Текст книги "Академик Владимир Евгеньевич Соколов. Жизнь и научная деятельность в очерках и воспоминаниях"

B.E. был прекрасным спортсменом, он играл в волейбол за сборную команду Москвы и, уже будучи академиком и членом Президиума РАН, живо интересовался спортивными событиями, и не только в волейболе. К вопросу об образовании – тот, кто прошел школу высшей лиги спорта, т. е. почти профессиональную школу, с интенсивными тренировками и с ответственностью в соревнованиях, и при этом остался в высшей школе образования или занимался другой профессией, тот, независимо от желания, уже выковал в себе стереотип умения и необходимости работать для достижения высокого результата в науке ли, в производстве или на садовом участке, и B.E. может служить образцом этого. Мне было до глубины души приятно слышать, что спортивный коллектив, в котором играл B.E., до сих пор не разбежался по своим конторам и проблемам, а продолжает регулярно встречаться. B.E. рассказывал об этих встречах с необыкновенной теплотой, превращаясь в душе вдруг в простого юношу на площадке, любящего своих друзей по команде, а в команде, между прочим, как потом оказалось, было к этому времени два академика, три доктора наук и т. п. Я вспомнил, что был такой тренер сборной Союза по хоккею А. В. Тарасов, который своей заслугой считал то, что он собирал в сборную команду страны интеллектуальных ребят, способных не просто бросать шайбу, а делать это с головой. Его команда побеждала почти всегда.

Мой мир обеднел, в нем не стало B.E. Ушел из моей жизни идеал, для которого хотелось самому быть лучше, делать все полезнее и красивее, жить для большого дела, которое делал BE, и который при этом оставался теплым, близким и понятным человеком. Правда, осталась память и обязанность служить его идеалам так же, как и при нем. А поэтому он не ушел, а остается с нами. Сейчас, Сегодня и Завтра.

Ю. Б. Мантейфелъ. Расширяющаяся вселенная Владимира Евгеньевича Соколова

Процесс деления Института морфологии животных имени А. Н. Северцова АН СССР (ИМЖа) был неожиданно начат на институтском производственном совещании, т. е. на традиционно формальном заседании. Дело шло трудно и сопровождалось кипением страстей. Только один авторитетный член той части коллектива, которая вошла в Институт биологии развития имени Н. К. Кольцова АН СССР, сразу полностью поддержал предложение о разделении – это был Борис Львович Астауров. Преодолевая сильное сопротивление дирекции и руководителей общественных организаций ИМЖа, инициативная группа упорно «проталкивала» идею разделения в Президиуме Академии наук СССР и деятельно искала кандидатуру будущего директора будущего Института эволюционной морфологии и экологии им. А. Н. Северцова (ИЭМЭЖ). Кандидат был найден в Московском университете и после уговоров согласился принять этот почетный, но очень нелегкий пост. С той поры прошло более тридцати лет, которые показали, сколь удачным во всех отношениях было это взаимное соглашение.

После предварительного решения Президиума АН СССР два будущих директора – срочно избранный академиком Б. Л. Астауров и профессор Владимир Евгеньевич Соколов – в течение нескольких месяцев почти каждый рабочий день провели вместе в хождениях по многочисленным кабинетам. В это время при разделе довольно бедного хозяйства ИМЖа в аппарате старой дирекции иногда возникали мелочные скандальные, порой анекдотичные ситуации, в которых Владимир Евгеньевич и Борис Львович вели себя, как подобает мужчинам, к тому же интеллигентным. Наконец, к лету 1967 г. все бюрократические процедуры были завершены, в директорском кабинете ИЭМЭЖ появился новый хозяин, и сотрудники начали изучать Владимира Евгеньевича. Это был 39-летний высокий стройный человек, похожий на микеланджеловского Давида (поговаривали, что в его студенческие и аспирантские годы немало девушек занималось в волейбольной секции только для того, чтобы поиграть неподалеку от этого юноши). Молодой профессор в первое время тоже приглядывался к институту и внешне в основном завершал свое дело, начатое до нового назначения, – готовил к печати монографию. Сотрудники оценили его физическую силу, так как часто встречали его в коридоре с огромными стопками библиотечных книг. Сразу выявилась одна из основных черт Владимира Евгеньевича – увлеченность осмысленным делом и пренебрежение незначащими мелочами.

Постепенно стали выясняться другие человеческие качества Владимира Евгеньевича и стиль его руководства, конечно, во взаимной связи. Общеорганизационными, если так можно выразиться, чертами характера нового директора были четкость, твердость и верность своему слову.

На первое заседание институтского Ученого совета под председательством Владимира Евгеньевича члены совета собирались расхлябанно, некоторые заведующие лабораториями привычно опоздали почти на полчаса. Так уж повелось в смутное переходное время. Однако новый директор начал заседание минута в минуту в положенное время, при почти пустом зале, и опоздавшим пришлось пробираться мимо него, стыдливо пригибаясь и виновато оглядываясь. Ни слова упрека не было произнесено, но урок усвоили. Столь же точно начинались совещания заведующих, с которыми Владимир Евгеньевич взял за правило советоваться при организации новых лабораторий или при возникновении непредвиденных обстоятельств, важных для института. Однако оспаривать уже принятые решения директора было почти бесполезно, так как он твердо добивался их выполнения. Быстро проявился и важнейший принцип организации фундаментальной науки как специфической человеческой деятельности, прежде всего умственной и преимущественно индивидуальной, которым руководствовался Владимир Евгеньевич: развивать науку, включая ее новые направления, можно только ориентируясь на конкретных ученых, с учетом их знаний, способностей и других личных качеств. Поддержка определенных интересных сотрудников, признанных или потенциальных лидеров, приглашение новых работников высокого уровня, побуждение отдельных ученых включить в круг своих интересов новые проблемы – таковы меры, которыми Владимир Евгеньевич последовательно перестраивал институт, неуклонно повышая его авторитет.

В общении с сотрудниками института Владимир Евгеньевич был всегда корректен, а в делах старался выполнять свои обещания. Если же изменившиеся обстоятельства не позволяли ему сделать это, то он всегда извинялся и объяснял причину отказа.

Путь Владимира Евгеньевича в науку и в науке сначала был нормальным путем зоолога – специалиста по позвоночным животным. Увлечение в юношеские годы охотой, сочетавшееся с натуралистическим интересом к живой природе, перешло в интерес к охотоведению и затем – к общей зоологии позвоночных. Появились области собственной зоологической специализации: систематика млекопитающих и исследование кожного покрова этих животных. Добывание материала для морфологических исследований органично сочеталось с охотой, особенно на крупного зверя. Для большинства остальных охотников процесс заканчивался разделкой туши после удачного выстрела, однако для Владимира Евгеньевича в это время начиналась работа: он отбирал по определенной схеме множество образцов кожи, кожных желез и шерстного покрова. В общем, это было обычное становление увлеченного зоолога, сочетавшееся с любовью к собакам, и не только к охотничьим. Я был удивлен тем, как быстро Владимир Евгеньевич нашел общий язык с очень подозрительно относящимися к новым людям сторожевыми собаками биостанции «Глубокое озеро». Он заинтересованно поддерживал этологические исследования стайного поведения собак, а также готовил прекрасную научно-художественную монографию о собаках.

Изучая кожный покров млекопитающих, Владимир Евгеньевич обратил особое внимание на такие сложно организованные и разнообразные структуры, как железы. Многие из них выполняют коммуникативные функции. Под руководством Владимира Евгеньевича были развернуты широкие исследования этих функций, т. е. процесса хемокоммуникации с сильным акцентом на поведенческие реакции. Химический состав выделений кожных желез изучен очень плохо. Владимир Евгеньевич организовал соответствующие исследования, включающие химический анализ, выявление функционально важных стимульных веществ и их смесей, условий их выделения, особенностей процессов рецепции и восприятия, эндокринных и других детерминантов поведенческих реакций на эти стимулы. Был даже начат анализ микробиологических аспектов продуцирования некоторых компонентов кожных желез. Исследования поведения были тесно связаны с анализом особенностей экологии изучаемых животных. Интенсивное развитие работ в перечисленных направлениях сделало Владимира Евгеньевича не только российским и союзным, но и мировым лидером и резко подняло его научный авторитет, а также авторитет нашего института.

Вместе с тем вскоре после первого знакомства сотрудников с новым директором выяснилось, что он не удовлетворен ограниченностью и традиционностью научных направлений нашего коллектива. Помимо своих собственных исследований, Владимир Евгеньевич стал смело расширять проблематику, создавая одну за другой новые лаборатории. Расширение исследований различных проблем экологии, поведения, популяционной генетики, эволюционной и экологической морфологии животных было воспринято в институте как естественное. Однако затем оказалось, что Владимир Евгеньевич старается развивать комплексные исследования, обращая большое внимание на новые направления. В этом смысле он был достойным последователем выдающихся организаторов науки более ранних поколений, таких, например, как В. А. Энгельгардт, который неоднократно подчеркивал особое значение «точек роста» на стыках наук и их устоявшихся разделов.

В институте были начаты исследования, направленные на разработку методов борьбы с биологическими повреждениями технических объектов. Существенно расширились нейробиологические работы как часть зоологии, были включены эколого-ботанические и более широкие биоценотические, а также аэрокосмические, биогеографические, радиобиологические и другие, во многом оригинальные направления исследований. Сначала некоторые члены Ученого совета ИЭМЭЖ пытались сопротивляться чрезмерному, по их мнению, расширению тематики института. Но Владимир Евгеньевич твердо проводил свою линию: мы должны заниматься всеми актуальными проблемами экологии. В результате институт стал авторитетной организацией в области проблем экологии, охраны живой природы и рационального использования биологических ресурсов.

Владимир Евгеньевич принимал деятельное, инициативное участие в налаживании и развитии исследований по всем основным направлениям института, удивляя сотрудников огромной эрудицией, чувством научной новизны, творческой и организационной энергией. Мы знаем немало уважаемых зоологов, которые руководили научными коллективами и оставались специалистами высокого класса, но относительно узкого профиля. В отличие от них Владимир Евгеньевич оказался ученым с постоянно расширяющимися интересами. Непрерывное расширение сферы научных интересов Владимира Евгеньевича вызывало у меня ассоциации с астрономическим явлением. Если для гуманиста каждый человек – это самостоятельный неисчерпаемый мир, то в этом человеке жила расширяющаяся Вселенная человеческого познания.

Научное и организационное влияние Владимира Евгеньевича привело к бурному развитию и постепенной, но коренной реорганизации нашего института, к резкому увеличению числа лабораторий и научного штата, к росту авторитета института. Совершенно естественным было переименование института в 1994 г. в Институт проблем экологии и эволюции, что отражало качественно новый уровень всего комплекса проводимых исследований. Общественное признание разносторонности и авторитетности научных исследований коллектива в целом нашло формальное отражение в большом количестве грантов, полученных при первой попытке управленцев научной системы России перейти на финансирование академических исследований по принципу отдельных программ (1992 г.) (?) при конкурсной поддержке российской науки Международным научным фондом (сначала Дж. Сороса – 20 грантов, а затем Сороса + Правительства Российской Федерации) и позже при установлении новой конкурсной системы (в 1998 г. сотрудники института получали финансовую поддержку 67(?) грантов РФФИ и около 20 % грантов Государственной научно-технической программы «Биоразнообразие»).

Владимир Евгеньевич поддерживал всех ученых института, работающих энергично и толково. Он оценивал каждого сотрудника глобально, нередко весьма снисходительно относясь к его недостаткам, если они не преобладали среди научных и человеческих достоинств. Иногда наш директор очень жестко требовал от авторитетных ученых – кандидатов наук – чтобы они защищали докторские диссертации. Это было одним из проявлений его постоянной борьбы за авторитет института.

Владимир Евгеньевич оказывал большую поддержку в создании и развитии биостанций. В результате была создана впечатляющая система этих форпостов института, баз для сбора первичного полевого и экспериментального материала. Каждая база курировалась определенной лабораторией и обслуживала преимущественно одну-две лаборатории. Это помогло, в частности, сохранить старейшую гидробиостанцию России на Глубоком озере, недавно отметившую свое столетие, и создать экспериментальную базу в Черноголовке, где в условиях, максимально приближенных к естественным, под руководством Владимира Евгеньевича исследовалась роль хемокоммуникации и других аспектов поведения млекопитающих.

Так же твердо наш директор расширял зарубежную работу (именно работу, а не бюрократические связи института), и в результате в нескольких странах с плохо изученной фауной была создана сеть опорных стационаров и специальных организаций, называвшихся экспедициями. Одна из этих экспедиций – вьетнамская – позже переросла в Тропический центр, занимающийся зоологическими исследованиями, проблемами заражения местности диоксином в результате химической войны США во Вьетнаме, другими химическими загрязнениями, и проблемой защиты технических сооружений от биоповреждений в тропических условиях.

Широта интересов Владимира Евгеньевича прекрасно отражалась в структуре его собственной лаборатории, фактически бывшей небольшим институтом (55 научных сотрудников в 1996 г.). Все научные группы, сложившиеся внутри этой лаборатории, «замыкались» на заведующего, и он весьма конкретно намечал перспективы исследований и обсуждал их результаты. А ведь Владимир Евгеньевич руководил и сходной по числу сотрудников кафедрой Московского университета, часто налаживая рабочее взаимодействие между сотрудниками этих научных коллективов.

Важной особенностью Владимира Евгеньевича как научного руководителя очень высокого ранга было явное пренебрежение к чисто формальной стороне организации науки. Так, он обычно не старался отшлифовать официальные названия и даже формулировки тем лабораторий и не заставлял заведующих долго раздумывать по этому поводу, а общая структура юридически оформленной тематики института скорее была результатом классификации, своего рода систематики исследований, складывающихся и непрерывно изменяющихся под постоянным влиянием директора. При этом Владимир Евгеньевич прекрасно знал осмысленные характеристики каждой лаборатории: кто (в смысле профессиональных и человеческих качеств) ею заведует и каково общее направление ее исследований. Никогда у него не возникало вопроса о том, что какая-либо актуальная тема не соответствует названию или даже общему направлению лаборатории: темы изменялись как бы сами по себе, в соответствии с реальным содержанием работы в самой лаборатории, в институте и во всем мире.

Отдельно следует сказать об особо остро воспринимаемой Владимиром Евгеньевичем проблеме – внутриинститутских взаимоотношениях. Он очень внимательно следил за тем, чтобы на высших этажах научной иерархии в институте не развивались «подводные течения», не складывалась групповщина на основе личных антипатий. Конфликты и политиканство директор старался решительно пресекать. Как правило, он максимально поддерживал заведующих лабораториями. Однако если обострялись отношения между достаточно интенсивно работающими научными сотрудниками и их научными руководителями, то Владимир Евгеньевич обычно способствовал переходу этих сотрудников в другое подразделение института. В общем, инициаторы склок знали, что лучше не обращаться к нему за поддержкой и что худой мир лучше доброй ссоры, а психическую энергию следует тратить на интенсивную работу.

Конечно, выдающийся биолог, ученый и организатор науки Владимир Евгеньевич Соколов ушел из жизни преждевременно, не реализовав всех своих возможностей. И хотя разруха, сменившая в нашей научной системе период бурного расцвета, в последние годы жизни сильно подрывала его созидательную деятельность, он все-таки продолжал оказывать большое влияние на развитие биологических научных исследований. Это был рыцарь науки, положивший немало сил не только на свой институт и свою кафедру, но и на другие научные учреждения Отделения общей биологии, которым он тоже руководил. В нескольких этих учреждениях возникали критические ситуации, которые заставляли Владимира Евгеньевича всерьез ими заниматься. «Надо спасать этот институт: – говорил он и всегда находил выход, отводящий угрозу увядания одной из ветвей биологии в Академии наук.

Мы запомнили Владимира Евгеньевича как деятельного, умного и яркого человека, развившего необычайно широкие интересы, в основном связанные с природой. В условиях интенсивной руководящей работы он выдержал испытание большой властью и сумел сохранить свою душу, живость восприятия, порядочность, благодарную память о своих учителях, уважительное отношение и любовь к товарищам по работе, которые, в свою очередь, отвечали ему такими же чувствами.

В. Н. Орлов. Владимир Евгеньевич – научный руководитель и участник монгольской биологической экспедиции

Организация в 1970 г. Совместной Советско-Монгольской комплексной биологической экспедиции АН СССР и АН Монголии (с 1991 г. экспедиция называется Российско-Монгольской) явилась новым этапом планомерных исследований биологических ресурсов Монголии, их рационального использования и охраны. Как научный руководитель экспедиции, Владимир Евгеньевич принимал постоянное деятельное участие (вместе с академиком Е. М. Лавренченко) в разработке научных планов, переговорах с монгольской стороной и во всей текущей работе по организации ежегодных экспедиций в Монголию.

Символично, что Российско-Монгольская экспедиция начала свою деятельность ровно через 100 лет после первого путешествия Н. М. Пржевальского в Монголию. От «научных рекогносцировок» экспедиция перешла к более детальным исследованиям видов растений и животных, природных зон и стационарным наблюдениям в Монголии.

Около трех десятилетий Владимир Евгеньевич руководил научной деятельностью экспедиции, которая многие годы оставалась одной из самых крупных наземных международных биологических экспедиций. Ежегодно в работе экспедиции принимали участие более 200 специалистов и студентов. Исследования проводили научные коллективы на стационарах во всех природных зонах Монголии и более двух десятков маршрутных отрядов.

Первостепенное внимание экспедиция уделяла инвентаризации биологических ресурсов (животного и растительного мира, почв, лесов и др.), их охране и воспроизводству, рациональному использованию. Экспедицией составлены «Карта растительности МНР», «Карта почв МНР», «Карта лесов МНР», опубликовано более 40 монографий в серии «Биологические ресурсы и природные условия МНР». Сотрудники экспедиции принимали участие в подготовке «Физико-географического атласа МНР», в составлении Генерального плана Большого Гобийского заповедника (проект ЮНЕП). На материалах, собранных экспедицией, основаны выпуски многотомной серии «Насекомые Монголии», 6 томов из серии «Позвоночные животные Монголии» ряд других монографий и более 3000 статей.

За годы работы экспедиции были собраны обширные материалы по систематике, морфологии, распространению и экологии растений и животных Монголии, особенностям биоценозов всех природных зон страны. Маршрутные исследования постоянно сочетались со стационарными работами. Зоологические отряды экспедиции исследовали видовой состав беспозвоночных, рыб, земноводных, пресмыкающихся, птиц и млекопитающих, изучали их образ жизни, численность промысловых и редких видов.

Владимир Евгеньевич не только осуществлял общее руководство научной деятельностью экспедиции, но и руководил работами по изучению позвоночных животных, в том числе млекопитающих, постоянно сам участвовал в экспедиционных работах. Териологи приняли участие в экспедиции с самого начала ее деятельности, но маршрутный териологический отряд начал ежегодные исследования под руководством Владимира Евгеньевича с 1974 г.

Первая экспедиционная поездка Владимира Евгеньевича в Монголию состоялась в июле 1974 г. Начиная с этого года, Владимир Евгеньевич ежегодно, по 1992 год включительно, работал летом в Монголии. Его экспедиционные поездки не были особенно продолжительными, обычно не больше месяца, мешала загруженность работой по руководству институтом и в Президиуме АН. Зато каждая глубоко продумывалась, намечались конкретные цели, и каждая поездка отличалась необычайной интенсивностью работы в поле.

Подготовка к экспедиционному сезону начиналась еще зимой в Москве, когда обсуждались маршрут, состав участников отряда, задачи поездки и необходимое оборудование. Состав экспедиционного отряда Владимира Евгеньевича обычно не превышал 7–8 человек. Чаще других участвовали зоологи B. C. Лобачев и В. Н. Орлов, ботаник И. А. Губанов, фотограф М. А. Никитин, с монгольской стороны зоологи Н. Хотолху, С. Дуламцэрэн, Г. Дашцэвэг.

Если посчитать, сколько же времени провел в Центральной Азии Владимир Евгеньевич почти за два десятилетия экспедиционной работы, то окажется, что не менее полутора лет! За эти годы маршруты териологического отряда густой сетью покрыли все природные зоны Монголии, а общая их протяженность составила более 100 тыс. км. Особенно подробно и многократно обследовалась гобийская часть страны, или Гоби, включающая каменистые пустыни Восточной и Южной Гоби, Заалтайской Гоби, Джунгарской Гоби и Долины Больших Озер. Своеобразная фауна Гоби содержит много эндемичных и редких центральноазиатских видов. Многократно маршруты отряда пересекали зону монгольских степей, своеобразных горных лесостепей и горных лесов Хангая и Хэнтэя, высокогорий Монгольского Алтая и окрестностей озера Убсу-Нур.

В Улан-Баторе Владимир Евгеньевич старался не задерживаться более 3 дней. Встречи и заседания в Академии наук Монголии, обсуждения с руководством экспедиции текущих дел шли одновременно с подготовкой отряда к выезду: закупались продукты на все время работы отряда, шли последние сборы и погрузка машин. Как только подготовка заканчивалась, отряд выезжал немедленно, даже если близился вечер и светлого времени оставалось всего несколько часов. Так стремился Владимир Евгеньевич поскорее окунуться в «свободную и странническую жизнь», по выражению Н. М. Пржевальского.

Наши экспедиционные поездки разительно отличались от путешествий по Монголии русских географов и зоологов не только XIX, но даже 40–50-х годов XX в. Изменились не только продолжительность и характер экспедиционных работ в Центральной Азии. Иными стали научные цели экспедиционных поездок, практически не осталось труднодоступных районов в глубине пустыни Гоби. Но, как и прежде, в поездках приходилось пересекать сотни километров безводных пустынь. На начальнике экспедиции по-прежнему лежала огромная ответственность не только за выполнение научной работы, но и за жизнь каждого участника экспедиции.

В подобных экспедиционных поездках в удаленные и практически ненаселенные районы всегда был определенный и значительный риск, тем более что маршрутные отряды в Монголии не имели раций и возможностей экстренной связи. Возникающие неисправности в машинах, аварии, особенно при ночных поездках без дороги, несчастные случаи и болезни, любые подобные происшествия сопряжены со значительным риском. Но удача неизменно сопутствовала Владимиру Евгеньевичу во всех начинаниях. За все годы работы экспедиционного отряда Владимира Евгеньевича не было случаев серьезных заболеваний сотрудников, травм или аварий. Даже когда у Владимира Евгеньевича случился приступ почечной болезни в самом удаленном и труднодоступном районе Гобийской пустыни, его удалось благополучно доставить в Улан-Батор.

Несколько слов о том, как работал Владимир Евгеньевич в экспедиционных поездках. В Улан-Баторе его сотрудники загружали экспедиционным багажом две машины. Владимир Евгеньевич садился в кабину головного Газ-66, и на несколько недель отряд отправлялся в автономное путешествие по степям, пустыням и горам.

Каждый вечер, проехав за день 100, 200 или 300 км по бездорожью, отряд останавливался на ночь. Машины разгружались, и за какой-то час возникал маленький палаточный городок. Дежурный разжигал костер или специальную паяльную лампу, готовил еду. Одновременно сотрудники расставляли сотни ловушек на мелких зверей, ведущих ночной образ жизни. Короткий отдых, ужин, записи в дневниках при свете аккумуляторных ламп, и начиналась ночная работа отряда: поездки на машине, пешие маршруты для учетов и отлова животных в свете прожекторных ламп до 2–3 ч ночи! И сразу же, глубокой ночью, необходимо было зафиксировать пробы кожи и кожных желез, этикетировать, сделать записи в дневниках.

Особое внимание Владимир Евгеньевич уделял коллекционным сборам образцов кожи и кожных желез как крупных, так и мелких млекопитающих. Все эти образцы он брал сам, вырезая острым ножом необходимые кусочки ткани, и аккуратно этикетировал. Зафиксировать эти образцы необходимо было как можно быстрее после добычи животного. Поэтому образцы брались сразу же, как только удавалось добыть животное, независимо от того, был ли это день или глубокая ночь. Работа продолжалась даже глубокой ночью, и сотрудники знали, что никакого отдыха или сна не предвидится, пока работа не будет завершена.

А рано утром дежурный поднимает лагерь, осматриваются и собираются расставленные вечером ловушки, обрабатываются отловленные животные. Завтрак нередко совмещается с дневниковыми записями, описаниями растительности и многими другими делами.

Иногда отряд задерживался в каком-то интересном месте на несколько дней. Но чаще, как только заканчивалась обработка материала, лагерь собирали, упаковывали и загружали в машины все имущество (на это при некоторой сноровке уходило меньше часа) – и в путь. По дороге велись учеты встреченных животных, отмечали смену рельефа и растительности, отстреливали некоторых животных по лицензиям. Короткий отдых в середине дня, сделаны все необходимые описания и записи – и снова в путь. И снова десятки километров дороги, и так до вечера, до остановки на ночлег, где все повторяется: ставится лагерь, короткий отдых и ночные работы. В такой буквально круглосуточной работе накапливается усталость, но дни и недели пролетают незаметно.

По складу характера Владимир Евгеньевич был пассионарием, способным передать свое настроение, мысли и цели работы своим спутникам. От Владимира Евгеньевича исходила какая-то особенная энергия, чувствовалась особая сила воли, большое обаяние. Его настроением заражался весь маленький коллектив отряда, и с первого дня наш коллектив начинал работать не по приказу или указанию начальника (разве можно приказать работать круглосуточно!), но в силу некой индукции настроения, исходившего от Владимира Евгеньевича. Да и начальником Владимир Евгеньевич был только по отношению к сотрудникам своего института. Обаяние исходившей от него силы ощущали и наши монгольские коллеги, и водители автомашин.

Владимир Евгеньевич был страстным охотником, прекрасно стрелял, любил и ценил оружие. Но в экспедициях охота была только способом добыть ценный научный материал. Добытые животные сразу же обрабатывались, брались промеры, десятки проб кожи и желез фиксировались в формалине. Владимир Евгеньевич чрезвычайно систематично и с редким пониманием дела относился к научным сборам. Особого внимания требовали коллекция образцов кожи и кожных желез в формалине, гербарий растений, шкурки грызунов и снятые шкуры копытных. Гербарий и шкуры требовали постоянного проветривания и досушки. Тяжелые, в несколько десятков килограмм, баки с формалином и фиксированными образцами приходилось постоянно проверять, следить, чтобы они не нагрелись на солнце, и периодически менять формалин.

Как превосходный наблюдатель, Владимир Евгеньевич с педантичной обстоятельностью заносил в свои дневники всех встреченных зверей, изменения ландшафта и растительности на маршруте и многие другие сведения. Для экономии времени Владимир Евгеньевич постоянно пользовался диктофоном и в Москве аккуратно перепечатывал свои звуковые дневники.

Кроме регулярных поездок в Центральную Азию, Владимир Евгеньевич успевал ежегодно поработать в Африке, Вьетнаме или Южной Америке, именно работать в экспедиционных поездках, а не просто разъезжать в качестве туриста. А сам распорядок экспедиционной работы мало различался, будь то саванны Африки, пустыни Монголии или джунгли Вьетнама. Регулярная дневная и ночная работа, ночные учеты с фарой (в джунглях пешком), ежедневный сбор коллекций: шкуры, скелеты, фиксированные в формалине ткани и проч. И постоянные проблемы с огромным коллекционным багажом. Однажды, чтобы доставить буквально гору экспедиционного багажа ночью из аэропорта в институт, пришлось искать и арендовать рейсовый автобус.

Так, по раз заведенному плану, из года в год пополнялись коллекции, музейные и специальные (гистологические, хромосомные препараты и др.), велись учеты численности животных, описания мест обитания, собиралось множество других сведений. В итоге многолетних систематических изысканий была собрана и обрабатывалась огромная коллекция млекопитающих. Постоянно публиковались новые данные по географическому распространению, численности и экологии редких и эндемичных видов, по их морфо-функциональным особенностям, проводились ревизии родов, описывались новые виды. Результатом этих экспедиционных поездок стали пять монографий и более сотни статей. Собранные материалы продолжают обрабатываться и публикуются.