Текст книги "Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды"

Политические ограничения не позволяли Наливкину в том же духе говорить о завоевательной политике России, поэтому он использовал пример Америки. Однако контекст – город Наманган, только 6 лет тому назад завоеванный русскими; боевые офицеры, с оружием в руках совершившие не один поход в Средней Азии; взятие год назад Скобелевым укрепления Геок-тепе, тут же ставшее известным по всему миру из-за жестокого убийства сотен мирных туркмен; обострившееся соперничество с Британией на Среднем Востоке – не оставляет сомнения в том, что на самом деле имел в виду Наливкин. Довольно сумбурная смесь всяких идей, в том числе либеральных и народнических[71]71
  В распоряжении историков нет никаких данных, которые бы позволяли точно судить о характере политических взглядов Наливкина в 1870-е гг. Все оценки этого периода, в том числе оценки самого Наливкина, принадлежат к гораздо более позднему времени. Тем не менее внимательное прочтение лекции 1882 г., в которой автор с пиететом говорит о прогрессе, о принципе «свободы и равенства» и о поземельной общине, все-таки позволяет говорить о либерально-народнических взглядах.


[Закрыть], которая была в голове начинающего востоковеда-любителя, не только не противоречила империалистической логике, но и непосредственным образом ее формировала.

Существует множество других, более «консервативных» объяснений, помимо пацифистского протеста и «хождения в народ», почему Наливкин захотел покинуть службу в действующей армии, а затем и службу как таковую. Уход в 1876 г. в военнонародное управление мог быть вызван не одной лишь неприязнью к войне, но и только что приобретенным новым семейным статусом, желанием создать семью. В «Моих воспоминаниях о Скобелеве» имеется собственный комментарий Наливкина по поводу мотивов, которые предшествовали отставке 1878 г.: «…Началась кипучая, а для меня лично новая и чрезвычайно интересная деятельность. Надо было вводить основы нашей гражданственности среди чуждого нам и чуждавшегося нас населения. Поэтому являлось необходимым, во-первых, знакомиться с этим населением, с его языком, бытом, и нуждами, а во-вторых, по возможности защищать его интересы, интересы нового русского гражданина и плательщика…»[72]72
  НаливкинВ. Мои воспоминания о Скобелеве // РТ. 1906, № 121 (22 июня).


[Закрыть] Увидев во время своей работы в качестве помощника (заместителя) начальника уезда, что «господа, заседающие в этом [областном. – С. А.] правлении, не имеют решительно никакого представления о туземце и его быте», Наливкин пришел к выводу, что «знать надо очень и очень многое для того, чтобы не делать глупостей, за которые народ должен будет платиться своей шкурой». И далее: «…Хорошо было бы, думалось тогда мне, выйти на некоторое время [курсив мой. – С. А.] в отставку, надеть халат, уйти в народ и близко, близко с ним познакомиться…» В примечании к этой фразе Наливкин добавил: «…Чем дальше, эта мысль крепла во мне все сильней и сильней, и мне удалось наконец осуществить ее потом, весной 1878 года…»[73]73
  Наливкин В. Мои воспоминания о Скобелеве // РТ. 1906, № 121 (22 июня). Похожим образом писал в одной из рецензий на книги Наливкина востоковед Веселовский: «…Чтобы влияние наше на туземцев Средней Азии было благотворно, нам необходимо изучить их быт во всех подробностях, иначе мы не будем в состоянии ни отличить существенное от второстепенного, ни знать, как поступить в том или другом случае, где настойчиво требовать, где делать уступки, не теряя, однако, собственного достоинства и не упуская из виду государственных интересов…» (Веселовский Н.И. [Рецензия на книгу] В. Наливкин и М. Наливкина. Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы. Казань, 1886 // Записки Восточного отделения Императорского Русского Археологического общества. Т. 1. 1886. СПб., 1887. С. 319).


[Закрыть]

Несмотря на некоторые народнические аллюзии в этих объяснениях (которые могли быть привнесены автором уже спустя многие годы, либо вызваны романтическими и прогрессистскими настроениями молодого человека), Наливкин, судя по всему, не был в 1876–1878 гг. ни убежденным народником, ни социалистом. Не было никакого протеста или «хождения в народ», по крайней мере в том смысле, как это нередко понималось в советской историографии, – Наливкин не вел подрывную пропаганду среди населения, не пытался возбудить его недовольство против правительства, а занимался исключительно изучением языков, быта и обычаев, сбором рукописей, о чем говорят написанные им в это время статьи и книги. Не было, как я думаю, какого-то «кишлачного уединения» его семьи, едва ли не разрыва отношений с «обществом» (офицерской элитой), превращения русского дворянина в туземца, о чем писали многие историографы, явно окрашивая этот этап жизни Наливкина в романтические краски[74]74
  В одной своей статье в 1917 г. Наливкин писал, что ему с трудом дается преодоление социальных границ, которые отделяют «общество» (элиту) от низших классов (НаливкинВ.П. Надо опроститься // ТВ. 1917, № 31 (29 апреля (2 мая)). Впрочем, в 1917 г. Наливкин был отставным генералом, и эти границы были гораздо более труднопроходимыми, нежели 3040 лет назад.


[Закрыть]. Продолжая активно сотрудничать с властью[75]75
  Да и в самой власти были не оппоненты Наливкина, а скорее единомышленники. Например, начальником Наманганского уезда был в эти годы подполковник Платон Владимирович Аверьянов, который сам был, видимо, не чужд либеральнонароднических идей, популярных среди образованного класса тогдашней России, и который был в приятельских отношениях с Наливкиным (см.: Абашин С.Н. Община в Туркестане в оценках и спорах русских администраторов начала 80-х гг. XIX в. (По материалам Центрального государственного архива Республики Узбекистан) // Сборник Русского исторического общества. Т. 5(153). М., 2002).


[Закрыть], он планировал вернуться на военную службу, вооружившись полученными знаниями для устройства колониального управления и приобщения туземцев к цивилизации. Что и было им сделано в 1884 г.[76]76
  У возвращения на службу были и свои бытовые причины: тяжелое материальное положение семьи Наливкиных, необходимость определения в школу подросших детей.


[Закрыть]

На службе у империи?

Соответствует ли имиджу радикала, социалиста, оппозиционера административная карьера В. П. Наливкина начиная с 1884 и заканчивая 1906 г.? В историографических сочинениях акцент делается, как правило, на «прогрессивной», просветительской стороне деятельности Наливкина в этот период его жизни, а также скрупулезно подсчитываются все конфликты, которые он имел с вышестоящими чиновниками. Все это, как минимум, создает впечатление, что Наливкин был каким-то удивительным исключением, подобно В.В. Григорьеву, в ряду туркестанских чиновников.

Н.В. Лукашова пишет: «…у В. П. Наливкина часто происходили столкновения с администрацией края в лице ее многочисленных представителей. Недостаток материала не дает права делать вывод об оппозиционности В. П. Наливкина власти. Но его перемещения по службе и связанные с ними обстоятельства свидетельствуют о его “неугодности” власти…»[77]77
  2Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 35.


[Закрыть] Лукашова перечисляет: уход в 1888 г. с должности заведующего русско-туземной школы был вызван конфликтом с вышестоящим лицом (имени не называет); переезд в 1896 г. в Самарканд произошел из-за личного конфликта с Ф.М. Керенским, главным инспектором училищ Туркестанского края[78]78
  Причиной конфликта был тот факт, что Керенский опубликовал под своим именем доклад, который написал Наливкин (Керенский Ф. Наши учебные заведения. Медресе Туркестанского края // Журнал Министерства народного просвещения. Т. 2. Отд. 4. 1892). Об этом конфликте было много разговоров. А.И. Добросмыслов вспоминает, что «атмосфера в то время в учебном ведомстве была ненормальная» (Добросмыслов А.И. Ташкент в прошлом и настоящем: Исторический очерк. Ташкент, 1912. С. 237–228, примеч. 73).


[Закрыть]; возвращение в 1904 г. в Ташкент из Нового Маргелана было итогом развития враждебных отношений со «старым туркестанцем», губернатором Ферганской области и приятелем военного министра Г.А. Арендаренко[79]79
  Этот конфликт получил большой резонанс, и о нем было доложено военному министру. Арендаренко писал, что Наливкин неуживчивый, злобный, недисциплинированный чиновник, дерзкий с начальством (Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 37). По словам Г.П. Федорова, который официально расследовал причины конфликта, Арендаренко был не прав, а Наливкин – «несдержан и груб» (Федоров Г.П. Моя служба в Туркестане (1870–1906 года) // Исторический вестник. 1913, № 12. С. 884). Наливкин обвинял Арендаренко в нарушении принципов коллегиальности при принятии решений и взяточничестве.


[Закрыть].

Сам Наливкин, доказывая свою неуживчивость во взаимоотношениях с начальством, вспоминал о своей небольшой стычке со Скобелевым: осенью 1876 г. он был назначен комиссаром организационной (поземельно-податной) комиссии, в задачу которой входил сбор статистических сведений о населении и описание земель; столкнувшись с отсутствием знаний и возможностей для такой деятельности, Наливкин изложил свои соображения при личной доверительной встрече с военным губернатором Ферганской области, а вскоре с удивлением узнал, что Скобелев выдал все эти соображения за свои собственные; неприятно пораженный и уверенный в своей правоте по существу вопроса, Наливкин вышел из состава комиссии[80]80
  Наливкин В. Мои воспоминания о Скобелеве // РТ. 1906, № 123 (24 июня). По воспоминаниям же современников, Наливкин был восхищен Скобелевым и даже внешне пытался ему подражать, отпустив расчесанную на две стороны пышную бороду (Лунин Б.В. Владимир Наливкин. С. 296).


[Закрыть].

Существует ли доказательства, что все эти конфликты носили идеологический, а не служебный характер? Позволял ли Наливкин себе критику начальства, боролся ли с казнокрадством и авторитарным стилем руководства и т. д. – все это не говорит о его оппозиционности или неугодности, если только не предположить, что русская бюрократическая система была изначально порочна и в ней были невозможны в принципе добросовестные, честные люди. Определенная параллель с В.В. Григорьевым, как он описан у Найта, все-таки не дает оснований, вслед за Найтом, утверждать точно, что Наливкин был какой-то «аномалией», исключением, не подтверждающим саидовское правило.

С точки зрения дискуссий о русском ориентализме гораздо более интересным является анализ взглядов Наливкина в этот период и его практической деятельности по отношению к туземному населению. Это большая тема, которая требует специального и очень подробного исследования и которую трудно осветить в одной статье. Но даже предварительное изучение этого вопроса полностью опровергает устоявшиеся стереотипы относительно Наливкина и скорее заставляет вспомнить те характеристики, которые дал российскому ориентализму (в лице Н.П. Остроумова) Халид в споре с Найтом. Наливкин, безусловно, пример того, как ученый-востоковед предоставляет все свои уникальные знания о туземном населении Туркестана в распоряжение имперской власти. В качестве эксперта он писал служебные доклады, отчеты, записки, делал переводы важных документов, участвовал в разного рода комиссиях и заседаниях, его назначали на ключевые должности в системе отношений с туземцами[81]81
  Будучи помощником при туркестанском генерал-губернаторе и вице-губернатором Ферганской области, Наливкин, разумеется, занимался всеми текущими делами, которые не всегда были прямо связаны с его востоковедческими знаниями. Но в любом случае он оставался одним из наиболее квалифицированных экспертов по «туземному вопросу». Все генерал-губернаторы с 1885 по 1906 г. считали своим долгом обратиться, формально или неформально, к нему за советом.


[Закрыть]. Остановлюсь чуть подробнее на двух фактах.

Как я уже говорил, 15 лет после возвращения на государственную службу Наливкин служил в Министерстве народного просвещения. В 1884/85 г. Наливкин становится заведующим первой ташкентской русско-туземной школы («приходское училище для детей туземцев») и одновременно работает в качестве преподавателя сартовского и персидского языков в Туркестанской учительской семинарии, которая готовила учителей для работы с туземцами и переводчиков[82]82
  В семинарии у него учились будущие известные востоковеды В.Л. Вяткин, П.Е. Кузнецов, М.С. Андреев. Директор семинарии Ю.О. Крачковский писал, что Наливкин инициативен, «аккуратен по службе» и «исполнителен» (Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 44).


[Закрыть]. В 1886 г. им была составлена первая «Азбука для русско-мусульманских школ оседлого населения Туркестанского края», с помощью которой туземные дети могли обучаться русскому языку; год спустя на сартовском языке была издана «Сокращенная история России»[83]83
  «Сокращенная история России» была опубликована под псевдонимом «Джахан-гир-Тюря, житель Намангана» («Джахангир» на русский язык можно перевести как «Владимир»).


[Закрыть]. С 1886 по 1888 г. Наливкин участвовал в качестве эксперта в развитии и распространении опыта устройства русско-туземных школ в различных регионах края. В августе 1888 г. Наливкин оставил должность в русско-туземной школе. В 1890 г. в Туркестане была учреждена должность 3-го инспектора народных училищ, в чьи исключительные обязанности входил надзор за всеми русско-туземными и – сделаю паузу, чтобы подчеркнуть – мусульманскими школами. Наливкин занял эту должность и проработал в ней до 1896 г., когда должность 3-го инспектора была упразднена. За это время он самым тщательным образом обследовал все мусульманские высшие школы в Туркестанском крае, описал их и предложил развернутый план реформирования. В 1896–1899 гг. Наливкин работает одним из трех районных инспекторов народных училищ в Самаркандской области, в его подчинение входят как туземные, так и русские школы учебного района.

Таким образом, Наливкин, у которого была заслуженная репутация «лучшего и почти единственного действительного знатока местного края»[84]84
  Федоров Г.П. Моя служба в Туркестанском крае. С. 882.


[Закрыть], несколько лет был именно тем человеком, который непосредственно руководил политикой русской власти в сфере туземного образования в масштабах всего Туркестанского генерал-губернаторства. В историографии деятельность Наливкина на этом поприще обычно характеризуется как «просветительская» и «прогрессивная»[85]85
  2Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 121–143. Такую же оценку дают К.Е. Бендриков, Б.В. Лунин и др.


[Закрыть]. Однако саму образовательную политику российской власти историки характеризует часто как «великодержавно-шовинистическую» и «русификаторскую»[86]86
  Исхаков Ф. Национальная политика царизма в Туркестане (1867–1917 гг.) Ташкент, 1997. С. 150. См. также другое высказывание этого автора: «..По-настоящему же серьезным средством русификаторской и антимусульманской политики колониальных властей в сфере образования коренного населения Туркестана 8090-х годов, задействованным при Розенбахе, стали так называемые русскотузем-ные школы…» (Там же. С. 166). К.Е. Бендриков характеризовал русско-туземные школы как «новый тип школы в условиях обрусительной политики царизма», называл их проявлением «колониального гнета царизма» и «реакционного курса» Александра III, министра внутренних дел Толстого и обер-прокурора Синода Победоносцева (см. Бендриков К.Е. Очерки по истории народного образования в Туркестане (1865–1924 гг.). М., 1960. С. 179–230). Ср. с провокационным высказыванием Саида: «…всякий европеец, в том, что он мог сказать о Востоке, был… расистом, империалистом и почти тотально этноцентричным…» (Said E.W. Orientalism. P. 204).


[Закрыть]. Причем в этом несколько прямолинейном определении есть, безусловно, доля истины.

Наливкин, рассуждая в книге «Туземцы раньше и теперь» об этом периоде, пишет, что генерал-губернатор Розенбах создал секретную комиссию, чтобы выяснить, какой должна быть русская политика в сфере образования. Комиссия, в составе которой, судя по всему, был и Наливкин, пришла к выводу, что пока туземцы остаются мусульманами «успешная русификация» их невозможна, причем «не может быть даже и разговоров об обращении их в христианство», но, тем не менее, распространение знаний русского языка и общеобразовательных предметов желательно, так как оно послужит «постепенному интеллектуальному сближению с нами туземцев и к устранению предубеждений против нас». Однако, как признается Наливкин, «за спиной этих слов» все-таки стояли «надежды» некоторой части русского общества «…на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка…»[87]87
  Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 82. Об образовательной политике у мусульман Волго-Уральского региона см.: Geraci R.P. Window to the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca and London: Cornell University Press, 2001. P. 116–157. Политика устройства русско-туземных школ в Туркестане явно перекликалась с политикой устройства русско-татарских школ (Ibid. P. 136–143). Любопытно, что инспектором мусульманского образования в Волго-Уральском регионе был известный востоковед В.В. Радлов. Джераси полагает, что русско-татарские школы, в том числе и в представлении Радлова, являлись скорее инструментом секуляризации и формирования гражданственности, нежели русификации и христианизации (Ibid. P. 157).


[Закрыть]. Наливкин вроде бы не был сторонником такой радикальной точки зрения, но его деятельность в качестве инспектора мусульманских учреждений и русско-туземных школ являлась, вне всякого сомнения, элементом колониальной политики. Будучи едва ли не единственным русским экспертом по мусульманскому образованию, он писал о его догматизме и схоластике, об отсутствии развивающих дисциплин и преподавательских методик, о примитивной организации учебного процесса и т. д.[88]88
  См. Наливкин В.П. Школа у туземцев Средней Азии: Речь, произнесенная на годичном акте Туркестанской учительской семинарии 31 мая 1889 г. Ташкент, 1889.


[Закрыть] В качестве администратора Наливкин, следуя своим прогрессистским взглядам, выступал за усиление контроля над мусульманской средней и высшей школой, введение русского языка и светских предметов как обязательных в программу обучения в них и постепенное преобразование мусульманских школ в русско-туземные[89]89
  3-й инспектор писал в своем отчете: «…По всей вероятности, наиболее разумным было бы постепенное преобразование мадраса или по крайней мере главные из них в нечто подобное существующим русско-туземным училищам, но уже не для детей, а для взрослых, при условии возможного расширения учебной программы и введения в нее таких предметов преподавания, которые, отсутствуя ныне в практикуемой обычной программе мадраса, должны быть признаны полезными и необходимыми…» (Цит. по: Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 135).


[Закрыть]. Некоторые его предложения в этой области были даже отвергнуты начальством из-за боязни возможного возмущения мусульман[90]90
  Я хочу заметить, что планы Наливкина по преобразованию мусульманской школы могли выглядеть в свое время весьма консервативными. Тогда еще продолжало господствовать либеральное убеждение, что ислам сам под натиском прогресса постепенно уступит свои позиции. Легализация мусульманских школ и работа с ними с этой точки зрения казались немыслимой уступкой архаичным представлениям. Этот парадокс хорошо виден в «Воспоминаниях администратора» А.И. Термена. Работая участковым приставом в Самаркандской области в 1899 г., Термен пришел к выводу, что туземцами нужно управлять не «слабыми» русскими законами, а теми законами, «под сенью которых» сложились их нравы и привычки. Ссылаясь на биологические законы, по аналогии с которыми происходит прогресс в обществе, Термен предлагал использовать ислам и шариат в управлении туземцами, постепенно, через русское образование, меняя местный уклад жизни. Губернатор Самаркандской области, ознакомившись с этими предложениями, сказал: «Я не думал, что Термен такой ретроград [курсив мой. – С. Л.]. Нам нужно игнорировать шариат, а не подымать его значение» (Термен А.И. Воспоминания администратора. Опыт исследования принципов управления инородцев. Пг., 1914).


[Закрыть].

В этот период своей службы Наливкин активно сотрудничал с выпускниками Казанской духовной академии – Н.п. Остроумовым[91]91
  Остроумов полностью разделял мнение Наливкина о том, что русская власть должна контролировать мусульманское образование в Туркестане (См.: Остроумов Н.П. Колебания во взглядах на образование туземцев в Туркестанском крае (Хронологическая справка) // Кауфманский сборник, изданный в память 25 лет, истекших со дня смерти покорителя и устроителя Туркестанского края генерал-адъютанта К.п. фон-Кауфмана I-го. М., 1910). Правда, в своей статье об образовательной политике Остроумов ни слова не говорит о Наливкине, какие-либо личные отношения с которым у него к тому времени совершенно расстроились и окончательно прекратились.


[Закрыть] и М.А. Миропиевым. Последний, характеризуя Наливкина весьма положительно, писал об ошибочности его увольнения с должности 3-го инспектора и отказа от предлагаемых им реформ туземного образования[92]92
  Миропиев М.А. О положении русских инородцев. СПб., 1901. С. 384. К.Е. Бендриков утверждает, что из-за конфликта с Миропиевым в 1890 г. Наливкин ушел из Туркестанской учительской семинарии. Однако сам Миропиев в своей книге отзывается о Наливкине исключительно лестно.


[Закрыть]. Тот же Миропиев утверждал, что русские явились в Туркестан «…в качестве пионеров русской цивилизации, проводя в покоренную туземную народную массу разными путями русские взгляды, порядки, обычаи и привычки…», и считал необходимым «перевоспитание души» туземцев, не исключая превращение их в русских и православных[93]93
  Там же. С. 489, 492.


[Закрыть].

В этой связи интерес представляет оценка, которую дал Наливкину историк П.П. Литвинов в книге «Государство и ислам в Русском Туркестане» (1998). Этот автор стоит несколько особняком в современной историографии, и пафос его исследования заключается скорее в том, чтобы защитить русскую колониальную политику в Средней Азии от несправедливых нападок и обвинений во всех смертных грехах. В литвиновском изображении Наливкин превращается в эффективного колонизатора, который благодаря своим знаниям языка, обычаев, психологии, своему опыту и связям среди туземцев сумел добиться снижения антирусских настроений, добиться соблюдения «требуемых от всех подданных» норм уважения к высшей власти, «примирить интересы российской государственности и мусульманской религиозной школы»[94]94
  Литвинов П.П. Государство и ислам в Русском Туркестане (1865–1917) (по архивным материалам). Елец, 1998. С. 122–123, 140–142. Любопытно, что Литвинов называет Наливкина «бывшим “народником”» (Там же. С. 22, 122), отдавая дань прежней историографической традиции и одновременно указывая, что деятельность на должности инспектора мусульманских и русско-туземных училищ «народнической» уже не является. К.Е. Бендриков, который также находился в плену прогрессистского образа Наливкина, тем не менее на свой манер подтвердил выводы Литвинова, отметив, что в некоторых случаях Наливкин позволял себе высказывания «в духе великорусского национализма» (Бендриков К.Е. Очерки по истории народного образования. С. 255).


[Закрыть]. Такое мнение вроде бы противоречит словам самого Наливкина, который позднее, в книге «Туземцы раньше и теперь», пишет о профанации образовательной политики русской власти в Туркестане и ее фактическом провале. Однако полное разочарование и переосмысление наступило только в тот момент, когда бывший заведующий всеми мусульманскими и русско-туземными школами оказался в роли радикального оппонента власти. В 18801890-е гг. Наливкин вряд ли был так категоричен, и его оценка Литвиновым выглядит вполне уместной.

Не менее интригующей для исследователей является деятельность Наливкина в 1899–1901 гг. на должности старшего помощника особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе. Этот период, как правило, выпадает из историографических обзоров. Ни Лунин, ни Лукашова о нем почти ничего не говорят. Я думаю, дело здесь не только в том, что этот период в жизни Наливкина слишком непродолжительный, а скорее в том, что он совершенно не вписывается в тот портрет закоренелого «народника» и почти революционера, которые оба автора рисуют. Последние публикации на эту тему историка Д.Ю. Арапова проливают свет на деятельность Наливкина в эти годы.

В 1898 г. генерал-губернатора А.Б. Вревского сменил новый начальник Туркестанского края – С. М. Духовской. Эта смена совпала с событием, наложившим отпечаток на все недолгие годы правления Духовского, – Андижанским восстанием, которое произошло под знаменем мусульманского джихада. Многие прежние принципы политики в Туркестане были пересмотрены тогда в сторону ужесточения[95]95
  По выражению Ф. Исхакова, политика при Духовском стала «беспредельно жестокой» (Исхаков Ф. Национальная политика царизма. С. 174–175). См. также высказывания западных исследователей-советологов: «…Все реформы, осуществленные в правление генерала Духовского, имели целью укрепление русской военной власти…» (Carrere d’Encause H. Organizing and Colonizing the Conquered Territories // Central Asia: 120 years of Russian Rule / E.A. Allworth (Ed.). Durham and London, 1989. P. 170–171). Впрочем, как пишут мемуаристы, действительным инициатором ужесточения туркестанской политики был не тяжело больной Духовской, а его начальник – военный министр А.Н. Куропаткин, в недавнем прошлом военный губернатор Закаспийской области (см. Федоров Г.П. Моя служба в Туркестане).


[Закрыть]. Одной из главных задач туркестанского генерал-губернатора стало определение отношения власти к исламу. В том же 1898 г. Духовской в «отзыве военному министру» высказался за усиление «надзора» за мусульманскими школами и вакуфными имуществами, для чего предлагал создать «Туркестанское духовное правление» во главе с председателем из русских, «знакомых с шариатом, тюркским и персидским языками»[96]96
  Арапов Д.Ю., Васильев Д.В. Проекты устройства Управления духовными делами мусульман в Туркестане. Документы Архива внешней политики Российской империи. 1900 г. // Исторический архив. 2005. № 1. С. 153.


[Закрыть]. Генерал-губернатор не называл имен претендентов на эту должность, но с большой, почти стопроцентной, вероятностью можно утверждать, что речь шла о Наливкине, который считался лучшим знатоком местных языков и шариата, а к тому же был хорошо знаком с мусульманской элитой. Более того, похоже, что первый проект нововведений в исламскую политику составлялся при непосредственном участии Наливкина. Так, намерение усилить контроль за мусульманскими школами и вакуфами очень напоминал план реформ, который он составил, будучи 3-м инспектором народных училищ, а тот факт, что Министерство народного просвещения в «отзыве» Духовского не фигурировало, объясняется конфликтом Наливкина с главным инспектором края[97]97
  В 1899 г. планы реформ исламской политики в Туркестане несколько трансформировались. В докладе С.М. Духовского «Ислам в Туркестане» и проектах специально созданной комиссии (куда Наливкин не входил!) уже не говорилось о создании «духовного управления» и необходимости жестко контролировать мусульманские школы и вакуфы («Ислам в Туркестане» 1899 г.: Доклад генерала С.М. Духовского // Мусульманская Средняя Азия: Традиционализм и XX век. М., 2004; Арапов Д.Ю., Васильев Д.В. Проекты устройства Управления духовными делами мусульман в Туркестане: Документы Архива внешней политики Российской империи. 1900 г. // Исторический архив. 2005, № 1). Но даже эта программа была встречена прохладно со стороны центрального правительства и была раскритикована за излишнюю и неоправданную исламофобию (Записка С.Ю. Витте по «мусульманскому вопросу» 1900 г. (публикация Д.Ю. Арапова) // Сборник Русского исторического общества. Т. 7(155). М., 2003. С. 198–209).


[Закрыть].

В 1899 г., как уже говорилось выше, Наливкин был назначен старшим чиновником особых поручений при Туркестанском генерал-губернаторе[98]98
  Возможно, к новому назначению Наливкина «приложил руку» помощник (заместитель) генерал-губернатора Н.А. Иванов, который когда-то – в 1884 г. – в качестве губернатора Ферганской области уже был начальником Наливкина. Иванов, по словам мемуариста Г.П. Федорова, был «фактическим начальником края» во время правления Духовского (Федоров Г.П. Моя служба в Туркестане. С. 870).


[Закрыть]. В конце 1899 г. им была подготовлена служебная записка «О возможных соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движения»[99]99
  В. П. Наливкин: «Нам необходимо всегда памятовать о грозящей опасности» (Публикация Д.Ю. Арапова) // Военно-исторический журнал. 2002. № 6.


[Закрыть]. Записка имела широкое хождение в коридорах российской власти. Что же предлагал царский администратор? Говоря о «пробуждении», под влиянием европейцев, мусульманского мира, Наливкин указывал: «…мусульманская культура, оставаясь мусульманской, никогда не может не только ассимилироваться, но и даже вполне примириться со всем вообще укладом жизни европейских народов…», а значит, по мере «все большего и большего наседания на них европейской культуры» у мусульман появляется все «более и более сильное желание сбросить с себя это ненавистное для них иго». Наливкин пугал высокопоставленных читателей столкновением «нас» («христианских народов») с «полудиким и фанатичным мусульманством», страшным «газаватом» против «европейской цивилизации», который «неизбежно вспыхнет», как только панисламизм объединится и окрепнет: «…Мы, несомненно, должны спокойно и обдуманно ждать общемусульманского газавата, наиболее тяжелая часть борьбы с которым выпадет, конечно, на долю России в силу особенностей ее географического положения…» И далее Наливкин делал вывод: «…прежде всего нельзя не признать безусловно желательными скорейшей постройки железной дороги от Оренбурга до Ташкента и постоянного нахождения в Туркестанском крае такого количества войск, которое могло бы быть достаточным на тот случай, если бы одновременно с открытием военных действий на южной и восточной границах края вспыхнули беспорядки среди местного мусульманского населения…» В этой записке можно увидеть очень консервативного деятеля, защитника устоев империи, почти реакционера.

Итак, в 1880-1890-е гг. Наливкин максимально приблизился к тем центрам, где вырабатывалась политика управления Туркестанским краем, и мог влиять на эту политику. При этом, что выглядит парадоксальным, но вполне закономерным, востребованность Наливкина с его прогрессистской и даже либерально-народнической позицией и хорошим знанием местных реалий совпала с ужесточением колониального режима. Изучая на протяжении многих лет роль ислама в жизни туркестанских туземцев, Наливкин пришел к выводу, что религия и «духовенство» оказывают негативное влияние на местное общество, сдерживая его развитие. Такая оценка лучшего знатока туземного быта полностью совпадала с провозглашенной Духовским новой политикой противодействия исламу.

Зададимся вопросом: подпадает ли деятельность Наливки-на в колониальной администрации в Туркестанском генерал-губернаторстве под саидовское определение «ориентализма»? Отвечу словами его современника – Ю.О. Якубовского, который в своем панегирическом очерке о Наливкине писал: «…Его, без преувеличения, можно назвать одним из настоящих завоевателей Туркестана. Этому завоеванию, замирению и устроению он способствовал не столько оружием, сколько пером и тесным общением с туземцами, изучая среди них язык, быт и историю края, и этим он сделал больше, чем то, что могли сделать пушки и пролитая кровь…»[100]100
  Якубовский Ю.О. В. П. Наливкин // ТВ. 1907. № 30 (25 февраля (10 марта)).


[Закрыть]

Кризис ориентализма?

Что же случилось с Наливкиным в 1906–1907 гг.? Как считает Д.Ю. Арапов, он «резко ушел “влево”»[101]101
  «Ислам в Туркестане» 1899 г. С. 240.


[Закрыть]. Почему это произошло? Как иначе сформулировал этот вопрос «старый туркестанец» Г.П. Федоров, лично знавший Наливкина, «как он мог оставаться вице-губернатором [в Ферганской области в 1901–1904 гг. – С. А.], будучи социалистом, или по каким соображениям он мог променять красную подкладку на красную гвоздику?»[102]102
  Федоров Г.П. Моя служба в Туркестанском крае. С. 884. Атласная красная подкладка для шинели была знаком принадлежности к генеральскому чину.


[Закрыть]. Федоров – и, видимо, многие бывшие сослуживцы Наливкина – был искренне поражен, что «этот добродушный, благожелательный человек, этот всегда аккуратный и исполнительный чиновник, этот лояльный [курсив мой. – С.А.] гражданин» вдруг стал социал-демократом, противником и яростным критиком власти[103]103
  Там же. С. 884.


[Закрыть].

Налицо кризис, который произошел в политических взглядах Наливкина[104]104
  О кризисе ориентализма в Туркестане в начале XX в. говорят и другие факты. Например, в 1905 г. власти прекратили деятельность недавно образованного Ташкентского отделения Общества востоковедения, опасаясь, видимо, прогрессистских настроений его членов, в числе которых был и Наливкин (см. Лунин Б.В. Научные общества Туркестана и их прогрессивная деятельность. Конец XIX – начало XX в. Ташкент, 1962. С. 143). Туркестанский вице-губернатор Е.О. Мациевский писал: «…Общество должно изучать Восток не для Востока и науки, а для слияния народностей с Россией – обрусения…» (цит. по: Савицкий А. Ташкент – один из центров. С. 119). Анализируя отношение к исламу и исламскому образованию в России, Р. Джераси пишет о «интеллектуальном тупике» русского ориентализма в начале XX в. (Geraci R. Russian Orientalism at the Impasse: Tsarist Education Policy and the 191 °Conference on Islam // Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917 / D.R. Brower, E.J. Lazzerini (Ed.). Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 138–161).


[Закрыть]. Какими были его проявления?

Наливкин с большим воодушевлением принял перемены 1905 г. и активно включился в политическую жизнь. В июне 1906 г. не пожилой еще генерал по собственному прошению ушел в отставку. В 1907 г., как я уже упоминал, он стал депутатом «левой» II Государственной Думы и примкнул к радикальной и довольно многочисленной фракции социал-демократов. В своих предвыборных выступлениях Наливкин был весьма категоричен: «…Я – дворянин и поэтому иду в Думу для того, чтобы отречься от своего дворянства. Россия должны стать демократическим государством, служащим народу, не сословиям и кастам. Я – солдат и иду в Думу, чтобы приняться за прежнее свое дело – войну, войну с теми, кто давит и гнет народ, войну за народное благо и народную свободу…»[105]105
  Историография общественных наук в Узбекистане. С. 248.


[Закрыть]Правда, добавляя при этом, что «…война, какова бы она ни была, есть самое ужасное и отвратительное явление в жизни людей…»[106]106
  Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 40.


[Закрыть]. Газеты того времени называли Наливкина «старым оппозиционером местной администрации» и «крайним левым»[107]107
  Там же. С. 39.


[Закрыть].

II Государственная Дума просуществовала недолго и уже 3 июня 1907 г. была распущена Николаем II. Однако Наливкин успел публично выступить на одном из ее заседаний с крайне резкой, левой речью о российском правосудии[108]108
  Наливкин работал в составе комиссий по запросам, по местному управлению и самоуправлению, в комиссии по выработке закона об отмене военно-полевых судов и др.


[Закрыть]. Это выступление удивило и разочаровало многих туркестанцев. Как писал Бартольд, «…вместо того, чтобы воспользоваться своим исключительным знанием Туркестана на благо этого края, [Наливкин] произнес ничем не оправдываемую оскорбительную речь против русских судебных деятелей…»[109]109
  Бартольд В.В. История культурной жизни. С. 306. Похожую оценку дали выступлению Наливкина Н.П. Остроумов и Г.П. Федоров в своих воспоминаниях (Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 14–15).


[Закрыть]. От Наливкина ждали, что он попытается обратить общественное мнение на проблемы Русского Востока, а он сам как будто о Востоке забыл. Логика поведения одного из самых известных востоковедов и туркестанцев явно противоречила ориенталистскому взгляду!

Свои изменившиеся убеждения Наливкин сформулировал в неопубликованной рукописи «Мое мировоззрение», которая датируется 1908 г.[110]110
  Отрывки из этой рукописи были опубликованы в серии статей в 1917 г.: Надо опроститься // ТВ. 1917, № 31 (29 апреля (2 мая)); Буржуазия и революция // ТВ. № 35 (4(16) мая); Алчность // ТВ. 1917, № 81 (2(15) июля)); Знание // ТВ. 1917, № 95 (19 июля (1 августа)); Без заглавия // ТВ. 1917, № 102 (27 июля (9 августа)).


[Закрыть] Анализируя ее содержание, Лунин писал: «…На первый взгляд читателя подкупают некоторые места рукописи… говорящие о вступлении человечества в “фабричный период”, о приближении эры социализма, которая “освободит человека от рабства у «золотого тельца», у кумира собственности” и т. п. На самом же деле рукопись оказывается густо пропитанной идеологией толстовства, и ход рассуждений Наливкина сводится в основном лишь к мечтам о некоем расцвете “свободного индивидуализма”, об отказе людей от “имущества, которым они могут не обладать”, от следования “стезей наживы”, об их переходе к праведной жизни по принципу “все мое ношу с собой”, ибо всякое лишнее имущество “отнято или украдено у неимущих”, к рассуждениям о “преступлении и наказании” в духе философии “непротивления злу”, к абстрактной вере в торжество “добра и справедливости” и т. д.»[111]111
  Историография общественных наук в Узбекистане. С. 251.


[Закрыть]

«Мое мировоззрение», которое, кстати, развивает и продолжает многие темы лекции 1882 г., действительно производит странное впечатление. Исходя из тезиса о том, что «мировая материя проникнута мировой силой, мировой энергией, являющей собой основное свойство этой материи», Наливкин выстраивает довольную сложную цепочку умозаключений, которая должна объяснить тотальность и беспристрастность законов природы, с одной стороны, и необходимость-неизбежность вполне определенных социальных порядков и нравственных установлений – с другой. Подробные морализаторские рассуждения на самые разнообразные темы (о чистоплотности, умеренности, трудолюбии, аскетизме и пр.) легко уживаются с утверждением, что «каждое добро, будучи всегда относительным и условным, приводит в конце концов к относительному же злу, и наоборот». Доказывая закономерное вступление человечества в эпоху социализма, автор в то же время обращается к себе: «…Не отдавай резкого предпочтения никакому учению, никакой теории, никакой религии. Все они вышли из рук человека, все они не более как преходящие формы, а потому все они, в целом, а не в обломках, чем старше, тем сильнее распространяют яд трупного разложения…» Провозглашая свои оппозиционные политические предпочтения, он призывает: «…не будь рабом идеи или учения. Поэтому не принадлежи ни к какой секте, ни к политической, ни к религиозной, ибо каждая секта есть религия, а каждая религия есть секта, а сектантство развивает в человеке фанатизм, омрачающий его рассудок…» «…Ничем не дорожа, ни пред чем не преклоняясь и ничего не превознося, – пишет Наливкин, – человек получает возможность ничего особенно упорно и страстно не желать, ничем особенно не огорчаться и ничему особенно не радоваться, что, в свою очередь, открывает пред ним новый горизонт личной, ни для кого не опасной, никому не вредящей свободы…»[112]112
  ЦГА РУз. Ф. 2409. Оп. 1. Д. 2. Л. 1, 21, 53, 54, 73 и др. Наливкин писал об «обязанности жить», поэтому самоубийство в 1918 г. было, видимо, для него не просто актом отчаяния, а сознательным отказом от своих метафизических представлений, которые он пронес через всю жизнь.


[Закрыть] Наливкинский социализм нес на себе отпечаток не столько толстовства, как утверждает Лунин[113]113
  Используя идеи Л.Н. Толстого об «опрощении» и «непротивлении», Наливкин признавался в одной из своих статей, что не является поклонником писателя. Это, впрочем, не мешало ему поддерживать дружеские отношения с туркестанскими толстовцами – Ю.О. Якубовским, К.Л. Блиновым и др.


[Закрыть], сколько модного в свое время ницшеанства.

В этих отвлеченных рассуждениях заложены и те принципы, которые стали определять новый взгляд Наливкина на имперскую политику. Один из таких принципов, например, гласит: «…культурный человек не совершеннее некультурного, а лишь более последнего приспособлен к условиям переживаемого им культурного времени… Равным образом и сама культурность не совершеннее и не лучше некультурности, ибо и та, и другая являют собой не более как результат воздействия совокупности всех условий культурного и некультурного времени, разных эпох существования человечества, подобных эпохам геологическим, из коих ни одна ни лучше, ни хуже другой…»[114]114
  ЦГА РУз. Ф. 2409. Оп. 1. Д. 2. Л. 60, 61.


[Закрыть] Эволюционистская аргументация, основанная на фатальности происходящих перемен и безразличии к конкретным формам культуры, приводит к заключению, что все эти культурные формы равноправны и одинаково преходящи. За чем следует отрицание отношений соподчиненности между разными культурами.

Непосредственно к теме имперской политики Наливкин обратился в серии статей, опубликованных в «Русском Туркестане» в июне-июле 1906 г., некоторые из них я уже упоминал ранее. Эти статьи, как и сочинение «Мое мировоззрение», возвращают нас к лекции, прочитанной 30 лет тому назад на военном собрании в г. Намангане[115]115
  Мои воспоминая о Скобелеве // РТ. 1906. № 118 (18 июня), 119 (20 июня), 120 (21 июня), 121 (22 июня), 123 (24 июня); Из казачьего и неказачьего прошлого // РТ. 1906. № 137 (12 июля), 138 (13 июля), 139 (14 июля), 140 (15 июля); Несколько слов о завоевательной политике // РТ. 1906. № 144 (20 июля), 146 (22 июля).


[Закрыть]. И не только потому, что в них изложены воспоминания о 1870-х гг., но и потому, что главной темой публикаций стала опять война и войска. В 1906 г., имея перед глазами унизительный опыт Русско-японской войны, который, судя по всему, он оценивал очень резко и болезненно, социалист Наливкин полностью переосмысливает и меняет свои прежние убеждения начала 1880-х гг.

В статье «Несколько слов о завоевательной политике» отставной генерал пишет: «…ныне никаких оправданий этих нападений [завоевательных войн. – С. А.] нет и не может быть, невзирая на разглагольствования дипломатов о культурных, якобы, миссиях народов, разбойничествующих, но считающих себя все-таки культурными…»[116]116
  Наливкин В.П. Несколько слов о завоевательной политике // РТ. 1906. № 144 (20 июля).


[Закрыть] Автор повторяет свои рассуждения о политической смерти и исчезновении отдельных народов из-за «крайней некультурности» и «недостаточной наследственной культуроспособности», но уточняет их: «…народы, создавшие раньше относительно высокие цивилизации и затем отошедшие ко сну, к состоянию необходимого для них покоя, отдохнув в достаточной мере и пробуждаясь постепенно, всегда в большей или меньшей мере имеют шансы на новый период бодроствования, на новый период культурной жизни, ибо внутри себя они носят уже наследственные потенциальные задатки культурной жизнеспособности…»[117]117
  Там же. В лекции 1882 г. тоже много говорилось о казачестве. Тогда Наливкин говорил, что казачество «помимо своей собственной воли» строило «фундамент тех… явлений и принципов, которые готовились для жизни будущих поколений», имея в виду идеи равенства и братства, а также принципы поземельной общины (ЦГА РУз. Ф. 329. Оп. 1. Д. 5. Л. 13-14а). В статье «Из казачьего и неказачьего прошлого» Наливкин повторяет эту мысль: «…Сечь [запорожская. – С.А.] была военной социал-демократической республикой…», но затем объясняет причины, по которым казачество ушло от этих идеалов (Наливкин В.П. Из казачьего и неказачьего прошлого // РТ. 1906. № 137 (12 июля), 138 (13 июля), 139 (14 июля), 140 (15 июля)).


[Закрыть] Дальше – больше. Наливкин раскритиковал «европейскую цивилизацию» за построение здания, которое поражает своей «вычурностью» и «неконструктивностью», «алчной погоней за внешним блеском», которая ведет к «нравственной распущенности», к «истощению нравственной, нервной силы». По мнению автора, Европа ворвалась в мир Востока, стала «бесцеремонно будить и тормошить», «нагло требуя отвечать на бесконечные вопросы», стала силой насаждать европейскую культуру, что привело к «озлоблению» мусульманского Востока против европейской цивилизации и неизбежному «тяжкому реваншу» под знаком «могучего и жизнеспособного ислама». «…Мусульманство… не замедлит выдвинуть из своих недр то или другое подобие Японии…»[118]118
  Наливкин В.П. Несколько слов о завоевательной политике // РТ. 1906. № 146 (22 июля)


[Закрыть]

Наливкин повторяет почти один к одному все свои тезисы, изложенные в записке 1899 г., но вывод делает абсолютно противоположный – европейская цивилизация должна отступить, отказаться от своей мессианской идеологии, признать другие цивилизации равноправными себе, направить свою энергию на собственную внутреннюю трансформацию. По форме это все еще ориентализм, который апеллирует к «Европе» и «Востоку» как отдельным мирам и использует имперские метафоры «сна» и «пробуждения». По содержанию же это попытка по-новому интерпретировать взаимоотношения «Европы» и «Востока», направить взгляд с границ «европейской цивилизации» на его центр [119]119
  Такое изменение фокуса очень ярко отражено в произведении «Мое мировоззрение» и в серии морализаторских статей, которые Наливкин опубликовал в газете «Туркестанские ведомости» после февральской революции. В них он выступил с критикой интеллигенции и правящего класса, государства и общественного строя. Причем эта критика была обращена автором в первую очередь на самого себя. В статье «Надо опроститься» Наливкин писал: «…но я-то, я сам, стою ли я на ступени достаточной нравственной высоты, достаточной политической зрелости и достаточной человечности для того, чтобы с честью носить высокое звание гражданина великой, передовой демократической республики…» Наливкин признавался: «…Я теряюсь, мечусь из стороны в сторону, не знаю как примирить… противоречия переживаемого нами бурного, переходного периода… внутри что-то сосет, не дает покоя…» В статье «Без заглавия», опубликованной накануне вступления в должность председателя Турккомитета, Наливкин с фатальной обреченностью смертника, понимающего, что не может найти выхода из внутренних конфликтов, писал: «…будет то, что неизбежно должно быть; и то, что неизбежно должно быть, уже не может не быть…»


[Закрыть].

Итак, генерал и активный деятель имперской власти становится социалистом, чье мировоззрение представляет собой довольно хаотическую смесь либерально-социалистических и ницшеанско-толстовских идей. Переосмыслил ли Наливкин свое представление о роли России в Средней Азии?

Я уже упомянул вышедшую в 1913 г. книгу «Туземцы раньше и теперь». Написана она была, по словам автора, в первой половине 1905 г., т. е. до появления Манифеста Николая II, по просьбе туркестанского генерал-губернатора Н.Н. Тевяшова и представляла собой первоначально своего рода обращение к царскому чиновнику. В тексте книги можно обнаружить самые разные ипостаси Наливкина.

Наливкин-колонизатор отмечает положительные результаты русского завоевания – прекращение междоусобиц и водворение относительного порядка, ознакомление туземцев с основами русской «гражданственности и культуры». Наливкин упоминает почту и телеграф, которые производили «неотразимое впечатление», казначейства и банки, суд, введение выборного начала и реорганизацию податного дела, повышение материального достатка населения, развитие экономики, освобождение от древнего домостроя, возможность ездить по миру. Все это пробило брешь в стене, отделявшую «полусонный, замкнутый мирок от неугомонно-шумного мира европейской цивилизации»[120]120
  Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 72.


[Закрыть]. В этой части рассуждений прочитываются ориенталистские представления. Но Наливкин-социалист идет дальше – он показывает и негативную сторону. Мужчины шли в «открывшиеся нами питейные заведения» и спивались там, женщины «охотно шли на содержание к русским» [121]121
  Там же. С. 72.


[Закрыть]. В этом автор видел не саму «свободу», а ликование «раба, почуявшего свободу». Наливкин пишет о взяточничестве и продажности русских чиновников, в том числе самых высокопоставленных, об «этнографическом завоевании» (т. е. переселении русских), которое превратилось в насильственное отбирание земли у туземцев. Наливкин говорит и о продажности народного суда, и утрате авторитета русского суда, о возрастании повинностей.

Наливкин-колонизатор откровенно пишет о попытке «возможно широкого распространения среди туземцев знаний русского языка, русской грамоты и др. предметов нашего школьного преподавания», за которой прятались «смутные и тщательно маскировавшиеся негласные надежды на возможность русификации туземного населения»[122]122
  Там же. С. 81.


[Закрыть]. «Большинство интеллигентных русских людей» были «искренне убеждены» в необходимости распространения знаний государственного языка среди «инородцев» и верили, что русификация туземцев вполне возможна. Наливкин-социалист признается, что «нравственные» результаты «практики» русско-туземных школ были «очень скверные»[123]123
  Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 85–8.


[Закрыть].