Текст книги "Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды"

Однажды я – было мне не более пяти лет – завладел несколькими номерами «Нивы», и вырезав из них картинки, развесил их в своем уголке. Дед, увидев в этой картинной галерее царские портреты, набросился с упреками на мою мать.

– Как ты, Наташа, допускаешь это. Ведь из мальчишки подлец вырастет.

Второй раз мне попало за торговлю персиками. Неподалеку от нас строился дом, и каменщики попросили меня принести персиков, которых в нашем саду было великое обилие. Я несколько раз носил им персики и отказывался от медяков, которые они мне совали, пока один предприимчивый приятель не посоветовал брать деньги. Какая разыгралась буря, когда Владимир Петрович узнал о моих торгашеских наклонностях!

– Нет ни моего, ни твоего – все общее. Кому нужно – тот берет и пользуется, – втолковывал он, когда я однажды завел с ним разговор о «нашем» и «не нашем».

К успехам детей и внуков в учении Владимир Петрович был равнодушен.

– И зачем ему обязательно учиться? Пусть будет пастухом или сапожником, – ответил он моей матери, когда она просила его воздействовать на плохо учившегося внука. Меня удивляет, что Владимир Петрович совершенно не обращал внимания на то, что его младшие дети и внуки не знают узбекского языка, и не требовал говорить с детьми по-узбекски с целью их обучения.

Был Владимир Петрович очень нетребователен и на себя тратил минимум. Ходил круглый год в простых солдатских сапогах и только в город ходил в хромовых. Покупал на толчке для себя белье из небеленой бязи и солдатские шаровары. Сколько я его помню, имел он одно видавшее виды черное платье и черный же пиджачок. К пище был непривередлив и только питал слабость к вареникам.

– Если бы был царем, – шутил он, – каждый бы день ел вареники.

Я был слишком мал, чтобы вникать в существо происходивших между взрослыми разговоров. Но когда Владимир Петрович награждал кого-либо эпитетом «монархист», «черносотенец». «жандарм» или «охранник» – он вкладывал в слова столько чувства, что даже для ребенка не оставалось сомнений в его отношении к такой персоне. А когда я встречал фотографа Пуришкевича, то мне казалось, что его облик вполне заслуживает того презрения, с которым говорил о нем Владимир Петрович.

Четыре знаменательных события произошли в последний период его жизни.

Хмурый и подавленный был Владимир Петрович, когда стало известно о кончившемся неудачей восстании саперов в Троицких лагерях.

Война 1914 г. не встретила никакого оправдания в нашей семье. Владимир Петрович говорил, что победа в этой войне нужна только царскому правительству, а не народу.

Когда вспыхнуло восстание 1916 г., Владимир Петрович считал, что движение будет возглавлено наиболее реакционной и фанатичной частью мусульманского духовенства и не связывал с ним никаких надежд.

Восторженно встретил Владимир Петрович весть о Февральской революции. Он готов был с каждым делиться мыслями о великом значении этого события, даже люди, которых он до этого третировал как обывателей, казались ему изменившимися в лучшую сторону, и он вступал с ними в дружескую беседу. Дома в этот период он бывал редко.

В один из мартовских дней 1917 г. гимназистов отпустили после первых уроков, и я с товарищами пошел на Соборную площадь, куда двигались колонны демонстрантов.

На площади я столкнулся с дедушкой. Он шел и что-то горячо говорил своему спутнику, а лицо его выражало безмерную полноту счастья.

– Запомни эти дни, Иван, – сказал он, взяв меня за руку, – они являются началом новой, прекрасной и свободной жизни.

* * *[320]320
  Текст написан от руки.


[Закрыть]

– Если бы Мария Владимировна отказалась выйти за тебя замуж, было бы это для тебя тяжелым ударом? – спросила моя мать Владимира Петровича.

– Я так любил ее, – не задумываясь, ответил он, – что в этом случае немедленно бы покончил собой.

Если в молодости Владимиру Петровичу, вероятно, только казалось, что жизнь его не мыслима без Марии Владимировны, то в пожилом возрасте он говорил с полной убежденностью, что это именно так, ибо отдавал отчет, какая бесценная подруга сопутствовала ему в жизни.

Когда говорят о выдающейся личности Владимира Петровича, о его больших научных заслугах, о важной роли его культурной и общественной жизни дореволюционного Туркестана, было бы крайне несправедливо оставлять в тени Марию Владимировну.

На совместный жизненный путь они вышли, имея совершенно неравные данные. С детских лет Владимира Петровича воспитывали как будущего воина, который всегда должен быть готов переносить всевозможные лишения, невзгоды и трудности, обязан проявлять героизм как нечто само собой разумеющееся, каждый день должен быть готов пожертвовать своей жизнью.

С детских лет Марию Владимировну воспитывали как будущую хозяйку уютного домашнего очага, как светскую женщину, для которой доступны все блага жизни, которая навсегда ограждена от житейских трудностей, а необходимость физического труда для нее просто немыслима. Мария Владимировна с шифром (отличием) закончила Институт благородных девиц и если не считать хорошего знания французского и немецкого языков, которые она оттуда вынесла, то все остальное институтское воспитание никак не готовило к той жизни, которая ей предстояла.

С такой явно неравной подготовкой вступили они в жизнь, которая[321]321
  Слово «которая» допечатано сверху.


[Закрыть], не считаясь с этим, поровну разделила между ними тяготы, потребовала одинаковой моральной и физической стойкости.

После выхода замуж Мария Владимировна, совсем не знавшая жизни, была вынуждена пуститься в более чем двухмесячный путь на лошадях и верблюдах через степи и пустыни – от Саратова до Ташкента, вслед за уехавшим в военный поход мужем, без уверенности, что она встретит его живым по приезде в Ташкент.

Но азиатский тогда город Ташкент был не самым худшим, что ее ждало, – менее чем через год она уже, вместе со своим беспокойным супругом, жила в Намангане. А через год – она уже в глухом кишлаке Нанае, в узбекской сакле, ходит в парандже и должна сама не только печь хлеб и готовить обед, но и доить коров и верблюдиц, стирать и обшивать, делать из навоза кизяки, чтобы иметь топливо, а летом кочевать в горах вместе со своими односельчанами – это при наличии двух маленьких детей, при постоянном недостатке денежных средств. Следует отметить, что в то время во всем огромном Наманганском уезде жило всего три семьи русских, не считая живших в городе военных и чиновников.

После шестилетнего пребывания в Нанае – почти двухлетняя жизнь в середине песчаной Ферганской пустыни. И так – в продолжение почти сорока лет – одни испытания и трудности заканчивались, чтобы уступить место другим.

Верная подруга, в меру своих сил и возможностей устраняла с пути Владимира Петровича многие трудности, и очень возможно, что при отсутствии ее он едва ли был бы в силах совершить свой жизненный подвиг. Она делала это как нечто само собой разумеющееся, делала так, как с готовностью отдала продать полученные от матери немногие драгоценности, чтобы Владимир Петрович мог приобрести участок в Нанае.

В этих условиях Мария Владимировна находила в себе силы помогать мужу и в его научных трудах, о чем свидетельствуют не только опубликованные за совместными подписями работы. Тяжелая жизнь не сделала ее ни нытиком, ни истеричкой, отравляющей существование окружающим. У нее никогда не вырвалось требования к мужу оставить избранный им путь и выбрать более легкий и спокойный. До последних дней она сохранила мужество и вела себя с большой выдержкой.

Она умела успокоить Владимира Петровича, когда нервы его сдавали, и своим примером призывала побороть раздражительность, тактично и деликатно оказывала моральную и материальную помощь своим детям, была первой наставницей и другом своих внуков.

Если жизненный путь Владимира Петровича может вызвать почтительное удивление и достоин подражания, то путь Марии Владимировны – поистине героический. Она вполне заслужила стоять в одном ряду с замечательными русскими женщинами, о которых с таким преклонением писал Н.А. Некрасов.

Иван Борисович Наливкин – сын Бориса Владимировича, старшего сына Владимира Петровича[322]322
  Текст написан от руки.


[Закрыть].

ЦГА РУз. Ф. 2409. Оп. 1. Д. 7. Лл. 1-21.

Машинопись с автографом.

Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы
В. П. Наливкин и М.В. Наливкина

Предисловие

Малое сравнительно знакомство русских с бытом как всего вообще туземного населения, так главным образом и с бытом здешней женщины, подало нам мысль поделиться с читающей публикой результатами тех наблюдений, которые нам удалось произвести, прожив несколько лет среди сартов Ферганской области[323]323
  Сарты – одно из названий для оседлого населения Средней Азии, на рубеже XIXXX веков употреблялось в российских научных работах и статистике как название отдельного народа. – Примеч. сост.


[Закрыть], причем внешняя обстановка тогдашней жизни была тоже вполне сартовская.

Это последнее обстоятельство, вместе с некоторым знанием языка, в значительной мере облегчило для нас дело сближения с туземным обществом.

Удалось ли нам достаточно верно и наглядно изобразить картину данной жизни и остаться достаточно же объективными – об этом пусть судит сам благосклонный читатель.

Мы будем вполне удовлетворены, если, несмотря на замеченные им недостатки, промахи и упущения, читатель скажет все-таки, что наш скромный труд представляет для него некоторую долю интереса.

Авторы

Краткий очерк Ферганской долины

Фергана представляет собою долину, идущую в направлении с северо-востока на юго-запад и окруженную со всех сторон горными хребтами, разомкнутыми лишь в юго-западном углу последней, у г. Ходжента.

Длина долины между Ходжентом и Узгентом (в проекции) равняется приблизительно 300 верстам[324]324
  Верста – дореволюционная русская мера длины, равная 500 саженям (1,067 км). -Примеч. сост.


[Закрыть]. Наибольшая ширина между подошвами предгорий около 130, а наименьшая (у Махрама) около 30 верст. В продольном направлении Фергана режется течением Сырдарьи, образующейся из слияния Нарына и Кара-Дарьи в нескольких верстах на юге от Намангана. С горных хребтов сбегает значительное число речек и потоков, воды которых, частью в предгорьях, а главным образом по выходе из последних в долину, расходятся по громадной сети арыков, искусственных оросительных канав.

Главнейшие, наиболее населенные, торговые и промышленные пункты – города – суть: Кокан[325]325
  Зд.: Коканд. В русской дореволюционной транскрипции этого и некоторых других населенных пунктов Туркестана не было единообразия. – Примеч. сост.


[Закрыть], Маргелан, Андижан, Наманган, Ош и Чуст. Кроме этих городов, по числу которых теперешняя Ферганская область делится на шесть соответствующих уездов, существует кишлаки (селения), из коих некоторые, вроде Исфары и Риштана Кокандского уезда, Шарихана и Ассаке – Маргеланского и Узгента – Андижанского, по своим размерам и количеству населения отнюдь не уступают таким городам, как Ош и Чуст[326]326
  Современные: г. Исфара – в Таджикистане; г. Риштан – в Узбекистане; г. Шахри-хан – райцентр Андижанской обл. Узбекистана; г. Асаке – в Андижанской обл. Узбекистана; Узгент (совр. Узген) – город в Ошской обл. в 54 км северо-востоку от г. Ош в Кыргызстане. – Примеч. сост.


[Закрыть].

В зависимости от местных климатических условий возделывание всех вообще культурных растений (зерновые растения, овощи, фруктовые и не фруктовые древесные породы) возможно только при условии искусственного орошения почвы, а потому возделанные, культурные земли, насаждения древесных пород и оседлость встречаются там только, где по местным условиям возможно было провести арыки.

Если летом взглянуть на Фергану â vol d'oiseau[327]327
  Â vol d'oiseau (фр.) – с высоты птичьего полета.


[Закрыть], то поверхность ее дна представится иссера-желтым фоном песчаных и солончаковых, почти лишенных ныне растительности степей, испещренных зелеными пятнами самой разнообразной величины. Пятна эти – культурные оазисы, ютящиеся на больших и малых системах местной ирригации, красы и величия Средней Азии[328]328
  Понятие Средняя Азия сформировалось к концу XIX в. Поначалу политическое содержание приобрело понятие «Ближний Восток» в связи европейским проникновением в регион и поиском путей в Индию. Представление о Среднем Востоке получило яркие очертания в первую очередь в работах министра иностранных дел Англии лорда Керзона как о регионе, объединяющем иранский и тюркский мир. Выделение Среднего Востока еще более усилилось в связи с русским проникновением в регион и завоеванием Ташкента, Коканда, Хивы и туркменских земель. В нач. XX в. к Среднему Востоку относили также Индию. В связи с образованием Советского государства понятие Средняя Азия приобрело еще более политический оттенок, совместив границы географические, культурно-исторические и политические. После 1991 г. более популярным стало надполитическое понятие Центральная Азия, имеющее и более широкие историко-культурные границы. – Примеч. сост.


[Закрыть].

Главнейшие, характерные черты отдельных оазисов настолько сходны между собою, что последние, в сущности, различаются друг от друга только по величине. В общем, каждый из больших оазисов, заключающий в своих пределах город (или большой базарный кишлак), имеет приблизительно такой вид.

По наружному обводу (оазиса) находятся сравнительно большие отдельные участки незагороженных полей, на которых производятся посевы преимущественно хлебных, зерновых растений, люцерны, хлопчатника и марены. По мере приближения к центру оазиса отдельные участки земли становятся меньше; обработка их заметно улучшается; все чаще и чаще встречаются поля, огороженные невысоким в 1½–2 аршина[329]329
  Аршин – старая русская мера длины. Равняется 16 вершкам, или 1/3 сажени, или 4 четвертям, или 28 дюймам; в современном исчислении – 0,711 м. Так же называли линейку, которой измеряли ткань. – Примеч. сост.


[Закрыть] (высотой) глинобитными заборами, из-за которых высятся тут (шелковица), тополь и др. деревья, а к названным выше посевам присоединяются овощи (дыни, арбузы, морковь и лук), табак и изредка виноградники. Далее незагороженных полей почти нет; каждый отдельный участок по его обводу обсажен большим или меньшим числом деревьев, обыкновенно в один, много – в два ряда. По преимуществу это тут, тополь, тал и джигда. Местами темнеют большие, раскидистые кроны карагачей и грецких орехов. Хлебные растения почти совсем вытесняются овощами, люцерной и виноградниками; по дороге все чаще и чаще встречаются арбы, пустые и с кладью, конные и пешие люди; по сторонам на каждом шагу виднеются сады с виноградниками, гранатами, яблонями, грушами, сливами, черешней, орехами, тутовыми, тополевыми и карагачевыми деревьями; наконец начинается и самый город.

Улицы всегда очень не широки; нередко две арбы или разъезжаются с очень большим трудом, задевая концами осей за заборы и стены домов, или же и совсем не могут разъехаться, так что одной из встретившихся арб приходится осаживать лошадь назад до первого переулка, в который она и въезжает, давая таким образом возможность проехать другой арбе. И так улицы узки. По обеим сторонам их сырые глинобитные стены одноэтажных, по большей части, домов с плоскими земляными крышами и без окон на улицу; такие же глинобитные заборы; маленькие ворота и калитки; городские горлицы, очень похожие на египетских голубей; худые, подозрительного вида и нередко опаршивевшие собаки на улицах, на крышах домов и иногда даже на заборах, откуда они лают на проходящих и проезжающих. Полунагие, чумазые и все-таки нередко прехорошенькие ребятишки обоих полов играют в уличной пыли, и если их не давят ежедневно десятками, то потому только, что у сартов не принято ездить большими аллюрами. Женщины-сартянки с лицами, закрытыми черной волосяной сеткой, в серых паранджи, халатах с узкими длинными рукавами, накидываемых на голову, причем подол и концы рукавов волочатся или по крайней мере достигают до земли, по одной, по две с ребятами на руках, с узлами шелковичных коконов на голове двигаются плавной, слегка торопливой походкой, напоминая своей серой фигурой скорее мумий, чем живые человеческие существа.

Сарты в ситцевых, тиковых и реже шелковых халатах или же в белых и полосатых рубахах на манер халата из местной бумажной материи, в чалмах и в тюбетейках, босиком и в ичигах с калошами, пешком, верхом и на арбах; евреи-красильщики[330]330
  Евреи не имели права на приобретение земли, поэтому жили в основном в городах и занимались ремеслами. Красильное ремесло находилось почти исключительно в руках евреев. Кубовое крашение пряжи синей краской индиго называлось кабудгари, а ремесленников называли кабудгар; тех же, кто окрашивал пряжу в другие цвета называли рангборчи. Это ремесло считалось почетным, по преданиям, им занимались предки евреев, когда они жили в Иране. – Примеч. сост.


[Закрыть]в таких же приблизительно костюмах, но с длиннейшими пейсами и с вечно синими от краски руками; два-три индуса; киргиз в меховой шапке на маленькой, худенькой клячонке с несколькими верблюдами в поводу; маленький арык поперек улицы, через него вместо мостика небольшая каменная плита. Налево мечеть с плоской же земляной крышей, открытая с восточной стороны, внутри выштукатуренная белым алебастром, с нишами в стенах, с резными столбами и пестро раскрашенным потолком; на дворике пруд, обсаженный большими, тенистыми карагачами; входная калитка внизу на аршин от земли заделана решеткой, дабы в мечеть не забегали животные, могущие осквернить это священное для мусульманина место; входя сюда, правоверные бывают принуждены перелезать через эту решетку. Базар. Еще издали слышится неприятный, острый запах кунжутного масла, на котором тут же, на базаре, приготовляются разные снеди; гул нескольких сот, если не тысяч, голосов торгующегося люда, стук кузнечных молотов и ржание коней. Изредка откуда-то выносится резкий рев верблюда. На базаре улицы значительно шире, чем в остальной части города. По сторонам их лавки и лавочки обыкновенно очень небольших размеров; у большинства с наружной стороны маленькие навесы из камышовых плетенок на тоненьких подпорках из таловых жердей; здесь работают и торгуют кузнецы, шорники, седельники, портные, серебряники и медники; вперемежку с ними касабы (мясники) и бакалы (мелочные лавочники) продают мясо, дыни, морковь, перец, лук, масло, рис и табак. Вот лавочка с книгами; рядом с ней варят и продают пельмени и пирожки; дальше выделывают шубы; вот кудунгар толстой карагачевой колотушкой отбивает яркий, с замысловатым узором атлас; мадда, весь в поту, с вытаращенными в экстазе глазами, размахивая руками и ударяя себя кулаком в грудь, ходит большими шагами взад и вперед и не своим голосом выкрикивает биографию какого-то мусульманского святого. Далее целый ряд лавок с войлоками, волосяными арканами, шерстяными мешками и др. подобными же изделиями; продавец халвы во все горло орет: «шакар-дак»! (как сахар); с другой стороны, как бы в ответ ему несется: «муз-дак! шарбат!» (шербет! холодный как лед!) На углу в чай-хана несколько хорошо одетых сартов сидят полукругом, лицом к базару с батчой, смазливым, разряженным мальчиком посередине, пьют чай и курят чилим, местный кальян с длинным тростниковым чубуком. Далее длинные, крытые ряды лавок с красным товаром – ситцы, кумачи, тики, платки, – все по преимуществу самых ярких цветов; перед одной из лавок целая компания юродивых – дивана, в высоких конических из красного сукна шапках – куля, с длинными посохами, с горлянками у пояса вместо наших нищенских сум, нестройным пением выпрашивает подаяния; лавочник старается не смотреть на них и затевает разговор с одним из проходящих мимо его сартов. По другой стороне исыркчи, тоже юродивый, снует в толпе, окуривает проходящих вонючим дымом травы – исырка, дабы охранить их от приближения шайтана и тоже выпрашивает себе подаяние. Налево целый ряд лавок с развешанными по стенам кусками атласа, канауса, ипаркака, адряса и др. шелковых материй; далее сидят аттары с пуговицами, тесемками, лекарствами, зеркальцами, косметиками и др. мелочью; несколько лавочек с тюбетейками различнейших цветов и узоров. В кучке зевак афганец заставляет плясать ученую обезьяну, показывающую, как солдат ходит с ружьем, как охотник крадется к дичи и проч. В большие, открытые ворота видна внутренность каравансарая, просторного двора со сплошным рядом маленьких худжра, келий вдоль стен, с громадными весами, с ворохами кож, железа, котлов и кошем, с пузатыми купцами-сартами; с юркими, благообразными приказчиками; с возчиками-киргизами и, наконец, с русским чиновником в форменной фуражке и с толстой тетрадью в руках.

Где-нибудь неподалеку от базара или урда, где прежде помещался бек или хаким, управлявший данным вилаетом, или цитадель, где теперь на барбете стоит медное, старого образца орудие и часовой в белой рубахе с погонами и белой же фуражке. Далее из-за ряда густых талов и стройных тополей выглядывают окна и белые стены русских домиков[331]331
  Подробно о создании русской части города с «разбивкой на улицы европейского типа», строительством домов окнами на улицу, высаживанием деревьев перед домами написал А.И. Добросмыслов. См.: Добросмыслов А.И. Ташкент в прошлом и настоящем: Исторический очерк. Ташкент, 1912. С. 72–73, 78-0. -Примеч. сост.


[Закрыть]. Офицер в белом кителе и белой фуражке направляется к цитадели; баба-солдатка несет куда-то на голове узел с вымытым и накрахмаленным бельем; русская барыня с дочкой, в шляпках, под зонтиками; извозчик-сарт с необычайно трясучей пролеткой; несколько солдат; русская лавка в два окна с вывеской: «Торговля бакалейными товарами»; наискосок другая: «Продажа питий на вынос»; почтовая станция с двумя казенного цвета[332]332
  В XIX в. различные столбы, будки полицейских, шлагбаумы и пр. выкрашивали черными и белыми полосами наискось, что считалось «казенным» цветом. – Примеч. сост.


[Закрыть] фонарными столбами; телеграф; малолюдные улицы, густо обсаженные с обеих сторон деревьями; в конце одной из них длинная белая казарма; тишь, а надо всем этим прозрачно-голубое небо, солнце яркое настолько, что на сырые глинобитные заборы долго смотреть нельзя – так сильно блестят они, отражая жгучие почти отвесные лучи, и в заключение всего в полдень (41° Ц в тени. Кишлачные, деревенские базары, конечно, гораздо меньше городских; торговля ведется на них главным образом хлебом и другими продуктами сельского хозяйства; остальные товары всегда в крайне ограниченном количестве, а многих из них, предметов туземной роскоши, даже и совсем не встречается. За исключением Кокана и Маргелана базарные дни бывают раз в неделю. В течение остальных шести дней кроме мясных и овощных лавочек, а также чай-хана, небольшое число других лавок бывает открыто только в городах.

В городах же с заката и до восхода солнца на базаре могут оставаться одни только караульщики. (Мусульманская религия не советует торговать ночью, дабы не было конкуренции с теми торговцами, которые не могут почему-либо торговать по ночам, во-первых, а во-вторых, требуется, чтобы товар продавался при таких условиях, когда он может быть беспрепятственно измерен и осмотрен).

Число базарных кишлаков сравнительно велико. Так, напр., в Наманганском уезде на площадь приблизительно в 5600 кв. верст и около 100 000 душ населения число базаров – 5.

Выше мы сказали уже, что существование культуры, а вместе с тем и оседлости, прежде всего здесь обусловливается возможностью проведения арыков, а это последнее, в свою очередь, зависит одинаково как от присутствия или отсутствия таких источников, воды которых могли бы эксплуатироваться с целями ирригации, так равно и от конфигурации данной местности. По тем же причинам как величина оазисов, так равно и расстояния между ними очень различны.

Преобладающие размеры кишлаков колеблются между 100–200 дворами. Там, где главную массу населения составляют кипчаки, каракалпаки, курама и недавно еще осевшие киргизы, кишлаки сравнительно редки, и место их заступают отдельные курганчи, хутора, окруженные высокими, нередко зубчатыми, с бойницами, глинобитными стенами, которым в былое, смутное время не раз приходилось играть роль маленьких крепостей, отчего, собственно говоря, и получилось их название. (Курган – крепость. Курганча – крепостца).

Здесь же скажем неколько общих слов о климатологии описываемой нами страны. Весна вместе с началом полевых работ в среднем наступает в конце февраля или в начале марта. В вегетативном отношении она начинается появлением некоторых трав (пырей, Iris[333]333
  Пырей (Agropyron) многолетний злак; iris – род многолетних корневищных растений семейства касатиковые. – Примеч. сост.


[Закрыть]), а равно цветением миндальных и урюковых (абрикосовых) деревьев. В марте начинаются уже жары и наибольшая прибыль воды в Дарье и в главнейших горных речках, обусловливающаяся усиленным таянием снега в горах. Около этого же времени поспевают ягоды тута, урюк и ячмень. В июне спеет пшеница. В июле – виноград и кукуруза. В июне и июле ночи обыкновенно очень душны, и эта духота тем более невыносима, что ночью же воздух кишит мириадами москитов и комаров. В августе жары начинают понемногу спадать, ночи становятся прохладными, а москиты мало-помалу пропадают. С начала октября наступает теплая и по большей части сухая осень. К концу этого же месяца окончательно поспевают джугара (сорго), хлопчатник и рис.

Зима с температурою ниже 0° начинается обыкновенно в конце ноября или начале декабря и продолжается до половины или конца февраля. В годы холодных зим температура нередко падает до 23° Ц; в общем же средние температуры декабря и января месяцев колеблются между 5° и 15° Ц.

Все сказанное относится исключительно ко дну долины (Наманган – 1340 фут.[334]334
  Фут (англ. Foot, буквально – ступня) – дометрическая (до 1927 г.) мера длины, равнявшаяся 1/7 сажени, или 12 дюймам; 30,48 см. – Примеч. сост.


[Закрыть] над уровнем моря; Маргелан – 1480; Кокан – 1300; Андижан – 1512 ф. См. карту Ферг. обл. Изд. 1879 г.).

По мере приближения к горам и постепенного повышения местности над уровнем моря, продолжительность лета и средняя температура как его самого, так и целого года уменьшаются. На высоте 4000 фут. джугара, рис, дыни, виноград, гранаты и хлопчатник уже не вызревают, а в севооборот входят такие растения, как лен и просо, посевы которых на дне долины почти не производятся вследствие малой сравнительно их доходности.

Начиная с этой же высоты, в горах северного хребта встречаем березу, а далее, на 7-8000 ф., ель и рябину. На 10 000 ф. снег сходит не ранее конца апреля; снова начинает выпадать (но обыкновенно растаивает) с половины сентября, а окончательно ложится в половине или конце октября.

Наибольшее количество атмосферных осадков всегда приходится на горы. Как бы ни была тепла зима в долине, в горах нижняя, предельная линия снега всегда лежит не выше 5-6000 ф.

В горах наименьшее количество осадков приходится обыкновенно на июль и август, а в долине, после теплых, бесснежных зим на май, июнь, июль, август, сентябрь, а иногда даже и октябрь месяцы.

Прежде чем перейти к населению Ферганы, мы попросим читателя сесть на лошадь и сделать с нами маленькое путешествие.

Теперь половина июня, и вы на джаике, в горах, верстах в 75 на север от Намангана. Горы расступились и образовали джаик, широкую, зеленую долину, перерезанную с востока на запад двумя небольшими ручьями, впадающими в Падшаату. Быстрая и прозрачная, она шумно бежит по каменистому дну у самых гор вдоль западной стороны долины. Березы, шиповник, аса-муса и барбарис разрослись по берегу; у нескольких берез подмыло корни; они накренились и нижними ветвями окунулись в воду. С востока и запада то крутые, то пологие, зеленые высоты, местами поросшие кустарником, образовали саи, овраги, смотрящие устьями в долину. Почти отвесная каменная гряда заперла джаик с севера, треснула посередине и в эту трещину, саженей 10 шириною, так называемый капчигай, пропустила Падшаату, которая шумит здесь, пенится об береговые утесы и торчащие со дна валуны, громоздит на них обломки принесенных сверху елей и берез и, перескочив через последний порог, шумно вылетает из тесного капчигая на широкую долину джаика.

Вон из-за капчигая виднеются гранитные громады с темными пятнами по уступам и белыми снеговыми верхами. Там верховья Кашкасу и Минг-Илкы, а темные пятна, это еловые и другие рощи. Там альпийская флора с ползущей по земле арчой, похожей на наш можжевельник, с целыми пространствами дикого лука и мелких ярко-зеленых альпийских трав вперемежку с громадами скал, с медленно тающими под ними снегом, с уларами и дикими козами, их единственными почти обитателями.

Немного ниже по отлогим скатам раскинулись громадные ковры роскошной зелени с самыми яркими и прихотливыми узорами горных цветов, а по склонам темнеют рощи раскидистой арчи и стройной ели вперемежку с рябиною.

Еще ниже береза, клен, яблоня, барбарис, малина и смородина, аса-муса, шиповник и другие кустарники перемешались на дне глубокой и узкой лощины, обступив и закрыв собою шумный, холодный поток, скачущий между обросших мохом каменьев.

Но вернемся к Джаику. По всей долине раскинулись киргизские аулы по 5–6 и более кибиток. Полдень. Почти жарко. Турдуки, боковые кошмы, подняты и подоткнуты под курчоу, аркан, опоясывающий кибитку. По вечерам здесь все оживлено; везде группы киргизов, рассевшихся кружками на траве и слушающих россказни своих краснобаев; ребята-подростки ловят и привязывают телят к приколам и козлят к арканус привязанными к нему ошейниками, протянутому между двумя низенькими, вбитыми в землю колышками. Бабы с маленькими деревянными ведерочками торопливо доят коз и коров. Отовсюду доносится говор, ржание подогнанных к аулам лошадей, рев рогатого скота и блеяние коз и баранов – словом, полное оживление. Теперь ничего этого нет. Тишина. Мужчины спят по кибиткам; дети или тоже спят, или же играют где-нибудь по речке, и только бабы не покидают своего вечного веретенца с пучком овечьей или верблюжьей шерсти.

На самом верху ближней горы, понуря головы и отмахиваясь хвостами от мух, стоит табун лошадей: ниже по полугоре между кустами мелькают неугомонные козы, а внизу, у самой речки, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами лежат отъевшиеся на приволье быки и коровы.

Переждав жар, садитесь на лошадь и едете в Наманган.

Дорога плоха и камениста, а потому, сделав долиною, по берегу речки верст 20, доедете только до кишлака Нанай, где заночуете у общего знакомого Муллы-Таш-бая. У него просторная, высокая михман-хана (комната для гостей на переднем дворе) и хорошенький, молодой садик с большим арыком чистой и холодной падшаатинской воды.

Теперь, впрочем, в нанайских садах мало хорошего. Все деревья, за исключением так называемой осенней красной яблони, отцвели, а черешня и урюк здесь еще не поспели. Черешня только что начала желтеть, а урюк поспеет не ранее двух-трех недель.

До Наная дорога, как мы уже сказали, идет долиной, то по самому берегу речки, то уходит немного в сторону, обходя заросли тальника, облепихи и др. кустарников, болотца и пашни, вперемежку тянущиеся до самого Наная.

Справа и слева горы, сначала высокие и покрытые по северным склонам кустарником, ближе к Нанаю становятся все ниже и безжизненнее и, наконец, у самого кишлака постепенно сливаются с широкой равниной Караван-дала, идущей на юг от Наная верст на 8, вплоть до гор Боспу и Унгара.

Начиная с Карамашата (урочище верстах в 12 выше Наная) вам попадались пашни; вы видели наливающийся ячмень, пшеницу в цвету, только что начинающий зацветать лен, кукурузу всего с аршин высотой и еще без всяких намеков на початки, и всходы проса. Два-три киргиза попались вам по дороге в белых войлочных остроконечных шапках и желтых из верблюжьей шерсти халатах, на маленьких, заезженных лошаденках.

В одном месте четыре человека окучивали кетменями (мотыгами) кукурузу; когда вы поравнялись с ними, они подняли головы, обернулись, долго смотрели на вас и потом все четверо сразу громко о чем-то заговорили. Ближе к Нанаю в двух-трех местах вы видели людей босиком, с засученными выше колен штанами, с подоткнутыми длинными рубахами и с кетменями в руках; они разводили пущенную из арыка воду на посевы льна и кукурузы.

Чимын, маленькие горные мухи, беспокоили вашу лошадь; она отчаянно мотала головой всю дорогу, вырывала у вас из рук повод и так вас замучила, что вы как убитый засыпаете в саду под тихий шепот листвы и быстрого арыка. Спите спокойно. Ни комаров, ни мошек, ни скорпинов, ожидающих вас дальше, здесь нет. Под утро будет свежо, но заботливый хозяин давно уже приготовил для вас туземное ватное одеяло.

На следующее утро, подзакусив, садитесь на лошадь и дальше. Жарко, скакать не приходится, а потому плетитесь шажком.

От Наная до подошвы Унгара дорога вьется по равнине Каравана между полями пшеницы, проса, льна и пара. Если б не Унгар с его гранитными скалами и зеленой верхушкой, вы забылись бы и вообразили бы себя едущим по русскому проселку. Те же поросшие травой межи бегут от дороги и теряются в посевах; та же изрытая колеями, малоезжая дорога; тот же треск кузнечиков; те же васильки выглядывают из пшеницы; те же перепела и жаворонки.

Обогнув кишлак Мамай по подошве Унгара, вы переезжаете каменистое, с версту шириной, русло Падшааты, разбившейся здесь на несколько арыков и, оставя вправо Заркент, по все более и более пыльной дороге выезжаете на ровную, голую, опаленную солнцем Искаватскую степь. Чем дальше, тем становится все жарче и жарче. Скоро полдень; ветер почти совсем стих; у вас начинают болеть голова и глаза слипаются.

Перед вами два киргиза, пеший и конный, гонят стадо курдючных баранов; вытянув шеи и тыкаясь мордами в землю, они подняли целую тучу столбом стоящей, тончайшей лессовой пыли. Это купеческий гурт. Он пришел из Аулиэ-ата, из Токмака через горы. Два-три жирных барана, захромавших в дороге, на каменистом горном перевале, ковыляют на трех ногах.