в Ане такую неприязнь, что связываться с ней лишний раз было противно.

Безжизненным голосом зачитав их фамилии, дежурная кивнула своей каменномордой подчиненной с подведенными глазами, и та тут же принялась шарить по кроватям металлоискателем. Аня почувствовала, как кровь моментально ударила в голову – несмотря на то, что лично ей этот обыск ничем не угрожал, сам его факт снова показался ей таким унизительным, что захотелось немедленно устроить скандал. Стиснув зубы, она все-таки промолчала, постаравшись все свое презрение вложить во взгляд.

Когда полицейские вышли и каменномордая женщина с металлоискателем стала закрывать дверь, Аня спросила:

– А лук в спецприемник можно проносить?

– Что? – удивилась женщина. Ее каменное лицо от непонимания вытянулось.

– Я спрашиваю, лук разрешено передавать в спецприемник?

– Обычный лук?

– Ну да.

– А с чем вы его есть-то будете?

– Вы мне скажите, можно или нельзя? – резко сказала Аня. Она все еще злилась из-за обыска.

Женщина неопределенно пожала плечами и бросила:

– Можно.

– Зачем тебе, правда, лук? – поинтересовалась Катя, когда дверь закрылась.

– Захотелось.

– А я творог хочу, – сообщила Диана. Она плюхнулась на свою кровать так, что ее монументальная грудь заколыхалась под платьем, и капризно добавила: – Кто бы мог подумать, что они меня доведут до того, что я буду мечтать об обычном твороге?

Разговор тут же пошел о том, кто что хочет съесть. У Ани заурчало в животе. Отгородившись книжкой, она старалась не слушать, но до нее то и дело доносились обрывки слов. Через пять минут она мечтала о драниках, креветках с пивом, сливочном масле, фаршированном перце, черешне, бычках в томатном соусе, молоке, вареной кукурузе, торте “Наполеон” и котлете по-киевски. Достаточно было кому-то из ее сокамерниц вспомнить какой-нибудь продукт, как остальные с придыханием подхватывали: “Да-а-а-а…”

– Неужели я сегодня наконец-то буду дома?.. – почти простонала Майя. Все это время она продолжала начесывать свои волосы, которые от этого засияли ослепительным блеском.

– И я, и я! – тут же радостно заверещала Ирка. – Мне вчера мои сказали по телефону, что встретят.

– Это что же у т-тебя за “твои”? – спросила Наташа и громко отхлебнула чай. Она смотрела на Иру с безграничным презрением.

– Ну, друзья мои… Ой, я здесь так потолстела, боюсь, что они скажут.

Ира вскочила с кровати и подлетела к умывальнику. Разглядывая себя в зеркальную пленку, она вертелась то одним боком, то другим и разочарованно цокала.

– “Что они скажут”! Вы только посмотрите, какая фифа выискалась! – обидно засмеялась Катя. В отличие от Наташиного угрюмого презрения, ее собственное было веселым и злым. Сидя на верхней койке, она следила за Ирой хищными голубыми глазищами. – Что тебе твои друзья-алкаши могут сказать?

– Я, наверное, потому и потолстела, что ничего не пила, – заключила Ира. Став боком, она втянула живот, оценила результат и расслабила его снова. – Так-то я обычно ничего не жру, только бухаю.

Диана, лежа на боку, грациозно вытянулась. Она напоминала рембрандтовскую Данаю. Из-под полуприкрытых век она лениво наблюдала за Иркой.

– Это странно, конечно, – наконец заметила Диана и замолчала. Все обернулись к ней, ожидая продолжения, но она не торопилась – медленно поправила подушку и подперла голову рукой.

– Что странно? – нетерпеливо спросила Катя, свесившись с кровати.

Ее хвост повис в воздухе.

– Ну вот Ирка – ты только не обижайся, Ирка, – просто алкашня. А все равно переживает, что о ее лишнем весе скажут собутыльники. Бабы всегда такие бабы.

– Ой, а то, можно подумать, ты какая-то особенная баба! – фыркнула Катя. – О своем весе не переживаешь!

– Не переживаю! – высокомерно отрезала Диана. – Я себе любая нравлюсь.

Катя дьявольски захохотала:

– Любимая отмазка! И сколько же ты весишь? Килограммов сто?

Диана лягнула ногой ее матрас, Катя ойкнула, не переставая хохотать.

– Ты просто завидуешь, – добродушно сообщила Диана. – На себя посмотри, кожа да кости. Сисек вон вообще нет. Не то что у меня!

Она многозначительно похлопала себя по груди. Катя снова изобразила насмешливый хмык, но в этот раз спорить не стала.

Пока они шутливо переругивались, остальные молчали и только переводили взгляд с одной на другую. Ане это снова напомнило школу: в классе обязательно бывают две главные популярные подружки, которые всегда в центре внимания, и остальные девочки делятся на тех, кто тоже хочет с ними дружить и подлизывается, и на тех, кто боится стать объектом их шуток и потому сторонится. Аня всегда относилась к последним.

– Вообще-то модели плюс сайз сейчас в моде, – тем временем назидательно говорила Диана. – Особенно темнокожие.

– А ты модель? – тут же вскинулась Майя. Она наконец-то закончила расчесывать волосы и теперь заплетала их в косу. Доходя до кончиков, она расплетала ее и начинала сначала. Аня завороженно следила, как ее идеально гладкие темные локоны струятся сквозь пальцы.

Диана не торопилась с ответом. Переменив позу, так чтобы всем было лучше видно ее крутое бедро и изгиб талии, она дала время полюбоваться собой и сказала:

– Я подрабатываю в фотоагентстве. Они меня на всякие рекламные буклеты снимают. Однажды у меня тако-о-ой случай был. Мне по делам надо было в район Черкизона. Приезжаю, значит, туда на машине. А я тогда только водить начала. Паркуюсь. Долго паркуюсь. Потом поднимаю глаза – и обалдеваю. Прямо передо мной павильон, на нем всякие рекламы, и на одной из них – смотрю – я! Я даже помню эту съемку – мы снимали фотки для какого-то туристического агентства, конкретно туры в Турцию я там рекламировала. Это давно было. В общем, я там такая офигенная, в черно-белом платье и шляпе. И, прикиньте, эта моя фотка, в черно-белом платье и шляпе, вставлена в другую, где какое-то голубое небо и облака, в ногах у меня, значит, лежит гора арбузов, а сверху красная надпись: “Лучшие астраханские арбузы в Москве!”

– Они украли твою фотографию! – вскричала в ужасе Майя и даже бросила на минуту свою косу. – Вот это кошмар! Я бы умерла, если бы мою фотку поставили на рекламу арбузов!

Благосклонно подождав, пока она закончит, Диана продолжила:

– Ну я сразу бегом в павильон. Там прямо на входе огромный развал этих арбузов. Подхожу к бабе, которая ими торгует, и говорю ей: какого хрена? А она говорит: я ничего не знаю, я просто продаю, это надо хозяину звонить. Я говорю: давай телефон. Ну, она начинает выкобениваться: да что, да почему я должна давать, и вообще, может, там не ты. Я говорю: хочешь, пойдем на улицу, сличим, так сказать. В общем, дала она мне телефон.

– И что хозяин? – спросила Катя.

Пока Диана рассказывала, она перелезла со своей верхней койки на ее нижнюю и теперь сидела там по-турецки, облокотившись на колени и подавшись вперед. История ее явно заинтересовала.

– Да он тоже сначала бухтел что-то про то, что фотку эту легально купил и это какая-то американская модель. Я ему тоже сказала: приезжай, узнаешь, какая тут американская модель. В общем, мы долго препирались. Я требовала, чтобы он заплатил мне за использование фотки, а он говорил, что ничего не будет платить, потому что уже и так ее купил.

– И чем закончилось?

– Я поняла, что все равно бабла от него не добьюсь, и сказала, что согласна на натуральный обмен.

– Это как? – не поняла Майя. Она увлеченно смотрела на Диану, а ее пальцы продолжали перебирать волосы, словно существовали отдельно. Аня не могла оторвать взгляд от их быстрых движений и переливающихся между пальцами волос. Вспомнилось видение. Аня поежилась.

– Ну я сказала, что пусть отдает арбузами.

– И он отдал? – подала голос Наташа. От недоверия у нее даже на секунду пропало заикание. Она села поудобнее на Иркиной кровати, случайно задела Иркину ногу и тут же лягнула ее – подвинься.

– Ну поныл немного, но я сказала, что в суд подам. Я так злилась, что он, наверное, испугался и сказал, чтобы я брала, сколько надо.

– И сколько ты взяла?

– Да мне вообще-то арбузы были нафиг не нужны. Просто хотелось проучить этого мудака за воровство. Они, бля, все думают, что можно в интернете скачать картинку и тебе за это ничего не будет. Вот пусть знает теперь. В общем, я позвонила мужу, он быстро у друга одолжил такую машину, знаете, с кузовом. Пикап вроде называется. Ну и мы весь этот кузов набили арбузами. Ну а что, этот мудак сказал мне брать, сколько надо. Баба, конечно, орала, пыталась ему позвонить, но что он нам сделает – он там, а мы здесь. Пока он приехал разбираться, мы уже свалили.

– И что вы сделали со всеми этими арбузами? – спросила Майя. Ей надоело плести одну толстую косу, и теперь она заплетала много маленьких.

Диана махнула рукой – при всей необъятности своих форм она двигалась удивительно пластично – и с усмешкой сказала:

– Да в итоге мы выкинули половину, если не больше. Они столько у нас лежали, что стали пропадать. А так всем знакомым раздали, родителям на дачу отвезли, там тоже раздали. Сами объелись. Я с тех пор эти арбузы видеть не могу.

– Ну хоть сладкие были? – спросила Катя.

– Да не особо. А реклама, кстати, до сих пор висит. Я не очень давно снова была в тех местах. Выцвела только уже.

Окошко в двери открылось.

– Звонить пойдете? – недружелюбно спросил у них полицейский.

Очередь за телефоном в этот раз двигалась почему-то особенно медленно – или это просто Ане так не терпелось позвонить. Каждый раз, когда дежурная неторопливо, слегка переваливаясь, как гусыня, из стороны в сторону, уходила в свой кабинет за мешочком очередной арестантки, Аня закатывала глаза.

– Может, вы бы всем сразу дали телефоны, а мы бы потом расписались? – спросила она у стоящего рядом с ней каменномордого мента.

– Не положено, – буркнул он, даже не взглянув на нее.

Все-таки эта смена определенно раздражала Аню больше всего.

Забирая телефон, она спросила у дежурной:

– А ко мне ведь могут прийти сюда знакомые? Проведать?

– За время отбывания ареста к заключенному может прийти один посетитель сроком на один час, – механически отчеканила та.

– А передачу передать?

– Не больше тридцати килограмм.

– Да мне и не нужно больше, – заверила ее Аня.

Дежурная, не мигая, смотрела на нее ничего не выражающим взглядом, видимо ожидая, когда она присоединится к сокамерницам. Вздохнув, Аня направилась в комнату для звонков.

Включив телефон, она сразу принялась набирать друзьям сообщение. Раздразненная недавними обсуждениями еды, Аня не сдерживала воображение. Кроме лука, она попросила чипсы, сухарики, печенье, шоколадку, орехи и сыр косичку. Это была только маленькая часть всего того, что Аня хотела, но она уже достаточно освоилась в спецприемнике, чтобы понимать – торт “Наполеон” сюда все равно не пропустят. Аня опять ощутила прилив жалости к себе – скольких же обычных, простых вещей она здесь лишена! И как это унизительно, что даже из них ей приходится выбирать. На свободе ей никогда не хотелось ни чипсов, ни сухариков, но здесь это становилось единственной радостью. Оплакав свой скудный быт, Аня великодушно вписала и пару пачек сигарет – пусть соседки порадуются.

Когда они вернулись в камеру, внутри уже играло радио, а сквозь открытое окно доносились голоса – кого-то вывели на прогулку. Разошлись по койкам, Катя моментально вскарабкалась на подоконник и закурила. Из-за решетки она оглядывала прогулочный дворик с таким независимым видом, словно это были ее собственные владения. Ирка тем временем сняла и сложила свое постельное белье и уселась на голый матрас. Не найдя себе лучшего развлечения, она принялась выдергивать из матраса нитки. Вытащив одну, она накручивала ее одновременно на указательные пальцы обеих рук, а потом рвала. Лицо у нее при этом было счастливое, но пустое, словно мыслями она носилась где-то очень далеко. Наверное, представляет себе освобождение, подумала Аня.

– Девки, гля, – вдруг изумленно сказала Катя. – Там чувак в костюме!

Наташа приподнялась на своем верхнем ярусе и посмотрела в окно.

– И правда, – без особого, впрочем, удивления сказала она, садясь обратно. – Ходит в п-пиджаке какой-то.

Ирка, почуяв, что все чем-то заинтересовались, тоже попыталась заглянуть в окно, но ее оттолкнула Диана, сразу занявшая собой все пространство.

– На стиле парень, – заметила она и пихнула Катю локтем, – дай затянуться.

Катя передала ей сигарету и крикнула в окно:

– Чувак, ты чё такой модный? Жених, что ли?

– Не, свидетель, – донеслось с улицы.

– Что? Свидетель? – заинтересовалась Майя и забралась на верхнюю койку к Наташе. Она по-прежнему старалась двигаться как можно грациознее и, карабкаясь вверх, даже не забывала тянуть носок, хотя ни обстановка, ни имеющиеся зрители явно не располагали к таким усилиям.

Наташа, как обычно, не обрадовалась непрошеному соседству. Проворчав что-то себе под нос, она рывком вытащила из-под Майи свое одеяло, но прогонять ее не стала.

– Ты что, реально со свадьбы сюда попал? – изумилась Катя.

– Ага. – Голос стал ближе. Теперь он звучал под самым окном. – Поехал ночью за бухлом, тут они меня и взяли. Но здесь, судя по всему, почти все так же оказались.

– Бухой был? – понимающе спросила Катя. – Да ты не стой там, залезай на лавку.

Лавка скрипнула, и в окне появилась ослепительно-рыжая голова.

– Пиздец бухой, – подтвердила голова. – Я от мусоров по дворам минут десять пытался уехать. Всем привет.

Анины сокамерницы нестройно поздоровались.

– А зовут тебя как? – спросила Катя, забирая у Дианы сигарету и затягиваясь.

– Кирилл.

– И что они тебя, прямо со свадьбы сюда? – спросила Диана. Она распластала руки по подоконнику локтями в сторону, а подбородок положила на ладони. Ее лицо оказалось очень близко от лица Кирилла. Диана томно взмахнула ресницами.

– Да нет, они меня сначала в отдел привезли, – сказал Кирилл, явно не замечая Дианиного интереса, – я там проспался. Потом суд. Потом сюда. Повезло еще, мусора нормальные попались, когда сюда ехали, я их попросил в банк заехать.

– В какой банк? – не поняла Майя.

– Да я работаю в банке. Они меня завезли туда, чтобы я заявление на отпуск написал. Ну, мне тут десять дней торчать, как я на работе это объясню? Потом еще в магазин заехали, а потом уже сюда.

– Какие-то менты тебе больно добрые попались, – заметила Катя, недоверчиво щуря глаза, и выдохнула дым в потолок.

– Да я просто водку им проставил. Не хотите, кстати?

– Чего?

– Водки! – Кирилл поднял руку и продемонстрировал Аниным сокамерницам бутылку воды “Шишкин лес”.

– У тебя там что, водка? – прошептала Диана, позабыв свою томность и вытаращив от изумления глаза.

Ирка, все это время безуспешно пытавшаяся занять удобное положение у окна, рванулась к нему как укушенная.

– У тебя там водка? – воскликнула она.

– Да тихо ты! – шикнула Диана и снова ловко оттерла ее в сторону.

– Ну что, будете? – спросил Кирилл и тряхнул “Шишкиным лесом”.

Анины соседки молчали, разглядывая бутылку.

– Не, – наконец с сожалением сказала Катя за всех. – Через решетку все равно не пролезет. Как ты ее только пронес?

– Да им всем пофиг было. Я еще у ментов в машине перелил сюда, а здесь никто даже принюхиваться не стал. Ну, не хотите, как хотите.

Кирилл открутил крышку и сделал несколько больших глотков. Арестантки завороженно наблюдали за ним. Оторвавшись от горлышка, он, ни разу не поморщившись, вытер рот тыльной стороной ладони и как ни в чем не бывало спросил:

– А сигаретки у вас не будет?

Катя молча протянула ему пачку.

– Ой, у вас тут всего две осталось. Ну, ничего, мне завтра принесут, я вам подкину.

Без спроса Кирилл просунул руку сквозь решетку и взял с подоконника зажигалку. Затянувшись, он прикрыл глаза и медленно выдохнул дым. На лице у него было написано такое наслаждение, что даже некурящая Аня испытала зависть.

– Ну ладно, – сказал наконец Кирилл. – Спасибо. Я вам завтра тоже что-нибудь принесу.

С этими словами он спрыгнул с лавки.

– Что это он нам завтра принесет? – с надеждой спросила Ирка. – Может, водку?

– Тебе-то, дура, зачем завтра в-водка? Ты сегодня уже выходишь, – тут же набросилась на нее Наташа.

– Ой, точно, – моментально расцвела Ирка. Наташины слова словно вернули ее к действительности. – Буду собираться.

Отбежав от окна, она извлекла из-под своей кровати потертый пластиковый пакет и принялась увлеченно в нем рыться. Остальные расползлись по своим кроватям. “Водка, ну надо же”, – пробормотала себе под нос Диана.

Ирка достала из пакета потерявшие форму желтоватые кроссовки, а шлепки стянула с ног и убрала. Потом подошла к умывальнику, распустила волосы и тут же принялась собирать их заново, более аккуратно. Покрутив головой перед зеркалом и оставшись довольна результатом, она снова порхнула к пакету и извлекла из него лифчик. Все свои действия Ирка негромко комментировала себе под нос. Лифчик она называла “броник” – как не сразу поняла Аня, от слова “бронежилет”. Сняв с себя свою джинсовую амуницию, она надела сначала его, потом одежду обратно, а потом снова побежала к зеркалу поправлять растрепавшуюся прическу. Наташа, мрачно наблюдая за ее приготовлениями с верхней койки, пробормотала что-то оскорбительное.

На обеде из баландеров был только Виктор Иванович и еще один незнакомый неприметный парень. На Анин вопрос, где Андрей, Виктор Иванович посуровел и сказал:

– Да в камере лежит. Скорую ему вчера вызывали, его увезли, а потом обратно привезли. Живой, но обварился он сильно.

В этот самый момент новенький парень шмякнул полным чайником по плите, вода выплеснулась и попала на конфорку. Раздалось громкое шипение.

– Осторожнее! Что у тебя за руки-крюки! – тут же напустился на него Виктор Иванович, позабыв про Аню. Ему явно нравилось чувствовать себя главным на кухне.

Аня села за стол и поковырялась в своей миске. В ней поверх слипшихся макарон лежала тертая морковка. Тщательно проинспектировав блюдо, Аня вздохнула и с удвоенной силой принялась ждать друзей с передачей.

Ожидание оказалось не таким уж долгим. Только они вернулись с обеда, как в камеру зашла каменномордая женщина с накрашенными глазами.

– Посетитель к вам, – угрюмо сказала она Ане.

Аня моментально подскочила и, не с первой попытки попав ногами в сланцы, прошлепала к выходу. Женщина холодно наблюдала за ней. Выйдя в коридор, они направились в комнату для звонков. В дежурной части никого больше не было, решетка перед комнатой была не заперта. Женщина распахнула ее, пропуская Аню вперед. Та вошла, едва ли не пританцовывая от нетерпения, и сделала два шага по короткому коридору. Решетка позади с громыханием захлопнулась. Аня переступила порог комнаты.

За деревянным столом, положив на него руки, сидел Анин отец. Аня настолько не ожидала его здесь увидеть, что в первую секунду как будто не узнала его – остолбенела и только молча пялилась.

Папа грустно сказал:

– Здравствуй, доченька, – а потом вышел из-за стола, обнял ее и поцеловал в щеку.