Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

– Биг-Бен? – неуверенно предположила Майя.

– Черный? – проворчала Наташа, разглядывая Дианино платье.

– Почти, почти! – злорадно закричала Катя, моментально оживляясь. Стало понятно, что на этот раз слово загадала она.

Диана высокомерно обвела всех взглядом и снова показала на себя.

– Нигер! – вдруг припечатала молчавшая до этого Ирка.

Все разом повернулись к ней. Она сидела, как и прежде, в углу и не шевелилась, так что Аня почти забыла о ее существовании. Как только все посмотрели на нее, Ирка расплылась в беззубой улыбке.

– Ты небось подсмотрела, пока на пакете сидела, – с досадой сказала Катя, снова скрестив руки на груди.

Ирка неуклюже встала с кровати и прошаркала в центр. Все глядели на нее с насмешкой, так что Аня даже почувствовала жалость. Повернувшись к сокамерницам, Ирка принялась махать руками. Она тоже делала рожки над головой, тыкала пальцем в соседок, садилась на корточки, вставала на четвереньки – в общем, совершала огромное количество разнообразных действий без всякой логики. С ее лица не сходила улыбка. Ане казалось, что она просто получает удовольствие от движения.

Остальные некоторое время вяло предлагали варианты, но все было безуспешно. Они вскоре потеряли интерес.

– Т-так, и что ты п-показывала? – спросила Наташа, когда Ирку прогнали со сцены обратно на кровать.

– Ежика, – застенчиво ответила Ира.

Аня к этому моменту обнаружила, что страшно проголодалась – за исключением салата цезарь в суде, она сегодня ничего не ела.

– А ужин тут будет? – с надеждой спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ужин уже был, – откликнулась Катя.

– А с душем тут как?

– Воды нет.

Аня тяжело вздохнула и подумала, что даже странно было ждать от такого длинного изнурительного дня другого завершения.

– Совсем нет? – на всякий случай уточнила она. – И долго не будет?

– Ну, горячей нет, – терпеливо растолковала ей Катя. – Отключили на профилактику. Ты можешь попросить отвести тебя в душ, новеньких обычно отводят. Но холод там собачий. А так вообще-то душ по четвергам.

До Ани не сразу дошел смысл последних слов.

– Что, один раз в неделю?!

– А т-ты думала, тут с-санаторий? – фыркнула Наташа, презрительно поморщившись. – Привыкай. Тут все к-как в тюрьме.

Аня хотела было сказать, что привыкать к тюрьме не входило в ее жизненные планы, но, застеснявшись Наташи, передумала. Вместо этого она спросила:

– А какой вообще здесь распорядок?

Наташа как самый большой специалист по тюрьмам взяла разъяснения на себя.

– Сначала завтрак. Д-девочки обычно не ходят. А тебя как, б-будить?

– Ну, можно попробовать, – неуверенно сказала Аня.

Как бы она ни хотела есть, мысль о завтраке в общественной столовой нагоняла тоску. Еще со времен детского сада Аня утвердилась во мнении, что по возможности их лучше избегать.

– П-потом утренний обход, – продолжала Наташа. – Дальше в течение дня в-выводят на звонки – это пятнадцать минут, и на п-прогулку – это час. Еще обед и ужин. Ну, д-дальше вечерний обход и отбой.

– А все остальное время?

– Все остальное время ты тут сидишь.

– Я думала, работать заставляют…

– Еще чего, т-тут же не з-зона! – засмеялась Наташа.

Это заявление в сочетании с предыдущим, что здесь все “как в тюрьме”, немного озадачило Аню, но она благоразумно решила не умничать.

– Катюха! – вдруг раздался за окном сбоку сдавленный возглас.

Катя, снова курившая, быстро передала сигарету Диане и в два прыжка забралась на подоконник. Окна здесь были под самым потолком, поэтому и подоконники располагались на высоте полутора метров от пола. Катины движения были ловкими и молниеносными. Пока она сидела, развалясь на кровати, сила в ней не ощущалась, но стоило ей вскочить, как Аня чувствовала исходивший от нее напор.

– Чего? – громко прошептала Катя в окно.

– Как дела? – спросили снаружи и хихикнули.

– Это Д-Димка из пятой, – заволновалась Наташа и привстала с кровати.

– Сиги попроси! – напомнила практичная Диана. Она тоже поднялась, хоть и нехотя, поправила платье и величаво подплыла к окну.

– У вас сиги есть? – надрывно прошептала Катя.

Последовала короткая пауза.

– Есть! – согласился невидимый Димка из пятой.

Все, кроме Майи и Ани, разом загомонили и повскакивали с кроватей.

– А дайте нам несколько! – сказала Катя, властным жестом велев сокамерницам замолкнуть. Ирка с Наташей тут же послушно замолчали и даже снова сели. Только Диана осталась стоять с независимым видом.

– А на что меняетесь? – спросил Димка после очередной паузы.

– Яблоки можем дать! – шепотом подсказала Наташа, от волнения перестав заикаться.

– Яблоки дадим, – погромче сообщила Катя в окно.

– Ну давайте, засылайте яблоки, а мы вам сиги.

Девушки тут же отхлынули от окна и засуетились: Наташа шелестела пакетами, Диана набирала яблоки. Катя подошла к двери в камеру и громко постучала в нее кулаком. Глазок почти сразу приоткрылся, и Аня увидела, как в нем кто-то мелькнул.

– Яблоки в пятую передадите? – развязно спросила Катя. Ей что-то ответили, но Аня не расслышала что. – Ну пожа-а-алуйста, – мигом сменив тон на заискивающий, проныла Катя.

В двери с громким лязгом открылось небольшое окошко, и в камеру заглянула блондинка, которая откатывала Ане пальцы.

– Что у вас, яблоки? – устало спросила она. Катя торжественно передала ей через окошко собранный сокамерницами пакет. Женщина сунула в него нос и спросила: – Записок нет?

– Да больно надо нам им писать! – фыркнула Катя.

Полицейская вздохнула и закрыла окно. Прошло несколько минут.

– Может, зажлобились, суки? – предположила Ирка. Впервые за день она выглядела не просто бессмысленно счастливой, а как будто заинтересованной.

– Ой, т-только т-тебя не спросили! – раздраженно воскликнула Наташа.

Наконец снова лязгнуло окошечко, и в нем замаячило лицо полицейской.

– Пятая просила вам сигарет передать. Но, девочки, имейте в виду, первый и последний раз я вашим почтальоном работаю.

– Да-да, спасибо! – вскричала Катя, подбегая к двери. Когда окно снова захлопнулось, она добавила: – Так смешно, что она каждый раз это говорит.

Аня подумала, что спецприемник немного похож на летний лагерь для испорченных взрослых. Когда она была ребенком, то каждый год ездила в детские лагеря и страстно их обожала, потому что они были симулятором независимости, моделью большого мира, куда она стремилась попасть. Она презирала детей, которые в первую же ночь начинали рыдать и проситься к маме, – Аню, наоборот, захватывала перспектива на целый месяц остаться без родителей. Ей все нравилось: песни под гитару, страшилки на ночь, костры на прощание, все праздники, все конкурсы. Даже двухъярусные кровати – неизменный атрибут тамошних спален – казались ей самостоятельным аттракционом. В ее голове они сливались с самой идеей новизны и приключений.

Общежитие, в котором Аня прожила пять лет, переехав учиться в Москву, было следующей ступенькой на пути к взрослению. Оно хоть и оказалось приближенным к реальному миру, все еще напоминало летний лагерь – совместный быт, иллюзия взрослости, даже те же самые двухъярусные кровати. Это была как будто еще не настоящая жизнь, а демоверсия жизни, где ты мог в безопасной обстановке овладеть напоследок всеми необходимыми навыками.

Аня считала, что та самая долгожданная взрослость началась для нее с окончания университета и переезда в отдельную квартиру. В этот момент она окончательно выросла и не предполагала, что из этого состояния можно шагнуть назад. Однако ровно так она чувствовала себя теперь в спецприемнике, вновь сидя на двухъярусной кровати в окружении соседок. Ее как будто затягивало обратно, в игрушечную реальность. Если детские лагеря и общежитие приближали маленькую Аню к миру взрослых, то спецприемник, наоборот, снова низводил ее до положения ребенка, где свобода ограничивалась воспитателями, романтические отношения поддерживались записочками, а основной валютой были яблоки.

В замке опять заскрежетал ключ – двери тут были исключительно громкие. В камеру вошел толстощекий мент, которого Аня считала за главного.

– В душ пойдете? – строго спросил он Аню.

– А вода только холодная? Тогда не пойду.

– Ну, как хотите. Вот вам постельные принадлежности.

С этими словами он протянул Ане нечто похожее на многократно свернутую салфетку.

– Это что, постельное белье? – изумленно спросила Аня.

Мент сделался еще строже.

– Одноразовое. Вам завтра принесут обычное.

Аня повертела салфетку в руках.

– Не принесут, – сообщила Майя, как только мент вышел.

– В смысле?

– Они только так говорят, но никому еще не приносили.

Аня впервые заметила, что на матрасах у всех ее сокамерниц лежат такие же странные салфетки. Она развернула свою. “Постельные принадлежности” представляли собой два куска ткани: один длинный и узкий – простыня, второй квадратный в виде конверта – наволочка. Все это было сделано из материала, который Аня видела только в больницах – из него делались бахилы. Со вздохом она застелила постель (точнее, прикрыла “простыней” матрас) и потянулась за одеялом, которое комом лежало в изножье ее кровати.

– Возьми лучше другое, – многозначительно сказала Катя.

Аня замерла и посмотрела на одеяло с опаской:

– А что с ним?

– Воняет! – радостно пояснила Ирка, которая продолжала излучать незамутненное счастье, но, кажется, стала чуть живее реагировать на окружающую действительность.

Аня решила спать не раздеваясь.

Ее сокамерницы тоже стали укладываться. Майя юркнула под одеяло без колебаний – Аня с завистью подумала, что ее брезгливость, видимо, уже существенно ослабла за пару дней.

– Ой, девочки, так хочется в тепло, куда-нибудь в Доминикану… – мечтательно промурлыкала Майя.

Суровая Наташа, забравшись на верхний ярус кровати, тем временем наставляла Ирку, которая лежала на нижнем:

– Я тебя убью, если б-будешь ворочаться. К-каждый раз просыпаюсь среди ночи, потому что к-кровать аж трясется – а это ты с боку на бок п-переворачиваешься!

Ирка продолжала улыбаться как ни в чем не бывало.

– Чем ты там меня тыкаешь? – спрашивала Катя у Дианы.

Они занимали самую дальнюю от Ани кровать, у стены – Катя сверху, Диана снизу. Сейчас Диана лежала, задрав ноги, и сосредоточенно месила ими Катин матрас.

– Ногами. Перестать?

– Не-не, продолжай, прикольно.

– А радио тут вообще выключают? – спросила Аня. Она поняла, что все это время к мыслям в ее голове примешивались посторонние голоса, и только сейчас осознала, что радио не замолкало ни на секунду.

– Выключают после вечернего обхода, – откликнулась Катя. – Хотя забывали пару раз, приходилось стучать.

– А включают когда?

– После утреннего.

Вечерний обход Аня не запомнила – задремала, как только ее голова коснулась подушки. Откуда-то издалека она слышала лязг двери и голоса, потом резко стало темнее – это выключили основной свет. Еще через некоторое время выключили радио – тишина навалилась так внезапно, что Аня от нее почти проснулась. Она слышала, как на соседней койке сопит Майя. Аня внезапно почувствовала такое умиротворение, словно засыпала не в камере спецприемника, а на самой мягкой постели самого надежного дома. Этот бесконечный день наконец-то закончился, и все его страхи остались позади. Какими бы странными ни были Анины соседки, они ничем ей не угрожали, поэтому она могла наконец-то расслабиться. Подумав так, Аня приоткрыла глаза, чтобы в последний раз обвести взглядом камеру, и застыла.

Ира не спала. В розоватом свете единственной лампочки Аня видела ее фигуру, казавшуюся неестественно высокой. Аня точно помнила, что Ира вообще-то маленького роста, но теперь, сидя на кровати, она почти касалась макушкой второго яруса. Если бы она предстала бесконечной великаншей, кажется, Аню бы это напугало меньше, чем едва уловимая, но такая невозможная, дикая разница. Ира что-то бормотала – Аня видела, как лихорадочно шевелятся ее губы, но с них не слетало ни звука. Это было похоже на молитву или какой-то наговор, и Аня почувствовала, как ее охватывает паника – происходящее казалось чистым, дистиллированным безумием. И в этот момент Ира вдруг вскинула руки – в них что-то блеснуло. Аня приросла к кровати. Это были ножницы – ненатурально, фантасмагорически огромные, им неоткуда было взяться в камере спецприемника, однако вот они, сверкали в Ириных руках. Ужас захлестнул Аню в одно мгновение, как лесной пожар, и она даже не могла вздохнуть. И тут Ира медленно повернулась к ней.

Это была не Ира. Это была женщина, похожая на нее, но намного, в тысячу раз страшнее. Она была такой старой, что ее лицо в патине морщин почти невозможно было разобрать – оно, как у иконы, стерлось до мутного темного пятна. Сначала Ане в ужасе почудилось, что у женщины вообще нет глаз, но потом она поняла – глаза закрыты. Аня смотрела на нее, не в силах пошевелиться, скованная абсолютным, непосильным страхом – она бы хотела зажмуриться и перестать видеть, но не могла. Стояла непроницаемая тишина, чудовищное лицо с закрытыми глазами было по-прежнему обращено к Ане, а губы на этом лице невозможно быстро шевелились – и вдруг Аня поняла, что все это время женщина смотрит на нее, видит ее, хотя веки у нее плотно сомкнуты. Осознание этого было таким ослепительным, словно Аню из-за кулис вдруг выдернули на сияющую сцену – и тогда она наконец очнулась и истошно, захлебываясь, закричала.

День второй

Аня резко проснулась от дверного лязга и не сразу поняла, где находится. Ее взгляд упирался в низкий расписной потолок.

– Собираемся на завтрак, – сказал женский голос.

Дремотный туман в Аниной голове сразу же рассеялся. Она была в камере московского спецприемника и смотрела на матрас в цветочек, лежащий на верхнем ярусе ее кровати.

Она вздохнула и снова закрыла глаза. Вставать совершенно не хотелось. Рядом кто-то спрыгнул с койки и тут же недовольно заворчал. Аня подумала, что это наверняка Наташа – только она могла быть такой угрюмой с самого утра. Зашумела вода, скрипнула дверь туалета, потом кто-то высморкался и прошипел: “Ирка, дура, опять мне спать не давала всю ночь”. Точно, Наташа. Аня даже улыбнулась от того, что угадала, и тут же услышала, как Ира бормочет извинения. Стоило ей произнести первое слово, как к Ане разом вернулись воспоминания о прошлой ночи.

Она едва не подскочила на кровати и почувствовала, как внутри все сразу похолодело. Приоткрыв глаза, она сквозь ресницы оглядела камеру. Наташа стояла посреди комнаты, с деловым видом завязывая волосы в хвостик, сонная Ира сидела на своей кровати и неуклюже застегивала пуговицы на джинсовой рубашке. Она выглядела совершенно обычно, настолько, что при одном взгляде на нее Анин страх казался абсурдным. Аня старалась отыскать хотя бы намек, хотя бы отголосок того демонического существа, которое ей померещилось, но ничего угрожающего не видела. Она попыталась вспомнить, что произошло после того, как она закричала, но не смогла. Она как будто сразу же просто выключилась – между ее кошмаром и резким пробуждением пролегало несколько часов глухого ватного забытья. Аня подумала, что должна была бы всех перебудить своими воплями, но в утренней мгле камера выглядела так умиротворенно, что не верилось, будто ночью здесь мог произойти переполох. Если ее никто не слышал, не приснилось ли ей все это от начала до конца?

Дверь в камеру распахнулась.

– Пойдемте на завтрак, – сказал вчерашний мальчик-полицейский. – И мусор захватите.

Наташа приблизилась к Ане – та тут же зажмурилась, притворяясь спящей.

– На завтрак п-пойдешь? – прошептала Наташа, но ответа не получила.

Аня слышала, что она несколько секунд помялась возле кровати, а потом отошла. Зашуршал пакет, Наташа сказала: “Бутылку возьми, дура!”, и они с Ирой наконец-то вышли из камеры.

Когда их голоса в коридоре смолкли, Аня несколько раз глубоко вздохнула. Требовалось успокоиться, очистить голову и подумать. Существовал один способ удостовериться, померещилось ей или нет, – надо было обыскать Ирину кровать. Огромные ножницы спрятать в камере было проблематично. Гораздо более проблематично, а даже скорее невозможно, было их сюда пронести – в зарождавшемся утреннем свете мысли обретали бескомпромиссную ясность. Тем не менее Аня села на кровати и огляделась. Все спали, она слышала, как ровно дышат ее сокамерницы. Каменея от страха быть пойманной, но подгоняемая страхом жить в комнате с вооруженной сумасшедшей женщиной, Аня прокралась к Ириной кровати. Пощупала подушку, посмотрела под ней – ничего. Приподняла и осторожно потрясла одеяло – тоже ничего. Под простыней-салфеткой и так невозможно было спрятать даже монету. Оставалось посмотреть под матрасом. Аня встала на четвереньки и, извернувшись, заглянула под кровать. Сквозь сетку каркаса было видно, что и здесь ничего нет.

– Ты что там делаешь? – раздался сверху изумленный голос. Ойкнув, Аня резко распрямилась и стукнулась головой о железную перекладину. Держась за затылок, она выползла из-под кровати и увидела Майю. Та оторвала голову от подушки и наблюдала за ней с вытаращенными глазами.

– Мне показалось, тут кто-то шуршал, – брякнула Аня.

– Кто?!

– Ну, крыса…

– Крыыысааа?!!

– Мне только показалось!

– И ты решила проверить?!

– Нууу… – неуверенно протянула Аня. Ее положение стремительно становилось все более нелепым.

– И что?

– Вроде нет.

– Какой кошмар! – охнула Майя и даже села на кровати. – Нам нужно срочно сказать об этом. Пусть сейчас же травят. Пусть переводят в другое место. Пусть отпускают! Я не останусь в помещении, где живут крысы!

– Да я ведь ее не видела…

– Но ты ее слышала! Что еще могло там шуршать? Может, мышь?

– Ну, может, и мышь…

– Какая разница, крыса или мышь? Это недопустимо! Я буду жаловаться! Я здесь ни секунды больше не останусь!

– Да что вы орете? – рявкнула Катя с верхней койки.

– Аня видела тут крысу! – вскричала Майя и обличительно ткнула в Аню пальцем.

– Какую еще крысу?

– Да успокойтесь, мне показалось! – взмолилась Аня. – Просто померещилось шуршание, и я решила проверить. Но ничего не увидела!

– Зачем ты вообще полезла проверять?

Хороший вопрос, мрачно подумала Аня, но, к счастью, Майя опять запричитала:

– А если она там была и убежала? Таракана мы тут уже видели, может, и крысы есть? Или мыши? Может, это все-таки мышь?

– Майя, не верещи! – поморщившись, приказала Катя. Майя тут же замолкла и испуганно посмотрела на нее. – Тебе уже сто раз сказали, что не было там ничего. Поспать дайте.

– А вдруг было? – трагически прошептала Майя.

– Не было, не было, – повторила Аня, наконец вставая с пола. Затылок все еще гудел.

Она вернулась на свою кровать и слушала, как Майя долго укладывается, подтыкая под себя одеяло, чтобы ни одна крыса не добралась. Аня чувствовала смутное беспокойство. Ножниц она, конечно, не нашла, но ведь Ира могла носить их с собой. Под ее джинсовой броней можно было спрятать пулемет. Аня вздохнула. Нельзя идти на поводу у паранойи, сказала она себе, это был просто сон. Тем не менее иррациональный страх разгорался в ней тем ярче, чем больше она старалась себя успокоить.

Наташа и Ира быстро вернулись с завтрака. Аня тайком наблюдала за ними, но Ира по-прежнему выглядела обычнее некуда. Они забрались каждая на свой ярус, при этом Наташа продолжала шепотом ругаться, а Ира – невнятно ей что-то отвечать. Довольно скоро стало тихо, а через несколько минут с Ириной кровати донесся негромкий храп. Представить себе храпящее чудовище Ане было сложновато.

Она лежала и сквозь открытое окно слушала, как где-то на улице шаркает метла. Снова пришла мысль, что спецприемник – очень странное место. Странное и бесполезное: все наказание сводится к отдыху в строгих условиях. Ты можешь спать, сколько хочешь, бездельничать целый день, читать, разговаривать, тебя водят гулять и есть, и все это якобы должно тебя исправить.

Время шло, и здание стало оживать: в коридоре чаще звучали шаги и голоса, громко хлопали двери, кто-то что-то таскал под окнами. В камеру то и дело заглядывали через глазок, и Аню это страшно раздражало – она чувствовала себя лабораторной мышью за стеклом, на которую постоянно глазеют. Наконец шум разбудил и ее соседок. Первой сползла с кровати Катя. Позевывая и на ходу убирая волосы в хвост, она направилась к умывальнику. В отличие от Наташи с Ирой, собиравшихся на завтрак, она никого не боялась разбудить – включила сильный напор воды, долго шумно плескалась, потом, уронив с раковины мыло, громко выругалась. Остальные Анины соседки тоже заворочались и проснулись.

Аня ждала, когда у нее спросят, почему она так орала ночью, но никто не спрашивал. Зато опять обсудили Ирку, которая ворочалась и не давала спать лежащей на верхнем ярусе Наташе. Было бы странно, слушая сокамерниц, подумала Аня, если бы эта тема для разговора казалась им увлекательнее ее ночной истерики. Может быть, это в самом деле ей приснилась?

Когда все окончательно проснулись и уселись пить чай, дверь в камеру распахнулась. Вошли четверо полицейских – три женщины и один мужчина. Никого из них Аня раньше не видела, но эти менты сразу понравились ей куда меньше вчерашних. Морды у троих из них были совершенно каменные, и только одна девушка выглядела такой испуганной, что больше смахивала на заключенную, чем на тюремщицу.

Вошедшие выстроились полукругом, и одна из женщин вышла вперед. Она была невысокого роста и вся какая-то округлая – заправленная рубашка подчеркивала пухлый живот, брюки сидели на ней как на барабане, волосы завивались кольцами. Черты лица при этом у нее были совсем мелкие и собраны в самом центре – нос-пуговка, глаза-щелочки, губы как нитка. Однако самым странным было выражение этого лица. Оно казалось отсутствующим, будто неживым. Аня подумала, что даже если бы она постаралась изобразить такое перед зеркалом, ей вряд ли бы удалось.

Женщина открыла журнал, который держала в руках, и кашлянула. Анины соседки как по команде встали. Сидеть остались только она и Майя.

– Привстаньте! – сказала им женщина. Интонаций у нее тоже не было никаких.

Майя очень медленно поднялась и красиво облокотилась о кровать. Аня осталась сидеть, недоуменно оглядывая остальных.

– Привстаньте! – повторила женщина.

– Зачем? – спросила Аня с искренним удивлением.

– Потому что по уставу заключенные должны вставать. Привстань, кому говорят!

Аня так опешила, что подчинилась. Поразительным казались и сами слова, и тон, которым они были произнесены, – женщина повысила голос, но ни злости, ни нетерпения в нем не было. Казалось, что это прикрикнул не живой человек, а просто колесико громкости на радио выкрутили чересчур сильно.

– Фамилии, – приказала женщина, глядя в раскрытый журнал.

– Вилкова!

– Орлова!

– Леонова!

– Иванова!

– Андерсен, – томно сказала Майя.

Аня молчала, продолжая с немым изумлением наблюдать за происходящим.

– Фамилии! – снова громче обычного повторила женщина.

– Да Романова моя фамилия, – недовольно буркнула Аня в ответ. – Вы в своем журнале, что ли, не видите?

Не удостоив ее ответом, женщина тут же захлопнула журнал и кивнула стоящей возле нее другой каменномордой полицейской с густо подведенными глазами. Та сняла с пояса черный предмет, в котором Аня не сразу опознала металлоискатель, и принялась шарить им по кроватям. Осмотр шел в полной тишине и длился всего пару минут. Анину кровать женщина обыскала особенно тщательно, перевернув подушку и перетряся одеяло. Аня почувствовала мгновенную вспышку негодования от того, что посторонний человек бесцеремонно вторгается в ее личное пространство, но заставила себя промолчать.

Закончив осмотр и так и не произнеся больше ни слова, менты стремительно вышли из камеры. Испуганная девочка выскочила последней.

– Фу, отвратительная смена, отвратительная дежурная, – передернула плечами Катя и плюхнулась на Дианину кровать. – Одно радует, что скоро уже выходить. Недолго осталось их видеть.

– А сколько тут вообще смен? – спросила Аня.

– Да три вроде. Завтра будет хороший дядька-дежурный, потом снова вчерашний, и опять эта баба. Она тут единственная такая, типа соблюдает устав.

– Ничего себе соблюдает, – проворчала Аня. – По-моему, она просто грубит. И вообще мертвая какая-то.

Наташа тем временем направилась к туалетному закутку и скрылась за дверью. Лицо у нее было, как обычно, угрюмое, но теперь еще и очень сосредоточенное. Через секунду раздался грохот, и она вынырнула из закутка, сдувая со лба челку. Руки ее были заняты тазиком и веником, под мышкой она держала швабру.

– Ладно, п-пора убраться! – возвестила она.

Аня сразу напряглась. Она плохо представляла себе местные порядки, но не сомневалась, что убираться сейчас заставят ее. Как в этой ситуации себя вести – презрительно отвергать тряпку? Отшучиваться? Ругаться? Сделать вид, что она обожает мыть полы и ничего унизительного в этом не видит?

Наташа тем временем шмякнула таз у раковины, к ней же прислонила швабру и с безмятежным видом принялась орудовать веником. Остальные не обращали на нее никакого внимания, только приподнимали ноги, когда она подметала под их кроватями. Аня смотрела во все глаза и не верила, что подвоха не будет. Когда Наташа добралась до ее койки, она не выдержала и робко спросила:

– Может, помочь тебе?

– Да не, все в порядке. Я п-просто люблю, чтоб чисто было. В тюрьме приучили.

Аня молча кивнула. Приятно было, конечно, тешить себя фантазиями, что это место – такой специфический санаторий, но Наташа умела ловко вернуть человека к действительности.

Управившись с веником, Наташа принялась мыть пол. Аня завороженно наблюдала, как она бесстрашно хватает грязную тряпку голыми руками, полощет в мутной воде и плюхает на швабру. Хоть остальные по-прежнему игнорировали Наташин энтузиазм, она нисколько его не теряла.

В разгар уборки заиграло радио – от неожиданности все подскочили, и только Наташа продолжала самоотверженно драить полы, не отвлекаясь на мелочи. Покончив с мытьем, она удовлетворенно объявила: “Т-теперь м-можно ходить босиком!” – и тут же скинула шлепки. Аня внутренне содрогнулась.

Время двигалось не то чтобы медленно – независимо от Ани. Часов здесь не было, поэтому она даже не понимала: уже пора маяться со скуки или еще нет? На радио бесконечной чередой играли песни, изредка прерываемые на рекламу. Новостей не было, время не передавали. По ощущениям Ане казалось, что сейчас около десяти утра, но она себе не очень-то доверяла: без часов она не ориентировалась. Вдруг вспомнился Саша с его суперспособностью: он мог сказать ей “разбуди меня в три” и проснуться самостоятельно за минуту до срока. “Как ты это делаешь? – допытывалась Аня. – Ты же спишь и не можешь знать, сколько прошло!” Саша говорил, что с детства привык, да и вообще, мол, в деревне это обычная практика – там люди решают проснуться в пять утра и просыпаются в пять утра. “Ты просто городская, вы тут все жить не можете без будильника”, – снисходительно говорил он. Аня терпеть не могла этот его сельский снобизм, но тут крыть было нечем – Сашино умение чувствовать время было неоспоримым и почти мистическим.

Аня тряхнула головой, стараясь прогнать воспоминания. Она столько лет дрессировала себя их избегать, что обычно переключаться не составляло труда. Ее всегда окружало множество других вещей, о которых можно подумать. Аня огляделась – ее соседки спали или читали, Диана рисовала что-то фломастерами в тетрадке, высунув язык. Она выглядела даже трогательно: такая статная и величественная и с таким непосредственным выражением лица. Аня взяла одну книгу из тех, что ей в сумку положили друзья, открыла ее, не взглянув на название, и уставилась на страницу. Буквы расплывались, но Аня продолжала смотреть в разворот как в раскрытое окно, через которое ей показывали комнату в общежитии, двухъярусную кровать у стены и Сашу, спящего на этой кровати. Ане казалось, что она раздваивается: одновременно находится в камере спецприемника и там, в комнате с Сашей. Она знала, что там он сейчас проснется, подойдет к ней, моргая со сна, и обнимет. Она подождет чуть-чуть и поведет плечами, чтобы высвободиться, а он разомкнет руки в ту же секунду, без недовольства или разочарования. В течение нескольких лет ее отношения с Сашей качались от любовного угара до полного охлаждения, но чрезмерные ожидания не отягощали их никогда.

Аня прикрыла глаза, и перед ней, как в калейдоскопе, завертелись образы. Щербатый паркет в общажной комнате. Красный Сашин плед, такой мохнатый, что пальцы утопали в его длинном ворсе. Низкий рокочущий звук чайника и всегда следом – тонкий скрип шкафа, где стояла посуда. Бежевые пупырчатые обои, на которых Аня, безжалостно пропахав пупырышки шариковой ручкой, написала неприличное слово. Золотая покосившаяся цифра “2” на двери. Соня. Вихор ее челки и слегка вздернутый нос. Как она сидела на первой парте, поджав под себя ногу, и грызла ручку. Ее карие глаза, взгляд – мягче бархата, теплее огня. Бесконечная ревность омыла Аню при одной только этой мысли.

Саша всегда хвалился местом, где родился: крохотная деревня в Новосибирской области была центром его мифологии, в которую он всех с удовольствием посвящал. Аню в принципе поражала такая безусловная любовь к малой родине, но они-то учились в МГИМО, а тут это выглядело особенно дико. В их общежитии, заселенном бедными олимпиадниками, все мечтали мимикрировать под основной мгимошный контингент, и только Сашу тянуло к корням. Он обожал щеголять перед тепличными москвичами историями из своей суровой сибирской жизни – как он колол дрова, как безудержно пил самогон, как ездил на дискотеку в соседнее село на разбитых “жигулях”. Для создания более сногсшибательного эффекта Саша иногда переходил на деревенский говор (Аня полагала, выдуманный). В общем, он весь был такой Есенин, даром что темноволосый, но эта стратегия приносила очевидные дивиденды – падкие на экзотику девушки вились вокруг него роем. Аня относилась к Сашиным рассказам с иронией, переходящей в скепсис, но когда на пятом курсе он вдруг предложил ей съездить вместе в Новосибирск, она, конечно, сразу согласилась. Ей казалось, будто она несколько лет читала книгу про выдуманное место, а потом магическим образом получила возможность перенестись в него и исследовать. Соня, разумеется, согласилась тоже. Они поехали втроем.

Формально они полетели от университета на научную конференцию, но в самом Новосибирске не задержались ни на минуту – из аэропорта доехали до вокзала, а оттуда на электричках – до Сашиной деревни. Строго говоря, это оказалась все же не деревня, а целый районный центр, – впрочем, на циничный Анин взгляд вся разница заключалась только в наличии здесь крохотной площади, заросшей травой, с порывистым Лениным на пьедестале.