Текст книги "Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды"

Наливкин-социалист беспощадно критикует имперскую практику и расхожие «знания» о туземцах. Русские, по его мнению, не хотели ничего знать о жизни местного населения, не изучали их языки, «пытались в своих канцеляриях решить административное уравнение с тысячью неизвестных»[124]124
  Там же. С. 60.


[Закрыть], довольствуясь «противоречивыми восклицаниями» «самозваных знатоков»[125]125
  Там же. С. 61.


[Закрыть]; «…мы постепенно привыкли к нему, привыкли думать, что все-таки кое-что знаем и смыслим… и чем дальше, тем все больше и больше запутывались в хаосе, возникшем на почве наших собственных – невежества, малой культурности и самомнения…»[126]126
  Там же. С. 62.


[Закрыть]. Наливкин-социалист видит и «другую сторону». Он пытается анализировать, какие представления о русских были у туземцев, как туземцы изучали русских. Наливкин вновь, как и в записке 1899 г. (повторяя ее отдельными кусками), говорит о «пробуждении» панисламизма, который, «протирая глаза после многовековой спячки», собирается противостоять «христианской (европейской) культуре». Однако в отличие от той своей записки, в которой он предлагал после Андижанского восстания 1898 г. увеличить количество войск в Туркестане, Наливкин пишет: «…Мы много говорили и писали об идущих и не идущих к делу вещах: о косности туземцев; о мусульманском фанатизме; о происках Англии и Турции; о панисламизме; о неблагодарности туземцев, якобы облагодетельствованных Россией; о чрезмерном, якобы, увеличении народного благосостояния, дающего возможность туземцам заниматься не общеполезными делами, а разными глупостями; о необходимости держать туземное население в ежовых рукавицах, и т. д. Мы договорились и дописались даже до таких нелепостей, как необходимость время от времени, периодически, проходить по краю с огнем и мечом, дабы производить на полудиких азиатов должное впечатление…»[127]127
  Там же. С. 102.


[Закрыть] Главная, «наиболее существенная» же причина восстания – «тяжкие, хронические недуги нашей официальной жизни»[128]128
  Там же. С. 102–103.


[Закрыть].

Совершенно новая мысль Наливкина-социалиста: главное в преобразовании «туземного» мира – преобразовать самих себя! Наливкин не стесняется писать: «…Таким образом, отрешившись от наших обыденных, иногда несколько узких и не совсем правильных взглядов на способ оценки чуждых и несвойственных нам форм общественной и иной жизни, мы должны будем признать, что ко времени завоевания нами Туркестанского края туземное, сартовское общество стояло уже на относительно высокой ступени общественности и культурности…»; Наливкин увидел в этом обществе свои «идеалы» и даже элементы «либерализма»[129]129
  Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 44.


[Закрыть], по его мнению, во многих отношениях «эти полудикие азиаты» были «неизмеримо культурнее нашего народа»[130]130
  Там же. С. 78.


[Закрыть]. Чтобы выйти из тупика взаимного недоверия и отчуждения, Наливкин-социалист предлагает «забыть старые счеты» и «дружно, весело, рука об руку идти далее по широкому пути общечеловеческого прогресса и обнечеловеческого единения»[131]131
  Там же. С. 23, 107. В одной из своих статей, которая была, видимо, одним из набросков «Туземцев», Наливкин расшифровывал, что «рука об руку» с «освобождающейся Россией» пойдут «наиболее сознательные туземцы», знакомые «с существом идей социализма» (Наливкин Н. Роль религии и духовенства в жизни туземного мусульманского населения // Туркестан. 1906. № 28 (30 сентября)); начало статьи – в ТВ. 1906. № 27 (29 сентября)). В статьях 1917 г. он писал не только о религии, но и о национализме, видя в нем новую преграду для «скорейшего объединения народов в единую общечеловеческую семью» (см. «Открытое письмо», «Рост национализма в жизни современных народов» и др.). Любопытно, что, по воспоминаниям родственников, Наливкин, еще будучи на службе, «по убеждению или по обязанности посещал церковь» (ЦГА РУз. Ф. 2409. Оп. 1. Д. 9. Л. 7).


[Закрыть].

Весь ход рассуждений в книге «Туземцы раньше и теперь» основан, вне всякого сомнения, на антиориенталистской логике, хотя, конечно, в авторском словаре все еще сохраняется ориенталистская лексика. Последняя большая работа Наливки-на – это признание кризиса ориентализма, т. е. признание того, что попытки обрусения туземцев, в смысле привития им русской (европейской?) культуры и русской гражданственности, потерпели неудачу.

Наливкин-социалист пытается перекодировать прежнюю ориенталистскую оппозицию «Европа / мусульманский Восток» в новую, антиориенталистскую оппозицию «эксплуататоры / пролетарии», видя в ней и подлинную причину конфликтов, и способ решения проблем. В 1906 г. в «Русском Туркестане» он опубликовал статью «Туземный пролетариат», которая еще раз увидела свет в 1917 г. – в «Туркестанских ведомостях»[132]132
  НаливкинВ.П. Туземный пролетариат // РТ. 1906. № 162 (10 августа), 163 (11 августа), 165 (13 августа), 170 (20 августа), 173 (24 августа); Наливкин В.П. Туземный пролетариат // ТВ. 1917. № 40 (11(24) мая), 41 (13(25) мая), 44 (18(31) мая), 50 (26 мая (8 июня)), 55 (1(14) июня), 62 (9(22) июня), 72 (21 июня (4 июля)).


[Закрыть]. Туземный пролетариат («…Туземная беднота! Имя тебе легион…»), согласно Наливкину, – это отдельная социальная общность, не равная туземцам вообще[133]133
  Наливкин использует набор популярных в начале XX в. социалистических штампов, превозносящих пролетарскую мораль: беднота любит детей, много терпит и прощает, любит труд и землю, любит человека вообще, она добродушна и незлоблива. Автор не просто дает этнографическое описание туземного пролетариата, но и воспевает его, повторяя М. Горького, который, кстати, тоже использовал в своем творчестве ницшеанские мотивы. Горьковский призыв «имя тебе – человек» завершает статью в редакции 1906 г. Там же Наливкин отдает дань модной в начале столетия идее родства социализма и христианства, называя Иисуса Христа «величайшим из пролетариев».


[Закрыть], и именно она должна «играть немаловажную роль в грядущей жизни края»[134]134
  НаливкинВ.П. Туземный пролетариат // ТВ. 1917. № 40 (11(24) мая).


[Закрыть]. Завершает статью Наливкин пожеланием русским социалистам помочь туземному пролетариату с пока «недостаточно проясненным» сознанием «проснуться»[135]135
  Там же. № 72 (21 июня (4 июля)).


[Закрыть]. Нетрудно заметить, что автор по-прежнему пользуется ориенталистской риторикой и воспроизводит прежнюю схему патронажа передовой русской культуры (социалистов) над отсталыми окраинами («непроснувшиеся» пролетарии). Но это уже вовсе не тот ориентализм, который оставлял за собой исключительное право говорить о «Востоке» и от имени «Востока», а антиориенталистская модификация ориентализма, которая предполагает объединение интересов русских социалистов и туземных пролетариев, их общую идентичность[136]136
  Эту схему Наливкин повторяет, говоря об отношениях «общества» (элиты) и «народа». В статье «Надо опроститься» в 1917 г., выискивая в своем «нутре» остатки политических и социальных предрассудков, Наливкин призывал «…смешаться с народом, научиться у него жить по простоте, не гнушаться никаким трудом в поте лица, есть трудом добытый хлеб, делясь с народом знаниями и культурностью, которые из поколения в поколение мы приобретали на трудовые деньги того же народа…».


[Закрыть].

* * *

Необычная судьба Наливкина – вовсе не исключение в истории Русского Туркестана. Данный случай нельзя назвать «аномалией» в том смысле, как н. Найт оценивает В.В. Григорьева, хотя между двумя русскими востоковедами можно найти явные сходства. Пример Наливкина (да и Григорьева) как раз достаточно типичен. Значительное число туркестанских интеллектуалов, в том числе находящихся на государственной службе, сочувствовало идеям прогресса, конституционализма, либерализма и пр.[137]137
  См., например, главу «Хомутовский кружок» в кн.: Лунин Б.В. Научные общества Туркестана и их прогрессивная деятельность. Конец XIX – начало XX в. Ташкент, 1962. С. 3370. Членов этого кружка – видных деятелей Туркестана – Лунин характеризует как «либерально настроенных, прогрессивно мысливших мелкобуржуазных демократов», далеких, впрочем, от революционеров (Там же. С. 69–70).


[Закрыть] Какое-то их число поддерживало социалистические (не обязательно в марксистской интерпретации) или близкие к ним оппозиционные взгляды. Среди них было много бывших уастников революционного движения, неблагонадежных, находящихся под негласным надзором, кого власть ссылала или отправляла на окраины в надежде избавиться от опасного «элемента».

Определенное вольнодумство проникало и в самые верхи туркестанской власти. Военный министр А. Редигер в своих воспоминаниях описывает историю пребывания на должности туркестанского генерал-губернатора в 1906 г. Д.И. Субботича (сына сербского поэта и политика Йована Субботича), члена Военного совета и георгиевского кавалера. Назначенный в Туркестан в качестве человека, который должен был быть «твердым» и «даже жестоким», Субботич по приезде выступил с «крайне либеральной» речью и стал проводить весьма мягкую по отношению к левым политику. «…Нам и в голову не приходило, – писал Редигер, – что он может оказаться либералом и, если не крайне левым, то по малой мере “кадетом”… кому могло прийти в голову усомниться в этом отношении в старом и заслуженном генерале?..»[138]138
  См.: Редигер А. История моей жизни. Воспоминания военного министра. Т. 1. М., 1999. С. 515; Т. 2. М., 1999. С. 12, 96–97.


[Закрыть]

Даже наиболее консервативная часть колониальной элиты позволяла себе вполне либеральные рассуждения о «прогрессе, основанном на науке и истинном просвещении»[139]139
  См. работы о взглядах «православного монархиста» Н.П. Остроумова: Николай Петрович Остроумов // Историография общественных наук в Узбекистане. С. 259–221; Алексеев И.Л. Н.П. Остроумов о проблемах управления мусульманским населением Туркестанского края // Сборник Русского исторического общества. Т. 5(153). С. 89–99; Джераси Р. Культурная судьба империи под вопросом: мусульманский Восток в российской этнографии XIX в. // Новая имперская история. С. 291–306. «Монархист», «реакционер», «миссионер», «шовинист» Н.П. Остроумов в 1917 г. писал «Великая, свободная России – это мы» и ссылался на князя-анархиста Кропоткина, ученого-народника Лопатина, миллионера-социалиста Савву Морозова и дворянку-эсерку Брешко-Брешковскую (Остроумов Н. Крах демократии // Туркестанское слово. 1917. № 28 (30 сентября)).


[Закрыть].

Скажу больше: некоторые реформы, которые власть проводила в Туркестанском крае, выглядели более либеральными, чем аналогичные преобразования в самой России. Аграрная реформа, которая фактически уничтожила крупное частное землевладение и передала землю без выкупа в наследственную собственность крестьян, напоминала «земельный передел», о котором грезили российские народники. Власть ограничила активность православной церкви и заняла относительно мягкую позицию по отношению к «туземным евреям», которые, в отличие от своих европейских собратьев, не были поражены в правах. Конечно, я упомянул эти примеры не для того, чтобы доказать, будто правительственная политика в Туркестане не носила имперского и подавляющего характера. Дело в другом. Российская власть ощущала себя на азиатских окраинах «Европой» (как это очень точно сформулировал Ф.М. Достоевский в своем дневнике) в гораздо большей степени, чем это она могла себе позволить в Центральной России, и в гораздо большей степени подчинялась логике прогрессистского мессианства, которое, как власти казалось, совпадает с имперскими интересами государства. Кроме того, власть смотрела на присоединенные территории как на «белый лист», на котором можно рисовать что угодно, и у нее были в большей степени развязаны руки для самых различных социальных экспериментов.

Вряд ли нужно доказывать или оспаривать тот факт, что цивилизаторская миссия, которой империя оправдывала свое завоевание Средней Азии, основывалась не только и не столько на идеологии подавления, уничтожения «низших» рас и народов (хотя, конечно, и она имела своих поклонников) или их христианизации и русификации, сколько – в какой-то момент – на идеологии просвещения и окультуривания «отсталых» обществ. Во второй половине XIX в. идея человеческого прогресса не только не вступала в противоречие с имперской политикой, но была ее составной частью, я бы сказал ее центральным нервом, поэтому успешная карьера человека с либеральными и даже народническими убеждениями, каковым был В. П. Наливкин, в административных структурах Туркестанского генерал-губернаторства не была чем-то странным. Известная доля романтизма и гуманизма вполне органично могла присутствовать в колониальной политике, придавая империи нравственные черты и компенсируя ее репрессивные действия[140]140
  «…Я нигде не утверждаю, что ориентализм – это зло…» (Саид Э. Ориентализм. Послесловие. С. 41.)


[Закрыть].

Другими словами, превращение генерала Наливкина в товарища Наливкина оказывается не таким удивительным и неожиданным, как это кажется на первый взгляд. В политической и идеологической системе координат он, безусловно, довольно резко передвинулся из верхушки административной элиты в оппозицию. Но этот сдвиг стал результатом всего предыдущего опыта Наливкина в аппарате колониального управления[141]141
  В «Моем мировоззрении» Наливкин писал, что его взгляды постепенно слагались и непрестанно эволюционировали в течение всей жизни: «…Отдельные частицы того материала, из которого слагалось мое мировоззрение, случайно или сознательно, добывались постепенно, крупицами и без всякой системы. Время от времени они сортировались, многое выбрасывалось в качестве негодных обломков, мусора, многое впоследствии снова извлекалось из этих постепенно разраставшихся сзади меня мусорных куч…» (ЦГА РУз. Ф. 2409. Оп. 1. Д. 2. Л. 150.)


[Закрыть]. Итогом карьеры человека, дослужившегося до чина гражданского генерала, стало разочарование в тех целях, которые ставила перед собой имперская власть в Туркестане, и в тех средствах, которые она использовала для их достижения. Туземцы, которых «законы природы» должны были заставить принять более высокую культуру, не только не желали изучать русский язык и приобщаться к российской гражданственности, но и все больше тяготели к исламу и к оппозиции по отношению к России. Вину Наливкина возложил на саму Россию и в ее лице – на всю «:европейскую цивилизацию», которая так и не смогла стать по-настоящему нравственным примером для туземцев, погрязнув в коррупции, невежестве и прочих пороках[142]142
  Я, кстати, думаю, что не изменение наливкинского отношения к имперской политике в Туркестане было причиной его полевения, а наоборот – полевение, вызванное идеологическими спорами внутри российского общества, повлияло на отношение к «туземной проблеме». Кризис ориентализма произошел в имперском Центре, а не на имперской границе.


[Закрыть]. Вслед за этим последовал радикальный вывод о том, что субъектами взаимодействия в дальнейших прогрессивных преобразованиях должны быть не «Европа» и «Восток», отношения между которыми носят характер господства и подчинения, а социалисты и пролетариат, между которыми неизбежно подлинное партнерство[143]143
  «…Задача критического исследования – не отделить их [образы и идеи «Восток» и «Запад». – С. А.] друг от друга, а, напротив, соединить…» – так сформулировал свой антиориентализм Саид (Саид Э. Ориентализм. Послесловие. С. 34). Одним из дискурсов, который мог «соединить» Восток и Запад, был социалистический (марксистский) дискурс. На это лишь намекает Саид, который подробнее пишет о том, как Маркс использовал ориенталистские образы (Said E.W. Orientalism. P. 153–156). О «всемогущем импульсе революции», способном «победить идею Востока», пишет А. Халид, но эту идею не развивает (Khalid A. Russian History. P. 697). Тема ориенталистских и антиориенталистских идей в русском марксизме затронута в книге О.Б. Леонтьевой (см.: Леонтьева О.Б. Марксизм в России на рубеже XIX–X веков. Проблемы методологии истории и теории исторического процесса. Самара, 2004. С. 95–112).


[Закрыть]. Наливкин не только предложил разрушить представление о «Востоке» как едином целом, но и отказался от своей «европейской» идентичности, заменив ее на социалистическую идентичность.

У кризиса ориентализма в России были свои специфические причины. Это и неясное промежуточное положение Российской империи между «Западом» и «Востоком», и политический кризис устаревшего царизма, и проблемы экономической модернизации в аграрной стране, и пр. Перефразируя слова Ленина, можно сказать, что Россия была слабым звеном в цепи ориентализма. Однако в данной статье я стремился отметить прежде всего конфликты внутри самого ориенталистского дискурса. Поднятая на самый высокий уровень мера осознания цивилизаторской миссии русского человека неизбежно обнаружила противоречия ориентализма как идеи и практики, что, в свою очередь, должно было, видимо, столь же неизбежно привести к отказу от ориенталистского взгляда и к замене его альтернативной идеологической схемой. Получилось ли это у Наливкина или не получилось – другой вопрос. Но сама попытка преодолеть ориенталистский тупик была сделана и это заставляет нас посмотреть на ориентализм как на сложный, изменяющийся и даже способный к отрицанию себя самого «способ мышления».

Повесть о том, как поссорился Владимир Петрович с Федором Михайловичем и Георгием Алексеевичем…
Т.В. Котюкова

Дело Наливкин-Керенский

В воспоминаниях о деде Иван Борисович Наливкин отмечает, что биография его изобилует различными столкновениями и конфликтами. Наиболее крупных и имевших резонанс далеко за пределами Туркестана было три: столкновение с генералом М.Д. Скобелевым, главным инспектором училищ края Ф.М. Керенским и военным губернатором Г.А. Арендаренко. Все они были непосредственными начальниками Владимира Петровича. Но если свое отношение к деятельности генерала Скобелева Наливкин изложил в прижизненных воспоминаниях, то конфликты с Керенским и Арендаренко сохранили для нас архивные документы.

Но обо всем по порядку.

Федор Михайлович Керенский, отец будущего главы Временного правительства Александра Керенского, родился в 1842 г. в семье приходского священника Керенского уезда Пензенской губернии. Выйдя из стен Пензенской духовной семинарии, стал учителем приходской школы. По воспоминаниям А.Ф. Керенского, когда в результате изнурительного труда он сумел накопить достаточно денег, то поступил в Казанский университет, считавшийся одним из лучших в России[144]144
  Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте // Вопросы истории. 1990. № 6. С. 117.


[Закрыть]. Не чувствуя призвания к церковному служению, он посвятил себя педагогике и классической филологии. В 39 лет Федор Михайлович возглавил мужскую гимназию и среднюю школу для девочек в Симбирске.

В начале 1889 г. Керенский получил назначение в Туркестан на должность главного инспектора училищ края. За четырнадцать лет пребывания Керенского на этом посту к 1903 г. в Туркестанском крае насчитывалось 12 средних учебных заведений, 19 городских училищ, одно ремесленное училище, 80 русско-туземных школ и 800 медресе[145]145
  ЦГА РУз. Ф. И47. Оп. 1. Д. 2551. Л. 213222.


[Закрыть].

Прослужив в крае без малого 22 года, в 1910 г. Федор Михайлович вышел в отставку в чине действительного статского советника. Он не принадлежал к плеяде так называемых «старых туркестанцев», не был востоковедом, свою карьеру после окончания университета начинал в Европейской России. Возможно, потому его отношения с подчиненными складывались не всегда гладко. Наиболее отчетливо это проявилось в случае с Владимиром Петровичем Наливкиным и Николаем Петровичем Остроумовым[146]146
  Во время отсутствия в крае Ф.М. Керенского его обязанности, как правило, поручались Остроумову, но найти общий язык двум ярким и неординарным личностям, по-видимому, так и не удалось.


[Закрыть].

В 1927–1928 гг. Остроумов по материалам своих дневниковых записей 1889–1910 гг. написал две работы мемуарного характера: «Общие замечания об учебно-административной деятельности Ф.М. Керенского как главного инспектора учебных заведений в Туркестанском крае»[147]147
  ЦГА РУз. Ф. 1009. Оп. 1. Д. 69. Л. 122.


[Закрыть] и «Федор Михайлович Керенский. Третий главный инспектор училищ в Туркестанском крае»[148]148
  Там же. Д. 85. Л. 1-77.


[Закрыть], которые дают представление о взаимоотношениях не только Керенского и Остроумова, но и других сотрудников учебного ведомства Туркестана. Характеристики Остроумова хлестки – «опытный службист», «в инородческом (мусульманском) образовании был некомпетентен». Последнее в «деле Наливкин-Керенский», будет иметь решающее значение.

Как личный докладчик туркестанским генерал-губернаторам всех распоряжений Министерства народного просвещения и представлений начальников учебных заведений в крае, он пользовался авторитетом и был властным руководителем, особенно при бароне А.Б. Вревском и генерале Н.А. Иванове. Как известно, немаловажным условием карьерного роста или карьерной устойчивости любого чиновника, является «расположение» вышестоящего начальства. По воспоминаниям сослуживцев, Керенский ревниво «ограждал» директоров училищ от прямого контакта с генерал-губернатором, хотя последний, по закону, являлся и главным начальником по учебной части в крае в том числе. Таким образом, в руках Керенского сосредоточилась власть, которая и не снилась его коллегам на аналогичных постах в других регионах империи[149]149
  РГИА. Ф. 1396. Оп. 1. Д. 337. Л. 1–1 об.


[Закрыть]. Это обстоятельство также сыграет в «деле Наливкин-Керенский» свою не последнюю роль.

И, пожалуй, еще одну важную для нас деталь подметил Остроумов: у Керенского не было печатных трудов, кроме его студенческой работы об апокрифах в древней русской литературе. Вообще, в вопросах преподавания русской литературы и русского языка Федор Михайлович разбирался прекрасно, а вот с опытом французского правительства в Алжире и английского в Индии Керенский не был знаком и потому к «русской государственной задаче образования туркестанских туземцев относился пассивно, доверяясь ближайшим руководителям этого своеобразного дела, но позволял себе повертывать пресловутое дышло существующего закона в ту сторону, чтобы в итоге хорошо вышло, что, однако, не всегда достигалось»[150]150
  Цит по.: Керенский проявил себя в Ташкенте как педагог-классик и как администратор-формалист [публикация Т.В. Котюковой] // Эхо веков. 2009. № 1. С. 141.


[Закрыть].

С самых первых дней своего управления учебными заведениями Туркестана Керенский откровенно выражал недовольство существующими в крае учебными порядками и кадровым составом. Возникший в 1894 г. конфликт Керенского с директором Ташкентской учительской семинарии М.А. Миропиевым[151]151
  Миропиев Михаил Алексеевич (1852–1919) – педагог, этнограф, окончил Казанскую духовную семинарию и Казанскую духовную академию. С 1886 г. преподавал историю и географию в Ташкентской учительской семинарии. В 1888 г. становится директором этой семинарии. Награжден орденом Святого Станислава II степени (1888 г.) за активность и исследовательский талант. Позднее назначается директором Эриванский учительской семинарии. Поддержал правительство А.В. Колчака. Расстрелян в 1919 г. Реабилитирован в 1993 г.


[Закрыть] повлек за собой в том же году ревизию учительской семинарии и ослабил на некоторое время позиции Керенского.

В том же году достоянием общественности стала неприглядная история, произошедшая между Керенским и другим его подчиненным – инспектором мусульманских школ Владимиром Петровичем Наливкиным. Конфликт вызревал не один год, но неприятности, связанные с Миропиевым и приезд в Ташкент ревизоров, стали его катализатором.

В 1892 г. в «Журнале Министерства народного просвещения» за авторством Ф.М. Керенского вышла статья «Наши учебные заведения. Медресе Туркестанского края»[152]152
  Керенский Ф. Наши учебные заведения. Медресе Туркестанского края // Журнал Министерства народного просвещения. Т. 2. Отд. 4. 1892.


[Закрыть]. Текст статьи был написан человеком, прекрасно разбирающимся в предмете. Таких «экспертов» в Туркестане было двое – Н.п. Остроумов и В.П. Наливкин. По манере и стилю коллеги даже за пределами края без труда узнали «руку» Наливкина, хотя имя последнего нигде в статье не упоминалось.

В это время Владимир Петрович был уже признанным и авторитетным знатоком края, вышли в свет его крупные научные труды, многие из которых были единственными и даже уникальными в своем роде. Так Н.Ф. Петровский [153]153
  Петровский Николай Федорович (1837–1908) – русский дипломат, археолог, историк, востоковед и исследователь Центральной Азии, консул Российской империи в Кашгаре (1882–1903 гг.), активно противодействовал усилению британского политического влияния в Кашгаре.


[Закрыть], первый генеральный консул Российской империи в Кашгаре, в письме к видному чиновнику Министерства финансов Д.Ф. Кобеко[154]154
  Кобеко Дмитрий Фомич (1837–1918) – российский государственный деятель, историк, библиограф, был членом Русского археологического, генеалогического, общества любителей древней письменности и др., в 1891 г. был избран членом-корреспондентом Академии наук.


[Закрыть] писал 16 ноября 1885 г. из Ташкента: «Глубокоуважаемый Дмитрий Фомич. Послал я Вам учебники – все, какие здесь были. Есть еще словарь Наливкина сартовского языка (интересный как материал, а не как словарь), изданный в Казани…»[155]155
  Петровский Н.Ф. Туркестанские письма / Отв. ред. ак. В.С. Мясников, сост. В.Г. Бухерт. М., 2010. С. 174.


[Закрыть]

Ежегодно инспектора всех учебных заведений Туркестана представляли главному инспектору отчеты. Готовил их и Наливкин по конфессиональным мусульманским учебным заведениям (мактабам и медресе). Очередной такой отчет лег в основу статьи Керенского в 1892 г., но назвал Керенского «литературным вором» Владимир Петрович спустя два года – в 1894 г. Почему спустя два года? В результате проведенного нами исследования, это обстоятельство «дела Наливкин-Керенский» так и осталось для нас загадкой. Произошедший конфликт, как ни странно, не имел для главного инспектора училищ Туркестана никаких последствий. Видимо «расположение» главного начальника края барона А.Б. Вревского сыграло свою решающую роль, и Остроумов в своей оценке («опытный службист») оказался абсолютно прав.

Этой «неэтичной историей» заинтересовался граф К.К. Пален[156]156
  Пален Константин Константинович (1861–1923) – граф, русский государственный деятель, тайный советник, гофмейстер, сенатор, варшавский вице-губернатор (1897–1900 гг.), псковский вице-губернатор (1900–1902 гг.), виленский губернатор (1902–1905 гг.) 19 марта 1908 г. назначен ревизором Туркестанского края. После 1917 г. – в эмиграции в Германии.


[Закрыть], проводя в 1909 г. ревизию Туркестанского края. В результате сенатской проверки на свет появилось около десятка томов «Отчетов», посвященных различным вопросам экономики и управления (переселение, горное дело, городское самоуправление, краевое управление и др.). Отдельного «Отчета», касающегося ситуации в сфере народного образования Паленом подготовлено не было, но в фонде ревизии, хранящемся в Российском государственном историческом архиве (РГИА), сохранилось дело с двумя докладами князя Константина Моисеевича Аргутинского-Долгорукова[157]157
  Аргутинский-Долгоруков Константин Моисеевич – сын князя Моисея Захаровича Аргутинского-Долгорукова, героя Кавказской кампании 1853 г., чей переход через Кавказский хребет современники ставили в один ряд со знаменитым переходом Суворова через Альпы. С 1888 г. – управляющий реальным училищем в г. Комрат Бессарабской губернии, в 1895–1900 гг. был директором Ташкентского реального училища.


[Закрыть]. Первый посвящен в целом анализу ситуации в сфере образования в Туркестане[158]158
  РГИА. Ф. 1396. Оп. 1. Д. 337. Л. 1-33.


[Закрыть], а второй – «делу о столкновении между инспектором народных училищ Ферганской области В.П. Наливкиным и главным инспектором училищ Ф.М. Керенским»[159]159
  Там же. Л. 47–57.


[Закрыть].

Князь в 1895–1900 гг. был директором Ташкентского реального училища. Он, так же как и Наливкин, работал под руководством Керенского. И, так же как Остроумов, оставил о Федоре Михайловиче отзыв нелестного содержания, как о «человеке характера властного, притом лживого и крайне неразборчивого в средствах»[160]160
  Там же. Л. 1.


[Закрыть]. Непосредственным свидетелем конфликта Аргутинский-Долгоруков не был, но лично был знаком с обоими «фигурантами дела». В 1909 г. он жил в Варшаве. У него удивительным образом сохранились важные документы, проливавшие свет на историю пятнадцатилетней давности.

В 1894 г. ревизию Ташкентской учительской семинарии проводил тайный советник Кирилл Петрович Яновский[161]161
  Яновский Кирилл Петрович (1822–1902) – педагог, журналист, российский государственный деятель, член Государственного совета Российской империи. Попечитель Кавказского учебного округа (1878–1901 гг.). Руководил изданием «Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа». Был членом Московского археологического общества.


[Закрыть], попечитель

Кавказского учебного округа. Он не ограничился расследованием инцидента между Керенским и Миропиевым и решил также разобраться с «делом Наливкин-Керенский». Копии отчетов ревизии Яновского и собранные им материалы, в том числе рапорты и докладные записки Наливкина, в которых он обличал самоуправство и некомпетентность Керенского, и ответы последнего на выдвигаемые обвинения, каким-то образом оказались в личном архиве Аргутинского-Долгорукова. Все это князь собрал, проанализировал, добавил личных впечатлений, и получился документ, который позволяет нам лучше проникнуть в детали «дела Наливкин-Керенский». При его внимательном изучении становится понятно, что история с плагиатом уходит на второй план, и, возможно, Наливкин так и не дал бы этому обвинению против Керенского «законного хода», если бы не целый ряд грубейших нарушений и злоупотреблений служебным положением со стороны главного инспектора училищ Туркестанского края, бросавших тень на безупречную репутацию Наливкина.