Текст книги "Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга первая"

Другая беда «в сапогах» -грибок. За три года в казарме немногие избежали этого «удовольствия». Грибок распостранялся очень быстро, вероятно в бане и через плохо стираные портянки. Зуд начинался между пальцами, потом в лоне сапога быстро распространялся дальше по ноге. После лекций у комода мы записывались в санчасть, и под командой назначенного старшего строем шли мазать ноги какой-то красной жидкостью. Помогала она слабо, некоторых направляли к хирургу «вырывать» ногти. Когда я пришел домой в увольнение, меня от грибка за сутки увольнения вылечила от грибка моя мачеха Нина Степановна. Фронтовая хирургическая медсестра не стала церемониться, натерла чеснока с уксусом, обмотала на ночь ноги этой смесью. И эту ночь я запомнил! Дикая боль и огненное жжение в ногах длилось не переставая всю ночь. А наутро я встал без грибка и с новой молодой красноватой кожей на обеих ногах. Вечером в свежих носках и «увольнительных» армейских ботинках убыл в Училище.

На втором и последующих курсах мы настолько привыкли к сапогам, что даже старались в увольнение пойти в них. Они прекрасно сидели на ногах, не надо было рыться в каптерке в поисках своих ботинок среди десятков других. (Хлоркой на внутренней стороне сапог и ботинок были написаны фамилии владельца). Однако зачастую ботинки уходили на ногах другого владельца, и возникала ситуация, описанная мною с хлястиками (правда в меньшем масштабе).

Так как мы проводили круглые сутки вместе, через месяц после получения сапог (новые выдавались в начале каждого курса) любой курсант мог безошибочно по очертанию сапог определить, чьи они (правда, в масштабах учебной группы).

Сапоги подлежали начищению несколько раз в день. Чтобы они блестели, необходимо было с вечера покрыть их гуталином из огромной общей банки, а утром протереть-начистить до блеска. Вспоминается характерный эпизод. В начале первого курса с нашей группой проводил полевое занятие по общевойсковой тактике полковник Кузуб, фронтовик, орденоносец. Перед « атакой противника по проходу в заминированном поле» мы построились на инструктаж. Перед инструктажем Кузуб в резкой форме заставил почистить сапоги тех, у кого они не блестели. Вчерашние школьники чистили и поражались, зачем надо это делать перед атакой по осеннему —мокрому– грязному глиняному полю. Так же я многие годы не понимал, как связаны строевые занятия и укрепление воинской дисциплины. Полностью до меня дошло понимание этого, когда я уже имел несколько десятков подчиненных в погонах. Мудр был старый вояка полковник Кузуб, светлая ему память!

На втором курсе я получил сапоги с очень узкими голенищами, и по сей день из-за этого на икре моей правой ноги имеется распухшая вена. (Я этим умело пользовался, будучи младшим офицером, получая освобождения от кроссов, утверждая, что это серьезное венозное заболевание)…

На 5 курсе, перед выпуском, нам выдавали офицерские, хромовые сапоги. Тем курсантам, которым не удалось подобрать по размеру и форме ног, шили в сапожной мастерской Министерства Обороны в Минске индивидуально. Сшили и мне, прекрасные сапоги на деревянных гвоздях. Служили мы с ними до воинского звания «капитан».

1976 г., март. Зачётная стрельба из ПМ (пистолета Макарова)

Выпускники ходили в полевой офицерской форме, хромовых сапогах и курсантских погонах. И младшие курсы, и преподаватели с уважением относились к выпускникам (период написания дипломного проекта-примерно 3 месяца десятого семестра). Картину достойно завершали полевая офицерская фуражка и особенно ПОРТУПЕЯ. Хотя нас выучили как квалифицированных инженеров-эксплуатационников сложной военной техники, а не бравых профессиональных воинов-убийц, вид у нас был воистину БОЕВОЙ и БРАВЫЙ. Перед самым выпуском мы получили парадное обмундирование, в котором должны были получать дипломы военных инженеров и первому отдавшему воинскую честь тебе как офицеру по неписанной традиции необходимо было вручить советский рубль. Так как прапорщики молодых лейтенантов игнорировали (наверное играл комплекс неполноценности в этот день), честь отдавали солдаты. Говорят, за этот день кэпэпэшники (солдаты на КПП училища) сколачивали в день выпуска небольшие, но капиталы.

На следующий день после выпуска мне на автобусной остановке 8 километра отдал честь майор. Было темно, живот у меня уже был полковничий, и бедолага, видно, принял меня за подполковника… Я солидно ответил тем же. Майоры после этого отдавали мне воинскую честь только через 10 лет, когда меня назначили на должность заместителя командира воинской части (я сам был тогда майором).

Х/б мы стирали сами в выходные дни в умывальнике, совмещенным с туалетом. Во время сушки получали подменное х/б («подменку») у каптера. Стирать приходилось часто, так как потели много, под мышками у многих выступала соль.

В отличие от солдат срочной службы нам, курсантам военных училищ СССР, зимой вместо х/б было положено п/ш (полушерстяное обмундирование). Кроме того, наши сапоги были юфтевые, а у солдат-кирзовые (кожзаменитель). Мы получали 30 граммов масла два раза в сутки, а солдаты-один (утром).

На ночь х/б складывалось на прикроватную тумбочку строго по рисунку в Уставе Внутренней Службы ВС СССР. Сапоги выравнивались по носкам у тумбочки, а портянки аккуратно развешивались на перегородках тумбочки. С учетом того, что в казарме на 1 курсе жило 180 курсантов (окончили Училище намного меньше), амбре было просто непередаваемым, особенно первые полчаса-потом портянки подсыхали, и нос успокаивался. Нашей 2 группе еще повезло, что в нашем, первом, кубрике, жило всего две группы (первая и наша), и на кроватях в один ярус. 3,4,5,6 группы жили во втором кубрике на двухярусных кроватях. Будучи дневальным, или дежурным по курсу, и обходя раз в час казарму, я старался второй кубрик пройти быстро-там было очень душно, и к запахам портянок добавлялись другие запахи, характерные для чрезмерной скученности людей. Со второго яруса, кроме того, было неудобно прыгать вниз по подьему, и иногда неудачный прыжок приводил к конфликтам с обитателями первого яруса.

После отбоя, перед тем как забыться, перебрасывались несколькими фразами с Шурой Рыжовым, с которым я «спал» все три года казармы (Наши кровати были сдвинуты). Периодически Шура рассказывал один и тот же анекдот в виде вопроса и ответа: « Можно ли девушке забеременить от матраса? Да, если этот матрас-курсантский!». Мы с Шурой понимающе и хитро улыбались, и отходили ко сну. Если кухонный наряд был от нашего курса, часа в два ночи он, еще не отошедший и возбужденный от грязной работы, с топотом заходил в казарму, и будил почти всех. Остальные виды нарядов (караулы, по факультету, по казарме, патрули, и др.) ночью нас не тревожили.

По подьему, если навалило снега, нас направляли на чистку территории. Причем чем старше курс, тем территория меньше и подальше от глаз начальства.

1974 г., март. Вечер к 8 Марта. выступает ВИА нашего курса. Коля Островский – «Четыре времени года»…

После самоподготовки и ужина было личное время, которое проводили кто-как. Кто крутился на перекладине, установленной в широком центральном проходе кубрика, кто подшиал воротничок к утреннему завтрашнему ежедневному осмотру внешнего вида, кто курил в умывальнике (зимой) или в отведенном на улице месте недалеко от казармы. Я как правило начинал смотреть телевизор, но все три года на самом интересном месте (минут через 15 после программы «Время») раздавалась команда дневального: « Выходи строиться на вечернюю прогулку!». На 1 курсе меня расстраивало от этой несвободы, а на 2 —бесило. На 3 иногда при ОЧЕНЬ интересном фильме старшина С., а особенно если за него оставался старший сержант Саша Руднев, вечерняя прогулка игнорировалась, и даже в качестве исключения фильмы смотрели после отбоя (при условии безупречного подьема).

Конечно надо рассказать про курсантскую столовую. Так как о пище (трудно «это» назвать едой) говорить даже не хочется (готовили в котлах на тысячи человек, все на комбижирах, в основном сухая жареная рыба и вареное сало с кашей на воде), попробую вспомнить что-нибудь приятное и запоминающееся. Например, кусковой сахар. Мы его за столами делили поровну, и ели с намазанным на серый хлеб маслом ВПРИКУСКУ, запивая чаем. ВПРИКУСКУ, потому что сладкого молодому организму не хватало, а так казалось ДОЛЬШЕ и СЛАЩЕ. Чай часто пах не чаем, а плохо мытыми жирными алюминиевыми кружками. Раза 3—4 за семестр мы «попадали» в наряд по столовой (Федя Марушкевич называл «по кухне»). В суточный наряд туда назначались 10 курсантов (одно отделение). После трех пар и обеда отдыхали (спали), проходили медосмотр в санчасти, получали пресловутую «подменку», и заступали в наряд (часто наш внешний вид в подменке больше напоминал взятых в плен фашистов зимой 1941 года). При следовании в санчасть обязательно кто-нибудь озвучивал курсантскую поговорку: « Иду в санчасть, несу мочу-комиссоваться я хочу»…

Очень важной частью в начале было хорошо « принять наряд“ у „старого“ наряда. Иначе приходилось „пахать»больше. Часть курсантов распределялось на саму кухню (мыть котлы, чистить, как правило вручную, картошку, выполнять все команды поваров). Остальные курсанты работали в «зале», выполняя распоряжения дежурного по столовой-сверхсрочника (позднее прапорщика). Только площадь для мытья полов составляла около пол-гектара. Самое ужасное происходило при прибытии в столовую заместителя начальника МВИЗРУ по тылу полковника Бондарева. Все разбегались по углам во избежании наказания, а Бондарев в течении получаса предметно доказывал дежурным по училищу и столовой, какие они бездельники и неумехи. Весьма внимательно и с подозрением наряд наблюдал за «витаминизацией» котла с компотом врачом (в котел высыпалось N-ое количество каких-то таблеток). Подозревалось в подсыпке этакого вещества, которое успокаивает гормональный фон 17—20 летних горячих парней. На нашем сленге это называлось «подсыпка антистоина». Были мнительные, которые старались компот не пить.

Разнообразие вносило присутствие молодых девушек, как мы их тогда называли, « ложкомоек», работавших в курсантской столовой. Но они все были приезжими из дальних белорусских деревень, жили в «общаге» на Гуртьева (9 километр), и, соответственно, благоволили только к старшекурсникам, особливо к уже вышеописанным орлам-выпускникам, имея на них свои девичьи виды на жизнь. Уважением «посудомойки» в нашей среде не пользовались, и я не слышал, что-бы кто-либо из выпускников их увозил с собой.

С «высоты полета» своей жизни мне сейчас стыдно за такое отношение к этим девушкам. Как и все, они имели право на любовь, семью и достойную жизнь. «Ложкомойки» часто попадали в неприятные истории, апофеозом которых был ночной прыжок одной из них со второго этажа из ленкомнаты на клумбу при прибытии в казарму дежурного по училищу.

Девушка осталась инвалидом (был сломан позвоночник). Слава Богу, это был не наш курс, не наш факультет, не наш год выпуска. Девушку очень жаль, все мечты и молодость вдребезги. Да и жизнь тоже… Нескольких курсантов тогда отчислили, они год отслужили в дивизионе обеспечения учебного процесса МВИЗРУ солдатами, и затем часть уволилась на «гражданку», а часть восстановились в училище.

Немного приподниму тему, которую никто не поднимает в своих письменных воспоминаниях. Это туалет в казарме. Он представлял собой несколько очков (дыры в полу с верхним сливом водой), перегороженных по бокам тонкими перегородками высотой полметра. У противоположной стены находился желоб для коллективного мочеиспускания. Естественно, восседающий на очке мог вести спокойную неспешную беседу с курящими напротив или забежавшими по малой нужде. О том, что это как то унижало достоинство человека, никто даже и не задумывался. Так же, как и отсутствие туалетной бумаги (впрочем, туалетная бумага пришла на Русь в 90-е годы, с перестройкой и импортом). (На старших курсах, к огромному неудовольствию уборщиц, курсанты пользовались соответствующими заведениями в учебных корпусах. Эти пирамиды Хеопса от будущего ЗРВ страны надо было видеть!).

И сейчас, если настигает возрастная мужская болезнь, и долго стоишь над приемником бывшего чая и компота, одно воспоминание о пенном курсантском желобе, окруженном по подьему десятками курсантов, и проблема моментально снимается…

Уборка туалета и посыпание этих нехитрых приспособлений хлоркой поручалась внутреннему наряду и «нарядчикам» (провинившимся курсантам, получившим внеочередные наряды на работу– в современных Уставах их нет). Такие беспредельные наказания, как чистка очка зубной щеткой, в курсантской среде не применялись. Особым уважением пользовались курсанты, умеющие с помощью «крота» пробивать очки. Я думаю, читающие сей опус полковники вспомнят свое мастерство.

Учебные занятия в МВИЗРУ-это всегда было святым действом. Срыв занятий приравнивался к ЧП общеучилищного масштаба. Все масштабные мероприятия в учебное время были учтены в расписании занятий (тренировки к парадам, несение гарнизонной службы группой и т.д.)

1975, декабрь. 453 группа на самоподготовке. ЭВМ М-220.

На моей памяти я помню за пять лет только один эпизод, и тот был вызван чрезвычайной ситуацией, когда не были проведены занятия по учебному расписанию. В сильную стужу прорвалась труба в жилгородке, и наша группа вручную ее откапывала в промерзшей земле на глубине нескольких метров. Почему лопатами и ломами-не знаю, думаю экскаваторы уже в Минске в 1972 году были…

1975 г, декабрь. Подготовка к лабам (лабораторным работам)

Ежегодно (кроме 5 курса, так как считалось, что написание дипломного проекта -дело святое) за полтора-два месяца до военного парада войск Минского гарнизона (7 ноября) в честь очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции начиналась подготовка к его проведению. Это был тот случай, когда один-два раза в неделю отменялась самоподготовка, а после ночных тренировок занятий в расписании не предусматривалось (они проводились в часы самоподготовки).

Многодневная шагистика как сейчас говорят, «напрягала», « роботизировала» и даже в казарме ноги сами стремились отрабатывать строевой шаг.

Местное население, проживающее в районе генеральных ночных репетиций (Октябрьская площадь) страдало от густого аммиачного запаха во всех ближлежащих дворах жилых домов. Почему-то о том, что каждому участнику парада (20 «коробок» по 100 человек каждая) надо было сходить по нужде, никто ни разу не предусмотрел. (А о мобильных туалетах никто тогда не слышал).

Все наши усилия не проходили даром, мы получали определенную моральную мотивацию, и как участники важного военно-политического мероприятия ВСЕ получали благодарность от Командующего Белорусским Военным округом.

Интересно, что во всех парадах участвовала коробка моряков. Как оказалось, в Белоруссии был свой военный флот– так называемая Пинская флотилия. Кстати, они ходили без сапог, и строевой шаг и равнение у них всегда было на высоте.

Убедительно прошу моего читателя извинить автора за возможно излишний натурализм, но это написано для того, чтобы ты глубже проник в жизнь и чувства будущих настоящих офицеров, с потом, а иногда и кровью добивающихся лейтенантских погон. Ведь сейчас в современной России тысячи мужчин и женщин носят такие же офицерские погоны, как носили мы (например прокурорские, юстиция, милиция и т. д и т. п.), но они учились в гражданских вузах с другой совершенно психологией, и больше ценят должность, чем погоны (даже полковничьи).

Учебные занятия состояли из лекций в потоке (2—3 группы), лабораторных работ, практических упражнений, коллоквиумов, различных практик, зачетов и, как апофеоз, экзаменационной сессии. До обеда проводилось 3 пары занятий (всего 6 часов), после обеда и тренажа (30—40 минут) -еще 4 часа самостоятельной подготовки («сампо»). Так что о нагрузке, читатель, суди сам. В субботу занятия проводились только до обеда. Во время экзаменов (10 месячных сессий за 5 лет) выходные и праздники не предусматривались (помню экзамен по спецдисциплине на 4 курсе, начавшийся в 10 часов утра 1 января).

1973 г., июль. Экзамен по ЭПРТУ. Сдаёт В. Шунто

Когда голова от учебы «перегревалась», Саня Рыжов зачитывал сочиненный им стих:

 
На столе стоит генератор Бегемот
Ярче лампочка свети
Волна не лезет в волновод
Ну и мать её ити
 

Саня отличался своим, отличным от других, оригинальным, взглядом на различные вещи.

Главной опорой в учебе и гарант стабильности всегда был конспект. Не имея собственного конспекта из-за ограниченности времени по подготовке к экзаменам на сессии (2—5 дней), сдать успешно сие испытание было весьма затруднительно. Поэтому, если курсант нес службу в суточном наряде, он просил кого-либо под копирку писать лекцию и ему. Особо ценились те, кто подробно и удобно, хорошим почерком, писал конспекты (Володя Яцуляк например).

Опытные преподаватели советовали нам вечером того же дня, когда была прочитана лекция, прочитать ее. Это действительно закладывало содержание лекции в молодую память, и экономило время на сессии. Но в большинстве случаев этого мы не делали из-за накопившейся за день усталости, да и лени тоже.

На экзамене по теории вероятности (2 курс) встал вопрос, ставить мне 4 или 5. Принимал начальник кафедры математики Гурский (гражданский). Решающим был дополнительный вопрос-основная формула теории вероятности. Пока я думал, Гурский в качестве помощи спросил: «Я сейчас подброшу 5 раз пять копеек, сколько раз выпадет решка?. Вот это и будет подтверждением главной формулы тервера!». Подбросил, все 5 раз выпала решка. Изумленный Гурский молча, по —моему автоматически, поставил мне пятерку и перешел к другому мученику…

На третьем курсе наша группа стала «отличной». Это означало, что в группе не было двоек, а отличники составляли большой процент, определенный соответствующими приказами. Достигли мы этого действительно старательной учебой, поддержкой тех, кому было тяжелее (Володе К. например) и думаю, хорошими отношениями начальника курса Н. К. Соколова с преподавателями. Соколов по жизни был карьеристом, это ему было надо (вскоре он перевелся на полковничью должность в Даугавпиллское училище)

Помощь же тем одногруппникам, которым в силу различных обстоятельств было сложнее учиться, заключалась в двух направлениях. Первое-помощь на самоподготовке, обьяснение трудных тем. Второе-занос им «шпор» на экзаменах и зачетах. Занос был отработан досконально, в интересах отстающих отличники заходили первыми, затем заходили носители неудовлетворительных знаний. Отличники тайно брали у них билеты, и писали ответы. Если билеты были заранее известны, по номеру билета заносился готовый лист с ответами (часто уже со штампом училища). Активно помогали в заносах наши дорогие командиры взводов Х., Н., Л. И К. Но были случаи, когда особо принципиальные преподаватели выгоняли из аудитории и их. Они старались не конфликтовать. Так как сами были слушателями-заочниками МВИЗРУ.

Легендарный военный духовой оркестр под руководством подполковника Танклевского Зиновия Ароновича

Когда мы уже заматерели, то на 4 курсе зачастую шли на «свой билет». Дежурный по группе перед началом экзамена раскладывал билеты по определенной схеме, и входящий в 90% случаев вытягивал билет с известным ему номером и содержанием. Был однажды шоковый срыв этой системы на экзамене по ЗОМП (защите от средств массового поражения). Принимал суровый препод полковник Хижняк. Пришел наш командир взвода Николай Н. и с облегчением узнал, что с большим трудом достанные билеты разложены по номерам, и первая «пятерка» уже вошла и «вытянула» «свои» билеты. С довольной улыбкой и предвкушением отличной сдачи его группой тяжелого экзамена, Коля Н. открыл дверь аудитории… Сквозняком все билеты со стола смело на пол… Это был ШОК. С незакрывшим форточку дежурным вечером был принципиальный разговор. Ему напомнили роль дежурного и список не сдавших.

Конечно, вышеописанная помощь не имела системный характер, но помогала в определенных случаях не оказаться на каникулах в стенах родной Альма-матер…

Среди нас были весьма одаренные ребята, многие из которых впоследствии успешно занимались наукой и сами стали педагогами военных училищ и академий (кандидаты наук полковник И. Певницкий, полковник С. Медведев, доцент полковник А. Булыгин, старшие научные сотрудники НИИ МО подполковник С. Чаглей и подполковник В. Шестопалько).

ВСЕ наши одногруппники достойно служили в войсках и штабах на различных инженерных и командных должностях на необьятных просторах нашей страны, и мы ими ВСЕМИ очень гордимся (полковник В. Попов и подполковник Я. Червяковский командовали зенитно-ракетными полками, а полковники С. Гуляев и П. Лазаренко занимали высокие должности в Главкомате Войск ПВО).

…Первый курс продолжался долго. (Потом, 4 и 5 курс промчались мгновенно….)

После летней сессии мы, наконец, разъехались на каникулы (в отпуск) отдохнуть и повидаться с родными. Я поехал с Володей Щербиной и Сергеем Суриковым (мой детский друг и одноклассник, с 1 факультета) на турбазу Министерства Обороны Кудепста – Красная поляна. Отдохнули хорошо, расскажу подробнее при встрече, так как сейчас все давно женаты. Правда, попали там в крупную драку между местными парнями и приезжими. Победили благодаря тому, что будущей военной интеллигенции очень сильно помогли будущие офицеры-десантники.

Ко мне приезжал повидаться отец, он отдыхал недалеко, в санатории им. Фрунзе. Мне было очень неудобно перед ребятами, и я боялся выглядеть «папеньким сынком». Поэтому я его очень попросил не приезжать больше. Но он все равно приехал нас проводить на поезд и привез поесть на дорогу. Пригодилось в качестве закуски.

Трудно передать, как не хотелось после месяца вольницы ехать опять в казарму. Опять подъемы, характерный запах формы и сапог. В баню уже ходили за 3 километра в военный городок Уручье. Мы уже были не самым младшим курсом, и наметились определенные, известные только тем, кто служил в армии, поблажки (жесткие вставки в погоны, секретная гражданка в каптерке, возможность с согласия комода исчезнуть на 2—3 часа и множество т. п.). Для неслуживших поясню. Что гражданка-это не девушка, ожидающая нас в каптерке, а гражданская одежда, или, на официальном сленге начальника курса Н. К. Соколова, – «гражданское платье». Я до сих пор удивляюсь, почему в армии мужскую рубаху и штаны называют платьем.

В увольнение тоже стали ходить чаще. Местные – на сутки, а иногда и до утра понедельника с обеда субботы, неместные – до 23 или 24 часов в субботу и (или) воскресенье. Сержанты умело пользовались, что большая часть группы-минчане и регулированием увольнения поддерживали дисциплину в группе (впрочем, их можно было обойти отпросившись у комвзвода, но это злило сержантов, особенно волевого Яшу Червяковского).

После субботних занятий (3 пары) перед увольнением в город (30—40% группы) происходила уборка казармы. Работали все, кроме наряда и заступающих в наряд. Торопились только «увольняемые». Кстати, из-за этих субботних работ, меня, кандидата в члены КПСС, не приняли с первого раза в партию на 4 курсе. Коммунист курсант Петринчик (из 3 группы) выступил на собрании и сказал, что я не участвую в коммунистических субботниках. Тогда мы все выпускались из Училища коммунистами, и я очень расстроился. В партию меня приняли только через год. К чему было это выступление, почему субботние работы стали коммунистическими – для меня загадка до сих пор. Вероятно, я пару раз уходил в увольнение сразу после занятий, получив увольнительную записку у старшины по приказу капитана Лещенко (друга моего отца), что бывало и без моей просьбы. Отказаться от таких предложений было невозможно. Но врагов нажил.

Уехать с автобусной остановки 9 километра до Минска было большой проблемой. На остановке вечером в субботу и с утра в воскресенье скапливались десятки, а иногда сотни уволенных в город. Автобусы №69 и №86 ходили очень редко и их брали штурмом. Часть брала такси – в принципе это было по карману. Часть моих одногруппников ехали ко мне домой, переодевались в гражданку, и ехали дальше по своим планам. Иногда просто ужинали у меня (на 3 курсе уже с приличной дозой спиртного). Потом шли гулять или на танцы.

Помню, отец после ужина сказал мне, что позвонит и договорится, что мы вернемся из увольнения утром, а не вечером. Но мы гордо отказались и на руках донесли курсанта Олега А. до остановки. В автобусе ЛАЗ нам уступили заднее сидение, и мы доставили Олега в казарму спать, не попавшись патрулям. А отметить увольнительную записку за него к дежурному по училищу ходил Саня Рыжов. Незадолго до этого три наших минчанина приехали из увольнения сильно пьяными. Даже сейчас перед глазами картина: лежат на кроватях курсанты Олег Б., Женя В. и Дима К., а мы стоим в строю на вечерней поверке… Им сначала объявили арест, а потом поменяли на «по 5 нарядов вне очереди».

Так мы втягивались в армейскую жизнь путем проб, ошибок и удач…

Тем, кто не пошел в увольнение, было достаточно скучно, а иногда и грустно. Не забываем, что нам было 18 лет, наши ровесники жили дома, сидели на лекциях (страшно даже подумать) с девушками-студентками. Я тогда не понимал, как они могут слушать лекцию, если рядом девушка… Да, в казарме, в сугубо мужском воинском коллективе несколько «дичаешь».

Не побывав долго в увольнении, Дима К. в одних трусах и сапогах громко ходил в воскресенье строевым шагом по проходу казармы. В это время раздался крик-команда дневального «Смирно!». Это вошел дежурный по училищу подполковник Ш. Все кроме спящего наряда и заступающего в наряд приняли стойку «смирно». Кроме Димы. Он продолжал отрабатывать строевые приемы: движение строевым шагом и повороты в движении. У подполковника от вида человека в трусах и сапогах конкретно отвисла челюсть. Помню, были разборки, у Димы были неприятности. Он даже пил успокаивающие таблетки «Седуксен». Это был большой дефицит! Но у Димки брат Борис служил начальником медсанчасти Училища. Как обычные сигареты, мы стрельнули по таблетке и выпили. Действительно, через полчаса все стало по хрену, настроение улучшилось.

Да, не скрою, мне было легче, у меня отец имел большое влияние в Училище. Но помогал он не только мне. Многие мои одногруппники могут вспомнить, что он их поддержал в трудный момент. Не зря в нашей группе его называли уважительно «дед». (Напомню, что у меня было курсантское имя «Старик»).

Третий курс, конечно, мы встретили достаточно уверенными. Последний год в казарме. На раздаче в столовой 1 и 2 курс уступает очередь. Правда, самые сложные предметы тоже, общепризнанно, проходят на 3 курсе. Выдержали. Ведь на 4 курсе можно будет жить дома или в «гостинице». Почти как студенты.

Яркое событие всех третьекурсников – праздник «Тысяча первая ночь в казарме». В эту ночь положено прямо в казарме выпить, повеселиться. Мудрый Соколов в эту ночь почти весь курс отправил в увольнение. А на 1 факультете в эту ночь кинули пустую бутылку по идущему по плацу дежурному по училищу. Читатель, наверное, и сам уже представляет, что было…

После 3 курса наше отделение в полном составе в июле 1974 года направили на первую войсковую стажировку (осваивать должности, на которые ставят сержантов) в Лидскую зенитно-ракетную бригаду 2 армии ПВО. Отделением на стажировке командовал Федя Марушкевич (с 4 курса комодом стал Шура Рыжов, т. к. Федя отказался – он был женат и имел ребенка). Приехали ночью в Лиду, прибыли в бригаду. Дежурный по части направил нас в казарму, сказал ложиться в любые «койки». До сих пор помню запах чужого тела от чужого постельного белья, но усталость победила брезгливость, и я крепко проспал до подъема. На стажировке наше отделение победило в футбольном матче сборную бригады. Командир бригады был очень зол. (Одним из судей этого исторического матча был Ваш покорный слуга).

1975 г., март. Все настроены на победу курса.

На 5 курсе у нас была месячная стажировка (зимой) – уже на офицерских должностях. Я, Витя Шунто и Саша Рыжов проходили ее в Одесской зенитно-ракетной бригаде. Сначала жили под землей, на самом АКП. Было сыро, холодно и уныло. После звонка моему брату Вите он взял всех нас к себе в однокомнатную квартиру, где еще жила его жена Алла, 12-летняя дочь Марина и огромнейший пес Дик. Все курсанты (и я) боялись ходить ночью в туалет, так как Дик спал в коридоре, а коридор был меньше Дика…

Комическая история произошла перед убытием нас со стажировки. Витя лично возил нас на службу на своей черной «Волге-24» на службу и забирал вечером. Как – то мы задержались в пути (от ул. Космонавтов до бригады за Одессой – по Кишиневскому шоссе). Мы подъехали к КПП, вдруг ворота перед нашей машиной открываются. Витя, недолго думая, подвозит нас к уже стоящей в строю БРИГАДЕ. По динамику раздается команда «СМИРНО», мы в недоумении вылезаем из машины… И видим прямо звериный злющий взгляд комбрига полковника W. Оказывается, в это же время ждали генерала из управления. А команду дали перед курсантами-стажерами в грязных и мятых шинелях. Строй улыбался. Да и командир к вечеру успокоился после ужина с генералами, которые все же приехали через полчаса после нас.

За стажировку мы все получили «отлично». За месяц даже подали рацпредложение. Это было мое первое «рацо» из 100, поданных за 23 года службы.

Пятый курс прошел комфортно. Не хотелось уезжать ни в какие войска, а остаться служить в Альма-матер. Но надо было отдать долг Родине. (Сейчас я не пошутил).

Травмы за 5 лет учебы (с кровью) получил только Шура Рыжов – ему оторвало палец во время производственной практики и Олег Ф. Впрочем, Олег сам виноват. Он с определенной злостью на самоподготовке стал бороться с Вовой Щербиной, который был тогда в 3 раза легче. Сейчас они весят примерно одинаково. Короче, ФОБ (прозвище Олега) сам поскользнулся и ударился черепом о батарею. Лужа крови, санчасть, бинт, перемирие.

Кстати, пятикурсники 2 факультета 8 марта 1976 года позвонили домой коменданту города Минска полковнику Z. И очень тепло поздравили его с праздником. Когда полковник Z. поблагодарил за поздравление и спросил: почему его поздравили с 8 Марта? Ему ответили: «Потому что вы самая большая бл… дь в городе» Так мы были отмщены, как говорит великий В. Путин, за многочисленные посадки. От Z., попав на губу, многие получали «добавки» за мелочные формальные нарушения. В нашей группе опыт посадок имеется. Кроме того Z. в состав комендантского курсантского патруля включал одно «краснопогонника», который стучал о том, как патруль нес службу. Но об этом при встрече…