Текст книги "Невероятные происшествия в женской камере № 3"

Поезд тронулся. В плацкарте царила обычная суматоха – люди запихивали сумки под полки, переодевались, раскладывали матрасы. Эта хлопотливость настолько контрастировала с Аниным медитативным спокойствием, что она чувствовала себя почти невидимой для остальных. По вагону прошла проводница, проверяя билеты и раздавая белье. Аня застелила его заранее, рассудив, что потом ей будет не до того. Дождавшись, когда суета уляжется, Аня сжала коробочку с лезвиями в руке и проскользнула в туалет.

Поезд скрипел и покачивался, иногда громыхая на стыках. Ане всегда казалось, что в туалете тряска ощущается сильнее, чем в остальном вагоне. Педаль унитаза была сломана, сливное отверстие не закрывалось, и из него тянуло ледяным воздухом. Аня закатала левый рукав – поезд с лязгом дернулся, и ее толкнуло к двери. Она так и осталась стоять, прижавшись к ней спиной для равновесия. Поезд грохотал, мчась в темноте. Больше не раздумывая, Аня мазнула лезвием по запястью. Ничего не произошло: лезвие прошло в миллиметре от кожи. Аня попробовала снова – снова ничего. Инстинкт не давал ей причинить себе боль – при этом предчувствие боли взлетело до небес. Аня разозлилась и со всей силы полоснула лезвием поперек запястья. Руку моментально опалило огнем. Будто в замедленной съемке Аня наблюдала, как кожа расступается, расслаивается и порез наполняется кровью. На самом деле он был совсем крохотный, но придал Ане решимости: она еще несколько раз ударила лезвием по руке, вонзая его все глубже и глубже.

Поезд снова дернулся, и Аня выронила лезвие. Ей было жарко, щеки и лоб пылали. Кровь капала на пол, рука горела от боли, и Ане вдруг стало очень жалко себя. Держа пораненную руку на весу, другой она подняла лезвие и помыла его, покачиваясь то ли от тряски, то ли от внезапно навалившейся усталости. Она оторвала клочок туалетной бумаги и промокнула кровь. Кровь не останавливалась. Аня оторвала еще бумагу и намочила ее – сжав зубы от боли, она осторожно протерла руку. Кровь моментально снова наполнила порезы и заструилась по запястью.

Аня вдруг испугалась. Она подумала: что, если она перестаралась и кровь не остановится? Одна мысль о том, что ей потребуется помощь, потребуется рассказать кому-то о произошедшем, наполнила ее ужасом. Она стала нервно отрывать бумагу и прикладывать к руке, надеясь остановить кровотечение. В этот момент в дверь постучали. Ане снова стало жарко – спешка только провоцировала панику. Изведя почти рулон туалетной бумаги, улучшений она не заметила. В дверь забарабанили настойчивее. Сдавшись, обмотав руку бумагой и натянув рукав свитера пониже, Аня, пошатываясь, открыла дверь. “Ну наконец-то!” – вскричал мужик и ринулся в туалет, чуть не сметя ее с дороги.

Держа порезанную руку перед собой, Аня добрела до своей полки и легла, завернувшись в простыню. Все от локтя до кисти по-прежнему горело. Украдкой заглянув в рукав, Аня тем не менее с облегчением увидела, что кровь пока не выступила на бумаге, а значит, наверное, начала останавливаться. Свернувшись комочком и баюкая израненную руку, Аня чувствовала себя самым несчастным и одиноким человеком на земле.

Утром она поняла, что импровизированную повязку придется снимать и оторвать ее безболезненно не выйдет. С другой стороны, это казалось незначительной проблемой по сравнению со вчерашними страхами: Аня была жива и чувствовала себя вполне нормально. Впрочем, при свете дня все ее переживания казались стыдно нелепыми.

Аня отправилась в туалет и начала разматывать бумагу. Успокоившаяся за ночь рука мгновенно снова налилась огнем. Аня покрылась испариной, отдирая последние слои, но тем не менее справилась. Оглядела руку – она выглядела не очень. Запекшиеся порезы снова начали кровоточить, кожа вокруг них покраснела и опухла. Ане снова стало жалко себя до слез, но она решила не поддаваться – одернула рукав (свитер прошелся по коже наждаком) и отправилась за чаем.

Утро было таким умытым и свежим, что Аня постепенно расслабилась. Мимо окна проносились заиндевевшие деревья и рассыпанные по склонам домики, снег блестел на солнце, на соседней полке маленький ребенок умильно игрался с машинкой, ложечка весело подрагивала в подстаканнике. Аню все больше захватывало ожидание приезда в Москву. Она постоянно сверяла свое состояние с запланированным: ну что, удалось ей уже отвлечься от ненужных проблем и сконцентрироваться на себе, работает Женин рецепт? Ответа она не находила, но у нее было такое приподнятое настроение, что оно заволакивало реальность лучезарным светом. Все впереди обещало быть чистым и прекрасным. В обычной жизни Аня сочла бы такую экзальтацию неестественной, но сейчас не сомневалась, что это проявляется терапевтический эффект.

За первые несколько часов в общежитии она успела попасться вахтеру на курении в неположенном месте, поругаться с тем самым одногруппником, в которого была влюблена, узнать, к своей досаде, что Соня приедет из дома на несколько дней позже, и напиться в малознакомой и неприятной компании старших студентов. Анино намерение разобраться со своей жизнью растворилось в мгновенном стихийном беспорядке.

Сбежав из компании, Аня сидела одна в курилке и мрачно отхлебывала вино из горла. Чистым и прекрасным впереди ничего быть не могло, потому что она сама была испорченной и никчемной. С упоительным садизмом она выдумывала себе обвинения. В очередной раз потянувшись за зажигалкой, она нащупала в кармане коробочку с лезвиями, которую так и не успела выложить. Не раздумывая, Аня торопливо достала одно и полоснула по здоровой руке, потом еще и еще. На этот раз никаких сложных построений у нее в голове не было, Ане хотелось только причинить себе боль, звездануть так, чтобы искры из глаз, танком проехаться, лишь бы пробило толщу ее ненависти к себе. Кровь капала на плиточный пол, но Аня ничего не делала – сидела на подоконнике, привалившись к оконному косяку с опущенной вниз рукой. На этот раз ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь застал ее в таком состоянии, желательно, кто-нибудь знакомый, желательно – тот самый одногруппник.

Никто, разумеется, так и не пришел. Спина затекла. Кровь остановилась. Аня слезла с подоконника и, пошатываясь, пошла к себе в комнату.

На следующий день она проснулась с похмельем, но удивительно протрезвленной. Обе руки страшно ныли, но Ане как-то вдруг надоело жалеть себя. Она сходила в аптеку и обработала порезы перекисью. Лезвия выбросила в мусорный контейнер на улице. Навела порядок в комнате и час проветривала ее от табачного дыма, надев на себя все теплые вещи. Курить пошла на улицу, а не на лестницу, куда все бегали тайком.

Стоя на крыльце и затягиваясь сигаретой, Аня думала, что шрамы у нее неминуемо останутся – на ней и обычные синяки плохо заживали, а у таких порезов и подавно не было шансов. Впрочем, она не испытывала ни стыда, ни сентиментальности на этот счет – прошедшая ночь неожиданно обрубила всякое ощущение символизма, которым Аня старалась наделить случившееся. Порезы были просто порезами, и Аня знала, что не будет придавать им значения, как только они перестанут саднить.

Последующие годы доказали, что она переоценила свою беззаботность. Аню беспокоило то, что о ней могли подумать, заметив шрамы, поэтому она довольно быстро приучилась прятать их. Это было не так-то сложно, учитывая, что многие люди оказывались настолько одержимы собой и ненаблюдательны, что не обращали на такие мелочи внимания. Впрочем, это не спасало Аню от томительных минут, например, летом в метро – когда держишься за поручень в людном вагоне, невозможно спрятать руку, – или на приеме у врача. Пару раз случалось такое, как сегодня: иногда посторонние люди все же бывали приметливыми.

Дверь в камеру загремела и открылась, внутрь вошла Майя. Сперва на нее никто не обратил внимания, но тут она громко шмыгнула носом.

– Ты что, плачешь? – спросила Диана, опуская журнал.

Аня выбралась из-под одеяла и рассмотрела Майю получше – та была красной и зареванной. Вместо ответа она всхлипнула.

– Ты чего? – спросила теперь Катя, садясь на кровати.

– Домо-о-ой хочу-у-у! – заливаясь слезами, протянула Майя. Она так и стояла посреди камеры, сжимая в руках белый пакет.

– Куда тебя водили? Что с тобой случилось?!

– Ко мне сестра приходила-а-а! – проскулила Майя и зарыдала пуще прежнего.

Наташа издала рычащий звук, перевернулась на своей койке и снова прикрыла голову подушкой.

– Да ты ж дома будешь послезавтра, – недоуменно сказала Катя. – Что тебе такого сестра сказала? Она проведывать тебя приходила?

– Да-а… – всхлипнула Майя, вытирая глаза кулаком. – Яблок принесла…

– О, яблоки! – тут же просияла Ирка, моментально позабыв о своем рисовании.

– А еще она вам сигарет принесла… Я ее просила.

От этого известия разом оживились все, и даже Наташа выбралась из-под подушки и бросила на Майю недовольный, но все же потеплевший взгляд.

Майя дала Ане яблоко, другое помыла себе и грустно им захрустела. Остальные закурили.

– Улыбнись! – сказала Майе Ирка и показала пример. Майя посмотрела на ее беззубый рот долгим взглядом и как по команде снова разразилась рыданиями.

– Д-да что с т-тобой такое-то?! – возмутилась Наташа.

– А еще я беременна!

Аня закатила глаза.

– Что? Что? – загомонили все.

Майя в ответ только горше зарыдала.

– Ты хоть знаешь, от кого, клуша? – спросила Катя.

– Знаю…

Диана элегантно выпустила дым и заметила:

– Тебя вообще-то сюда сажать не имели права, если ты беременна.

Это известие поразило Майю. Она сразу же встрепенулась и уставилась на сокамерниц. Слезы ее высохли вмиг. Майя выглядела так, словно ее только что озарила идея.

– Что, правда?

– Для того, чтобы это доказать, справка нужна, а у тебя ее нет, – напомнила Аня.

Майя тут же поникла.

– Может, я и не беременна, конечно, – задумчиво сказала она. – Вообще-то я такие вещи хорошо чувствую. Еще когда мы в Ижевске жили, сестра все хотела забеременеть от парня. Надеялась, что они тогда поженятся. Каждый месяц думала, что на этот раз уж точно получилось. А я ей все говорила: нет, нет, еще рано. И каждый раз оказывалось, что и в самом деле нет. Она даже обиделась на меня, сказала, что я ее сглазила. Я тогда тоже обиделась, выдернула у нее волос, завязала на нем узелок и говорю: смотри, сейчас сглажу наоборот, теперь забеременеешь! И прикиньте, она правда забеременела почти сразу.

– И что, они поженились? – скептически спросила Диана и на этот раз как-то свысока выдохнула дым.

– Да нет, конечно. Разошлись, еще когда она на шестом месяце была. Он помогал какое-то время, а потом слился.

– А я вам говорила – все мужики козлы! – злорадно припечатала Катя.

На прогулку их повели через час. Снова оказавшись в унылом закупоренном дворике, Аня более тщательно проинспектировала его на предмет скрытых развлечений, но, увы, обошлось без сюрпризов. Ее сокамерницы тесно уселись на лавочку и опять дружно закурили – наличие сигарет, кажется, делало их невосприимчивыми к скуке. Аня пожалела, что давно бросила курить – мучиться без табака в спецприемнике было бы, конечно, невыносимо, но зато обрести его снова стало бы ни с чем не сравнимым счастьем.

Потоптавшись на месте, Аня подумала, что можно было бы сделать зарядку. Сидеть на одном месте три дня оказалось более утомительно, чем она себе представляла. Вообще-то душный, паркий дворик меньше всего располагал к занятиям спортом, но вроде как это была улица, и упражняться тут считалось в порядке вещей. Стоило Ане, однако, представить, сколько зрителей она соберет у окон, как ее благое желание увяло на корню.

Для восполнения активности она решила хотя бы походить из одного конца дворика в другой (длина все же была его единственным достоинством), но быстро выяснила, что даже невинное хождение вызывает у мужской части заключенных повышенный интерес. В конце концов Аня пришла к выводу, что гулять даже мучительнее, чем сидеть в камере – во дворе комфортно было только стоять под собственными окнами и по возможности не шевелиться.

От прогулки их наконец-то избавила лисья девушка. Запустив их в спецприемник, она спросила:

– Вы в душ пойдете?

Все дружно взревели, а девушка добавила:

– Только по очереди. Там одна кабинка не работает.

Зайдя в камеру, все засуетились, сгребая в охапку полотенца, шампунь и чистую одежду. Аня подумала, что в любое другое время крохотный вафельный квадратик, выданный ей вместе с постельным бельем, прокуренная сменная майка и кусок мыла показались бы ей сомнительной радостью, но к этому моменту она основательно подрастеряла снобизм. Из всех ее сокамерниц только Майя твердо вознамерилась бойкотировать полумеры и дожидаться дома, как обещала. Она уселась на кровать с лицом мученицы и открыла Ю Несбё.

Собравшись, все столпились у закрытой двери, и Катя громко в нее постучала. Лисья девушка тут же открыла и, оглядев их, повелела:

– Сначала четыре человека.

– Я, я, я! – закричали Анины соседки и выскочили в коридор.

Она замешкалась в камере.

– Вы тогда после них, – объявила ей полицейская и закрыла дверь.

Аня вздохнула и вернулась на свою кровать. Душ откладывался, но у этого была и хорошая сторона – зато она пойдет туда одна. Аня вытянулась на койке и в ожидании соседок слушала звуки, доносившиеся из коридора. Они не возвращались. И без того неторопливое время теперь ползло совсем по-черепашьи. Ане надоело лежать, и она подошла к раковине умыться. Из крана текла восхитительно теплая вода. Аня постояла некоторое время, шевеля под струей пальцами и представляя, что скоро наконец окажется в душе. Потом зачерпнула воду, умылась и, моргая, посмотрела в зеркальную пленку над раковиной.

За спиной в метре от нее стояла Майя. Аня сначала увидела только ее лицо – неестественно белое, с закрытыми глазами – и уставилась на него. В первую секунду она даже не испугалась: смотрела на Майю и ждала, когда та откроет глаза и заговорит. Прошло, кажется, несколько секунд, но ничего не изменилось. Анин взгляд вдруг соскользнул с Майиного лица и выхватил в зеркале сразу всю ее фигуру – и вот тогда Аня почувствовала, как по спине у нее разливается холод.

Майя стояла прямо и недвижимо, как статуя, руки ее были согнуты в локтях, ладони обращены вверх, и только пальцы шевелились. Она словно ощупывала что-то невидимое, но, несмотря на всю плавность ее движений, в них не было ничего грациозного – ее пальцы будто что-то перебирали, шарили в пустоте и жутко, нечеловечески изгибались. Черные волосы стекали по Майиным плечам и груди, заплетались в ее слепых копошащихся пальцах, просачивались сквозь них. Движение ее рук было отталкивающим и гипнотическим одновременно – Аня содрогалась от отвращения, но продолжала смотреть, не в силах моргнуть или отвести глаза.

А потом, словно преодолевая колоссальное сопротивление, она все же оторвала взгляд – и вдруг осознала, что Майины волосы в прямом смысле текут. Они обволакивали ее тело непроницаемым черным коконом, так что видно было только белоснежный треугольник лица, и ниспадали до самого пола, озером распускаясь под ее ногами, – и это озеро медленно, тягуче ползло в разные стороны. От ужаса Аня не могла даже вздохнуть, только по-прежнему завороженно смотрела. Все в Майе, казалось, существует отдельно – ее лицо было умиротворенным и гладким, как маска, казалось, оно вообще не принадлежит ей, и в то же время ее пальцы безостановочно двигались, а волосы струились вниз и растекались по полу – и Аня вдруг поняла, что в следующую секунду это черное густое пятно на полу коснется ее ног. Предчувствие этого было таким невыносимым, что у нее потемнело в глазах – она резко обернулась, почти ослепнув от ужаса и желая, чтобы это закончилось как угодно, только скорее.

Позади нее никого не было. Майя сидела на своей кровати, погруженная в книжку. Солнечный свет заливал камеру, и все было таким безмятежным и спокойным, как утро после шторма.

Аня схватилась руками за край раковины, чтобы не упасть: ей казалось, она сейчас потеряет сознание. Майя подняла на нее глаза, и Аня отстраненно наблюдала, как ужас на ее собственном лице сообщается Майиному.

– Ты что, Аня? Тебе нехорошо? Тебе помочь?

Майя подскочила к ней и, поддерживая за руку, посадила на кровать.

“Я схожу с ума”, – подумала Аня, глядя на Майину ладонь в своей. Пальцы у нее были совершенно обычные.

– Ты сейчас ко мне подходила? – спросила она и сама удивилась, как издалека прозвучал ее голос.

– Что? Когда?

– Вот сейчас, когда я у раковины стояла. Ты подходила ко мне?

Майя бегала по ее лицу тревожными глазами.

– Ты чего, Аня, я же на кровати сидела. Ты возле этой раковины всего пару секунд стояла и вдруг чуть не упала. Что случилось?

– Голова закружилась.

– А почему ты спрашиваешь, подходила ли я к тебе? Тебе что-то померещилось?

Аня помотала головой.

– Может, врача позвать? – спросила Майя. Она все еще держала Аню за руку и смотрела испуганно.

– Нет, нет, мне уже лучше. Просто что-то нехорошо стало. Я посижу немного, и все пройдет.

– Может, чаю? Или воды?

– Все в порядке, просто надо посидеть.

Майя неуверенно отошла и села на свою кровать, но Аня чувствовала, что она продолжает озабоченно поглядывать на нее из-за книжки.

Со мной что-то случилось, думала Аня тем временем. Два кошмарных видения за два дня, одно из которых еще и очевидно наяву, было чересчур. С Аней, в принципе, никогда не случалось ничего подобного. Она была приземленным человеком – без галлюцинаций, экзальтированных озарений и мистических историй, которые любят рассказывать дети на ночь. О том, что сон можно не отличить от яви, она читала только в книжках и никогда в это не верила. То, что за два дня ей померещилось столько чертовщины, пугало ее даже больше, чем чертовщина сама по себе – ведь это свидетельствовало прежде всего о том, что с ней что-то не так.

Аня украдкой бросила взгляд на Майю. В ней, как и в Ире накануне, сейчас невозможно было распознать ничего сверхъестественного. Да и вообще все вокруг казалось обыденным до невозможности: каркасы кроватей, блестевшие на солнце, помятая пачка печенья на тумбочке, разбросанные по Дианиной кровати фломастеры. Ане оставалось только недоумевать, как это место, исключавшее любую тайну, могло породить у нее какие-то видения.

Постепенно ее сердце перестало лихорадочно биться, и Аня перевела дух. Почти сразу же пришел стыд: Аня представила, как пойдет в душ, а Майя будет рассказывать сокамерницам, как она чуть не упала в обморок. Впрочем, обморок был еще не самым страшным – главное, чтобы никто не узнал, что творилось в этот момент у Ани в голове.

Ее соседки вернулись из душа свежими и счастливыми. Даже Наташа улыбалась и выглядела примиренной с жизнью.

– Пойдете? – спросила у Ани лисья девушка.

– Еще бы, – сказала она и встала. Хотелось поскорее смыть с себя то, что произошло.

– А вы?

Майя трагически покачала головой.

Душ оказался напротив. Вход в него загораживала обычная для этого места решетчатая дверь, за которой виднелся маленький предбанничек. Из предбанничка вела дверь поосновательнее, а за ней обнаружился и предбанник побольше. Пропустив Аню внутрь, лисья девушка замкнула решетку и через нее сказала:

– Когда закончите, позовите, я вас выпущу.

Аня закрыла за собой следующую, основательную дверь и вздохнула. Ее поразило, что впервые за двое суток она оказалась совсем одна. Аня присела на стоявшую здесь лавочку и уткнулась головой в колени. Странно: она совсем не замечала особой тяготы в том, чтобы постоянно находиться в камере с соседками, но только теперь, сидя в тишине и в одиночестве за несколькими дверями, она впервые чувствовала себя расслабленной.

В душе оказалось сумрачно и холодно, зато на удивление чисто. Кафельная плитка на стенах мерцала голубоватым светом, льдисто поблескивали новенькие краны. Сквозь приоткрытую форточку доносился уличный шум. Аня выглянула в окно – эту сторону здания ей не было видно ни из камеры, ни из столовой. Забор спецприемника начинался через несколько метров, все пространство от стены до него заросло густым высоким бурьяном. Сразу за забором пролегали трамвайные пути, и мимо ехали, громыхая, трамваи – Аня видела только их усы, торчащие из-за забора. Шпарило солнце, пели птицы, кричали дети. Казалось удивительным, что снаружи буйствует такое сочное, ослепительное лето, а она находится здесь, в глухом кафельном мешке.

Впрочем, горячая вода быстро исцелила ее угнетенный дух. Ане хотелось намыться на неделю вперед, таким волшебным благословением показался ей душ. Тревоги вдруг и правда стали несущественными – Ане казалось, что теперь к ней, такой чистой и обновленной, не пристанет никакая шизофреническая дурь.

До самого вечера Аня ходила довольной: ужин впервые показался ей нормально посоленным, песни из радио почти хорошими, сигаретный дым – нисколько не раздражающим. Кате, как она и обещала вчера, передали еще две пачки сигарет, поэтому теперь все курили почти беспрестанно. Аня терпела: соседки с всклокоченными после душа прическами казались ей смешными и трогательными, а обстановка в камере была такой домашней, словно они все оказались здесь по собственной воле. После ужина Аня с готовностью пила чай и ела “Мишку на Севере”, громко смеялась и даже сыграла со всеми в “Крокодила”. Все плохое, что ей мерещилось, осталось позади, там, где она была нервной и вымотанной. Аня чувствовала необыкновенный прилив сил. Спецприемник начал казаться ей своеобразным приключением. Она воображала, как выйдет, встретится с друзьями и вечером, распивая с ними вино, будет рассказывать об этих десяти днях – а друзья, конечно, будут ахать и восхищаться. Перед сном Аня в деталях представляла себе свой дом, что она сделает первым делом, оказавшись в нем, куда потом пойдет и кому напишет. Это было так захватывающе и приятно, что она заснула успокоенной и абсолютно счастливой.